Текст книги "Рыцарь с железным клювом"

Автор книги: Сергей Карпущенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 30 страниц)

– Что это значит, "попал в девятку"? – недоверчиво спросил Володя, ожидавший другой реакции.

Кошмарик спустил с дивана затекшие ноги, отхлебнул чаю, принесенного патлатой девочкой и, вздохнув, сказал:

– А то значит, что положению твоему даже труп протухший позавидовать не может. У него хоть отболело... – Володя похолодел, а Кошмарику только этого и нужно было – заметил, какое впечатление на мальчика произвели его слова о трупе. – Ты кому фуфло такое прогнать захотел, братишка? Для кого ты такую поганку подложил? Я ведь этих мажоров знаю – для них человека к святым отправить, что кружку пива выпить.

– Что же мне делать? – подавленно спросил Володя. – Может, в милицию пойти?

– Ты чё, рехнулся? – очень удивился Кошмарик. – Ну, спрячут тебя от них года на три в ломбард для попугаев, так ведь потом все одно заказчикам твоим отвечать тебе придется – где картинка? Нет, в милицию идти тебе не стоит – все потеряешь! Ты помолчи немного, варежку не разевай – я думать буду.

И Кошмарик снова влез с ногами на диван и даже отвернулся от Володи к стене и, покусывая ногти, упорно что-то обмозговывал. Робко подошел к его постели бритый паренек, что-то хотел спросить, но Кошмарик так на него взглянул, что бритый, пятясь, ретировался. Ленька думал минут пятнадцать, и Володя уж было совсем отчаялся, решив, что в небольшую по размерам Ленькину голову никакая дельная мысль заскочить так и не сумеет. Но Кошмарик внезапно вскинул вверх свою руку и торжествующе сказал:

– Нет, не зря я в школу не хожу – моя мозга на воле лучше кумекает-маракует! – и снова сбросил с дивана ноги. – Значит, так! Перво-наперво тебе нужно ублажить главных своих заказчиков, Паука и прочих. Так? Так! Они – ребята мудреные и с тебя живьем кожу как перчатку снимут, если ты их снова прогонишь на поганку, обманешь то есть. Ты, конечно, можешь отнести им настоящую картинку. Кто там рисовал её, какой-то Чаурели?

– Боттичелли, – поправил Володя.

– Вот-вот, ну не важно! Отнести-то ты можешь, но стоит ли относить, когда можно попробовать прокатить твоих шефов фуфловым способом, на шару.

– Это как же? – не понял Володя.

– А вот послушай. Ты говорил, что завтра тебе сделают поддельную картинку, так ты возьми, заверни её в бумажку, только перевязывать не надо. Встань у часовни, где ты свидание назначил, и жди. Только увидишь тачку, в которой приедут твои шефы, тут же знак давай: наклонись, будто шнурок завязываешь или голенище поправляешь. Сам картинку держи под мышкой. Тут мои ребята к тебе подскочат, по кумполу тебе дадут, твой пакетик вырвут, как бы невзначай его раскроют, чтобы показать хозяевам, что ты их волю исполнил будьте-нате. Ты, конечно, сопротивляйся натурально, можешь в форсунки кому-нибудь заехать, только всей возни не затягивай – пусть мои ребята от тебя отвяжутся и ко мне бегут. Я же своего конька поставлю у базара, и только получу картину, как тут же газану и рвану подальше. Тебе картинку я отдам потом, здесь, на этом флэте. Таким вот образом ты своим хозяевам докажешь, что картина у тебя была, что ты им её нес, нес, да не донес. Кто ж виноват, что Питер таким воровским городом стал, шнурок завязать нельзя – уже кодла налетает и лишает личного имущества?

– Но они мне этого не простят, – сомневался Володя.

– Чего не простят? – усмехнулся Кошмарик. – Здесь все чисто, и тебя в динамо никто не обвинит, потому что мало ли чего на свете не бывает. Ну, почешут тебе рубильник, так что ж смертельного? Зато у тебя картинка останется, а ребят моих и меня они никогда не отыщут – уйдем в болото. Но ты мне за мою услугу, конечно, маленько подкинуть будешь должен. Хошь, мы твоего Баборелли...

– Боттичелли, – упрямо поправил Володя.

– Ну ладно, ты умней меня, ты в школу ходишь, – обиделся Кошмарик, пусть так. Так вот, давай твою картинку моему азербайджанцу на рынок отнесем, он кой-какие картины покупал, сам мне показывал – ну, там девочки красивые... Он хорошо отломит. Сколько ты хочешь за Бочелли своего?

– Полмиллиона, – сказал Володя.

– Немало, – почесал затылок Ленька.

– Долларов, – добавил тихо Володя.

Нет, Кошмарик не выпучил глаза. Он только посмотрел на гостя с тихим сожалением, как смотрят взрослые на глупую, но не опасную выходку ребенка.

– У тебя, наверно, шарманка перегрелась, а? – с сочувствием спросил Кошмарик. – За пол-лимона зеленых я тебе куплю весь Кузнечный рынок с товаром и продавцами. Здание мне отдадут в придачу.

– Но эта картина за границей стоит именно столько, я твердо знаю.

Кошмарик растянул губы в дурашливой, но вместе с тем язвительной улыбке:

– Вот и чеши за границу продавать ее! Заодно от корешей своих сховаешься! А впрочем, ладно. Ты – продавец и имеешь право за свой товар любую цену назначать. Только где ты такого дурака найдешь, чтобы за картину, пусть даже из Эрмитажа твоего, пол-лимона смог отвесить? Мне она и за тонну деревянных не нужна. Я вон медведей своих люблю...

– Найдутся любители, – недовольно проворчал Володя, уязвленный насмешкой Кошмарика.

Мальчики помолчали, а потом Кошмарик, поковыряв в своем большом, лопушистом ухе, озадаченно сказал:

– А все ж, не могу раскумекать, отчего твоя мамаша от вас ушла? Может, бил её батька крепко?

– Нет, совсем не бил, – замотал головой Володя.

– Ну, наверно, потому и ушла, что не бил, – вынес заключение Кошмарик. – Мой вот папка мамку, чуть напьется, лупит крепко, а она все живет с ним, на сторону не дергается. Эх, не пойму я этих баб! Все у них кувырком в голове, наперекосяк.

– Пожалуй, – тяжело вздохнув, искренне согласился с Кошмариком Володя.

Еще помолчали, и теперь спросил Володя:

– А тебя почему здесь Моргом все зовут, Кошмарик? Это чтобы пострашнее было?

– Ну, может и потому тоже, – провел Кошмарик тыльной частью ладони по своему стерляжьему носику. – А в общем, потому, что "калики-моргалики" я часто говорю теперь, а не "кошмарики". Ты меня Кошмариком теперь не называй. Я – Морг, и баста! Ну да это все фигня, ты говори, мой план тебе годится? Не бойся, много за подмогу не возьму. Я тебе решил помочь благотворительности ради...

План, предложенный Кошмариком-Моргом, был прост и даже примитивен, как кувалда, но в нем для Володи на самом деле сейчас виделась надежда. "Ну что ж, пусть изобьют они меня потом, пусть даже пытать станут! Что я могу поделать? Налетели хулиганы, отобрали то, что я хотел отдать моим хозяевам, они все это видели, да и дело с концом – отвяжутся! Зато я стану обладателем "Иеронима", найду покупателя и сплавлю картину за границу за полмиллиона зеленых, не меньше! И тогда уже мне море по колено..."

– Да, план твой вполне годится, – твердо сказал Володя. – Давай заново прокрутим все по порядку.

ГЛАВА 14

О ЧЕМ НЕ ЗНАЛ БЕЛОРУС, КОГДА ТОРГОВАЛСЯ С ВОЛОДЕЙ

Как ни уговаривал "отец" и вождь облагодетельствованных промокашек Володю остаться в его коммуне хотя бы на ночь, мальчик поспешил домой, чтобы до прихода отца навести порядок в разоренной бандитами квартире. На самом деле, не встретив дома отца, Володя благодарил судьбу за то, что она подарила ему возможность ликвидировать следы разгрома.

Когда отец пришел, Володя сидел в своей комнате за письменным столом, усердно делая вид, что учит уроки.

– Ну и как ночные съемки? – очень серьезно спросил отец. – Не устал?

– Да что ты! – с кислой улыбкой отвечал Володя. – Все было очень интересно, ты представить не можешь.

– Ну, ну, – как-то странно отреагировал отец. – А вчера вечером звонила мать и очень хотела поговорить с тобой о чем-то серьезном. Она будет звонить сегодня.

У Володи забилось сердце. Ведь с матерью ему нужно было бы договориться о встрече ещё сегодня днем. Возможно, завтра уже будет поздно. И Володя с нетерпением стал ждать звонка. И мама позвонила.

– Я буду у тебя в институте завтра в одиннадцать часов утра, – не слушая, что скажет мать, сразу заявил Володя. – Очень важный разговор. Ты будешь ждать меня? Вот и прекрасно, – и повесил трубку.

Спать он лег очень рано, но заснуть быстро Володе не удалось. То и дело из омута памяти всплывали лица бандитов, их угрозы, вспоминался привязанный к креслу человек с рубцами на теле и опущенной на грудь головой. Вдруг внезапно из-за поворота памяти выруливал на своем рычащем "коньке" Кошмарик и, сверкая кнопками на кожанке, кричал: "А ну, калики-моргалики, пити-мити! Гоните скорее бабки, а то всех вас облагодетельствую, кенты еловые!" И Володя думал сквозь слезы: "Ну зачем я ввязался в эту историю! Ходил бы себе в школу, встречался бы по вечерам с Иринкой, бегал бы с ней в кино и там, в темном зале, сидел бы, держа её руку в своей руке. А теперь уже никогда, никогда я не позволю себе взять её руку! Просто не смогу!" Но тут же в его душе из какого-то крошечного семечка вырастал безобразный злой урод, кричавший Володе: "Да и черт с ней, с этой монашкой! Скоро ты будешь так богат, что перед тобой будут ходить на цырлах все девочки города, страны! Ты станешь властелином Вселенной!" И все Володины тревоги утихали, и хотелось лишь одного – поскорее завладеть "Святым Иеронимом".

В школу Володя, понятно, не пошел. Ровно в одиннадцать он вышел на набережную Невы, серую, не льдистую, приблизился к красивому особняку, где помещался Институт археологии, и с трудом потянул на себя тяжелые дубовые двери. Раньше Володя мечтал стать археологом, чтобы ездить в экспедиции, на раскопки древних городов, а поэтому завидовал своей маме. Но теперь, проходя по коридорам института, где не раз бывал, он смотрел на выставленные здесь амфоры, обломки древних капителей, каменных саркофагов и удивлялся: "Да как же мне могла раньше нравиться вся эта дрянь? Для чего выставили здесь все эти ненужные, некрасивые, склеенные из кусков вещи? По-моему, люди, работающие здесь, просто спятили, если им нравится ковыряться во всем этом старом, уродливом барахле. Ну что от него проку?"

Он уверенно разыскал комнату, в которой обычно сидела мама, отворил дверь и сразу же увидел её, удивительно помолодевшую, с короткой стрижкой, очень идущей ей, в новом, неизвестном Володе платье и благоухающую дивными духами, в которых Володя тут же узнал запах, уловленный им прошлой ночью в квартире Белоруса. В комнате, за столом, находился ещё один археолог грузный бородатый мужчина в очках, сразу же поднявшийся, едва вошел Володя, и поспешно удалившийся из комнаты, пробормотав что-то невразумительное, и мальчик понял, что у мамы с этим типом была договоренность.

Едва бородач вышел, мама жарко прижала Володю к груди, несколько раз поцеловала в лицо, взъерошила ему волосы и жадно посмотрела в его глаза, словно не могла поверить в то, что снова обнимает своего сына. Ее глаза искрились слезами, и Володя едва не разревелся, потому что ему захотелось никогда больше не расставаться с мамой, так любившей его. Но оставаться с мамой без отца он не мог – он ведь и пришел сюда только затем, чтобы соединить их вместе снова, – а поэтому, чтобы не заплакать и не испортить все дело, освободился из объятий матери и, не спрашивая разрешения, развязно плюхнулся на стул рядом со столом, на котором лежали какие-то черепки.

– Ну и что важного ты хотела сообщить мне? – почти что нагло спросил Володя. – Может, ты хочешь предложить мне получить высшее образование где-нибудь в Оксфорде или в Болонье?

Володя видел, что красивые брови мамы медленно поднялись вверх, а глаза округлились, и ему было забавно видеть это. Он почувствовал, что попал в самую точку.

– Что, я прав? – насмешливо посмотрел он на мать. – А ты можешь поверить в то, что я совсем недавно, ну, после того, как ты ушла, внезапно обрел способности телепатировать и теперь могу читать мысли тех, кто со мной говорит. Меня осматривали специалисты, и все они признали, что такое бывает с теми, кто испытал сильное нервное потрясение. А ведь я его испытал, и мой папа тоже его испытал, только он не стал телепатом, а я стал...

Володя внимательно смотрел на мать и видел, как мучается она, и сейчас ему доставляло особое удовольствие продлить эти мучения.

– Вот я закрываю глаза, – и Володя на самом деле прикрыл глаза ладонью, а другую руку вытянул вперед, – и вхожу в одну комнату. Что это посреди ее? Да, да, это мольберт, закрытый легким покрывалом. Как я хочу отбросить это покрывало, чтобы взглянуть на картину, укрепленную на мольберте. Да, вот оно отброшено в сторону, и я вижу на полотне портрет молодой женщины, полунагой женщины. О, это очень красивая женщина! А ещё рядом с диваном я вижу красивые туфли, турецкие туфли, расшитые шелком. Чьи же это туфли? О, я знаю...

– Да пе-рес-тань же! Перестань!! – услышал вдруг Володя приглушенный, но такой дикий, чужой, не мамин голос.

Он убрал руку, закрывавшую глаза, и увидел, что мама, вся бледная, с дрожащими губами, очень некрасивая, прижимая руку к груди, все шепчет одно и тоже: "Перестань, прошу тебя! Перестань, прошу тебя!"

Володя испугался. Он понял, что немного переиграл, а поэтому сказал уже безо всякой наигранной патетики:

– Ну и что такого? Сейчас многие обладают такими способностями. Но я, между прочим, один из выдающихся, и мне даже предложили поехать за границу, на несколько лет, так что я сам могу выбрать место своего обучения, без вашей помощи.

– Ты был в квартире Петруся Иваныча? – прямо спросила мама, постепенно приходя в себя, но вместо ответа Володя заговорил размеренно и твердо, желая сделать весомым каждое свое слово:

– Человек, к которому ты ушла, вор и негодяй. Если бы ты оставила меня и папу ради человека порядочного, я бы, может быть, заставил себя встречаться с тобой, но теперь...

– Да как ты смеешь так говорить! – с негодованием воскликнула мама. Петрусь Иваныч – великолепный, великолепный человек, и он очень любит меня! Ради меня он даже оставил свою очень выгодную должность директора Плоцкого замка! Ты можешь представить, какую жертву он принес?

– Никакой жертвы он не приносил! – выкрикнул Володя, желая перекрыть своим неустоявшимся голосом гневный голос матери. – Он не из тех, кто приносит жертвы!

Мама шагнула к Володе, попыталась взять его за плечи, но мальчик сбросил руки матери, а она говорила:

– Ах, как ты заблуждаешься, Володя, дорогой мой! В тебе говорит ревность, обида, я знаю! Но только ты узнаешь поближе этого человека, ты сразу очень полюбишь его – какой он добрый, умный, он так хочет стать тебе отцом!

– А куда же старого-то отца девать, а? – снова крикнул Володя, и мама озабоченно посмотрела на дверь, боясь, что кто-нибудь может услышать этот крик. – Ты говоришь, что я полюблю его? Нет, никогда не полюблю, не жди! И очень жаль, что я не ему, а его жене тогда в замке по чайнику алебардой съездил! А знаешь ли ты о том, что он и тебя продаст, при первой же возможности продаст, дорого, но все-таки продаст?! Не знаешь!

Все лицо мамы пылало от негодования. Ей было и стыдно, потому что страшные слова сына могли быть услышаны коллегами, и чрезвычайно оскорбительно выслушивать все это.

– Да замолчи же ты! – почти умоляюще, но и негодующе проговорила она. – Ну что за чушь ты несешь! Ты не знаешь, не знаешь этого прекрасного человека!

Володя громко, но неестественно расхохотался. Поднявшись со стула, он полунасмешливо сказал:

– Посмотрим, кто лучше знает этого человека: ты или я. Можешь прийти завтра в половине второго к нам домой. Ну, туда, где ты жила... Тебе, уверен, будет очень интересно услышать один разговорчик, смешной такой разговорчик.

Мама вспыхнула и снова стала очень красивой.

– Ты, наверно, хочешь подстроить мне встречу с папой? Прошу тебя, не делай этого. С ним я сама поговорю и все ему объясню.

– Да нет, – улыбался Володя, – папы дома тогда не будет, а придет один очень интересный человек. Я тебя посажу в своей комнате, приоткрою дверь, а мы с ним будем в гостиной. Послушай, о чем мы станем говорить. Повторяю тебе не будет скучно.

Мама с минуту колебалась, думая, что Володя хочет разыграть её, но потом сказала твердо:

– Ладно, я приду. Только ты обещаешь мне, что в квартире не будет папы?

– Да, обещаю! – зло, с болью в голосе сказал Володя. – Только помни в тринадцать тридцать, не позднее! – И выбежал из комнаты, заставленной археологическим барахлом.

Володя сразу же возвратился домой и целый день просидел дома, обдумывая и оттачивая план действий на завтра. Да, завтрашний день представлялся ему теперь самым ответственным и трудным днем его жизни. Все, впрочем, могло упроститься, если бы он, придя утром к живописцу Брашу, не получил бы от него готовой копии "Иеронима" – просто не успел написать, был занят, или краска не смогла подсохнуть настолько, чтобы можно было отдавать картину заказчику.

Потом, получив картину, он побежал бы домой и стал ждать маму. Хорошо, если она придет вовремя и он успеет посадить её в укрытие. А если Белорус придет раньше? Ну, пусть все получится, как надо, и Володя рассадит своих "гостей" в отведенных для них местах. Хорошо, но вдруг Белорус откажется расставаться с мамой и так и заявит Володе? Вдруг он снова предложит только деньги для отца? Тогда, решил Володя, он просто будет в разговоре давить на то, что картина украдена из Эрмитажа, мама все услышит и не захочет любить вора. Но ведь вором-то на самом деле оказывался он, Володя, а Петрусь Иваныч только приобретал краденую картину! Как же мог надеяться Володя на то, что мама вернется к сыну-вору? Короче, сложностей в предстоящем разговоре было хоть отбавляй, но отменить встречу уже было невозможно.

А после этой встречи Володя должен был, завернув картину в бумагу, спешить с ней к часовне Владимирской церкви. Там-то и ждало его самое главное испытание! К тому, что ему расквасят нос дружки Кошмарика, Володя морально уже был готов, но вот представить то, что ждало его тогда, когда Паук и Дима увидят, что "Иероним" похищен какой-то шантрапой, Володя без содрогания не мог. Ему мерещилось то самое жуткое кресло на даче Паука, в котором сидел истерзанный ими человек, и мальчик уже ощущал кожаные ремни, впивающиеся в его руки, ощущал жар раскаленной кочерги, жгущей его тело, чувствовал запах паленого мяса и слышал вкрадчивый голос Димы:

– Ну, я же говорил тебе, что не нужно нас динамить! Руки-то у нас паучьи!

Пришел отец и немного вывел Володю из состояния мрачной мечтательности. Мальчик снова подумал о том, что этот могучий человек вполне бы смог чем-нибудь пособить ему, но стыд за совершенный поступок, преступление, в котором нужно было бы отцу покаяться, остановил его.

"Ну, будь что будет! – с глубоким вздохом, укладываясь в постель, сказал он сам себе. – Может, и есть на свете Бог, так пусть он мне поможет..."

– Ну, я же говорил тебе, что Браш – величайший мастер! – говорил живописец, осторожно держа копию "Святого Иеронима" за подрамник. Посмотри, даже крокелюры удались на славу. Эта копия даже лучше тех двух, которые я уже изготовил. Что делать, к оригиналу привыкаешь не сразу, а я за Боттичелли прежде никогда не брался – заказчиков отчего-то не было.

И Браш протянул зачарованному и радостному Володе полотно. Мальчик внимательно осмотрел картину – да, она была выполнена так тщательно, что даже Паук, наверное, не отличил бы её от оригинала. Художник даже подрамник сбил из старого дерева, изъеденного червем, и холст был выбран тоже старый, коричневый и чуть ли не засиженный клопами. Одно лишь смущало Володю полотно все ещё издавало запах свежих красок.

– А пахнет аппетитно! – сказал мальчик, принюхиваясь к картине. – Не скоро выветрится?

– Скоро! – махнул единственной рукой художник. – Дня через три все улетучится, как роса под солнцем.

И Браш стал рассказывать, какие краски, масла и растворители он взял для написания картины, а Володя меж тем уже спешил. Все, что говорил художник, было замечательно интересно, но через час уже должна была явиться мама, через полтора – Петрусь Иваныч.

– Вы меня простите, я так спешу... – стал извиняться Володя, Браш же, недовольный тем, что его прервали, когда он открывал всю душу, зачем-то дотронулся своим стальным протезом до подбородка и сказал обиженно и брюзгливо:

– А я-то думал, что ты лучше тех, кто был тогда с тобой. Похоже, я ошибся. Ладно, вали отсюда! – перешел он на совершенно злобный тон. – И чтобы ноги твоей здесь больше не было! Всем вам только деньги, деньги, деньги требуются! У вас не сердце, а арифмометр!

Володя хотел было язвительно заметить Брашу, что и он не бескорыстно общается с искусством, но испугался: "Он может предать меня, как предал и Белоруса, заказавшего копию! Надо уходить!"

И попрощавшись как можно вежливей, Володя выбежал на лестницу. У Пяти углов он взглянул налево – отсюда была видна Владимирская церковь, возле которой через пять часов он испытает свою выдержку и смелость. "Как странно, что и Браш живет неподалеку от этого места?" – удивился Володя и по улице Рубинштейна побежал к Невскому, не желая идти к метро, что находилось рядом с церковью и рынком. Он сознательно сторонился этого места и не хотел появляться там раньше времени.

К дому, однако, он прибыл поздно, и мама уже ждала его возле парадного подъезда, подчеркнуто элегантная, в короткой шубке из меха енота, как показалось Володе, в мехах не разбиравшемуся. Мальчик был возбужден, но скорее не от страха, а от радости, потому что с самого утра все складывалось очень хорошо. "Вот, – подумал он, – и картину получил, и мама вовремя пришла. Теперь бы Белорус не подвел..."

Молча они вошли в квартиру, и Володя заметил, как взволнована мама, которая, видно, недоумевала, с кем же Володя хотел сегодня устроить встречу.

– Ну и грязи же у вас! – не без надменности произнесла она, увидев, в каком состоянии находится квартира. – Может, вымыть все тут? Мужчины!

– Потом все вымоешь, потом, – многозначительно произнес Володя. – Так, сапоги свои и шубу здесь оставлять не нужно. Все занеси в мою комнату и сама сиди там. Я приготовил тебе стул рядом с дверью.

Мама безропотно подчинилась. Володя быстро скинул куртку, занес картину в большую комнату квартиры, в гостиную, развязал шпагат, но бумагу сдергивать не стал. Снова вышел в коридор и тут почувствовал, что в прихожей сильно пахнет мамиными духами. "Нет, это не годится! Белорус сразу же узнает её духи!" И Володя бросился в уборную, где стоял баллончик дезодоранта, способного своим сильным, грубым ароматом отбить все запахи. Он щедро попрыскал из него в разные стороны, потом схватил картину и тоже прошелся им по тыльной стороне, чтобы уничтожить запах свежей краски. После Володя снова завернул картину.

– Ну, и долго мне придется ждать в укрытии? – спросила мама, и голос её звучал взволнованно.

– Нет, нет! – крикнул ей Володя. – Сейчас придут, только я прошу, не выходи из комнаты, покуда я тебя не позову. Что бы ты ни услышала!

– Хорошо, – согласилась мама недовольным тоном. – Правда, не нравится мне все это. Какая-то глупая мальчишеская игра.

– Нет, не мальчишеская... – возразил Володя и больше с мамой не разговаривал, а присел в гостиной на диван, в самый уголок, и подперев ладонью щеку, стал думать, как начать свой разговор с Белорусом, но ничего придумать не сумел, потому что в прихожей прозвонил звонок.

Да, это был Белорус! В прекрасно сшитом длинном драповом пальто, без шапки он был сейчас особенно хорош, но стоявший за его спиной Кит, сорокалетний малый, приземистый, с плутовской рожей продавца бананов, так не шел джентльменскому облику Петруся Иваныча, что выглядел заплатой из дерюги, пришитой шутки ради к вечернему бархатному платью.

– А вот и мы! – весело и громко возвестил о своем прибытии Белорус. Ровно два часа, как и договаривались! Где тут раздеться можно?

Сбросив верхнюю одежду в прихожей, Петрусь Иваныч и Кит прошли в гостиную, и Белорус, потирая руки, бегло осмотрев обстановку комнаты, не без иронической улыбки произнес:

– Н-да, небогато живет семья пролетария. Ну да мы постараемся несколько поправить ваше положение. Сесть можно?

Володя, вознегодовав было в душе на Белоруса за его высокомерное высказывание, хотел грубо ему ответить, что обойдется и без его помощи, но лишь улыбнулся, спорить не стал и указал на диван – отсюда голос Белоруса был бы слышен маме лучше всего.

– Так, где же картина? – коротко, почти отрывисто спросил Белорус, едва уселся на диване (Кит примостился с ним рядом).

В расчеты Володи не входил предварительный показ полотна, но отказать он не мог. Подняв картину и сняв с неё бумагу, Володя с расстояния примерно метров в пять показал её Белорусу. Петрусь Иваныч согнутым пальцем сделал Володе манящий жест, говоря:

– Ближе, ближе, издалека не вижу.

Но Володя с улыбкой покачал головой:

– Нет, подождите. Вы, что ли, сомневаетесь?

– Нет, не сомневаюсь, – тоже с улыбкой заявил Белорус. – Все, что рассказал ты мне той ночью, очень похоже на правду. Одна копия висит там, где висел оригинал, другая – у Злого или у Паука, не знаю. У тебя же, по моим расчетам, должен быть оригинал. Говори прямо, чего ты хочешь за него? Ты видишь, я предлагаю честную сделку, хотя мог бы прибегнуть к силе, ведь ты, прямо говоря, не имеешь права на эту картину. Вся операция была задумана не тобой, не тобой она и финансировалась. Ты же хочешь присвоить себе как идею замысла, так и результаты вложенных усилий и материальных средств.

Эта умная с виду речь не понравилась Володе:

– Не вам это говорить! – громко произнес мальчик. – Если вы станете действовать силой, то и Паук, которого вы хотели надуть, тоже будет применять силу и силой заставит вас потом отдать картину. Вы, Петрусь Иваныч, ещё тот мошенник и решили надуть своего сообщника. Покуда вам это сошло гладко, потому что Паук сейчас охотится за Злым, думая, что картина у него. Но если он узнает, что полотно у вас, то вашей милости не поздоровится. А ведь я могу пожаловаться Пауку или не пожаловаться. Так что нечего меня пугать.

Твердая речь Володи смутила Белоруса, зато Кит сидел сам не свой. Мальчик видел, что бандит зачем-то все время толкал Белоруса в бок, а когда Володя кончил говорить, стал шептать ему что-то на ухо.

– Хорошо, – по-барски милостиво заулыбался Петрусь Иваныч, – мы будем слушать твои условия, впрочем, ты мне их уже изложил той ночью. Может, ты передумал?

– Нет, не передумал, – сказал Володя, говоря громко, так, чтобы могла слышать мама. – Я отдам вам картину с тем условием, что вы отпускаете домой мою маму, Климову Викторию Сергеевну, да и вообще никогда в жизни не пытайтесь больше к ней подойти или заговорить по телефону. Так вот, когда мама вернется домой, вы получите картину, эту самую картину. Разве цена мала? Там, за границей, куда вы собираетесь удрать с картиной, вы на деньги, что получите от её продажи, купите себе другую жену. – И не выдержав напряжения, забыв, что его слушает ещё и мать, Володя прокричал на выдохе: – Отдайте мне мою маму, отдайте!

Несмотря на то что Кит радостно улыбался и усиленно толкал Белоруса в бок (соглашайся, плата не велика!), Белорус укоризненно покачал головой:

– Да, Володя, многого в жизни ты ещё не понимаешь. Ну как же я смогу отпустить твою маму? Ты предлагаешь мне прогнать ее? Это совсем не по-джентльменски будет...

– А вы и не джентльмен! – снова прокричал Володя. – Вы с ворами знаетесь, вы организуете похищение из Эрмитажа, вы собираетесь увезти краденую картину за границу, а ведь она нам принадлежит, России!

В ответ на эту страстную фразу Белорус и Кит расхохотались одновременно. Им, видно, было смешно слышать все это из уст человека, замаранного преступлением.

– Ладно, Володя, – примирительным тоном сказал Белорус, когда кончил смеяться. – Оставим все эти высокие материи для Божьего суда – Он рассудит. Теперь же закончим наше дело. Ты требуешь возвращения своей матери, и я сейчас обещаю: завтра же она будет у тебя дома, хотя мне очень жаль с ней расставаться – она прелестная женщина. Но картина, – и Белорус усмехнулся, – ещё прелестней...

Вдруг Володя, неотрывно смотревший на Белоруса, увидел, как у Петруся Иваныча, смотревшего куда-то в сторону двери, медленно отпадает нижняя челюсть и удивленно расширяются глаза, а брови поднимаются вверх. Володя оглянулся – на пороге гостиной стояла мама и, положив руку на дверной косяк, внимательно и с некоторым удивлением в лице смотрела на Петруся Иваныча.

– Как интересно, – холодным, спокойным тоном, которого Володя обычно боялся и не любил, заговорила Виктория Сергеевна, – как интересно было бы взглянуть на картину, ради которой вы, милейший Петрусь Иваныч, решили отправить меня домой? Это что же, на самом деле краденая вещь? Из Эрмитажа краденая?

Смущенный до яркого румянца на щеках Петрусь Иваныч встал с дивана.

– Виктория, да что ты! – сказал он, по-дурацки разводя руками, не зная, видно, что с ними делать. – Ну как ты могла подумать, что я стану мараться в каких-то грязных делах с крадеными картинами, к тому же унесенными из Эрмитажа? Да и ты слышала когда-нибудь, чтобы из Эрмитажа что-либо крали? Знаешь, все, что прозвучало в этой комнате, было всего лишь шуткой. Володя, пригласив нас с коллегой, – и Белорус галантно указал на Кита, взъерошенного и недовольного всем происходящим, – к себе домой, желая что-то предложить... Я знаю, он так обижен на меня из-за тебя, вот и пофантазировал немного. Так сказать, вариации на тему...

Но Виктория Сергеевна была умной и проницательной женщиной. Она тут же уловила фальшь в словах Петруся Иваныча, к тому же облик его "коллеги" выдавал человека если и не преступного мира, то, по крайней мере, того, кто готовится занять в этом мире одно из почетных мест.

– Володя! – строго сказала мама, обращаясь к сыну. – Ты показывал им картину, покажи её и мне, сейчас же!

Володя, может быть, и показал бы маме копию "Иеронима" (чего тут страшного?), но Петрусь Иваныч, как бы поняв его намерение, решительно воспротивился. Изменив свой недавний слащавый тон на жесткий и решительный, Белорус сказал:

– Попробуй только покажи! Увидишь, что дальше будет! – И словно в подтверждение угрозы с дивана поднялся Кит, низкорослый и угрюмый, похожий на орангутанга, страдающего несварением желудка. – А вы, почтенная, не извольте-ка вмешиваться в мужское дело! Видали, картину ей показать!

Мама, оскорбленная этим тоном, понимая, что в картине и кроется основание всей этой истории, понимая, что картина на самом деле краденая, теперь обратилась к Петрусю Иванычу, и Володя заметил, как покраснели её глаза, готовясь вот-вот заискриться слезами.

– Если ты боишься показать мне картину, ради которой обещал моему сыну... отправить меня домой, то картина эта на самом деле краденая! Знаешь, я подозревала, что ты человек нечестный, не тот, за которого себя выдаешь, но теперь убедилась в этом... Слава Богу, что это произошло не спустя год или два. – И мама добавила, улыбнувшись самым язвительным, презрительным образом, указав на Кита: – А ещё культурным человеком себя считаешь, с такими типами имея дело!