Текст книги "Журнал «Если», 2001 № 09"

Автор книги: Сергей Лукьяненко

Соавторы: Дмитрий Володихин,Владимир Гаков,Павел (Песах) Амнуэль,Андрей Саломатов,Роберт Рид,Олег Овчинников,Терри Бэллантин Биссон,Дмитрий Караваев,Евгений Харитонов,Сергей Некрасов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)

Вспомнив свои размышления по поводу внешних данных Розалии, Саша покраснел и промычал что-то невразумительное.

– Ясно, – взглянув на него, насмешливо проговорила она. – Ладно, чуть позже мы к этому вернемся. Тогда хотя бы скажите, есть у вас какая-нибудь главная мечта, что-то, к чему вы ежедневно упорно стремитесь? О чем все время думаете?

– Да так, думаю о всяком, – вяло проговорил Дужкин, которому этот разговор не понравился с самого начала.

– О всяком? – удивилась Розалия. – Вы хотите сказать, что у вас нет главной цели в жизни? А есть много-много маленьких… – Сашина опекунша наморщила нос и показала самый кончик указательного пальца. – Вот таких мечтишек? Ну, голубчик, вы меня разочаровали. – Она посмотрела Дужкину в глаза и вдруг с не очень уместным пафосом воскликнула: – Неужели вам никогда не хотелось завоевать мир? Написать великую симфонию, бессмертный роман или придумать новое сверхразрушительное оружие? Неужели вам никогда не хотелось стать кинозвездой, чтобы все, от первоклашек до беззубых старух, вас узнавали на улице? Вы что же, в детстве мечтали о новых валенках, в юности – о куртке на молнии и темных очках, а сейчас о том, как бы я сама залезла в вашу постель?

Обливаясь горячим потом, Саша побагровел от стыда и малодушно промямлил:

– Я мечтал, конечно… космонавтом хотел быть.

– Для этого не надо ничего, кроме здоровья, – бесцветно проговорила Розалия. – Вы меня разочаровали. Я думала, вы закомплексованный, Александр, а вы просто неинтересный. – Затем она положила ладонь Дужкину на руку и, смягчившись, добавила: – Ничего, у вас все еще впереди. Космонавтом вы уж точно станете.

Обманутые в своих надеждах охотники за золотом быстро расходились по домам, и уже через пять минут на площади не осталось ни одного человека, кроме рабочих. А вскоре обезглавленная статуя заняла свое место на постаменте.

Укладываясь спать, Саша выглянул в окно. Посреди площади высилось нечто неуклюжее, несоразмерное постаменту. Без головы скульптура выглядела почти квадратной, а у ее подножья стоял толстый маленький человек. Философ и математик Пифагор как-то изрек, что статую красит вид, а человека – деяния его. Здесь и первое, и второе было представлено в одном предмете. Даже издалека в рассеянном свете уличных фонарей было видно, что автор, он же владелец памятника, ужасно расстроен, и Дужкин невольно подумал о том, какое же это все-таки хлопотное, неблагодарное занятие – ставить себе памятник, не представляя, как и зачем это делается.

Глава IV

ПРОГУЛКА

На следующий день сразу после легкого завтрака Саша со своей опекуншей отправились на прогулку и всю первую половину дня болтались по городу. Розалия показывала гостю достопримечательности и выказала при этом недюжинные познания в архитектуре и градостроительстве. Дужкин всем своим видом лениво врал, что ему интересно слушать. Он порядком устал, но говорить об этом Розалии ему было неловко. «Тот свободен, кто руководствуется одним только разумом», – утверждал мудрый Спиноза. Дужкин же чувствовал себя арестантом. Правда, за эти четыре часа он узнал, что такое фронтон и пилястры, мезонин и пилоны.

У очередного, довольно невзрачного здания Розалия резко оборвала свою лекцию на полуслове и в сердцах выругалась:

– Ну вас к черту, Александр! Если вам совсем неинтересно слушать, будем гулять молча! Может, вы думаете, мне доставляет удовольствие выворачиваться наизнанку перед таким остолопом, как вы?

– Да я слушаю, – воскликнул Саша.

– И не смейте кричать на меня! – угрожающе постукивая зонтиком по ладони, тихо проговорила Розалия.

– А я и не кричу, – удивился Дужкин.

– Вот так, – удовлетворенно произнесла Розалия.

Похоже было, что прогулка не пошла ей на пользу. Она выглядела, как разъяренная кошка, а в голосе слышалось откровенное раздражение.

– Ну все, хватит таскаться по этим дурацким улицам. Я устала, как двадцать пять собак. Пойдемте, отдохнем у фонтана. У нас как раз есть немного времени до обеда.

Саша пожал плечами и покорно поплелся за своей спутницей, а она, обернувшись, продолжила его распекать:

– Какой же вы, Александр, невоспитанный.

– А что я такого сделал? Я слушал, – действительно не понимая причины ее гнева, стал оправдываться Саша.

– Слушал! Прядать ушами и осел может, – ответила Розалия. – Когда у костела я уронила зонтик, мне пришлось поднимать его самой. Возле оперного театра я споткнулась, и вы даже не попытались поддержать меня. Я уж молчу о том, что за весь день вы ни разу не предложили мне взять вас под руку.

– Забыл, – поморщившись, ответил Дужкин и почесал затылок.

– А перед универмагом вы хохотали и орали, как сумасшедший. Вы что, никогда не видели сцепившихся собак?

– Я не орал, – на этот раз покраснев, проговорил Дужкин и вдруг забормотал что-то несусветное: – Не так уж я и… орал. Я, в общем-то, никому вроде не мешал… У вас здесь вроде свобода… Я и…

Розалия остановилась, с ужасном посмотрела на Сашу и еле слышно пролепетала:

– Боже мой. Свобода. – И тут ее словно прорвало: – Свобода?! – выкрикнула она Дужкину в лицо и даже замахнулась на него зонтиком. – Свобода не для таких дураков, как вы, Александр! Тоже мне, выдумали! Таким, как вы, Александр, вполне достаточно свободы иногда менять одну тюрьму на другую! И свободы говорить то, что вам вдалбливали в вашу пустую голову всю жизнь! – Розалия перевела дух и спокойнее, но с той же злобой спросила: – Да вы хотя бы знаете, что такое свобода?

Напуганный Саша переминался с ноги на ногу и, боясь посмотреть в лицо разъяренной опекунше, блуждал взглядом по кронам деревьев.

– Я вас спрашиваю! – выкрикнула Розалия.

– А кто же этого не знает? – опустив голову, уклончиво ответил Дужкин. Он готов был уже сказать не на шутку разошедшейся трефовой фурии какую-нибудь гадость, но Розалия его опередила.

– Он знает, – дрожащим голосом проговорила она и, отвернувшись, двинулась дальше.

Почувствовав, что ураган пошел на убыль, Саша побрел за своей опекуншей и на ходу забубнил:

– Я вам ничего и не обещал. Сказали гулять, я пошел. И слушать мне было интересно, – соврал он. – А устали, так давайте посидим. Хотите, за мороженым сбегаю или принесу водички?

Розалия повернулась к Дужкину, и он увидел на ее щеках еще не просохшие следы слез.

– Так вы не обиделись, Алек? – мягко спросила она.

– Да нет, – ответил Саша и с облегчением украдкой вздохнул. Гроза благополучно миновала, можно было продолжать радоваться жизни.

– Простите меня, Александр, – задушевно проговорила Розалия. – Я была не права. А вы добрый, хороший молодой человек.

Она подошла к Дужкину, взяла его лицо в ладони и поцеловала его в лоб. Близость красивой женщины вскружила Саше голову. В теплый летний день не трудно ощутить тепло, исходящее от любого предмета, а уж от женщины и подавно.

– Оставайтесь у меня насовсем, Александр, – неожиданно предложила Розалия. – По утрам будем гулять с вами по городу. А по вечерам пить чай. Я научу вас вязать крючком.

– Нет, – не раздумывая, отказался Дужкин.

– Вас кто-нибудь ждет? – немного обидевшись из-за поспешного ответа, спросила Сашина опекунша.

– Не знаю, – пожал плечами Дужкин. – Скорее всего, никто.

– Тогда почему вы не хотите остаться? – не отставала Розалия.

– Я там привык, – ответил Саша.

– Фу, Александр! Во-первых, любая привычка – дурацкое дело. А во-вторых, к чему вы привыкли? У вас там собственный большой особняк, деньги, поклонницы, насыщенная событиями жизнь?

– Нет, – покачал головой Дужкин. – Просто привык.

– Как привыкли, так и отвыкнете, – снова начиная раздражаться, проговорила Розалия. – Впрочем, я не собираюсь вас уговаривать. Я уже раскусила вас, Александр. Вы необразованный идеалист, которому, мало того, что ничего не надо, так вы еще не в состоянии объяснить, почему ничего не надо.

СЧАСТЬЕ

Балкон с округлыми, как женские икры, балясинами выходил прямо на центральную площадь. Отсюда из-за балюстрады прекрасно был виден безголовый памятник, и за вечерним чаем Саша с Розалией от души потешались над несчастным автором этого монументального произведения. Они сидели за кружевным столиком, лакомились печеньем и пирожными да изредка перекидывались ничего не значащими фразами или по инерции упражнялись в остроумии. Досада давно оставила хозяйку дома, она была спокойна и весела, а ее гость за день свыкся со своей ролью, чувствовал себя вполне уверенным и даже счастливым. Это был его первый вечер в странном городе, когда ему не хотелось домой и не думалось о возвращении. Дужкину нравилось слушать Розалию, тем более, что говорила она о пустяках, не требуя от него ни понимания, ни ответа.

– Вы помните мой портрет, Алек? – ласково спросила хозяйка дома и положила свою маленькую, удивительно изящную ладошку ему на руку.

– Конечно, помню, – утвердительно кивнул Саша и тут же соврал: – Очень хороший портрет. – В этот теплый вечер Дужкину хотелось говорить Розалии только приятные слова. От прикосновения ее руки в глазах у него слегка сместилось, а разнузданное воображение тут же начало рисовать продолжение приятной беседы вплоть до постели. Единственное, что удерживало Сашу от более сочных, интимных комплиментов – это боязнь ляпнуть какую-нибудь чушь и тем самым испортить установившееся благолепие.

– Вы должны мне помочь, Александр, – кокетливо произнесла хозяйка дома.

– Пожалуйста, – охотно согласился Дужкин.

– Завтра у Дэди… у профессора, день рождения…

– Вы хотите подарить ему свой портрет? – несколько разочарованно проговорил Саша.

– Нет, Алек. Я хочу подарить профессору одну вещицу, о которой он давно мечтает. Но… – Розалия сделала ударение на «но» и подлила в Сашину чашку чаю. – Но этот предмет можно купить только на городской барахолке. Вернее, даже не купить, а обменять. Некоторые вещи у нас невозможно приобрести ни в лавке, ни в универмаге. Их не отдают за бумажные деньги. Так вот, я хочу свой портрет обменять на телескоп. И вы, Алек, должны мне в этом помочь.

– Договорились, – натянуто улыбнулся Дужкин, прикидывая, сколько может весить картина с рамой размерами с кузов грузовика. – И не жалко вам портрета? – спросил он.

– Жалко, Алек. Вы же знаете – это память об одном человеке, к которому я очень хорошо отношусь. Обидно, что он оказался прохвостом и дураком. – Розалия немного помолчала и со вздохом добавила: – Да и художник он был так себе. Ну да ладно, Алек. Что уж теперь говорить…

– А картину вместе с рамой понесем? – как можно деликатнее поинтересовался Саша.

– Да, – ответила хозяйка дома. – Боюсь, что без рамы ее никто не поймет.

К огорчению Дужкина, вечер закончился лишь душевным рукопожатием. Размякший от близости Розалии и собственных фантазий Саша хотел было удержать свою опекуншу, сказать, как ему с ней хорошо, но Розалия опередила его:

– Не надо, Александр. Завтра у нас трудный день. Кстати, как вам Луиза?

Дужкин покраснел, будто его застали за каким-то очень постыдным занятием, и забормотал:

– Никак. При чем здесь Луиза?

– Она еще не показала ваш корабль?

– Какой корабль? – подняв взгляд на хозяйку дома, удивился Саша.

Не знаю, – пожала плечами Розалия, – какой там у вас: корабль, кораблик, лодочка, лодчонка… Впрочем, ступайте спать, Александр. Это я так. Устала, вот и заговариваюсь. Не забудьте, завтра мы идем на рынок.

ЕРУНДА

На барахолку Саша с Розалией собирались не торопясь. Они поздно встали, позавтракали, а потом с помощью Августины долго снимали со стены гигантский портрет и перетягивали его веревками. В результате из дома выбрались только около полудня.

Рынок располагался всего в полукилометре от центральной площади, но Дужкину эта дорога показалась более чем длинной. Как писал охочий до телесных наслаждений философ Эпикур: «Поблагодарим мудрую природу за то, что нужное она сделала легким, а тяжелое – ненужным». Если бы Саша знал это легкомысленное изречение, он нашел бы немало слов, чтобы возразить.

Как назло, день выдался жаркий, будто специально для того, чтобы помучить бедного Дужкина. Город тонул в мареве, и привычные очертания предметов струились, словно в текучей воде.

Нести картину было чрезвычайно трудно. Она все время заваливалась то на один бок, то на другой или вдруг клевала вперед, заставляя Сашу выписывать ногами сложные фигуры. Розалия шла позади и покрикивала на своего помощника. Раза два она даже назвала его недотепой и остолопом, и если бы ноша не была такой тяжелой и громоздкой и не требовала столько сил для того, чтобы опустить ее на асфальт, Дужкин, пожалуй, поставил бы ее и ответил Розалии тем же.

Наконец они свернули в переулок и оказались у входа на городскую барахолку. С трудом миновав широкие ворота, Саша попытался поставить картину, но, не удержав, грохнул ее о землю. С багета во все стороны брызнула позолоченная лепнина, а рама, заскрипев, перекосилась так, что сразу потеряла всю свою музейную чопорность и сделалась похожей на рухлядь.

Подоспевшая Розалия с ужасом посмотрела на свой портрет, а затем на Дужкина.

– Если мы не обменяем его на телескоп, я вас убью, Александр, – жалобно сказала она и пальцем потрогала оголившееся дерево. – Какая была рама! Теперь, наверное, за нее не дадут и одного стеклышка от телескопа.

Прячась за холстом, Саша делал вид, будто пристраивает картину к забору, хотя та давно и крепко стояла на земле.

– Вылезайте же оттуда, растяпа! – крикнула Розалия. – И ждите меня. Я сейчас вернусь.

Мокрый от пота, весь в дорожной и гипсовой пыли, Дужкин выбрался из-за портрета и зачем-то принялся собирать осколки лепнины. Руки и ноги у него дрожали от жары и усталости. Во рту пересохло так, что вспухший язык отказывался воспроизводить какие бы то ни было слова. Ему самому было страшно жаль рамы и обидно за Розалию – изображение этой красивой женщины разом превратилось в мазню.

У картины постепенно собирался народ. Люди подходили, уважительно здоровались с Сашей и разглядывали живопись. При этом одни теребили себя за подбородки, другие приседали или переходили с места на место, чтобы увидеть портрет в разных ракурсах, третьи подходили вплотную и разглядывали ширину и форму мазка. Вскоре у портрета собралось человек сорок. Дужкин уже вошел во вкус и почти почувствовал себя автором. Он по-хозяйски поглядывал на ценителей живописи и иногда небрежно смахивал с холста невидимые пылинки.

– Ерунда, – неожиданно высказался кто-то из рыночных критиков.

– Конечно, ерунда, – поддержал его второй, и толпа начала быстро рассасываться. Уже через минуту рядом с Сашей не осталось ни одного человека, и непонятно почему, Дужкин воспринял это как собственное поражение. Если бы не подошедшая хозяйка картины, он, пожалуй, сказал бы вслед барахольщикам несколько неласковых слов, но Розалия сразу начала вводить его в курс дела.

ЧЕСТЬ

Сашина опекунша приблизилась к нему вплотную, чем очень смутила Дужкина.

– Есть труба, – не обращая внимания на Сашины муки, заговорщически прошептала она. – Это то, что нам нужно. Сейчас мы подойдем к хозяину телескопа, я поведу его смотреть картину, а если он не согласится на обмен, вы, Алек, возьмете трубу и убежите. Хозяин будет со мной, так что вам бояться нечего. Если он откажется меняться, я дам вам знак. Пока этот боров добежит до своего места, вы успеете скрыться. Меня не ждите и обо мне не беспокойтесь. Встречаемся дома. Надеюсь, вам все ясно, Александр?

– Ага, – ошалело ответил Дужкин.

– Не трусьте, Алек, будьте мужчиной. Надо же вам когда-нибудь становиться мужчиной.

Чего-чего, а такого Саша от своей опекунши не ожидал. Если бы Дужкин не знал эту женщину целых два дня, он подумал бы, что она его разыгрывает. Но внешний вид Розалии говорил об обратном – выражение ее лица, напор, с которым она убеждала его украсть телескоп, и то, что в запале она прижималась к нему всем телом, начисто исключали какую-либо несерьезность.

К владельцу телескопа они подошли врозь. Саша изображал праздного горожанина, который забрел на барахолку лишь для того, чтобы как-то скрасить время. Розалия обрела вид богатой дуры и надменно обратилась к продавцу:

– Я хочу предложить вам за эту трубу вон ту картину. Вон видите у входа?

– А на что мне картина? – равнодушно ответил продавец.

– А на что вам телескоп? – раздраженно спросила Розалия. – Это же искусство. Неужели вы не понимаете? Вы подойдите, посмотрите.

– А чего мне ходить? Я и отсюда вижу – дребедень.

– Дребедень?! – оскорбилась Розалия. По ее лицу было видно, что она готова врезать этому барахольщику зонтом по физиономии. И все же она взяла себя в руки и проговорила: – А рама? Рама тоже дребедень? Вы только взгляните. На ней же одной позолоты килограммов пять.

Дужкин стоял в стороне и делал вид, что рассматривает бронзовый подсвечник. Ему очень не хотелось красть телескоп, он надеялся, что толстяк окажется благоразумным и не уйдет от своего товара. Но владелец трубы после недолгого колебания все же заинтересовался гигантской позолоченной рамой.

Помня, как быстры на расправу жители этого города, Саша с тоской поглядывал на свою опекуншу и толстяка, которые медленно удалялись к выходу.

«Ну, дура! – мысленно ругался он. – Связался младенец с чертом!» При этом отказаться от задуманного или сбежать от Розалии и покрыть себя позором Дужкину не приходило в голову. Саша знал, что такое – чувство собственного достоинства и честь.

Как показывает жизнь, людей без чести не бывает. В каждом, даже самом, на первый взгляд, опустившемся человеке живет одна из разновидностей чести: мужская или женская, девичья или офицерская, рабочая, а значит, и интеллигентская, общечеловеческая или воровская – несть им числа. Бывает, правда, честь на некоторое время теряют, но при смене места жительства или места работы она естественным образом восстанавливается.

Случается, что честь отдают или ее лишают. Сколько угодно примеров, когда человек добровольно жертвует своей честью ради кого-то или чего-то, а бывает, от нее избавляются, если честь много задолжала. Долг чести – вещь довольно обременительная.

Известно, что честью можно торговать, а следовательно, и покупать ее. Честь можно запятнать, легко обидеть, и нередко это капризное существо заставляет человека совершать поступки во вред себе и своим близким.

Непрочная, маркая, обидчивая, продажная, вечная должница, но в то же время такая требовательная – честь удивительно неудобная штука… но греет. Всех греет. И каждый в меру своих сил бережет ее, а если не уберег, старается приобрести, не жалея ни сил, ни денег, а иногда и жизни. Желая сохранить честь, человек нередко рискует самым дорогим, что у него есть – жизнью, как, например, Дужкин.

Саша очень огорчился, когда увидел, что Розалия подает ему знак. Это означало одно: хватай телескоп и беги. Что он и сделал.

ФАНТАСТИКА

Сердце у Дужкина бухало так громко, что он не слышал позади себя ни выстрелов, ни криков. Перемахнув через высокую металлическую ограду, он интуитивно выбрал самый правильный путь – напрямик через кусты, прямо по нехоженому ворсу травы, по которой не ступала нога человека. Оставляя позади себя едва заметные следы, Саша бежал без оглядки столько времени, сколько ему позволили силы, ну а сил у него было немало. Дужкин несся мимо магазинов и ресторанов, юридических контор и спортивных залов. Затем он обогнул велодром и выскочил на совершенно прямую, но плохо асфальтированную улицу.

Наконец остановившись, Дужкин обнаружил, что находится на окраине города.

Как это часто бывает, окраина была похожа на деревню. В лужах огромными валунами дремали свиньи. Вдоль добротных заборов озабоченно бродили куры, утки и гуси, такие крупные и жирные, что Саша испугался – не уменьшился ли он сам в размерах. Дома были такими же, как и под Москвой, с той лишь разницей, что в каждом дворе стояло по трактору и грузовику. А рядом с автотехникой, словно на международной выставке, сияли на солнце никелированными ручками умопомрачительные музыкальные центры самых экзотических фирм. Они пели и играли на разные голоса, и эта музыкальная каша делала горячий воздух плотным, как облако вулканической пыли.

Облокотившись о забор ближайшего дома, Дужкин минут пятнадцать с хрипом выдыхал из себя горячий отработанный воздух, а когда мокрое от пота, разгоряченное тело остыло до нормальной температуры, он, вконец обессиленный, поплелся вдоль изгороди.

Злополучная труба болталась на ремешке у самого бедра и тем самым напоминала Саше о только что содеянном преступлении. Совесть почти не трогала его. Он только жалел, что согласился пожить у Розалии.

«Лучше бы остался у профессора, – раздосадованно думал он. – Тот все-таки не посылал воровать. Хотя кто его знает? Может, у Розалии тоже скоро день рождения».

Неожиданно кто-то окликнул Дужкина. Он поднял глаза и увидел перед собой Луизу, ту самую кроткую ночную красавицу, которую вечером он до беспамятства полюбил, а утром с такой же силой возненавидел. Ту самую утреннюю дурнушку, которой так безбожно врал всю ночь, а потом столь позорно сбежал.

Луиза стояла с большой хозяйственной сумкой в двух метрах от Саши и улыбалась ему так, будто не было ничего того, что Дужкин желал если и не исправить, то хотя бы забыть.

– Здравствуйте, Александр, – трепетно произнесла Луиза.

Появление девушки лишило Дужкина последних сил. Он вяло забормотал что-то о невыносимой жаре и вонючих лужах со свиньями. Затем ляпнул, что решил прогуляться, и машинально убрал телескоп за спину.

– А я тоже гуляю. Вот вас встретила, – скромно улыбаясь, сказала девушка. – Хотите, погуляем вместе? А можем и здесь постоять. Мне все равно. А хотите пирожок? Я сама испекла. Какой желаете: с капустой, с мясом, с рисом, с маком, с картошкой или с вишней? У меня и чаек есть в термосе. – Луиза достала из сумки полуторалитровый китайский термос и, несмотря на свою субтильность, легко помахала им в воздухе.

Немного охолонув, Саша провел рукой по мокрым от пота волосам, сипло прокашлялся и наконец поздоровался:

– Здравствуй…те. В городе такая жара. Я тогда… Луиза, спешил. Извини.

– А вот скамеечка, – радостно воскликнула девушка. – Садитесь, тогда и покушаем. – Луиза присела, выложила на деревенскую скамью большой сверток с пирожками и, отвинтив стаканчик у термоса, налила Дужкину чаю.

Саша сел на самый край скамьи и тут же получил в руки еще теплый пирожок и стакан с чаем. Дух от пирогов шел такой волнующе-домашний, что Дужкин сразу раскис и малодушно подумал, не навестить ли ему еще раз заботливое семейство Луизы.

– Спасибо, – растроганно проговорил он и откусил кусочек пирожка. Затем Саша мечтательно посмотрел вдаль и тут же едва не поперхнулся от удивления. В полукилометре от города на картофельном поле высился космический корабль.

– Ух ты! – воскликнул Дужкин, сразу забыв об угощении. – Ракета! Настоящая ракета!

– Где? – встревоженно озираясь, спросила Луиза.

– Да вон, впереди! – указал Саша пирогом на корабль.

– Это? – удивилась девушка. – Это водонапорная башня. Кушайте, Александр, кушайте. Пирожки остынут.

– Какая же это башня?! Это космический корабль! – возбужденно возразил Дужкин.

– Я здесь прожила всю жизнь, – с улыбкой проговорила Луиза. – Эта водонапорная башня стоит лет пятнадцать – двадцать. А вы просто фантазер, Александр.

Луиза ошиблась, фантазером Саша никогда не был, а потому назвал предмет, который увидел, своим именем.

КИРПИЧ ДЛЯ ИВАНА ИВАНОВИЧА

До гигантского блестящего огурца оставалось метров сто. Не отрывая безумного взгляда от космического корабля, Дужкин торопливо шел впереди Луизы и не переставая говорил:

– Ты что, не видишь? Это же межпланетный корабль! Какая же это башня? Скажет же такое!

– Вижу, – едва поспевая за ним с тяжелой ношей, тихо произнесла девушка.

Добравшись до корабля, Саша с Луизой несколько раз обошли вокруг и остановились у раскрытой двери лифта. Задрав голову, Дужкин с восторгом продолжал повторять, что никакая это не башня, а девушка послушно кивала головой и украдкой вытирала слезы.

– Пойдем посмотрим, – сверкая глазами, предложил Саша. – Такое же бывает раз в жизни.

– Мне нельзя, – испуганно ответила Луиза и тут же с чувством добавила: – Не ходите, Александр. Пойдемте к нам. Мама с папой ждут нас к обеду. Они сказали, что я обязательно должна привести вас.

– Интересно, где бы ты меня искала? Мы же встретились случайно.

– У космического корабля, – едва слышно пролепетала девушка.

– Ага! Все-таки это космический корабль! – воскликнул Дужкин.

– А то – водонапорная башня! Придумает же такое! Ты бы его еще погребом назвала.

Саша снова ощущал себя почти счастливым. Ему было хорошо от того, что он благополучно избежал расправы за воровство и снова встретился со скромной и ласковой Луизой. А также от того, что он был молод и наткнулся на настоящий космический корабль. Было в этом букете и нечто такое, что он еще не успел осмыслить, а потому не имеющее ни названия, ни определения.

«Стучите и отворится», – справедливо сказано в Евангелии.

Так и не уговорив Луизу, Дужкин попросил ее подержать телескоп, вошел в лифт, крикнул: «Я ненадолго», – и кабина лифта пулей унесла его вверх. Посмотрев вниз, Саша увидел крошечную Луизу. Она махала ему рукой и что-то кричала.

Осторожно войдя в корабль, Дужкин осмотрелся, на всякий случай эгекнул и только потом медленно двинулся вперед. Коридор закончился тесным лифтом, на котором Саша в одну секунду поднялся в просторную капитанскую рубку. Затем дверь бесшумно закрылась за ним, и Дужкин ощутил какое-то странное дрожание, а затем и гул.

«Садись, дурень! Улетаем!»– загорелась надпись на широком экране монитора.

– Куда?! – закричал Саша, но какая-то сила повалила его на пол. Падая, он успел прочитать и вторую надпись: «Садись, говорю!»

– Куда?! – снова истошно заорал Дужкин, и было непонятно, что означает его вопрос: куда садиться или куда они улетают? После этого перед Сашей загорелись сразу два ответа. Слева на мониторе появилась надпись: «Садись в кресло», а справа: «К инопланетянам».

Вот и пригодился космический корабль, бесцельно простоявший на картофельном поле столько лет. Мечтал ли Дужкин, что когда-нибудь станет космонавтом? Может, в детском саду или первом классе. Так кирпич, положенный двести лет назад неизвестным строителем, срывается вдруг со своего места и летит на голову не кому-нибудь, а именно Ивану Ивановичу.

Выезжая на природу, осмотрись, читатель. Может, и твой корабль торчит из каких-нибудь кустов и ждет, чтобы захлопнуть за тобой дверь.

О том, что стало с Луизой: она не сгорела в стартовом пламени. Ее просто не стало, как и города, подаренного Саше джинном. Едва Дужкин вошел в капитанскую рубку, как все это оказалось прошлым, а прошлое, как известно, не горит.