Текст книги "Возвращение Императора, Или Двадцать три Ступени вверх"

Автор книги: Сергей Карпущенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 29 страниц)

Ступень четырнадцатая
СТРАСТИ ПО АЛЕКСЕЮ

Этот худенький подросток, почти совсем мальчик, быстро шел мимо высоких зданий Васильевского острова, засунув руки в карманы брюк, ставших за лето короче, и думал, утирая дорогой текущие по щекам слезы: «Зачем же папа убил его, зачем? А если собрался убивать, то почему же плакал, когда закапывал Кирилла Николаича? Он разве злой, мой папа? Нет, он всегда был добрым, но только я слышал, что он не может терпеть, когда унижают его царское достоинство, а господин Томашевский, я теперь понимаю, обидел Машу. Господи, помоги папе – теперь он стал грешником, а разве грешник может быть царем? Или, может быть, царю все позволено, а поэтому папу Бог не осудит, и смерть Кирилла Николаича…»

Так рассуждал Алеша, подслушавший вчера разговор родителей, а утром поспешивший вслед за отцом, когда мать и сестры ещё спали. Ему хотелось видеть, как же его дорогой папа будет "смывать позор со своего герба", и вот теперь он спешил домой, чтобы наплакаться вдоволь на груди у матери и рассказать ей, как плакал, закапывая тело своего врага, его отец.

Он сильно вырос за лето, и страшный недуг, так мучивший Алешу раньше, совсем его покинул. Алексей какой-то тайной частью своего существа был уверен, что скорее не целительные травы лесного врачевателя изгнали из него страшную болезнь, а бурная, страстная жизнь с потрясениями, в которую ему пришлось окунуться в последние полтора года. Наверное, что-то сдвинулось в невидимых частицах его тела, изменилось, забурлило новой формой существования, а поэтому Алексей в глубине души стремился именно к этой жизни – не к дворцовой, заразившей многих его предков неизлечимым недугом, а как раз к совершенно противоположной по форме – к действенной, наполненной опасностями, где нужно было часто ставить на карту свою жизнь, а взамен получать глубокое наслаждение от осознания своей силы, способности выживать и быть мужчиной.

Он шел к Первой линии по Большому проспекту, пустынному и неухоженному, с витринами, которые были закрыты фанерными щитами или просто закрашены, с замусоренной мостовой, где не сновали туда-сюда, как прежде, лакированные экипажи и авто, но он не замечал запустения. Все в душе Алексея сейчас было отдано воспоминанию о дуэли отца, а поэтому внешний мир казался призрачным, скучным и очень посторонним.

– Эва, а это что за пижон к нам забрел такой? – раздался чуть ли не над ухом Алеши чей-то наглый голос. Можно было предположить, что говоривший произносит слова, не разжимая зубов.

Алеша вздрогнул – его внезапно возвратили в реальный мир, он увидел островерхую колокольню Андреевского собора с летавшими над ней воронами, а повернув голову направо, уставился взглядом на лицо подростка, смотревшего на него так, как не смотрели на сына императора никогда в жизни. Презрение и явное желание унизить, даже физически уничтожить Алешу были написаны на некрасивом, с каким-то расплюснутым носом, лице столь откровенно, что Алеша на мгновение испугался и даже отскочил в сторону. А незнакомец, ровесник Алексея, облаченный в длинный латаный-перелатаный жакет, в шляпу с рваными полями, в штаны, порточины которых внизу были украшены грязной бахромой, ещё более страшно скривил рот, выплюнул под ноги Алеши окурок, выхватил откуда-то из-под жакета револьвер с ужасающе длинным стволом и закричал, нацеливаясь прямо в лоб Алеши:

– Ну, буржуйское отродье, щас я тебя кончать буду! На колени вставай и молись!

Алеша видел, что рядом с вооруженным оборванцем стоят его приятели в таком же затрапезном виде, цедящие дым самокруток и улыбками, кивками одобряющие намерение их товарища.

– Так его, так!

– Пусть знает буржуенок, как на Андреевский рынок без папы-мамы ходить! Кокни его, Свиной Нос, чтоб не вонял здесь своими буржуйскими духами!

А подросток с револьвером, видя, что Алеша стоит и спокойно смотрит на него, не боясь грозящей опасности, заорал, желая выглядеть ещё более свирепым и потрясая своим огромным револьвером:

– Так ты, буржуйский выродок, кобенишься? Атамана не боишься? Все твои мозги вышибу в одну секунду, если на колени не встанешь!

Алеше, к которому не только никто в жизни так не обращался, но и вообще ощущавшему в дворцовой жизни подчеркнутое к себе внимание как к наследнику престола, мало общавшемуся со сверстниками, а поэтому никогда не оскорбляемому даже невольно, стало очень неуютно, но тут же вспыхнуло новое чувство, мгновенно поборовшее страх. Что-то очень сильное в Алеше вдруг развернулось во весь рост, ощетинилось, облеклось толстым панцирем, и чувство собственного достоинства, неизжитая многовековая гордость придала Алеше силы. Он сдвинул брови и шагнул вплотную к мальчишке, грозившему револьвером.

– Ты, холоп несчастный, кого тут ругаешь?! Думаешь, боюсь твоего пугача? Да у моего папы не только револьвер, а пулеметы, пушки есть! Разнесет вас, холопов, на клочки… к чертовой матери! – произнес Алеша, краснея, самое страшное ругательство, которое по большому секрету передал ему как-то его дядька – боцман с яхты "Штандарт".

Оборванцы продолжали посмеиваться, а тот, кого они называли Свиной Нос, оторопел, не ожидая от «буржуенка» такой прыти и смелости.

– Ну ты не очень-то, не очень, фраер! – забормотал он. – Видал я твоего батьку в гробу. У меня тоже… где-то батька есть, не такой буржуй, как твой, – настоящий пролетарий, а ты, сволочь…

Но договорить Свиной Нос не успел – рука с револьвером взлетела высоко над его головой, а сам он, теряя равновесие от удара, нанесенного Алешей неожиданно сильно прямо в переносье, полетел на грязный тротуар. Взявший несколько уроков английского бокса, Алеша никогда прежде не думал, что в жизни ему придется пользоваться наставлениями, преподанными ему гувернером-англичанином, но теперь умение наносить удары сильным и в то же время коротким, незаметным для глаза противника движением очень пригодилось. И даже не задумывался сын царя, что поднявшийся с земли оскорбитель может выстрелить в него, приказать своим товарищам напасть на него, – нет, нужно было вначале рассчитаться за бесчестье, а уж потом ждать, как примет неожиданно смелый отпор Свиной Нос.

И Алешу очень удивило то, что товарищи поверженного на тротуар "сына пролетария" не кинулись поднимать или защищать его, а, напротив, стали над ним смеяться, а один даже пнул его ногой, будто предводитель, потерпевший поражение, не имел права не только на помощь соратников, но и на их сочувствие. А Свиной Нос, то ли боясь новых ударов «буржуенка», то ли спеша занять позицию человека, который и сам рад посмеяться над своим неловким положением, привстав на локтях, широко улыбнулся, причем его нос расползся чуть ли не на пол-лица, и восхищенно сказал:

– Во клево фраер рыла чистить может. Даже я так не умею. Научишь своему удару?

– Что ж, научу охотно, – отлегло у Алеши от сердца, и он великодушно протянул Свиному Носу руку, а когда бродяга поднялся, «буржуенок» у него спросил: – А что же ты не стрелял в меня? Я был уверен, что ты непременно выстрелишь из револьвера.

Обладатель свиного рыльца огорченно махнул рукой:

– Да видишь, сломан курок у шпалера моего – только пугать им и могу.

Алеша посмотрел: у огромного, но задрипанного старого американского кольта курок на самом деле был обломан.

– А ты бы отнес его в оружейную мастерскую – обязательно бы починили тебе револьвер, – посоветовал Алеша, но окончание этой фразы было перекрыто громким смехом оборванцев.

– Да ты откуда, с неба, что ли, упал, малой? – перегибался пополам Свиной Нос. – Ну, сразу видно, буржуин недорезанный, – такие советы нам дает! Ладно, – принимая серьезный вид, сказал, перестав смеяться, предводитель беспризорной публики, – ты мне нравишься, соколик, а поэтому принимаю тебя в свою шоблу Андреевскую – так мы здесь зовемся, потому что рядом с рынком Андреевским малину имеем, хазу то есть. Хочешь с нами фартовыми делами заниматься? В накладе не останешься, мы все поровну делим, но опосля того, как кое-кому мзду отнесем. Ну, будешь нашим?

Кое-кто из оборванцев зароптал, послышались восклицания, вроде того, что "зачем нам буржуенок нужен, мамкин сынок, обсосок", но Свиной Нос грозно цыкнул на свою братию, доверительно и ласково обнял Алешу за плечи и, заглядывая в его глаза, спросил:

– Тебя как зовут-то, малой?

– Алешей, – ответил мальчик, радуясь, что этот некрасивый, такой страшный даже подросток, произносящий так много непонятных, а значит, таинственных слов, вдруг проявил к нему приятие и какое-то сердечное расположение. – Я очень хочу с вами дружить, только не знаю пока, смогу ли быть полезен.

– Сможешь, ещё как сможешь, Алешка! – подмигнул приятелям Свиной Нос. – Я уже знаю, для чего ты нам сгодишься. Вид у тебя фасонистый, барский просто, чистенький ты весь, точно пасхальное яичко, вот и будем мы за твоей спиной стоять, пока ты дядям станешь зубы заговаривать.

Алеша вряд ли понимал, о чем говорит Свиной Нос, но догадывался, что дело, которым занимаются эти подростки, неблаговидное, но сейчас его сильно увлекала возможность участия хоть в каком-то предприятии, а особенно после того, как ему оказали доверие. Ничего ещё в своей жизни Алеша не сделал своими руками, у него не было рабочих инструментов, потому что родители, опасаясь даже небольшого кровотечения, строго следили за тем, чтобы острые предметы были убраны от мальчика подальше. У Алеши не было и друзей разные игры со сверстниками могли стать причиной ушибов и приступов болезни. Теперь же у Алеши, которому лишь один раз в день разрешалось погулять по внутреннему дворику их дома, где не было зелени, где скверно пахло, была свобода, были друзья, хоть и довольно сомнительного вида, и предстояло к тому же участие в каком-то важном деле, где ему нашлось одно из важнейших мест, которое сулило какую-то добычу.

– Да, я согласен на все, только скажи, пожалуйста, как тебя зовут?

– Ну, Свиной Нос же! – с гордостью сказал подросток.

– Нет, я так тебя называть не буду. У тебя, я знаю, другое имя быть должно, а Свиной Нос – это будто прозвище, как у Майн Рида Кожаный Чулок.

– Ну, если хочешь, Яшкой меня называй, – был тронут Свиной Нос, только ты не думай, Лешка, что и ты без прозвища останешься. У нас тут все клички имеют, и ты назовешься. Костяной Кулак тебе нравится?

– Да, очень нравится! – откровенно заявил Алеша, которому льстило то, что и у него появилась кличка, он стал таким, как и все, да ещё и назвался-то так громко и по-робингудовски отважно. – А что я буду делать?

– Да говорю же – зубы заговаривать!

Алеша не знал, как можно заговаривать зубы, но Яшка Свиной Нос, видя его недоумение, поспешил пуститься в объяснения.

– Смотри, вот Андреевский рынок, – показал он рукой на длинное здание с аркадой, – внутри там есть двор, а во дворе – бойня. Лошадей туда на убой приводят…

– А зачем? – удивился Алеша, так любивший лошадей, имевший своего ослика и очень горевавший о том, что уже не может прокатиться на своем Ваньке.

– Как зачем? Убивают их там, конину делают! Потом конина эта в общественные столовые увозится, где жрут её рабочие по карточкам.

– Лошадину… то есть конину эту люди едят? – И глаза Алеши стали круглыми, как полтинники, а беспризорники рассмеялись.

– Да кто ты такой? Откуда взялся? – отчего-то разозлился Свиной Нос. Ты, Костяной Кулак, кажется, из сумасшедшего дома убег – такую хреновину несешь. Конину сейчас каждый за милую душу есть будет, и мы тоже на своей хазе её едим, с картошкой варим. Ладно, потом попробовать тебе дам, если дело сладишь. Сейчас во двор тот пойдешь, там в это время подводу кониной грузят. Ты к караульному подойдешь и станешь зубы заговаривать, ну, отвлекать его как-то, о том о сем спрашивать.

– О чем же? – продолжал удивляться Алеша.

– Да о чем хочешь! Спроси, к примеру, чем он чистит сапоги или каким маслом лучше смазывать затвор винтовки. Про солдатский паек ещё спросить можно. Ну, короче, должен караульный на тебя все время смотреть, а мы быстро-быстро к телеге сбегаем, да что нужно, заграбастаем. Ведь коль конину эту в общественную столовую везут, а все сейчас в Расее общее, то и мы на эту пайку полное право имеем. Точно?

Алеша помнил, что папа на самом деле объяснял ему, что большевистский переворот был устроен как раз для того, чтобы имущество богатых разделить поровну между всеми трудящимися, а поэтому его ничуть не удивило объяснение Свиного Носа, и он только спросил:

– А зачем же тогда… зубы заговаривать? Пошел в ту столовую да поел…

– Да знаешь, Костяной Кулак, ты много-то вопросов не задавай… Впрочем, объясню тебе: столовая та далеко находится – ноги намнешь, покуда до неё топать будешь, чтоб кониной подзаправиться. Ладно, пошли, покажу тебе, как во двор рынка заходит, да бойню ту покажу. Не опоздать бы…

Они обошли длинное здание рынка, магазины которого были заколочены, но рядом с которым шлындали какие-то подозрительного вида люди с мешками, и Алеша спросил у курившего по дороге Яшки:

– А это кто такие? Тоже за кониной пришли?

– Эти-то? – усмехнулся Свиной Нос. – Нет, не за кониной. Мешочники это, продавцы. Совдепы-то торговать запретили, вот они тихонько из деревень везут и здесь приторговывают. Доберемся, брат, сегодня и до них! Попотрошим их мешочные утробы, чтоб неповадно было нарушать законы советской власти!

Зашли за угол, и Яшка показал на пасть арки, ведущей вовнутрь четырехугольного рыночного здания.

– Давай, пошел! – подтолкнул он Алешу. – Вон они уже телегу нагружают. Иди к солдату!

И Алеша, у которого сердце трепетало, как листок на ветру, вошел во двор. Он знал, что решился на опасное, даже преступное дело, но новое чувство, чувство преодоления опасности, а значит, и осознания себя как человека сильного, а не такого, каким он видел себя прежде, захватило Алешу и отогнало доводы рассудка и морали.

Часовой с винтовкой за спиной на самом деле стоял рядом с подводой, имевшей высокие борта и до половины нагруженной кусками красного, лоснящегося мяса, распространявшего на большое расстояние тяжелый, нездоровый запах.

"И зачем им эта конина?" – подумал Алеша, но ноги уже несли его к часовому в выцветшей гимнастерке и в красноармейском шлеме с суконной звездой. Еще не успев придумать, что бы такое спросить у этого молодого красноармейца, Алеша оказался рядом с ним, и его широко распахнутые, наполненные страхом глаза отчетливо свидетельствовали о какой-то большой нужде.

– Господин караульный… – начал было Алеша совсем неудачно и сразу запнулся, а солдат с нескладной бородкой на совсем ещё юном лице, грозно насупив брови, сказал:

– Какой я тебе господин? Господ нынче нет, все перевелись. Ну, чего тебе надо?

– Да спросить я хотел, – выдавил из себя Алеша, – вы эту звезду на шапку сами пришивали, или так уж получили?

Но вопрос показался солдату странным, и он подозрительно посмотрел на хорошо одетого подростка – аккуратненький пиджак, красная сорочка с ленточкой-галстуком, клетчатые брюки и желтые штиблеты.

– А тебе что за дело до моей звезды? – спросил сурово. – Ты не из контриков, случайно? Может, не уважаешь звезду – знак рабоче-крестьянской Красной армии?

– Нет, что вы, очень уважаю, это я так, интереса ради…

А между тем рваная братия под предводительством Свиного Носа, пользуясь тем, что караульный отвернулся и разговаривает с Алешей, а человек в кожаном фартуке, носивший из здания бойни куски конины, только что зашел в помещение за грузом, крадучись мягко, по-кошачьи, приблизились к подводе и схватили каждый по здоровенному куску темно-красного на ребрах и мостолыгах мяса. С насмешливыми криками, зная, что никто уже их не догонит, бросились они на улицу, взметая пыль двора своими рубищами.

– Эй! Стой! Куда?! – услышав шум и обернувшись, закричал часовой, пытаясь снять из-за спины винтовку, но рука запуталась в ремне, да и поздно было стрелять вдогонку тем, кто покусился на ценный продукт питания, беспризорники исчезли в проезде, и только Алеша остался стоять на месте, растерянно моргая.

– Ах ты гад! Контрик недорезанный! – кинулся к нему караульный, догадавшись, что каверзные вопросы подростка были средством отвлечь внимание. – Ну, загремишь у меня в чеку! Там у тебя расспросят, что ты за птица!

И лишь одно упоминание Чрезвычайки вдруг сбросило с Алеши оцепенение. Он понял, что нужно собрать всю силу воли в один комок, и вдруг какая-то таившаяся в его теле энергия, о которой Алеша даже не подозревал в дворцовых покоях, сделала его руки и ноги послушными, готовыми сражаться, и мальчик, резко рванувшись вперед, толкнул солдата в грудь так сильно, что тот полетел на брусчатку двора, лязгнув о камень винтовкой, а Алеша бросился к арке и через несколько секунд уже был за пределами рынка.

Он думал, что не застанет на улице своих новых друзей, но они, пряча конину под полами оборванных одежд, встретили Алешу одобрительным хохотом, потому что видели, как он уложил красноармейца. Хлопали по плечам, по спине, называли «молодцом», «фартовым», «нашенским», а Свиной Нос, улыбаясь, сказал:

– Ну, Костяной Кулак, не ожидал я от тебя такой прыти! Думали, словит тебя тот краснозвездный в обмотках. Но ты – шустряк. И нам подыграл, и себя не выдал. Ладно, на хазу к нам пойдем. Шамовку жрать будем – суп из конины сварим с картохами.

Алеша, ушедший из дому рано утром и не евший ни единой крошки, при упоминании о еде сглотнул слюну, хотя суп из конского мяса его совсем не привлекал. Но расставаться с этими бродягами ему не хотелось. Они сильно нравились ему удальством и независимостью, то есть качествами, о которых Алеша мог только мечтать и которые, оказалось, проявились неожиданно и в нем самом.

– Хорошо, пойду с вами. Только это недалеко?

– Да рядом! – ответил Яшка. – Вон она, аптека Пеля! Сам Пель за границу драпанул, а мы в подвалах его дома хазу себе устроили. Знаешь, какие там подвалы? У-у, дворцы настоящие! С нами пойдешь – не пожалеешь!

Алеша представил эти дворцы-подвалы, и ему сильно захотелось побывать там, где, как ему казалось, он попадет в обстановку парижских катакомб, о которых он знал по французским романам. Окруженный оборванцами, он быстро пошел к огромному зданию, похожему на средневековой замок. Теперь Алеша очень жалел, что, прожив в Питере так много лет, он ни разу не был здесь, не видел ни Андреевского собора, ни такого замечательного рынка, ни этого мрачного величественного дома, где обитал, подобно древнему кудеснику-алхимику, какой-то аптекарь с немецкой фамилией.

Обошли замок со стороны переулка, зашли во внутренний двор, крошечный, окруженный поднимавшимися чуть не до неба стенами, снова нырнули под арку и опять очутились в тесненьком дворе-колодце, где каждый звук звонким, каким-то цокающим эхом летал от стены к стене. Беспризорники смело двинулись к одному спуску, уводящему куда-то в глубину, под землю.

– Спускайся, – легонько подтолкнул Свиной Нос Алешу, и сын царя, бывший претендент на российский престол, стал спускаться вниз, покуда не оказался в темном подвале, где, однако, хоть и было темно, но не пахло сыростью. Яшка же сказал:

– Тут у Пеля склад был. Посуду всякую, банки-склянки для аптеки хранил. Чисто здеся, хорошо. Не знаю, правда, как по зимнему времени будет, а пока кайфуем здесь с друганами фартовыми, – и крикнул громко и требовательно: – Эй, кто-нибудь, ну-ка плошкой хоть посветите нам – шамовки принесли!

Два огонька поплыли навстречу Алеше из темноты подвала, и у мальчика даже сердце заколотилось сильнее – до того таинственными показались ему эти плавающие во мраке огни. Скоро его кто-то крепко взял за руку выше локтя, повел вперед, и вот уже просторное помещение открылось взору Алеши, и вид его, таинственный и жуткий, – высокие сводчатые потолки, много горящих свечей, – буквально сразил мальчика, понявшего, что никогда прежде, повидав даже многое из того, что недоступно простому смертному, он не находился в таком страшно интересном месте.

– Пять ящиков свечей нашли в подвале, вот и не жадничаем – освещаемся по-царски, – сказал Свиной Нос, видя восхищение на лице нового товарища. А потом крикнул кому-то: – Матрешка, Киска, конину у Сивого и Подковы возьмите да сразу давайте варите шамовку. Я Алешку этого, то есть Костяного Кулака, по-барски попотчевать хочу! Картошки не пожалейте, а то сделаете, как в прошлый раз, суп ритатуй – по краям капуста, а посередине…

– Да знаем мы без тебя, не гунди! – послышался откуда-то из угла хриплый девичий голос, заспанный и ленивый.

Алеша, вдруг почувствовавший сильную усталость, внезапно вспомнил дуэль, смерть Кирилла Николаича, то, как плакал его папа, закапывая в песок мертвое тело, и чуть не заплакал снова. Он опустился на какой-то ящик у стены. Домой ему возвращаться не хотелось, потому что ничего, кроме горя и слез, он не застал бы в своей квартире. Зато здесь, в подвале, в этом подземном мире, все жило шумной, радостной жизнью. Беспризорники горланили какую-то страшную бандитскую песню, перебивая друг друга, рассказывали хвастливые истории о своих подвигах, ругались, били себя в грудь, картинно рвали на себе и без того рваную одежду, оголяя свои худые, нечистые, покрытые струпьями тела, но Алеше, хоть и было немного не по себе среди них, каких-то злых, очень свободных и бесшабашных, все-таки было при этом очень вольно и беззаботно – такого ощущения он не испытывал никогда.

Скоро принесли похлебку из конины, Алеше налили в жестяную миску наравне со всеми, ничуть не меньше, дали железную ложку, кусок черствого хлеба, и он принялся есть суп – гадкий, вонючий, – в котором плавал кусок жилистого лошадиного мяса, какого-то сладковатого, осклизлого. Мальчику вначале чуть не стало дурно от этого варева, его едва не вытошнило, но пересилив в себе отвращение, видя, с каким аппетитом, чавкая и стуча ложками, торопясь, ели суп беспризорники, Алеша тоже стал есть, и с каждой ложкой суп казался ему все вкуснее и вкуснее. И, привыкнув к пище, Алеша снова испытал гордость за себя от сознания собственной силы и свободы.

– Ну, как шамовка? – подмигивая, спросил у Алексея Свиной Нос, для чего-то переворачивая и надевая на свою нечесаную голову пустую миску.

– Очень вкусно! – почти искренне отозвался Алеша. – Монголы в старину такую пищу в походах ели.

– Может быть, и ели, – сказал Яшка, – но мы не монголы, мы – братва. Вот сегодня штуку тебе одну покажем – уписаешься от смеха!

– А какую? – немного покраснев, спросил Алеша.

– Да в попрыгунчиков поиграем! А, ребята, поиграем?

– Поиграем, ещё как поиграем! – ответили Свиному Носу товарищи, сытно порыгивая.

Алеша был на вершине счастья оттого, что его ожидало впереди какое-то дивное зрелище. Мир, которого он не знал, открывался перед мальчиком, точно шкатулка с драгоценностями, откуда, искрясь, играя бликами, выкатывались один за другим самоцветы настоящей жизни.

– А что такое в попрыгунчиков играть? – спросил он осторожно, опасаясь, что Свиной Нос передумает и не сотворит перед ним чудо.

– Попрыгунчики? – тянул время Яшка. – Это, фраер, такая штука… короче, эй, Федька, Подкова, – давайте-ка, покажите Костяному Кулаку, что значит в попрыгунчиков играть, а ты, Леха, отвернись пока к стене. Потом повернешься…

Алеша отвернулся и зажмурил глаза в ожидании чего-то невиданного. Он слышал позвякивание металлических предметов, шепот и смешки. Минуты тянулись долго, и наконец Яшка ему сказал:

– Давай, Костяной Кулак, смотри скорей!

Алеша поспешил повернуться и открыл глаза. В подвале было почти темно, а прямо перед собой он увидел две белые фигуры с лицами мертвецов, которые жутко светились зеленоватым светом, будто намазанные фосфором, и подпрыгивали так, что едва не доставали головами сводчатый потолок. А уж когда мертвецы завыли, Алеша и вовсе не смог удержаться от того, чтобы не закрыть руками глаза.

– Не надо! Не надо! Не хочу! – закричал он пронзительно, и тут же раздался дружный хохот бродяг, начавших потешаться над бывшим наследником престола, но Свиной Нос строго цыкнул на них:

– Чего ржете? Али не знаете сами, что попрыгунчики и из взрослых дядек чуть дух не вышибали, до того пугали? На то и попрыгунчики…

– Но… что это такое? – спросил Алеша, когда снова зажгли свечки.

– Подойди да сам посмотри, что мы придумали, – предложил Яшка. Алеша с опаской подошел к двум фигурам в саванах и сразу увидел, что лица мертвецов – грубо намалеванные маски, но, что самое главное, ноги Подковы и Федьки были примотаны веревками к тугим пружинам, на которых подростки и подпрыгивали к потолку.

– А, все понял! – воскликнул Алеша. – Но зачем вы все это придумали? Меня попугать? Или просто забавляетесь?

– Нет, браток, нам тебя пугать – времени нет. Других людишек пугаем, ещё как пугаем, с хорошим наваром остаемся! – гордо произнес Яшка.

– Каких же людей? – допытывался Алеша.

– Да мешочников, которые в город товар из деревень тащат. Видал же их у рынка?

– Видел, – кивнул Алеша.

– Ну вот, тут-то наш фокус-покус и требуется. Мешочники эти до Питера не доезжают – чекистов боятся, которые их за торговлю товаром могут расстрелять в два счета. Выходят обычно раньше, а потом идут через Митрофаньевское кладбище, ночью идут.

– А что это за кладбище такое? – перебил Алеша, к своему стыду не слышавший никогда о Митрофаньевском кладбище.

– Не знаешь? – с презрительным видом посмотрел на Алешу Свиной Нос. Да ты, выходит, не питерский, со стороны приехал?

– Нет, питерский я, – покраснел Алеша. – Просто не был я там…

– Значит, и песни не знаешь… – И Яшка противным дискантом затянул:

А как на кладбищ-и-и да на Митрофаньевска-а-м

Атец дочку зарезал сваю-у-у…

– И про Надюху, отцом зарезанную да там и схороненную, тоже ничего не слыхал?

– Нет, не слыхал, – очень тихо ответил сильно сконфуженный своим неведением Алеша. – А за что же отец убил свою дочь?

– Ну, нужно, значит, было, вот и убил да нас не спросил, – спокойно ответил Яшка. – Пойдешь с нами на Митрофаньевское – могилу покажу тебе её. Может, ты с нами попрыгунчиком заделаешься?

Алеша чуть не задохнулся от радостного чувства, охватившего все его существо.

– Да, конечно, я очень хочу стать попрыгунчиком, только боюсь, что не получится у меня…

– Чего ты надумал, Свиной Нос? – сказал худой, очень сутулый подросток, которого называли Подковой. – Он же нам всю малину испортит! Какой из него попрыгунчик?

– А я говорю, будет Костяной Кулак попрыгунчиком – и баста! – трахнул ладонью по столу Яшка. – А ну, подать Лехе пружины! Пусть пока без савана здесь попрыгает, поднатореет. У него ловкости и смелости, как у двух наших! Я из него клевого попрыгунчика сделаю!

С робостью и трепетом надевал Алеша на ноги пружины, привязывая их веревками, вставал на них, поддерживаемый с двух сторон Яшкой и Подковой, с замиранием сердца попытался подпрыгнуть – не получилось, только сжались пружины.

– Мельче, мельче вначале приседай, приседай, – советовал Свиной Нос.

И скоро у Алеши пошло, все выше стали подбрасывать его упругие пружины, а сердце подпрыгивало от радости в такт с ними, и несостоявшийся цесаревич, сын императора России, прыгая уже чуть не до потолка в этом освещенном множеством свечей подвале, ликовал в душе: "Ну вот, и я попрыгунчиком стал! А кем я был прежде? Таскали меня на всякие церемонии, обряжали в какие-то тесные одежды, постоянно держали под присмотром, на веревочке, зачем-то учили французскому языку, математике. Для чего они мне? Теперь я свободен, я тоже ем конину, как древний монгол, я живу в подвале, умею прыгать на пружинах и скоро пойду на Митрофаньевское кладбище, о котором отец мне ни разу не говорил, и мне покажут там могилу девочки Нади, зарезанной своим отцом. Да, только теперь я стал настоящим человеком, и жизнь моя тоже стала настоящей. Никогда не вернусь я в квартиру на Первой линии, никогда не соглашусь, чтобы меня заставляли решать задачи и учить французские вокабулы. Я счастлив сейчас!"

Они вышли из подвала уже под вечер, с шумом, гамом, руганью и смехом влезли в подошедший трамвай, и Алеша не знал, что именно на трамвае этого маршрута год назад его отец ехал вместе с Томашевским все к тому же Варшавскому вокзалу, к которому стремились сейчас беспризорники. Добрались до вокзала, потом пошли вдоль путей, мимо пакгаузов, депо, складов, веселые, жующие по дороге хлеб, матерящиеся, балагурящие, веселые и пьяные от сознания собственной бесшабашности и предчувствия поживы. А августовское небо уже украсилось с одной стороны оранжевым пожаром заката, а с другой стало глубоко серым, неприветливым и спящим. Скоро замаячили впереди вековые деревья, что росли на кладбище, шумящие могучими кронами, которые сверкали на макушках отсветами прятавшегося за горизонт солнца.

– Это что же, и есть Митрофаньевское кладбище? – настороженно спросил Алеша, несший на плече мешок с пружинами, саваном и маской, когда впереди мелькнули кресты и памятники.

– Ну да, оно и есть, Костяной Кулак, – дружелюбно откликнулся Свиной Нос. – Только ты не дрейфь, в штаны не наложи. Самые живые мертвецы здесь это мы, ты это помни. Вон там по тропинке пройдем да и заляжем, приготовимся. Через час пойдут мешочники, вот мы их и попугаем…

– А Надину могилу пойдем смотреть? – спросил Алеша, из памяти которого никак не мог испариться образ зарезанной девочки.

– Да на кой ляд она нам нужна? Делать больше нечего? Хочешь, походи с нами рядом, памятники посмотри, надписи на них почитай. И без Надюхи много здеся душ загубленных лежит. Ладно, молчи, подходим уже к нашему месту. Гляди, когда мешочники пойдут, ты выть не забывай, чтоб все кишки у них от страха полопались…

Вынув из мешков пружины, саваны и личины, одевшись и приготовившись, бродяги полулежали, облокотившись на покосившиеся кресты, молчали, слушали, как стрекочут ночные насекомые, ковырялись былинками в зубах, ухмылялись, представляя испуг мешочников. Алеша же лежал безмолвно. В его воображении возникали образы лежавших под землей, на которой он сидел в нелепом одеянии привидения или восставшего из могилы мертвеца, умершие – старики и старушки, мужчины и женщины, дети вроде не выходившей из головы Нади, зарезанной отцом, и было тоскливо, даже жутко. Где-то кричала какая-то птица, протяжно и длинно, скрипело дерево или крест, будто тайная подземная жизнь силилась вырваться наружу, и не хватало лишь чьей-то команды, чтобы все сокрытые под землей покойники разом встали и спросили у притаившихся на кладбище бродяг: "По какому праву вы решили принять наше обличье? Разве ударил ваш час?"

– Атас, кореша! – не проговорил, а лишь прошипел Свиной Нос, и Алеша, вздрогнувший от неожиданности, увидел, как оттопыренные уши Яшки будто встали торчком, как у какого-то зверька, а рот приоткрылся. – Идут! Слышу их! Целой кодлой идут! Дам знак, выпрыгиваем все на дорогу да спляшем перед ними нашу мертвецкую пляску!