Текст книги "Журнал «Если», 2001 № 09"

Автор книги: Сергей Лукьяненко

Соавторы: Дмитрий Володихин,Владимир Гаков,Павел (Песах) Амнуэль,Андрей Саломатов,Роберт Рид,Олег Овчинников,Терри Бэллантин Биссон,Дмитрий Караваев,Евгений Харитонов,Сергей Некрасов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)

Олег Овчинников
Боль

– Ну, что с тобой?

– Болит.

– Здесь? – он, как всегда, безошибочно указал место. – Да.

– Разве это «болит»? – голос его звучал недовольно, хотя я чувствовала, что он очень рад нашей встрече. Поэтому просто промолчала.

– Ладно, паникерша… Давай руку. Я с готовностью протянула ему ладонь.

…Я познакомилась с ним, еще когда сидела на горшке. В буквальном смысле, пока воспитательница Татьяна Николаевна бегала к заведующей вызывать «скорую». Горшок придвинули вплотную к стене, чтобы я не упала, даже если станет совсем плохо. Остальным детям в группе наказали следить за мной и помогать, если что, только им это было малоинтересно. Лишь один мальчик подошел ко мне, самый высокий в группе – я еще не знала его имени, потому что перевелась всего два дня назад. На лице у него были непропорционально большие очки, а поскольку я в то время еще не знала слова «непропорционально», они казались мне просто огромными.

Он подошел, сел передо мной на пол и спросил очень серьезно:

– Тебе плохо?

Я не могла отвечать и двигать головой, просто изо всех сил зажмурила глаза.

– Ладно, – сказал он. – Давай руку.

Совсем как сейчас, только тогда он постоянно путал буквы «Л» и «Р».

– Радно. Давай луку.

Он просидел, держа мою руку, и глядя на меня огромными из-за очков глазами, до приезда «скорой помощи», хотя Татьяна Николаевна несколько раз пыталась отогнать его, не без основания полагая, что «это может быть заразно». И «скорая» увезла уже не меня, а этого мальчика, с диагнозом «острое пищевое отравление». Но уже на другой день мальчик в очках снова был в группе.

– А как же отравление? – спросила я его.

– Спроси у паука, – ответил он.

– Какого паука?! – В детстве я умела как никогда широко открывать глаза.

– Того, что в больнице.

Я представила себе, как паук сидит на горшке, и мне стало смешно. Так я познакомилась с Валерой, хотя он предпочитал называть себя «Варелой». Меня, кстати, он звал «Эрвилой». У него была масса достоинств: и рост, благодаря которому играть с ним в прятки было одно удовольствие, и очки, каких не было больше ни у кого в группе, и то, как он переставлял буквы в словах. Моего трехлетнего жизненного опыта было недостаточно, чтобы понять: отношения, начавшиеся на горшке, в некотором роде изначально обречены. В них, как сказал однажды мой братишка, откладывая в сторону журнал с комиксами, «слишком много прозы».

– Все? – спросил Валера, отпуская мою руку.

– Да, спасибо. Все совершенно прошло.

– Ты разбаловалась: второй раз беспокоишь меня из-за пустяков. Так ты совсем разучишься терпеть боль. А иногда организму полезно самостоятельно справляться со своими проблемами.

– Да? А я из-за этого даже заснуть сегодня не смогла. Знаешь, как испугалась?

– Знаю. Я же говорю, паникерша.

Я внимательно прислушалась к ощущениям тела. Нет, не осталось ничего, что вызывало бы дискомфорт: ни боли, ни тревоги, ни беспокойства – только тепло, только уют и приятная расслабленность.

Мысль совершила непоследовательный скачок с того, что внутри, на то, что снаружи. Почему у него такое некрасивое лицо? Даже не некрасивое, а… простое. Слишком простое, если так можно сказать. И эта уродливая оправа…

– Почему ты не избавишься от очков?

– Потому что контактных линз с такими диоптриями не существует.

– Я не об этом. Почему ты не избавишься от них насовсем? Как от всего остального.

– Не знаю… Привык, наверное. Они у меня почти с рождения. Кроме того, неизвестно, как это отразится на моем внутреннем зрении.

– Валер… – просительно начала я. – А расскажи, как ты это делаешь?

– Что?

– Ну, избавляешься от боли.

– Лучше сказать: отдаешь. Тебе правда интересно?

Я отчаянно зажмурила глаза.

– Тогда смотри. – Валера сел прямо, как всегда сидел в классе за последней партой. Лицо его приняло выражение полной сосредоточенности. – После того, как я взял на себя чужую боль – иногда ее очагов несколько, иногда всего один, как сейчас, – я собираю ее в одной точке. Боль перемещается, как кровь по сосудам, только медленнее, вот так… – Он показал указательным пальцем в то место на своем теле, к которому я всю ночь по настоянию мамы прикладывала теплую грелку, и медленно повел пальцем вверх. – Вот так, пока вся боль не соберется в определенной точке, вот здесь. – Палец остановился на лбу, посередине, чуть выше линии бровей.

– У меня там болело, когда было воспаление среднего уха, – вспомнила я.

– Помню. Не отвлекай! – недовольно отмахнулся Валера. – Только у меня в этом месте не среднее ухо, а, скорее, средний глаз. Он открывается сам, когда завершается концентрация, накопление боли, и мне достаточно посмотреть им на кого-нибудь, чтобы отдать накопленное ему. Вот так.

Я испугалась, что Валера сейчас обернется ко мне, посмотрит на меня зло прищуренным третьим глазом и все вернется опять. Но он встал с дивана и подошел к окну, где последние полчаса тщетно билась о стекло большая и злая, как всегда бывает в августе, черная муха. Под пристальным взглядом Валеры муха перестала жужжать, словно подбитый бомбардировщик, спикировала на подоконник и поползла куда-то.

– Вот и ты такая же, – обернувшись от окна, сказал Валера. – Приземленная.

– Слушай, – сказала я. – А ты никогда не пробовал делиться болью с человеком?

К моему удивлению, Валерий смутился.

– Пробовал, – признался он. – Один раз, в пятом классе. У меня тогда был чудовищный насморк, а Пашка Степанцов ходил гордый, как первый индюк в космосе, оттого, что его голос собирались записывать для радио…

– Помню!

Я рассмеялась – это действительно было смешно. То «пвеквасное далеко» мне, боюсь, не забыть никогда.

– Зато потом я провожал его к стоматологу. Ворвался в кабинет, сел в соседнее кресло и взял за руку. А потом все думал, куда бы, кому бы отдать такое счастье. Но у них там все было стерильно, никаких насекомых, поэтому теперь у меня во рту одна чужая пломба.

– И больше ты никогда не экспериментировал на людях?

– Больше никогда.

– А у того, что ты делаешь, есть какое-нибудь название.

– Наверное. Может быть, сочувствие?

– Валер… – сказала я, немного стыдясь собственных интонаций. – Мама последнее время замучила своими жалобами… Может быть, ты зайдешь к нам сегодня вечером?

– А он хороший мальчик, – заметила мама уже после Валериного ухода. – Почему ты не познакомила нас раньше?

– Не представлялось возможности, – ответила я.

На самом деле я знакомила их раз семь, просто у моей мамы удивительно избирательная память.

– Такой серьезный, – продолжила она начатую мысль. – Даже с женщинами старше себя здоровается за руку. И совсем не страшный. Я имею в виду, внешне. Только эти очки…

– У него с детства плохое зрение, мама.

– Очень жаль… – рассеянно произнесла она, думая уже о другом. – Почему-то я сегодня чувствую себя необыкновенно легко. Никакой тяжести, представляешь? – Она приблизила губы к моему уху, горячо и щекотно зашептала: – Знаешь, мне даже хочется снова немного потанцевать!

Она, как прежде, легко вспорхнула с кушетки и прошлась маленьким вихрем по кухне, выполнила несколько фуэте, широко вздымая полы теплого домашнего халата, прежде чем уперлась в мойку.

Неожиданно возмутилась:

– Надо же, вконец обнаглели! Средь бела дня!

По кафельной стене от мойки медленно ковылял большой коричневый таракан.

Мама быстро стянула с ноги шлепанец, привычно занесла для праведного шлепка и вдруг остановилась, раздумывая. Неуверенно позвала:

– Эль, убей ты. У меня, представляешь, рука не поднимается. Он так хромает… совсем как я.

Поправила упавшие на лицо волосы, натянула шлепанец, сказала:

– Этот Валера… Передай ему, чтобы заходил к нам еще. Сейчас нечасто встретишь такого серьезного мальчика.

– Хорошо, мама, обязательно передам, – пообещала я.

Валера пришел к нам еще раз. Как участковый врач, закрывающий больничный.

Мы как раз сидели за столом, я разливала по чашкам кипяток с заваркой, а мама разрезала свой фирменный «Наполеон» на шестнадцать частей, когда по телевизору прошла первая информация о взрыве. Еще без особых подробностей, почти без видеоряда, только холодное, суровое и торжественное, как у Родины-матери с плаката, лицо дикторши теленовостей, ее широко распахнутые глаза и слишком быстрая речь, из которой трудно что-либо понять. Ухо улавливало обрывки фраз про количество жертв на восемнадцать ноль-ноль московского времени… из них тяжелораненых… уточняется… Показывали только голого по пояс мужчину, охотно дающего интервью, и бьющуюся в истерике женщину, которая все порывалась бежать туда, в дым и ужас, откуда выползали – или их выносили – обгоревшие обезумевшие люди, где осталась ее семилетняя дочь, но женщину туда не пускали.

Валера встал из-за стола, прямой и бледный, задел головой люстру и, сказав: «Я сейчас», скрылся в прихожей.

– Куда вы, Валерий? – крикнула мама, не отрываясь от телевизора. – Сейчас по второму каналу должен быть экстренный выпуск, И торт ждет…

– Я сейчас, – повторил Валера буднично, словно собрался выйти в киоск рядом с домом, купить пачку печенья к чаю. Он не захлопнул дверь и не стал дожидаться лифта, так что я еще долго слышала громыхание его шагов, удаляющихся вниз по лестнице.

А через час вышел расширенный блок новостей. Та же дикторша, но с немного оттаявшим лицом, сообщила, что по уточненным данным… значительно меньше первоначальной оценки… наверное, вызвано паникой первых минут… всего… по словам… их состояние в данный момент не внушает опасения… И на экране снова размахивал руками мужчина, потерявший свою рубашку, и рыдала, не стесняясь телекамер, женщина, только теперь – от счастья, прижимая к груди улыбающуюся светловолосую девочку в сильно обгорелом на спине комбинезоне.

Я нашла его только поздно вечером, в скверике, вдали от эпицентра событий. Он сидел на скамейке, откинувшись на спинку и вытянув вперед свои бесконечные ноги. Совсем один – почему-то это сразу бросилось в глаза и вызвало внутреннее раздражение, – никого не было рядом с ним и никому не было дела до него. Даже пьяному бомжу, который прикорнул на траве, не в силах преодолеть десятка метров, отделяющих его от скамейки.

Лицо Валеры бледнело в сумерках, как невзошедшая луна. Воротник и рукава рубашки были в чем-то испачканы. Капли на щеках – сначала мне показалось, что это слезы, но такие же капли блестели у него на лбу. Не сразу я обратила внимание на основную несообразность в облике Валеры – кажется, впервые в жизни я видела его без очков.

– Тебе плохо? – спросила я и снова ощутила, как земля уходит из-под ног – как в тот момент, когда на телеэкране копна роскошных, нереальных белоснежных волос струилась по черной, местами еще дымящейся ткани. Это была его реплика.

Я быстро опустилась рядом на скамейку.

Валера открыл глаза, незнакомые без очков. Ответил медленно, как будто подбирал слова:

– Да. Кажется, я взял на себя больше, чем смог унести. И отдать… не нашел, кому отдать.

– Неужели совсем никому?

– Нет. Сначала было не до того, потом… Там только бабочка одна пролетела. Такая красивая… Было жалко…

– И все? Кроме бабочки – больше ничего подходящего?

– Я очки где-то потерял, – сознался он. – И потом подумал… не знаю, с чего… насекомые ведь тоже не виноваты. Почему они должны платить… за наши глупости?

Смотреть на него в таком состоянии было невыносимо, поэтому я стала смотреть по сторонам. Не просто смотреть: мой взгляд хаотично метался, выискивая подходящий объект для перенесения боли, которого было бы не жалко, но которого, как назло, нигде не было видно – «Если бы знать… Если бы ты хотя бы предупредил…» – шептала я, в то время как в голове отчетливо вырисовывался образ сидящего в спичечном коробке таракана… или мухи – пока не уперся в лежащего на траве бомжа.

– А если… – начала я, не представляя, как продолжу.

– Что? – Валера с трудом оторвался от спинки скамейки и посмотрел в ту же сторону. – О Господи! – В изнеможении закрыл глаза. – Разве можно так пить? – Снова открыл. Мне показалось, что лицо его побледнело еще сильнее. – Помоги мне. Я не смогу самостоятельно дойти до него.

– Зачем? Разве ты не можешь посмотреть на него на расстоянии?

– Посмотреть мало. Мне нужно прикоснуться… Если не сделать этого сейчас, через семь-восемь часов он умрет от сердечной недостаточности… Дай руку!

Я протянула ему руку ладонью вверх.

– Посмотри на меня! – попросила я, глядя не в глаза, а выше, в точку посередине лба, как раз над линией бровей. – Поделись со мной! Отдай мне свою боль, хотя бы на время… Хотя бы часть!

– Глупая… – Я не думала, что он сможет улыбнуться, однако он смог. – И красивая… Ты совсем как та бабочка… Только без крыльев.

Привычные мощные линзы не увеличивали сейчас его глаза, поэтому я, как ни старалась, не смогла понять их выражения.

Спящий бомж даже не заметил, когда Валера опустился перед ним на колени и взял за руку. Зато Валерино лицо исказилось, стало страшным, почти неузнаваемым.

«Господи, куда ему столько! – подумала я. – Миленький, как бы я хотела…»

Бомж умиротворенно вздохнул. Валеру заметно качнуло. Я едва успела подставить плечо, чтобы он смог опереться. Обняла за мокрую шею, нашла ладонь, вялую и холодную, сжала в своей. Прошептала: «Пожалуйста!..» – и подняла лицо к небу.

С неба навстречу моему взгляду слезинкой скатилась маленькая яркая звездочка.

Как только ее свет растаял, немного не дотянув до земли, мои пальцы, сомкнувшиеся на Балериной ладони, как будто пронзило током. Я вздрогнула и тихо ойкнула от неожиданности, но не отдернула руку.

Когда чужая, непривычная и оттого особенно неприятная боль распространилась от пальцев вверх по руке, до плеча и дальше, заполнила собой все тело, я только отчаянно стиснула зубы и невнятно обозвала себя паникершей. «Паникерша, паникерша, пани…» – обидное слово упрямо барахталось в сознании, не давая мне с ним расстаться.

– Все не бери, – раздался над ухом Балерин шепот. – Только половину. Иначе не выдержишь… – Он отнял ладонь. – Теперь концентрируй. Вот здесь… – Коснулся моего лба, и вся скопившаяся во мне боль, словно притянутая магнитом, устремилась именно в эту точку.

Стало немножко легче. По крайней мере пропало ощущение, будто с меня заживо содрали кожу.

– Теперь посмотри на меня! – скомандовал Валера грубо, почти зло. Встряхнул за плечи.

– Я не умею… – захныкала я. – Не сейчас, я слишком устала…

– Просто закрой глаза и посмотри!

Я так и не поняла, что произошло. Кажется, мы посмотрели друг на друга одновременно.

Боль встретила боль и уравновесила ее. Минус на минус, как сказал мой братишка, получив пару по математике, дает равно.

Боль ушла, вся и сразу. Осталось только ощущение внутренней пустоты и усталость.

– Я смогла… – Я удивленно распахнула глаза. – Я научилась… Ты видел?

– Видел, – серьезно ответил Валера. – И сейчас вижу… – Его глаза по-прежнему были близко-близко, они внимательно изучали меня, как будто видели впервые. – Ты будешь смеяться, – сказал он и засмеялся сам. – Кажется, мне больше не нужны очки. Ты чуть-чуть перестаралась. Спасибо…

– Не за что. – Кажется, я тоже улыбнулась. – Без них ты симпатичнее.

Андрей Саломатов
В будущем году я стану лучше

Легко догадаться, о чем думает простой человек – о простых вещах.

Д.Джансугурова

Вступление

Еще великий вольнодумец Вольтер писал, что всякому значительному или интересному событию всегда предшествует великое множество пустых и мелких вещей. Например, для того, чтобы жениться, нужно вначале вырасти, чтобы вырасти, как минимум – появиться на свет, и только для того, чтобы родиться, самому ничего делать не надо. Сколько знаменательных дат освещают жизнь среднестатистического человека? У подавляющего большинства их три: родился, женился и умер. А сколько третьестепенного и невыносимо скучного приходится пережить между рождением и смертью – уму непостижимо. Ходит человек семьдесят лет, как заведенный будильник, топает по прямой к смерти и только на пороге вечности удивляется, что жизнь прошла, а так ничего и не произошло.

Но не надо расстраиваться. У каждого из нас впереди есть еще хотя бы одно неожиданное событие.

Итак, всякому грандиозному или сколь-нибудь примечательному факту всегда предшествует длиннейшая цепочка безликих дней.

Глава I

САША

«Бог органичен, – когда-то написал нобелевский лауреат Бродский. – Ну а человек? А человек, должно быть, ограничен».

Внешне Саша Дужкин отдаленно напоминал популярного французского киноактера, и это сходство было ему дороже всего небогатого внутреннего мира, которым он походя обзавелся в процессе жизни. Саше было двадцать два года.

СУДЬБА

Интересным человеком Дужкина назвать было трудно, равно как и неинтересным. Он не был ни трусом, ни храбрецом, держал свою синицу в надежной клетке, частенько поглядывал на небо, но без драматических вздохов по журавлю. С книгами Саша покончил, так и не узнав, для чего их пишут; в театры не ходил со школьной скамьи – он там скучал; на эстрадных концертах бывал, если кто-нибудь из родственников или друзей доставал ему билет; и только самый демократичный вид искусства – кино – привлекал его своей простотой и распространенностью в пространстве-времени.

Серьезное место в жизни Дужкина занимали когда-то субботние вылазки на природу с шашлыком и легкой выпивкой. О таком походе можно было вспоминать целую неделю. Правда, через несколько подобных пикников разница между ними начисто исчезала, и надо было изобретать что-то новое. Но что оригинального можно придумать в этой жизни, если ты не Кулибин, не Циолковский и даже не сочинитель матерных куплетов? И все же Саша придумал.

Саша Дужкин решил жениться. Идея обзавестись семьей пришла ему в голову совершенно случайно. Он набрел на нее, пытаясь отыскать смысл существования, равноценный оставленным развлечениям. Испытав за свои двадцать два года все доступные удовольствия, Саша пришел к ценному выводу, что дальше так жить нельзя – надоело.

Приличная зарплата экспедитора компьютерной фирмы и однокомнатная квартирка у Птичьего рынка делали Дужкина женихом если и не завидным, то, по крайней мере, возможным. Объект Сашиной скоропостижной любви до сих пор и не подозревала о его намерениях. Встречались они всего три раза и, как это нередко бывает, у Розы были иные планы относительно своего будущего. Другими словами, девушка пока не собиралась замуж ни за Дужкина, ни за кого другого. Но об этом Саша узнал несколько позже. А для начала наш герой раззвонил по телефону родным и друзьям о своем решении, надел недавно купленную «аглицкую» тройку, купил букет замечательных белых хризантем и к назначенному времени отправился в гости к Розочке… где и пал жертвой собственной своеобычности – девушка ему отказала.

Да, оригинальность, как и принципиальность, штука коварная, а главное – неблагодарная. Возможно, до сих пор Дужкин не догадывался об этом. Ведь, по сути, Сашина фантазия была его первым шагом на скользком пути оригинальности, а первые шаги не бывают твердыми. Кто знает, если бы Дужкин хоть немного был мистиком и не предвосхищал событий или, на худой конец, неплохо разбирался в женской психологии, может, после тонко продуманной атаки планы Розочки и дали бы трещину. Но Сашина выходка только укрепила девушку в правильности выбранного пути. Значительное событие не состоялось. Нужно было снова начинать бесшабашную холостяцкую жизнь, что Дужкин и поспешил сделать. Стало быть, судьба уготовила Саше кое-что поинтересней прозаической женитьбы. Как любил говаривать легендарный китаец Чжуан-цзы, сознательный выбор – это всегда заблуждение, так что мудрый позволяет всему «быть самим собой».

НЕ СУДЬБА

Молодость сильна не только мускулами и психикой. Пожалуй, главная ее опора – безграничный оптимизм и, как писал философ Бергсон, умение на полном ходу перепрыгивать во встречный поезд. Надо отдать Дужкину должное, он стойко перенес первый мощный удар судьбы. Саша не швырнул в Розочку букетом, не стал рвать на груди жилетку с эффектной зеленой искрой и даже не потерял присущего ему природного жизнелюбия и бодрости. И все же, скорее, из подражательства, Дужкин решил напиться. Купив в магазине бутылку экзотического джина, он небрежно сунул ее в карман пиджака и позвонил другу, который должен был стать свидетелем Сашиного серьезного отношения к бракосочетанию.

Дужкин долго слушал, как в абсолютной пустоте рождаются и умирают унылые гудки. Затем он повесил трубку и в сердцах громко проговорил:

– Не судьба!

ДЖИНН В БУТЫЛКЕ ИЗ-ПОД ДЖИНА

Благо в чистом небе висело июльское теплое солнышко, и не было никакой необходимости напиваться дома. В одиночестве, да в четырех стенах пьют только законченные алкоголики, а на природе в хорошую погоду даже язвенник нет-нет, да и подумает: «Эх, пивка бы!»

Настроение у Саши было, что называется, никакое. Он тихо брел, не глядя по сторонам, и даже не задумывался, где и с кем совершить этот языческий акт насилия над собой – алкогольное харакири. Как излагал трагический алколог Ерофеев: «Если хочешь идти налево, Веничка, иди налево, я тебя не принуждаю ни к чему. Если хочешь идти направо – иди направо». Что Дужкин и делал, пока не забрел в самое потаенное место в округе.

Устроившись в тени общипанной сирени на разбитой лавочке, Саша вдруг ощутил прилив тихой радости и нежности ко всему тому, что его окружало. Впереди золотилось мелкой рябью запущенное калитниковское озерцо, в спину дышало прохладой старое московское кладбище, а прямо над головой летали птицы: белые, похожие на чаек, и черные, больше напоминающие ворон.

Дужкину давно уже расхотелось пить, но бутылка джина оттягивала карман и тем самым напоминала о счастливой семейной жизни, которая развалилась, так и не успев образоваться. Воображение рисовало Саше какие-то путаные картины раскаяния его избранницы. Но если мысли эти, легкие и бесформенные, появлялись и исчезали, ни к чему не обязывая, то бутылка с помощью гравитационной постоянной тянула Дужкина вниз, к земле, подальше от бесплодного фантазирования.

Обреченно вздохнув, Саша достал бутылку, откупорил ее и зачем-то понюхал содержимое. Этот легкомысленный поступок на некоторое время оттянул начало пьянства. Но через пару минут, собравшись с духом, Дужкин торопливо сделал несколько больших глотков и перестарался. Закашлявшись, он поставил бутылку на лавочку, вскочил и стал трясти головой. Когда же внутри у него сделалось немного спокойнее, Саша сел на свое место. Каково же было его удивление, когда вместо бутылки он обнаружил рядом с собой маленького, замурзанного старичка.

– Привет, – болтая в воздухе крохотными ножками в онучах, радостно произнес незнакомец. – Спасибо тебе, Санек. Выручил старика. Проси, чего хочешь. Отблагодарю по-джиннски.

МНОГО

За несколько минут Дужкин успел наговорить старичку кучу всяких глупостей. А поскольку изъяснялся он путано, то из всего сказанного старичок понял лишь одно, а именно: его спаситель хочет много. Но что такое «много» для джинна, когда и для простых смертных нередко это понятие не несет в себе ничего фантастического? Еще сверхудачливый бизнесмен Маккормик говорил, что иметь много денег не менее хлопотно, чем много знаний, и печаль, по-видимому, есть следствие человеческой жадности, а не тяжести груза. Здесь, пожалуй, главное, что каждый отдельный человек подразумевает под этим понятием. Ведь одному много пачки десятирублевок, а другому мало и того, что он не успеет прожить вместе со всеми своими родственниками до двадцатого колена.

В общем, джинн понял: Саша Дужкин относится, скорее, к первым. И ведь не хватало ему каких-то мелочей. Но старичок был джинном с размахом и заниматься каждым мелким желанием в отдельности не собирался.

Не перебивая Сашу, старичок на минуту задумался, затем благостно сложил руки и сказал:

– Будет тебе, Санек, большая светлая любовь и все прочее. Ежели решишься, приглашай на свадьбу – непременно буду. А пока путешествуй, пользуйся.

После этих слов джинн растворился в воздухе.

Дужкин некоторое время оторопело смотрел на то место, где только что сидел старичок, а когда пришел в себя, вслух позвал:

– Эй, где вы?

Поднявшись с лавочки, Саша неуверенно шагнул вперед. В это время воздух вокруг него на мгновение уплотнился и, сверкнув алмазными гранями, повернулся на воображаемой оси, которая находилась, по всей видимости, где-то далеко за горизонтом. Дужкин почувствовал, как гигантская вертушка подхватила его и с чудовищной силой швырнула в сверкающую даль.

Пришел в себя Саша в незнакомом ухоженном сквере перед облезлым трехэтажным зданием с обшарпанной вывеской: ГОСТИНИЦА ДЛЯ ТРАНЗИТНЫХ КОРОЛЕЙ И ПРЕЗИДЕНТОВ. Прочитав ее, он вконец смешался и зачем-то спрятался за роскошным кустом сирени. В глазах у него все еще плавали радужные круги, в голове разливался хмель, а под ложечкой образовалось маленькое холодное облачко – Дужкину сделалось немножко страшно.

МАЛО

Да, малость переборщил джинн. Ну к чему эти кинематографические эффекты с мгновенным перелетом и пугающей вывеской? Тем более, что Сашу можно было отблагодарить и попроще. Ему вполне хватило бы согласия Розочки и недорогого чайного сервиза на шесть персон в виде свадебного подарка. Как любил повторять инфернальный Кроули: даже если мы точно знаем, чего хотим, то зачастую плохо представляем, как будет выглядеть то, чего мы так упорно добиваемся.

Мимо Дужкина по дорожке проследовал устрашающего вида бородач в экзотических лохмотьях. Он уверенно вошел в гостиницу и так хлопнул дверью, что все здание загудело, словно надтреснутый колокол.

– Какой сегодня хороший день, – услышал Саша у себя над головой и резко обернулся. Из распахнутого окна первого этажа, улыбаясь, на него смотрел человек с гладко зачесанными назад волосами и бабочкой под подбородком. – Если вы хотите остановиться в моей гостинице, милости просим. Мест сколько угодно. Могу предложить люкс номер один, есть и номер два, а если у вас совсем плохо с деньгами, то найдется и люкс номер три.

– А где я? – растерянно поинтересовался Дужкин и машинально обвел глазами сквер.

– Вы? Перед моей гостиницей, – мягко ответил тот.

– Нет, какой это город? Страна какая? – уточнил свой вопрос Саша. Окно моментально захлопнулось, и через несколько секунд улыбчивый владелец гостиницы очутился в скверике перед Дужкиным.

– Уж не иностранец ли вы? – едва появившись, радостно спросил он. – Хотя для иностранца вы слишком правильно говорите.

– Я из Москвы, – ответил Саша и, помявшись, добавил: – Из России.

– Да?! – еще больше обрадовался хозяин. – А где это?

– Ну… – хотел было объяснить Дужкин, но понял, что сделать это будет очень трудно. Густо покраснев, он лишь сказал: – На севере.

– Ну и отлично! – Владелец гостиницы взял Сашу под руку и широким жестом пригласил войти в свое заведение.

– Я бы на карте показал, – вдруг вспомнил Дужкин.

– Да? – с неизменной улыбкой воскликнул хозяин. – Уважаю господ, умеющих отлично играть в карты. Хотя не совсем понимаю, какое отношение имеют карты к науке географии. Недостаток образования. Всю жизнь страдаю из-за этого. В свое время вместо того, чтобы учиться, я занимался всякой ерундой: решал математические и физические задачи, ставил химические опыты. Правда, впоследствии это позволило мне приобрести вот эту гостиницу. Химия, знаете ли, помогла. Но хорошо играть в карты я так и не научился.

– Я про другие карты, – проговорил Саша, следуя за разговорчивым хозяином.

– А есть еще какие-нибудь? – изумился тот. – Вы уж извините мою серость. Не подумайте, что в нашем городе все такие. Уверяю вас – нет! Я вас познакомлю с таким мастером… – сладкоречивый владелец гостиницы чмокнул пальцы, собранные в щепотку, затем осекся и менее уверенно продолжил: – Ну, вам-то он может и не покажется мастером…

Они вошли в гостиницу. Помня, что он потратился на цветы и джин, Дужкин незаметно сунул руку в карман и неуверенно сообщил:

– У меня мало денег.

– Мало? – переспросил хозяин. – А! Понимаю! Ну ничего. Давайте договоримся так: я нахожу партнеров, а выигрыш – пополам.

АБСОЛЮТНО ВСЕ

– Как вас записать? – усаживаясь за конторку, вежливо спросил владелец гостиницы. Затем он понизил голос и заговорщицки добавил: – Может, вы собираетесь погостить у нас инкогнито?

– Меня зовут Дужкин Александр Иванович, – ответил Саша.

Не успел хозяин внести данные в книгу регистрации, как раздался громкий топот, и на лестнице, ведущей на второй этаж, появился уже знакомый Дужкину бородач.

– Эй, ты! – прорычал он, обращаясь к владельцу. – Раздобудь-ка мне чего-нибудь поесть. И побыстрее!

Хозяин гостиницы оторвался от своего занятия и, не меняя выражения лица, сунул руку в карман, выхватил пистолет и выстрелил в грубияна.

Детина жалобно вскрикнул, сложился пополам и кубарем скатился вниз по лестнице. Даже если он и не умер в первую минуту от пули, то обязательно свернул себе шею.

Мгновенно протрезвев, Саша, как ужаленный, отпрыгнул от конторки и бессвязно залепетал:

– Вы чего? Чего вы?

– Что вас так напугало? – искренне удивившись, спросил владелец гостиницы. – Этот негодяй живет здесь вторую неделю, денег не платит, да еще и требует, чтобы я носил ему из ресторана еду. Правда, он имеет на это право. Но и я свои права знаю.

– Вы же… убили его, – с трудом проговорил Дужкин.

– Правильно, – ответил хозяин. – Если бы я этого не сделал, он бы первым убил меня. Бежать в ресторан ему за едой я не собирался. Да вы успокойтесь. Я совсем забыл, что вы иностранец. Дело в том, что у нас нельзя безнаказанно обижать вооруженного человека. Можно безнаказанно обижаться на него, да и то не всегда. Приспособиться нетрудно. Вот мне уже больше тридцати, а я, как видите, живой, здоровый, и Дело мое процветает. – Убрав пистолет в карман, владелец гостиницы снова взялся за перо. – Итак, продолжим. Если желаете, я запишу, что вы король или президент какого-нибудь маленького государства. Название мы придумаем. Это придаст вашему пребыванию здесь необходимую торжественность и даже таинственность. У нас очень любят высокопоставленных особ. Да и мое дело от этого только выиграет. Престиж, знаете ли, никому еще не мешал.

– Так, значит, вы и меня можете? – звенящим от напряжения голосом спросил Саша.

– Что могу? – не понял хозяин.

– Убить, – прошептал Дужкин.

– А зачем же мне вас убивать? – рассмеялся владелец гостиницы. – Вы же не сделали мне ничего плохого. Я обыкновенный и даже очень покладистый человек.

– Значит, здесь можно абсолютно все, – почти не слушая объяснений хозяина, проговорил Саша и затем спросил: – И я вас могу?..

Улыбка профессионального гостеприимства медленно сползла с лица владельца гостиницы, и он с нескрываемой досадой ответил:

– Конечно. Если сможете.