Текст книги "Возвращение Императора, Или Двадцать три Ступени вверх"

Автор книги: Сергей Карпущенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 29 страниц)

Ступень пятая
ОСКОЛОК ИМПЕРАТОРА

И только поезд, проехав с диким скрипом и скрежетом ещё метров двести, остановился, как тут же двери тамбура распахнулись, повинуясь лихим ударам чьих-то тяжелых сапог, и в вагон, прямо с седел, ввалились какие-то люди, по одежде которых невозможно было определить, кому они служат.

Бородатые, краснорожие мужики в лохматых бараньих шапках первым делом уткнули длинные стволы своих маузеров и смит-вессонов в животы тех, кто находился в тамбуре, и Николай с Томашевским за одну минуту превратились из мстителей в пленников людей, взявшихся неизвестно откуда и непонятно что желавших получить от пассажиров поезда.

Оставив дрожащего Ваганова, Томашевского и Николая "под приглядом" одного ствола, другие обладатели бараньих шапок вломились в вагон, для острастки пальнули в потолок так, что сверху посыпалась труха, и заорали:

– Эх, е-мое, граждане хорошие, сейчас же с багажом из вагона по порядку, тихо и без шума-гама выходють все! Кто станет возражать, тому мы сделаем свинцовую затычку в дырке! Ну, по порядку, с крайних начинаем и серединой завершаем! И без всяких фокусов!

Пассажиры глухо поворчали, но «лохматые» снова пальнули в потолок, после чего уже никто не возражал, и пассажиры, подхватив свои мешки и чемоданы, стали выходить по одному, а Николая, Томашевского и Ваганова, подталкивая в бока стволами, спихнули на землю первыми, чтобы не мешали свободному проходу трясшихся от страха пассажиров.

Оказавшись на земле, Николай осмотрелся по сторонам. В поезде было всего вагонов шесть, и вот из всех дверей прыгали сейчас на мягкий песок железнодорожного откоса люди. Кто свой скарб вниз бросал, кто тесно прижимал его к груди. Тут же пассажиров хватали под руки вооруженные, с пулеметными лентами наперекрест груди «лохматые» и ставили в шеренгу метрах в двадцати от поезда. Неподалеку маячили строения какой-то деревушки.

Скоро Николай увидел, что в дверном проеме вагона появилась Александра Федоровна – с лицом, искаженным мукой и тревогой. Но он ей даже не сумел подать руки, потому что уже был поставлен в строй рядом с поручиком и чекистом. Только искоса смотрел за тем, как она неловко прыгнула с высокой ступеньки, не удержалась и упала.

– Можно мне помочь моей семье? – спросил Николай у человека, в отличие от других не имевшего лохматой шапки, а красовавшегося в матросской бескозырке, на ленточке которой золотилось слово "Светозаръ".

"Матрос", пыхнув дымом, криво улыбнулся и сказал:

– Да буде, дядя, буде. Теперь уж твоей семье никто здесь не поможет, кроме нашего царя…

– Какого еще… царя? – спросил Томашевский, хмуря брови.

– Как какого? Законного императора России Николая Александровича, его величества, – отвечал вполне серьезно светозарец, ища в лицах своих пленных несогласия с этим сообщением, чтобы можно было убедить их в справедливости его каким-нибудь иным способом.

Но они промолчали, и только Ваганов, потупив взор, сказал:

– Так ведь убит же он… расстрелян…

"Матрос" зло затоптал цигарку, прозвенел пулеметной лентой, повешенной через плечо, зачем-то полапал рукоятку офицерского кортика, висевшего у него чуть выше колена, и сказал:

– Ты, батя, таких глупостев больше говорить-то не моги!

И будто в подтверждение его слов, не оставлявших сомнения в том, что «настоящий» император России должен находиться где-то рядом, со стороны деревеньки покатился по направлению к остановленному поезду какой-то клубящийся шар. Он оказался облаком пыли, поднятым всадниками, сидевшими в седлах уверенно и молодцевато. Все это Николай, однако, рассмотрел, когда в облаке появились контуры людей и лошадей, а ещё минуты через три можно было видеть, что в центре кавалькады мчится всадник в мундире с золотыми эполетами и богатым аксельбантом. Золотой гвардейский шарф перепоясывал его полный стан, плотные ляжки обтягивали гусарские чакчиры с вышивкой, а на ногах лаково блестели короткие гусарские сапожки с серебряными шпорами. Легкая сабля в золоченых ножнах и деревянная коробка маузера, хлопавшая всадника по ноге при каждом скачке коня, дополняли красочный, богатый наряд всадника. Но, что самое удивительное, чем ближе приближался всадник, окруженный свитой, тем отчетливее видел Николай, что лицо неизвестного очень походит на его собственное лицо, будто кто-то оживил его портрет да и посадил на лошадь… Видел он, и что выстроенные в две шеренги пассажиры тоже смотрят на подъезжающего с большим любопытством, а некоторые даже с трепетом во взоре. И едва подъехал всадник так близко, что всякий из шеренги мог его видеть и слышать отчетливо, как тут же, погарцевав немного для красы, поднял руку, другой рукой держа поводья горячего своего коня.

– Граждане России, подданные вы мои, чада мои возлюбленные! Сподобились вы увидеть самого государя России, императора Николая Александровича, который кланяется вам, чтобы и вы, помня всегда его милость, кланялись бы ему усердно и не кривя душой.

И человек с золотыми эполетами на плечах на самом деле низко поклонился пассажирам поезда, так низко, что Николай подумал было, что "Николай Александрович" не удержится в седле и упадет на землю.

– Знаю, прошел по земле русской слух, – продолжал всадник, – что меня-де с семьей расстреляли, и панихида-де по мне отслужена, и имена-де убийц уж и анафеме преданы. Ну что за нелепые, глупые слухи! Рад наш маловерный народ подхватить да другим передать всяку блажь. Так вот, зрите, дети мои! Еще в Тобольске удалось мне бежать из тюрьмы, со всею семьею бежать, и теперь возлюбленные домочадцы мои в месте безопасном, но мне ли укрываться от народа своего? Мне ли бежать в дальние страны, когда вижу я, что Россия страждет, нуждается в вожде, в сильной императорской деснице. И вот явился я к вам, – нет, вернее, вы ко мне, хоть и не по своей воле, чтобы вы порадели за дело государево, за восстановление престола, восхищенного у меня злыми ворогами отечества! Значит, слова мои к вам такими будут: силком никого принуждать не собираюсь, но кто добровольно на мою сторону перейдет, обещаю прощение и награду соразмерно вкладу в наше с вами российское дело. Переходите на мою сторону, православные и неправославные, все, кто любит меня! Будем жить покамест в той деревне, обстроимся, сил наберем – есть у меня и пушки, и пулеметы, а паровоз я любой теперь останавливать со своими орлами научился, так что, обретя силы немалые, двинем на Екатеринбург, с ходу город на шашку возьмем, а там за меня и весь Урал выступит, Сибирь поднимется, потому что нет в России более законного правителя, чем я, помазанник Божий Николай Второй!

Раздалось громкое «ура», но Николай, слушавший длинную и кудреватую речь того, кто называл себя царем, заметил, что кричали по большей части неприглядные «лохматые», правда, подал свой восторженный голос и кое-кто из пассажиров поезда. Томашевский же громко скрипел зубами от негодования на наглые речи неведомо откуда взявшегося "императора".

– Я только очень вас прошу, – прошептал Николай, – не подавайте виду, а то вы всех нас погубите. Представьте, если этот… субъект узнает во мне настоящего Николая Романова, а в членах моей семьи – августейшую фамилию…

– Я буду вам послушен, ваше величество, только… только уж очень хочется бросить в него гранату, – так же тихо прошептал Томашевский, стоявший от него по правую руку, слева же стоял Ваганов. И если до соратников "деревенского императора" не долетели фразы разговора Николая с поручиком, то их обрывки были слышны екатеринбургскому чекисту, который громко закричал «ура» в честь всадника с аксельбантом и маузером на ляжке, а потом сказал, выходя из строя на два шага, но поворачиваясь к фронту понурой шеренги пассажиров:

– Земляки, неужели сомневаетесь, неужели не видите, что перед вами настоящий император матушки России, а нам-то злые языки трепали, что извели его большевики ещё в Тобольске. Лично согласен за его дело постоять, а то куды ж без него Россия? Буду за тебе сражаться, твое величество! Только разреши сказать тебе одно словечко, короткое такое…

Всадник в драгунской мерлушковой шапке, слушавший верноподданническую речь неказистого с виду мастерового, недоуменно пожал плечами:

– Что ж, гражданин, ежели ты никаких каверз в голове своей против меня не держишь, то подойди, да только помни: покусишься на государеву персону на куски тебя потом разрежут.

Ваганов робко двинулся к нему. Двое конников тут же окружили его с двух сторон.

– Что ты, государь, ничего дурного против твоей персоны и в мыслях не держу, – сказал Ваганов.

Стража была готова разделаться с подозрительным мужичком по первому же знаку государя – карабины дулом кверху, а приклады – на бедре, патрон уже давно дослан в ствол. Жрут глазами недотепу, а он подошел поближе и сказал:

– Ваше величество, нужно одно слово вам сказать, но без свидетелей. Очень важное такое слово. Пусть ваши телохранители отъедут, хотя б маленько.

Государь не был бы государем, если бы позволил себе выглядеть малодушным. Только незаметно мигнул конвою, а сам тихонько шпорами тронул коня, отъезжая от стражи.

– Ну, чего хотел сказать? – чуть нагнулся к незнакомцу, сам же правой своей рукой взялся за перевитую рукоять легкой генеральской сабли, клинок которой хлябал в неродных золоченых ножнах.

– Ваше величество, не обессудь и не серчай: есть среди пассажиров человек, который себя за… Николая Романова выдает, за императора. Сам понимаешь, двум царям зараз, да ещё с одинаковыми именами в России не править, вот и рассуди ты своей мудрой царской головой: стоит ли отпускать того самозванного царя восвояси? Он же на каждом углу трубить будет, что не ты, а он – настоящий император.

– Интересно, оч-чень интересно, – выпрямился человек с эполетами в седле и оглянулся по сторонам, как видно, желая убедиться, что рассказ пассажира не коснулся ничьего уха. – Конечно, ты мне этого… самозванца покажешь?

– Само собой разумеется, ваше величество, – сказал Ваганов, радуясь случаю не только избавиться от мести Романова за покушение на его жизнь, но и возможности исполнить то, что не удалось сделать Екатеринбургской чрезвычайке.

– Ну, веди, веди меня к нему, сейчас же, безо всякой канители, приказал «император», а сам уже искал шпорами бока коня, резво ударившего копытом.

Ваганов же, смело подойдя к шеренге пассажиров, у которых бойцы золотоэполетного императора уже трясли мешки, указал на Николая, давно догадавшегося, зачем Ваганов уединился с всадником.

– Вот он, ваше величество! – с торжественной радостью в голосе указал Ваганов на Николая, стоявшего в шеренге с низко опущенной головой. Сейчас он страшился не за свою жизнь, а за судьбу стоявших в другом месте детей и жены, которых невольно обрек на страдания.

Он почувствовал, как дернулся всем телом Томашевский, но он успел всего лишь на мгновенье сжать его руку, не то поручика ничто бы не смогло сдержать – он бы бросился на Ваганова, а то и на самого «царя». Человек же с золотыми эполетами, так похожий лицом на Николая, сидя в седле с элегантной небрежностью, перебирая руками, обтянутыми лайковыми перчатками, поводья, пристально смотрел на Романова и улыбался, будто не мог постигнуть, как это кто-то, кроме него, мог называться в России Николаем Вторым, монархом.

– Вот дивно-то, – сказал он наконец, – дошло до меня прелюбопытное известие, что-де вы, любезнейший гражданин моей империи, поимели смелость присвоить имя всеавгустейшего цесаря Николая Александровича, мое, то есть, имя. Так это или не так?

"Император" произнес эту фразу, однако совсем даже негромко, так чтобы её мог слышать один только Николай или уж, по крайней мере, близ него стоящие; как видно, сомневался в нужности вопроса – вдруг что неожиданное выйдет. Николай ответил ему:

– Я слышал, что вы называете себя Николаем Романовым, прибавляя к этому имени императорский титул. Но разве вам неизвестно, что Николай Второй отрекся от престола вполне официально, а поэтому, даже если бы вы и оказались Николаем Романовым, то никакого отношения к короне уже не могли бы иметь. Зачем же вводить в заблуждение тех, кого вы называете своими подданными? Признаю, вы обладаете внешним сходством, но тем ваша связь… со мной и ограничивается.

– С вами? – откинулся в седле «император», на которого эта смелая и ясная речь произвела впечатление. – Сходство с вами? Так ты хочешь мне сказать, что именно ты и есть Николай Второй?

Николай хотел было отказаться от имени, убедить «императора» в том, что говорил лишь о сходстве внешнем, не имеющем отношения к титулам. Он понимал, что попытка отстоять свое имя будет стоить ему, а возможно, и его родным жизни, но что-то упрямое – то ли фамильная гордость, то ли голос крови – прогудело в сердце бывшего царя громким набатом, и он сказал:

– Да, я ношу фамилию Романов, я и есть царь, отрекшийся от престола.

Сказано это было так просто, так скромно, и так не соответствовала эта скромность и простота признанию, что не только человек в эполетах, но и члены его охраны, давно уж прислушивавшиеся к разговору «царя» с пассажиром, обладавшим окладистой бородой, потрепанным и совершенно не походившим ни на настоящего, ни на бывшего императора, загоготали подчеркнуто развязно и издевательски. Вероятно, даже солдаты Понтия Пилата не смеялись над Спасителем – Царем Иудейским так громко, как эти люди в лохматых шапках.

– Скажи пожалуйста, он – бывший царь, Николай Александрович, ишь, чего придумал! – сквозь смех, переламываясь пополам и чуть не съезжая с седла, выдавливал из себя обладатель эполет. – А может быть, ты Франц Иосиф или Вильгельм Второй Германский? Ездишь вот так со всякой сволочью по просторам России-матушки, смотришь на её земли, на дикий, на веселый её народец? Ну, а документики-то есть у тебя, ваше величество? Али в Петербурге оставил, когда в вояж собирался?

– Есть у меня документы, – коротко ответил Николай и полез во внутренний карман френча.

Удостоверение личности было выдано Николаю и членам его семьи адмиралом Колчаком, но проставить в документе чужую фамилию Николай отказался, как ни упрашивал его Колчак, ссылаясь на то, что жить под настоящим именем – дело безрассудное и равносильно самоубийству.

Лишь на одно согласился Николай – умелые колчаковские канцеляристы, обладая необходимыми бланками и печатями, выписали такие документы, где все Романовы были причислены к мещанскому сословию. Теперь, после стольких мытарств, опасностей стать простыми горожанами было для них столь мизерной бедой, что не вызвало ни у кого ни малейшего возражения или недовольства.

Когда «император» принял из рук Николая паспорт, а потом, неторопливо достав из кителя очки, прочел, что там написано, то снова рассмеялся:

– Батюшка ты мой, и что же ты мне этакую негодную бумажку-то даешь? Или сам не помнишь, что там черным по белому прописано? Ладно, ясно вижу, что ты и есть Романов Николай Александрыч, но почему же ты ещё в шестнадцатом году был мещанином, не пойму никак. Али тебя задним числом понизили? Али ты, сидя на троне царском, всем нам головы мурыжил и находился в сословии мещанском?

Николай промолчал. Он уже сильно жалел о том, что показал «императору» документ, не сумев сдержаться. Сам же «царь», повеселев, сунул паспорт членам своей свиты, направо и налево, ткнул пальцем в чудноiе слово «мещанин», чем вызвал всеобщий смех, а после обратился к Николаю:

– Батюшка, что ж получается такое? Верю, что по всей стране одноименных с императором людей – что карасей в садке, но разве каждый станет себя царем именовать с превеликой дерзостью и опасностью навлечь на себя гнев царя истинного?

Николай промолчал, не просто не желая пускаться в объяснения с каким-то проходимцем, затеявшим рискованное предприятие с самозванством за счет случайного сходства с ним, с помазанником, но и потому, что знал – все доводы и объяснения здесь никого убедить не смогут, ибо всей этой разбойничьей братии нужен был свой император, такой же, как они, по повадкам, характеру и нравам.

– А раз ты Романов Николай, назвавший себя императором, ничего вразумительного мне и всем моим подданным сказать не можешь, то я своей властью, – «император» возвысил голос, сделал его нарочито грозным, повелевающим, – своей властью буду сейчас тебя казнить, как казнили таких вот воров и самозванцев все мои предки. Прилюдно тебя казню, чтобы другим таким вот мещанишкам было неповадно посягать на мой отеческий государев престол.

И, обращаясь уже к своему конвою, бросил резко:

– Фомка, Кузьма, мой царский приговор приведите к полному натуральному соответствию, то бишь расстреляйте наглого смутьяна.

Фомка и Кузьма с охотой спрыгнули с коней, хоть по шеренге пассажиров и прокатилась волна ропота, сдержанного недовольства, и, когда охранники «императора» шли к Николаю, по дороге доставая из-за спин карабины, вдруг раздался высокий мальчишеский голосок, и крик, с плачем вперемежку, пролетел над строем пассажиров и достиг слуха человека с золотыми эполетами:

– Не убивайте его-о-о! Не убивайте-е! Это – папа мой, он на самом деле бывший император! Не самозванец он!!

"Император" так резко повернулся в седле, чтобы рассмотреть, кто там кричал, что сочно проскрипела кожа английской выделки. Увидев невысокого худенького парнишку в линялой гимнастерке, препоясанной тонким ремешком, удивленно вскинул брови и спросил:

– А это ещё что за воробей там прочирикал? Ну-кась, подойди сюда скорее!

К всаднику, лошадь которого не могла стоять на месте, взматывала головой, пыталась лягнуть кобылу конвойного, Алеша подходил медленно, но с высоко поднятой головой. Еще не дошел, как от строя отделилась Анастасия, с плачем бросилась за братом, после Татьяна, Мария, Ольга, не устояв на месте, тоже побежали к «императору», чтобы удостоверить человека в эполетах, что их отец – не самозванец.

– Ну, и кто же вы такие? – совершенно опешив от неожиданности, видя перед собой умолявшие глаза девушек-красавиц и мальчика-подростка, спросил лже-Николай.

– Мы – дети того, кого вы изволили назвать самозванцем! – со слезами на глазах заговорила старшая дочь Николая. – Меня зовут Ольгой.

– А я – Татьяна, – сказала вторая.

– А я – великая княжна Мария! – подала голос третья.

– Великая княжна Анастасия – это я, – представилась резвая с виду девушка, а мальчик, не успевший утереть слезы, пролегшие на щеках блестящими дорожками, сказал:

– Меня же зовут Алексеем Николаевичем Романовым.

"Император" и все, кто был поблизости от него, удивленно моргали глазами, глядя на августейшее семейство, а к детям уже спешила Александра Федоровна, чья величавая осанка сразу выдавала в женщине царственную кровь. Вот уже мать была рядом со своими птенцами и обнимала сразу же Алешу и Анастасию.

– Если вы, сударь, – с вызовом заговорила она, – представлялись здесь защитником монархии, – не знаю, право, какого вы сами-то роду-племени, так уж взгляните на нас внимательно. Узнаете ли царственное семейство? Полагаю, наши портреты вам видеть приходилось. Если в Николае Александровиче вы не признаете бывшего монарха, так его супругу и детей узнайте, чтобы не мололи чушь про нас, что мы-де самозванцы.

Похоже, на всех, кроме всадника, выдававшего себя за царя, эта сцена произвела впечатление веселящее. Кого-то больше волновала проблема сохранности своего багажа, безбожно потрошившегося «лохматыми». Кто-то думал, что и всадник с эполетами, и бородач из толпы пассажиров то ли разыгрывают друг друга, то ли ведут какую-то игру, непонятную им. Во всяком случае, никто из числа пассажиров не верил, что среди них присутствует хотя бы один монарх. Лишь Томашевский и Ваганов знали истину, а «лохматые» давно уже поняли, что их атаман лишь прикрывается именем государя, но на самом деле только лихой и дерзкий человек, решивший поиграть в царя. Вдруг все оторопело посмотрели на «императора», ловко соскочившего со своего жеребца, подошедшего к Александре Федоровне, низко поклонившегося ей и поцеловавшего ей руки. Украсившись обаятельной улыбкой, «император» сказал, обращаясь к Николаю и Александре Федоровне поочередно:

– Ваши императорские величества, я льщу себя надеждой на то, что вы не откажетесь посетить мое скромное жилище.

И деревенский «император» рукой, затянутой в грязненькую перчатку, указал в сторону домов и прибавил:

– Правда, кареты у меня нет. Если угодно, я и мои гвардейцы предложат вам своих лошадей. У нас у всех прекрасные донцы.

Боясь навредить себе отказом, Николай и Александра Федоровна приняли приглашение, но от донцов вежливо отказались. В сопровождении спешившегося «императора» они двинулись по направлению к деревне, дети шли за ними следом, "императорский конвой" со свистом и гиканьем гарцевал со всех сторон процессии, а остальные «лохматые» остались вместе с пассажирами и машинистами.

Скоро все, что привлекло внимание сторонников «императора», перекочевало в их мешки, и пассажирам предложили занять вагоны или, если пожелают, погулять на свежем воздухе, ибо до особого распоряжения «императора» поезд задерживался на том самом месте, где был остановлен. Пассажиры повздыхали, а потом расселись вдоль насыпи, чтобы закусить жалкими остатками провизии.

Подходя к деревне, Николай, коротко отвечавший на вопросы «императора», разглядел трехдюймовую полевую пушку, поставленную на довольно удобной закрытой позиции, а по обе стороны от неё – стволы «максимов», грозно направленных в сторону железной дороги.

– Это ещё не все, – с гордостью заметил «император», увидев, куда смотрит его гость. – Пулеметов имею двадцать, а пушки в количестве двенадцати штук расставлены со всех сторон моей резиденции. У нас тут неприступная крепость, Верден, честное слово, Верден! – и шепнул на ухо: Это я вам не случайно сообщаю, ваше величество…

– А с какой же целью? – поинтересовался Николай.

– Ах, подождите, подождите, ваше величество, – заговорщицки зашептал «император». – Интересный и важный разговор ещё впереди.

Вошли в деревню, оказавшуюся довольно зажиточной, и «императору», похоже, доставляло удовольствие то, что он демонстрировал не бедность своей резиденции, а достаток.

– Всем бы в России так жилось, как у меня гражданам живется, – ни тебе налогов, ни податей, – служи только мне исправно на воинском поприще, но и армию мою корми, не без этого. Суд у меня свой есть, полиция, даже почту недавно завел, у меня особые люди на конях корреспонденцию в мешках машинистам поездов передают, за плату, разумеется. Вот и сегодня притормозили малость ради такой наживы машинисты, но мы имели на этот поезд другие виды… зато уж с вами повстречались, Николай Александрович. По гроб судьбу за это благодарить стану, фортуну то есть…

Прошли деревню. На пригорке, на видном месте красовался барский дом с колоннами – помещичья усадьба.

– Так вы, я понимаю, дворянин, помещик? – немного оживился Николай, надеясь найти в «императоре» человека благородного происхождения.

Но «император» улыбнулся с лукавым самодовольством и ответил так:

– А это-то самое главное и есть, самое главное! После обо всем вам поведаю, ваше величество.

И вот по выщербленным известняковым ступеням поднялись к парадному входу в барский дом, где рядом, между колоннами, стояли тоже два пулемета с подготовленными к бою патронными лентами, с двумя бойцами у каждого: только знак подай – застрочат за милую душу. Вошли в зал, завешанный картинами, портретами, на которых красовались, должно быть, предки владельца дома, только ныне изображения были не в порядке, потому что кто-то сделал из портретов мишени для пулевой стрельбы, и все эти люди в париках и кафтанах, с лентами через плечо и без, были продырявлены во многих местах.

– Мои ребята пошалили, – улыбнулся «император», снова угадывая, куда смотрит его гость. – Но это не беда! Зато сервиз немецкий на сорок персон мне удалось сберечь, и он сейчас нам пригодится, ой как пригодится!

И тут же «император» прозвонил три раза в медный колокольчик, взяв его с длинного, но непокрытого скатертью стола, и, когда точно из-под земли выросли два дюжих молодца в красных шелковых рубахах, похожие на трактирных половых, сказал им:

– Обед готовьте на… тринадцать человек! Чтобы мигом было, по полному чину, а сейчас – закуска! Вина, водки – все лучшее! Высоких сегодня мы принимаем гостей!

Когда молодцы в алых рубахах убежали, «император», понимая, что произвел на высоких гостей сильное впечатление, сказал:

– Это ещё что! А ванную мою с бассейном осмотрите, а уборные с мраморными клозетами, да и не только осмотрите, но и воспользуйтесь, окажите милость рабу, холопу вашему!

– Да кто вы такой, в самом деле? – подошла к «императору», горделиво поправлявшему аксельбант, Александра Федоровна. – Выражаетесь вы не только учтиво, но, я сказала бы, вполне культурно, но почему же вы называете себя нашим холопом и рабом?

– А это от истинного осознания своего мизерного положения, – зачем-то хлюпнув носом, сказал «император». – Впрочем, кто бы не почувствовал свою малость в сравнении с вашим величием? Никто, во всей Вселенной никто!

Александра Федоровна ничего не ответила, а только грустно улыбнулась, вспомнив о своем былом положении и сравнив его с настоящим – жалким и полным опасностей существованием. Впрочем, она не отказалась посетить ванную комнату «императорского» дворца, куда потом прошли и дочери и Алеша, а потом и Николай. Пока приводили себя в порядок, стол оказался застеленным довольно чистой скатертью, и на нем красовался прекрасный сервиз, хотя наметанный взгляд бывшей императрицы сразу же заметил, что он составлен из разных столовых гарнитуров. Однако после лесной избушки, где августейшей семье приходилось есть из деревянной посуды, где они не могли спастись от грязи, обстановка дома этого странного человека показалась всем просто невероятно роскошной.

Появились закуски, а тут подошли и прочие участники обеда – несколько «гвардейцев» владельца дома, которых Николай запомнил как членов свиты «императора». Молчаливые, угрюмые, косо смотревшие на гостей, казавшихся им подозрительными уже потому, что атаман так быстро переменился к ним, посадил рядом с собой.

Закуски оказались обычными домашними соленьями, но вино, как видно, из не опустевшего ещё барского погреба, понравилось даже Николаю, спросившему наконец у "императора":

– Вы меня так заинтриговали, столько надавали авансов, что я весь в нетерпении и желаю поскорее узнать, кто вы такой и что вы от меня хотите?

"Император" в каком-то неуместном назидательном жесте поднял вверх руку с зажатой в ней вилкой и, прожевывая соленый гриб, сказал:

– То-то и оно…

– Что означает эта фраза? – улыбнулся Николай, старавшийся говорить любезно, чтобы не испортить настроение человеку, от которого зависела, быть может, его жизнь.

– А то, что я ваш интерес понимаю, очень понимаю, – сурово сдвинул брови «император». – Ну-с, я его сейчас удовлетворю, пока горячее не принесли. Значит, так, возможно, я вас сразу удивлю, ибо сообщу, что я – не барин, не хозяин этого именья, а попросту… императорский осколок.

– Это выражение мне уж и совсем непонятно, – потупил глаза Николай. Изъяснитесь, прошу вас.

– Охотно-с, – наливая полный бокал вина и выпивая его, сказал «император». – Да, Николай Александрович, я сразу в вас узнал бывшего монарха, но… хотел вас расстрелять. Поначалу. Потом же, увидев вашу августейшую супругу и августейших же детей, я передумал, но вовсе не потому, что принял близко к сердцу их слезы, не потому. Одна идея словно громом меня сразила, оглушила: я понял, что императора России, истинного императора, с кровями королевских, благороднейших фамилий в жилах, нужно не убивать, а заставить или… упросить служить себе. Ведь я – императорский осколок!

– Так что же это за осколок все-таки? Не хотите ли вы сказать, что являетесь плодом какого-то морганатического брака? – с заметной иронией в голосе спросил Николай.

– Нет-с, отнюдь, все это было бы слишком просто, очень тривиально, возразил «император», залезая аксельбантом в свою тарелку. – Слушайте мысль мою, ваше величество, внимайте: все русские – осколки императоров, потому что носят в свободных своих натурах как бы ваше отражение, только крошечное, почти незаметное. Представьте себе зеркало, огромное трюмо, в которое вы смотритесь. Там вы видите себя, царя, во весь свой величественный рост, но революция настала, и зеркало разбилось на множество таких вот, – «император» показал на черный ноготь пальца, – осколочков, и каждый человечек, даже самый дрянненький, забрал себе то, что вам принадлежало раньше, только в самой малой части. Власть взял себе, свободу! Монарха, государства – нет, есть лишь миллионы царей, которые вольны делать то, что раньше им не давалось, но грезилось всегда. Ведь русский – он царь в душе, он свободен, жаждет крови, воли, а прежде он был в тенетах твоей власти. Теперь – другое! Мы все – осколки твоего величия, мы – царствуем, а ты уже никто!

Николай с интересом выслушал тираду «императора» и спросил:

– И почему же вы решили, что мои подданные, в прошлом мои, такие вот все маленькие царьки были? Я их разумными, законопослушными людьми считал, и если бы их не подбили к выступлениям мои враги, то они, меня любившие, никогда бы не взбунтовались.

"Император" с азартом ударил себя по ляжке, произведя при этом движении громкое шуршание эполетами.

– А вот как бы не так, ваше величество! Плохо вы своих подданных знали, видели их только на церемониях да на парадах, когда они вам хлеб с солью подносили. А не знали вы, что управляете полуторастами миллионами царей. Ведь крестьяне у вас подданные были, по большей части крестьяне, а про крестьян даром глупые люди говорят, что они – общинники, что у них идея общества в крови с рождения сидит. Нет, не такие они, а наоборот. Каждый крестьянин – царь, над землей своей повелитель, кому бы она ни принадлежала, над двором, над членами своей семьи. Это горожане общественники, ибо ничем не владеют, ибо им, живущим и работающим бок о бок, приходится следовать правилам поведения, то есть уничтожать в себе волю. Русскому же крестьянину не нужно сдерживаться, он – сверхчеловек, а поэтому и рухнула твоя монархия, царь, что каждый решил проявить наконец свое сверхчеловечество и забрал у тебя осколок твоего императорского величия.

Под конец своей жаркой речи «император» даже поднялся, не замечая, что на его аксельбанте повис укропный кустик, а Николай тихо спросил, замечая, как съежились его родные под влиянием слов хозяина:

– А, значит, вы тоже русский крестьянин, очень приятно. Я польщен общением с русским сверхчеловеком.