Текст книги "Рыцарь с железным клювом"

Автор книги: Сергей Карпущенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 30 страниц)

– Ой, что ж это я! Этак мы с тобой дорогу к лодке не найдем. Давай-ка я лопатой буду зарубки на соснах делать. По ним назад придем.

– Хорошо придумано, – одобрил Володя, которому на самом деле понравился простой, надежный план Кошмарика.

Так и шли они по лесу: Володя впереди, вытащив свой пистолет и постукивая палкой перед собой, а Ленька – позади, ударяя острым лезвием лопаты по коре сосен. Володя, внимательно разглядывая землю под ногами, покрытую мягким мхом, видел много кустов черники, сплошь покрытых темно-синими ягодами, ему хотелось нагнуться или даже присесть на корточки, наесться этих спелых ягод до отвала, но Володя не имел права остановиться.

У них не было никакого плана, никто не знал, в какую часть острова следует идти. Так, шли куда глаза глядят. Володя скоро перестал ощупывать палкой мох впереди себя, потому что догадался, что Ленькины рассказы о ловушках – это просто россказни-страшилки, и ничего страшного остров не таит. Было даже как-то обидно за себя, за страх, испытанный им при приближении к острову. Но приятным являлось то, что был преодолен ещё один барьер страха, и с ним Володя справился тоже довольно легко. Хотелось теперь послушать птиц, а после поесть спелой черники. И можно ехать назад, обедать.

Но словно удар по темени прозвучал истеричный крик Кошмарика:

– Ой, скелет лежит!

Володя быстро обернулся: Ленька в позе человека, приготовившегося поймать рукою бабочку, с перекошенным от ужаса лицом, глядел в сторону. Там на самом деле среди низких кустиков брусники и черники что-то белело. Володя подошел поближе и увидел кости, отмытые и высушенные добела дождем и солнцем. Корабельными шпангоутами круглились ребра, ещё не отвалившиеся от позвоночника. Тут же лежали какие-то толстые кости, показавшиеся Володе костями человеческих ног. Да, скелет хоть и не имел головы, выглядел вполне человечьим, и по спине Володи побежали мурашки страха, а в животе противно заурчало.

– Вот... видишь... видишь, я же говорил! Нехорошее место этот остров, нечистое! – забормотал Кошмарик, ударяя зачем-то острием лопаты в землю. Вот, угробил кого-то остров, даже башки не осталось!

– Убежала, наверно, башка, – попытался сострить Володя, но шутка вышла не к месту.

Мальчики стояли и смотрели на кости, привлеченные их обнаженной белизной, как опилки металла магнитом.

– А может, это и не человека скелет, напрасно волнуемся, – приходя в себя, предположил Володя.

– Как не человека! – плаксиво возразил Кошмарик, словно отстаивал глубоко научную гипотезу. – У нас в школе был скелет, так этот точь-в-точь на школьный похож. Давай-ка дунем отседова, пока и нас с тобой здесь не пришибло.

Конечно, можно было согласиться с Кошмариком и без ущерба для самолюбия уехать назад, в лагерь, но что-то внутри Володи вдруг запротестовало.

– Нет, не дунем! Давай вперед пойдем! Забыл, что у нас пистолет есть? – И Володя показал Кошмарику оружие.

Странно, но вид пистолета произвел на Леньку действие освежающе-ободряющее. Он ещё немного подолбил лопатой землю, повздыхал, глядя на кости, и пошел вслед за Володей.

Лес вскоре поредел, и мальчики оказались перед довольно глубоким оврагом. Они стояли на обрывистом склоне оврага и молча смотрели то вниз, то на другую сторону, где снова начинался лес – густой сосняк.

– Ну, что делать будем? – спросил Володя, которому уже наскучило идти вперед, не хотелось перебираться через овраг, а хотелось вернуться к лодке.

Кошмарик также не очень-то стремился спускаться в глубину оврага. В возможность разыскать фашистский транспорт, о котором рассказывал ему старый финн перед смертью, он уже не верил. Стоял и смотрел по сторонам, и то затем, чтобы показать Володе, что он готовится принять какое-то решение.

– Смотри-ка, – сказал вдруг Володя, показывая Кошмарику не какие-то странные, похожие на корни дерева, изогнутые полосы, торчавшие из красноватого песка обрыва противоположной стороны оврага. Эти полосы почти нельзя было рассмотреть, потому что рядом вылезали из песка корни сосны, что стояла на вершине, но Володя сразу разглядел, что эти полосы непохожи на корни.

– Чего там? – почти что безучастно спросил Кошмарик.

– Ну вон, гляди на палец! – показал рукой Володя в сторону странных полос, вылезающих из обрыва. – Не видишь, что ли? Это ведь не корни, пошли посмотрим!

Мальчики буквально съехали вниз по песку, пробежали немного наискосок, чуть поднялись и остановились рядом с изогнутыми полосами, торчавшими из обрыва. Каждый сразу понял, что это – металл, но какой – никто понять не мог. Почерневшие, изогнутые, покореженные, местами сильно проржавленные, они торчали из песка, и казалось, в песок они запрятаны глубоко, точно какая-то неведомая, могучая сила вколотила их в землю оврага. На полосах этих кое-где крепились куски толстой жести с неровными, рваными краями, словно они были не толще простой бумаги, и кто-то забавы ради рвал жесть на части.

Молча ребята обошли и осмотрели этот металлический лом, и Володя сказал:

– И это все, что осталось от твоего самолета...

– Думаешь, самолет это? – хмуро спросил Кошмарик, ожидавший, что если он и найдет транспорт, то он хоть чем-то будет напоминать воздушный корабль.

– Не сомневаюсь. Вот полосы, которые служили каркасом, а вот и обшивка фюзеляжа. Смотри, здесь даже заклепки сохранились, что обшивку к каркасу прикрепляли. Видно, не врал твой финн перед смертью – и на самом деле упал на остров самолет, в песок врезался. Только куда же крылья и хвостовое оперение исчезло? Не понимаю!

– Пионеры, наверно, на трактор сдали! – зло сказал Кошмарик. – У-у, не люблю я вас, "лагерников".

Интерес к самолету возрастал у Володи с каждой минутой. Он уже что-то собирался предпринять, осматривал песок, приглядывался, "принюхивался". И вскоре решительно заявил:

– Копать надо!

– Да что копать-то? – с тоской в голосе спросил Ленька. – Ничего ж от самолета не осталось!

– Нет, брат, осталось! Вся носовая часть с кабиной и частью фюзеляжа в песок ушла до крыльев. Ее-то и надо копать! Вот здесь, где каркас торчит, там и копать. Думаю, отыщем что-нибудь ценное. Возможно, транспорт из России награбленные у нас сокровища переправить хотел, а мы отыщем! Дай-ка мне лопату!

Но Кошмарик вдруг выставил вперед два кукиша:

– А вот, скушай-ка с маслом и вареньем! Лопату ему дай! Знаем мы вас, кидал питерских! Хватит с тебя и одного пистоля! Теперь я копать стану! – И Кошмарик с каким-то остервенением, питаемым сильным желанием и надеждой отыскать сокровище, стал копать красноватый песок позади покореженного фюзеляжа самолета. А Володя сказал:

– Ну, покопай, покопай, – и уселся на теплый песочек, достал свой пистолет и принялся внимательно изучать оружие. Скоро он без труда вынимал обойму, тянул на себя затвор, причем выскакивал патрон из отверстия на затворе. Снова вкладывал патрон в обойму, которую он с понтом вталкивал потом в рубчатую рукоять.

А между тем Кошмарик, раздевшийся по пояс, все копал и копал, насыпав рядом с собой целую гору песка. Своим энтузиазмом он напоминал Володе ударника первых пятилеток. "А будет ли Ленька на заводе так работать? думал Володя, балуясь с пистолетом. – Нет, ни черта не будет! Он только на себя стараться станет. Вырастет – дело заведет, мастерскую какую-нибудь по производству цепочек для унитазов, к примеру. Ну и что? И для него польза будет, и для общества".

Кошмарик копал уже минут сорок, и азарт его не только не угасал, но, напротив, как будто рос по мере того, как увеличивалась высота кучи возле его ног. Скоро он был уже наполовину скрыт за песочным холмом. Прекратил он работать как-то очень внезапно, точно выдернули из розетки вилку с проводом, посылавшим в него энергию.

– Да что ж это такое? – с сердцем сказал Ленька. – Ни черта не нахожу! Может, выкопали все тут без меня?

– Работай, работай, – спокойно посоветовал Володя. – Шлиман Трою тоже не сразу откопал.

– Что за Шлиман? – обиделся Кошмарик. – Плевать я на твоего Шлимана хотел с высокой башни!

Но он все-таки принялся копать опять и даже с прежним энтузиазмом, будто ток снова включили, увеличив напряжение. И не прошло десяти минут, как Володю привлек странный звук, изданный Ленькой, выражавший то ли крайнее удивление, то ли радость.

– Что там? – спросил Володя, но ответа не последовало, зато и песок на холмик тоже перестал сыпаться – Кошмарик прекратил копать и, видно, приглядывался к чему-то или даже работал руками, присев на корточки, так как он совершенно исчез за кучей песка.

– Да что, засыпало там тебя? – с тревогой спросил Володя, поднимаясь с песка.

Кошмарик выпрямился, и на лице его отпечатались и смятение, и испуг, и радость одновременно. Он хотел было о чем-то сообщить Володе, позвать его, повернулся в его сторону, но вдруг Володя увидел, что Ленька смотрит не на него, а как бы через его плечо, на противоположный обрыв оврага, находящийся от них всего лишь метрах в двадцати. Володя стоял от Кошмарика на расстоянии пяти шагов и видел, как преображалось лицо Леньки. На его остроносой рожице появилось выражение не просто страха, но настоящего ужаса, и Володя никогда не видел таких страшных лиц. Кошмарика буквально перекосило, рот приоткрылся, глаза по-рыбьи вылезали из орбит, одна щека тряслась, а другая сморщилась, как у старухи. Не только лицо, но и вся его фигура, скрюченная, съежившаяся, выражала ужас. Володе показалось, что Кошмарик в припадке упадет сейчас на землю, и ему самому стало безумно страшно, но хватило сил обернуться и посмотреть туда, куда глядел Ленька. И буквально на полсекунды взгляд Володи успел зацепить чье-то лицо, смотревшее на них с противоположного обрыва оврага. Лицо мгновенно исчезло, и Володе через минуту казалось, что и не видел он ничего, и чью-то голову нарисовало ему воображение, зажженное страхом, перекинувшимся на Володю от Леньки.

– Там... там... – протягивая руку вперед, еле шевеля губами, бормотал Кошмарик.

– Ну, что там было? Кто это был?! Говори же! – просил Володя, понимая, что лицо, появившееся над обрывом, о многом говорило приятелю. Но Кошмарик не склонен был пускаться в объяснения. К нему словно опять подключили ток, он схватил рубаху и лопату и бросился бежать по оврагу в противоположную сторону – подальше от того места, где явилось видение. Володя побежал за ним следом, с каждой минутой заражаясь ужасом Кошмарика больше и больше.

Пробежав метров сто, Ленька стал карабкаться на обрыв, влез на него с ловкостью обезьяны, петляя между стволов сосен, побежал туда, где была лодка. Странно, однако Кошмарик не ошибся в расчете, и вскоре мальчики, запыхавшиеся, измученные, уже стояли на берегу рядом с лодкой: Володя разматывал цепь, обвивавшую куст можжевельника, а Кошмарик с грохотом вставлял уключины весел. Через минуту Володя, швырнув в лодку цепь, оттолкнулся посильней от острова, оправдавшего все-таки его ожидания, и вскочил в отплывающее суденышко, на котором Кошмарик рьяно работал веслами, спеша развернуть лодку носом к открытой воде.

Минут пятнадцать оба искателя приключений хранили молчание, как будто стыдились друг друга за тот панический ужас, которому позволили безраздельно руководить собой. Но Володя, измученный нерешенным вопросом, от кого же бежали они по острову, не выдержал наконец:

– Лёнь, а кто это на нас смотрел? – и думал, что Кошмарик будет запираться, но тот словно давно уже ждал вопроса, чтобы оправдаться перед "лагерником" за свое малодушное поведение.

– А Мишка Поганкин это был, тот, что в мае на лед пошел и утоп. Утопленник, значит...

Минут пять молчали. Володя чувствовал, что его сознание уперлось в какую-то высоченную стену, преодолеть которую невозможно, оставаясь в границах его былых представлений о природе живого и мертвого. Раньше он твердо был уверен, что если человек утонул, то ходить по земле, интересоваться делами живых он уже не способен, – против правил все это. Но Кошмарик заявил об этом так спокойно, что стоило отвергнуть все прежние основы знаний и перейти в иное измерение.

– Ты что же, узнал его? – спросил Володя.

– Узнал. Как не узнать. И он, Мишка, меня узнал. Мы с ним мирно жили. Мишка мне перед... смертью своей червонец даже одолжил, а я ему отдать не успел.

– Может, он за червонцем и приходил? – серьезно спросил Володя.

– Может быть, – так же серьезно ответил Ленька, а потом прибавил: Только на кой ляд покойнику червонец? На бутылку, что ли? Ну так придет в лабаз, а ему там скажут: "Иди-ка отсель и без того худо выглядишь".

Володя рассмеялся: шутка Кошмарика все поставила на места в его рассудке, и теперь требовалось только разъяснить, как получилось, что человек, считавшийся утонувшим, на самом деле жив, но живет не дома, а на острове.

– Ладно, Кошмарик, давай-ка серьезно с тобой поговорим! – твердо заявил Володя. – Я в бродящих по земле покойников не верю. Тем более зачем утопленнику, если он... встает, среди бела дня шататься? Другое дело, если б после полуночи. А то солнце светит, а он прогуляться вылез. Нелогично как-то!

Кошмарик, бросив весла, сел, обхватив колени, и задумался. Он, насупив лоб, думал минут семь, а то и больше. Потом сказал:

– То, что я Мишку видел, это точно – палец отрезать дам, если ошибаюсь. Но в том разе, если он и не утопленник, а человек живой, то какого ж хрена он на острове сидит и домой не едет?

– Да на чем же ему ехать? – усмехнулся Володя. – Где лодка? А доплыть до берега здесь непросто – километра полтора будет. А он, может, и плавает неважно. Представь себе, пошел он на рыбалку, под лед провалился, но выбрался и до острова кое-как доплыл. С тех пор и живет там...

– Два месяца живет? – улыбнулся Кошмарик, удивляясь недомыслию "лагерника". – Да за два месяца без пищи он бы уже три раза сдох и превратился бы в тот скелет, который нам попался. Мне сдается, если... не утопленник Мишка, то держит его на острове какое-то дело важное или... не пускают его домой.

– Кто же не пускает? – поразился Володя, и снова в его мозгу словно что-то скрипнуло, заскрежетало и завертелось в другую сторону. – Сила какая-нибудь? Неужели он, если бы спасся и на остров вылез, не смог бы докричаться, знак бы о себе подать? Ведь искали его, правда? С водолазами, наверное, искали. Почему же не кричал, не звал? Нет, думаю, он нарочно на острове сидит...

Кошмарик, положивший подбородок на сдвинутые колени, ответил грустно:

– Вот и я о том. Неспроста он на острове сидит. Хотя ведь он лодырь из лодырей, этот Поганкин Мишка. Может, взял да отпуск себе устроил. Притворился, что утоп, а сам гуляет, дышит свежим воздухом. И не тонул он вовсе, а взял да с мешком консервов на остров перешел. Прохлаждается себе сейчас, рыбку ловит – он большой мастак по части рыбной ловли. А лето кончится, возьмет и заявится: принимайте утопленничка. Он ведь хохмач был, Мишка этот. Ради хохмы одной вполне мог все устроить.

Но Володю не все устроило в аргументах Леньки. Он покачал головой и заявил:

– Сомневаюсь я что-то насчет того, что Мишка ваш разыграть всех хотел. Ты говорил, что работенка у него была непыльная – банщиком работал в пансионате. Для чего же место терять? А потом, не думаю, что ради хохмы можно мать родную доводить до такого отчаяния. Она же каждый день на берег ходит и все плачет. Знаешь, – осенило вдруг Володю, – я знаю, что делает на острове Мишка Поганкин и почему он домой не спешит.

– Ну и что же?

– А самолет он твой раскопал и груз припрятывает. Так что ты недаром ничего там не нашел – Мишка-утопленник все к рукам прибрал. Ведь недаром он за тобою наблюдал, пока ты в поту трудился: интересно стало, что ты там можешь разыскать.

На Кошмарика соображение Володи произвело впечатление неотразимое. Он бессмысленным движением схватился за весла, вначале пару раз рубанул ими воду, словно собирался плыть, потом бросил их и погрозил сжатым до белизны суставов кулаком в сторону острова:

– Вот сволочь! Опередил-таки нас, банный лист поганый! И фамилия-то у него подлому характеру соответствует! Ну, конечно! Все это он придумал с потоплением, спектакль этот! И с мамкой своей, наверно, договорился, чтоб постояла да поохала на берегу, покуда он станет богатства доставать! Он ведь тоже о самолете знал, вот и придумал маскарад! Ну и сволочь же! А все придурком прикидывался! Нет, он всех перехитрил! Заберет все барахло, и в город дунет, а может, и за границу!

Володя внимательно присматривался к Леньке, и тут в его рассерженном лице мелькнули черты знакомого Володе выражения: да, на самом деле, ту же самую мину он видел на лице Кошмарика там, у обломков самолета, когда он вдруг поднялся из-за кучи песка, чтобы о чем-то сообщить Володе. Только увиденная Ленькой голова Поганкина и помешала Кошмарику тогда рассказать Володе о чем-то важном.

– Ленька, а признайся, ведь ты мне что-то у самолета сказать хотел, спросил Володя, когда Кошмарик исчерпал арсенал ругательств в адрес своего соперника. – Неужели нашел что-то?

– Что, что нашел? – непонимающе вылупил глаза Кошмарик. – Чего сказать хотел? Ничего не хотел!

Но Володя уловил фальшивину в голосе приятеля, желавшего скрыть от конкурента результаты раскопок. Ленька однако переборол жадность – верх взяло желание поделиться, посоветоваться.

– Да видишь ли, – почесывая затылок, сказал Ленька, – раскопал я там что-то вроде ящика железного... да. Головка болта торчала даже, и буква сохранилась немецкая, бледная такая, полустертая...

– Какая ж буква? – замер Володя.

Кошмарик пальцем на ладошке изобразил похожую на змейку "S" латинскую.

– Вот такая буква, а больше ничего я не увидел, потому что только самый краешек я ящика того открыл. Хотел тебя позвать и тут увидел черта этого, Поганкина, и испугался! – Тут Кошмарик в отчаянии ударил кулаком о раскрытую ладонь и выкрикнул, чуть не плача: – А теперь Поганка эта мой ящик до конца разроет и барахлишко прикарманит! Эх, надо было не бежать оттуда, а, наоборот, за ним погнаться! Пистолетом припугнули бы, а нет так в долю взяли б. А теперь он там хозяин-барин! Эх, я дурак! Подумал, что покойника увидел!

И Кошмарик ещё долго сокрушался и сетовал то на глупость свою, то на ловкость Поганкина, всех обманувшего. А Володя, видя, что Ленька ещё долго будет горевать, сел на весла и тихо погреб к берегу. Он не испытывал горестных чувств, мучивших Леньку, и в соседстве с отчаянием приятеля ощущал себя свободным и счастливым.

ГЛАВА 7

КРОКОДИЛИХА

Причалили к берегу, и Кошмарик с помощью Володи втащил лодку на пологий спуск, ведший от сараев, где хранились лодки, к самой воде. Присели здесь же, и Ленька с задумчивым, солидным видом закурил, впервые за день, такой рабочий, деловой и важный для него.

– Знаешь, – сказал Володя, – а давай-ка сходим к матери Поганкина. Как там её зовут? Ты вроде Шурой называл? Я не верю в то, что эта женщина могла так здорово... притворяться. Когда я слышал, как она рыдала, у меня внутри все так и крутило, самому хотелось плакать. Расскажем ей, что видели Мишку. Если увидим притворство, сразу поймем, что знает о Мишкиной затее. А если искренне обрадуется, тогда, старик, не знаю, что и делать: то ли Мишка и от неё все скрыл, то ли дело нечистое...

Кошмарик поплевал на доски эллинга, пожевал мундштук сигареты, с ленцой сказал:

– Думал я об этом. Только что нам даст визит к Поганихе? Это ж такая крокодилиха – ведро слез тебе нальет, а в натуре выйдет одна комедия. Но в общем сходим, а там решаться надо: пугать Мишку твоим пистолем и гнать его от самолета в шею или договариваться с Поганкой по-хорошему.

– А когда пойдем к Поганкиной?

– А сегодня вечером и сходим. Я после ужина к тебе зайду. Только боюсь, не засекли ль тебя конвоиры-воспитатели? Обед-то уж начался, опоздал ты.

– А это не страшно, что опоздал, – беззаботно отвечал Володя. – Я по собственному графику живу. Воспитатель передо мной по струнке ходит!

Кошмарик хмыкнул недоверчиво:

– Чем же ты его так захомутал?

– А уметь надо, – улыбнулся Володя, хотя при воспоминании о Чайковском, о таком нехорошем разговоре с ним, на душе стало тревожно.

Кошмарик не обманул, – видно, заела его идея распутать затейливый узелок, завязанный Мишкой Поганкиным, – пришел к окончанию ужина и с благодарностью принял Володино угощение – несъеденный с чаем коржик. Ртом, занятым сухим крошевом, невнятно проговорил:

– А чаем нас Шура напоит – запью.

И мальчики пошли в сторону пансионата, расположенного неподалеку, на том же берегу. Рядом с ним стоял кирпичный домик в два этажа, смахивающий на городской.

– Здесь пансионатские работники живут. Ничего себе устроились! Квартира номер три. Была бы только дома Шура. Впрочем, по берегу сегодня не таскалась, не видал, а то бы я её на берегу б и расспросил.

Они уже стояли напротив добротной дерматиновой двери, и оставалось лишь нажать звонок.

– Ты, может быть, – шепнул Володя, – не сразу её огорошишь, а подождешь немного? Посмотрим, что сама расскажет.

– Стану я с ней церемониться, – важно заявил Кошмарик и нажал на пипочку звонка.

Не открывали ребятам долго, и Кошмарик стал откровенно досадовать на то, что пришли в неурочный час. Но неожиданно из-за двери послышался вопрос, заданный с опаской, голосом настороженным или даже подозрительным.

– Я это, Кошмарик Ленька, – был ответ, и дверь открылась мигом.

На пороге стояла женщина, которую Володя видел на берегу, только теперь в её облике не было ничего скорбного: на её худых плечах, как на вешалке, был напялен нарядный цветастый халат, а на шее, тощей, как у страуса, висели крупные бусы, едва ли не со сливу величиной. Женщина эта была не старая, но, видно, любила выпить, а потому и выглядела почти старухой с морщинистыми своими щеками, тусклыми глазами да большими мешками, висевшими под ними и придававшими лицу какой-то песий вид.

– Пусти-ка, Шура, разговор имеется, – запросто и грубовато сказал Кошмарик вместо того, чтобы распространяться о цели своего визита.

– Ну входи. А это кто с тобой? Поди такой, как ты, мазурик?

– Нет, это не мазурик. Это Вовчик из лагеря "Зеркального". Ты нам чайку поставь скорее. Разговор хороший есть.

Кошмарик, не спрашивая разрешения, прошел в комнату и Володю за собой потянул. И если дом в целом можно было за городской принять, то обстановка комнаты производила впечатление иное. Во-первых, здесь сильно пахло рыбой, висевшей на веревках, протянутых над головой так же часто, как струны у арфы. На тех же веревках болтались пучки какой-то травы, тоже издававшие запах, так что от вони, наполнявшей небольшую комнату, хотелось бежать подальше и поскорей. Вообще жилье Поганкиной напоминало внутренность избушки какой-нибудь колдуньи, так здесь было неуютно, грязно.

Когда Шура Поганкина появилась в комнате с замызганным чайником, помятым и с осыпавшейся эмалью, Кошмарик сразу же спросил:

– Рыбка-то у тебя какая, Шура! – И показал рукой на вялившихся лещей, язей, крупную плотву. – Сама, что ль, ловила или Мишка принес? В город отвезешь – хороший навар получишь!

Поганкина опешила от неожиданности, затрясла своими морщинистыми, дряблыми щечками, то ли собираясь заплакать, то ли не на шутку разгневаться.

– Малый... ты никак опупел, я вижу... – наконец сказала она как бы в замешательстве.

Володя же, видя, что Кошмарик начал грубо и неделикатно, ударил его под столом ногой, а Ленька – хоть бы хны – сидел и улыбался, пристально глядя на Поганкину.

– А что? – сказал он, будто не понимал, в чем дело. – Мишка рыбак заправский. Помню, он как-то судака на три кило при мне вытащил.

Шура все-таки почла за лучшее заплакать: вся сморщилась, как гриб сморчок, вытащила из халата засморканный платок и уткнулась в него. Поняла потом, что плакать стоя неудобно, села за стол, уперев в него острые локти и уткнув подбородок в кулаки. Сквозь слезы, на самом деле текшие из её мутных глаз, Шура говорила, тягуче и нудно:

– Вот, люди... злые... бессердечные какие. У меня – горе, сыночек единственный утоп, а эти ходят, издеваются... смеются! Не жалко им мать... старость одинокую не жаль! Изверги какие... убийцы! У-у-у! А-а-а-о-о!

Володя просто со стыда сгорал, чувствуя себя причастным к хамству Кошмарика. Он видел, что женщина искренне горевала о сыне, и ему самому так сильно захотелось плакать, так защипало в носу, а глаза сами по себе стали часто-часто моргать, что, казалось, ещё одна минута – и в комнате будут реветь уже двое. Но Кошмарик, по-прежнему смотревший на стенания Поганкиной с улыбкой, вдруг сказал довольно резко, что мигом прекратило рыдания убитой горем матери:

– Ну все, Шура, хорош! Кончай пургу нести! Что, не знаешь разве сама, что живой твой Мишка?!

Но женщину не так-то просто было утешить. Услышав новость, она снова принялась плакать, и снова в адрес ребят посыпались упреки в том, что над ней, несчастной, одинокой, обреченной на скорую смерть "в непригляде", издеваются фашисты и мучители. Но плакала она теперь недолго, скоро унялась, утерла глаза и нос и спокойно так спросила:

– А ты почем знаешь, что жив мой Мишка?

Кошмарик отвечал уверенно:

– Не знал бы точно, так не пришел бы к тебе! Видел я его сегодня на Ежовом острове!

– Живого, что ль?! – то ли обрадовалась, то ли испугалась Шура.

– Вначале думал, признаюсь честно, что утопленник передо мной. Но потом, как присмотрелся, так Мишкину рожу увидал в виде очень живом, совсем даже водой или рыбой непопорченную. Что ж я, утопленников, что ли, не видал и живого от мертвого не отличу? К тому же солнце сильно жарило, а разве утопленники в полдень пойдут гулять?

Володя внимательно следил за женщиной и все хотел увидеть на её лице хотя бы ничтожные признаки радости, но, напротив, лицо Поганкиной стало ещё угрюмей, чем раньше. А Кошмарик продолжал:

– Вот и Вовчик, мой друг, из лагеря "Зеркального", может подтвердить он тоже Мишку видел, хоть и не знал, что это Мишка. От тебя же, Шура, я одного хочу: скажи на полном серьезе, без дурочки – ничего о Мишкином плане не знала и думаешь, что потонул он? Или ты сговорилась с ним, зачем не знаю, чтобы всему поселку голову морочить? Я ведь, знаешь что, могу и в милицию обратиться, и Мишку с острова на легком милицейском катерке привезут. Он там, думаю, клады роет, которые в земле зарыты, так что милиция очень им заинтересуется как похитителем добра, принадлежащего народу.

Пока Ленька произносил свою длинную и грозную тираду, Володя смотрел на Кошмарика с уважением – ему нравился уверенный тон приятеля, хотя он уже предполагал, какой будет реакция Поганкиной на Ленькину речь. Так и случилось. Шура поднялась со стула медленно и так же медленно подняла свою костистую руку.

– А ну-ка, вон пошли, мерзавцы! – прокричала она высоким визгливым голосом, потом перегнулась через стол и обеими руками схватила Леньку за воротник рубашки. Женщиной оказалась она сильной, так как Кошмарик довольно быстро, растопырив руки, полетел в сторону двери, направленный туда толчком разъяренной Поганкиной. В дверях он кое-как выровнялся, установил равновесие тела, и сам крикнул в ответ:

– Сами вы мерзавцы! Ишь, дурачками всех сделать захотели! Дождетесь вы!

А Володя, не дожидаясь покуда и его схватят за шиворот, шмыгнул в дверь, удачно проскочив между косяком и разъяренной Шурой, оскорбленной человеческим невниманием к горю потерявшей единственного сына матери.

– Ну что, и много ты узнал? – насмешливо спросил Володя у нахохлившегося Кошмарика, шедшего рядом, засунув руки в карманы своих модных джинсов.

– А что хотел, то и узнал! – отрезал Ленька. – Не видно, что ли, какие слезы лила Поганиха? Крокодильи! Говорил же я тебе, что целое ведро слез наплачет. Ей же не жаль – крокодилиха!

– Теперь она Мишку предупредит, и тот поскорее разделается с кладом. Нет, зря ты поторопился, – вздохнул Володя. – Нужно было осторожно выведать, а не так, как трактор по гороховому полю: скажи да скажи, кто тебе рыбу носит. Дурачок ты, Ленька, ей-Богу! Дипломат из тебя не выйдет.

Кошмарик, видно, обиделся:

– Ладно, дипломат! Молчал бы лучше! Тебе бы тоже нужно было на Шуру напирать – призналась бы! А ты сидел, как воробей, в смолу попавший! Да, в общем что и говорить – нужно на остров снова ехать и поскорее ящик тот выкапывать, пока его Поганкин не достал. Ну, поедешь со мною завтра?

Володе не нужен был клад, спрятанный в обломках самолета. Вернее, он не сильно верил в то, что Кошмарик наткнулся на ящик да ещё с каким-то там добром. Но во всей этой истории с ожившим банщиком было ещё так много нерешенного, даже таинственного, что уехать из лагеря, так и не поняв тайну Ежового острова, его сильную власть, зависимость, опутавшую Володю по рукам и ногам, мальчик бы не решился. Просто никогда бы не простил себе слабость и нерешительность. Так что нужно было ехать.

– Да, я поеду, только не завтра, а послезавтра. Идет?

– А почему ж не завтра? – недовольно спросил Ленька.

– На пост меня поставили, к воротам.

– В белой рубашечке и в галстуке? – усмехнулся Кошмарик.

– Верно, – кивнул Володя, и ему отчего-то стало стыдно. Может, устыдился своей несвободы, особо ощущаемой в присутствии свободного, как озерная рыба, Кошмарика.

– Ладно, шут с тобой. Пусть послезавтра. Только не позднее – надо с Мишкой Поганкиным побыстрей закончить.

– Как это... закончить? – насторожился Володя, но Кошмарик не ответил, хлопнул Володю по плечу и побрел в сторону озера.

На следующий день Володя в белой рубашечке и с повязанным галстуком выходил после завтрака из столовой, чтобы поскорей занять пост у главных ворот лагеря, где должен был дежурить, следя за теми, кто входит и выходит. Прихватив с собой книжонку, он полагал, что дежурство пройдет не без пользы и не без интереса, поэтому взирал на свой долг с довольно легким сердцем. Собирался уж бежать к воротам, как вдруг его остановили – Шура Поганкина потянула его за руку настойчиво и сильно, не произнося ни слова, желая, видно, отвести его подальше.

– Чего, чего вам нужно? – испугался Володя, непонимающий, зачем Поганкина его остановила.

А Шура между тем смотрела прямо в глаза Володи, не моргая, а потом сказала четко и раздельно:

– О том, что видел сына моего, забудь. А не забудешь, так считай, что мать твоя сыночка своего уж не увидит. Понял?

Володя, пораженный, лепетал:

– Как... почему... какого сына?

– Помни! – сказала напоследок Шура и, погрозив своим длинным узловатым пальцем с грязным ногтем, пошла прочь. А Володя, будто оглушенный, минут пять стоял на месте, испуганный, обескураженный, притихший.

Как лунатик, еле передвигая ноги, доплелся он до своего поста, раскрыл книгу, пробовал читать, но буквы прыгали перед глазами, как кузнечики, и не желали складываться в слова. Но из всего хаоса мыслей, роем вившихся в его голове, потихоньку сложилась одна: мать и сын Поганкины, конечно, в сговоре, и дело их, похоже, важное, иначе Шура так пугать Володю бы не стала. Короче, нужно было быть поосторожней.