Текст книги "Рыцарь с железным клювом"

Автор книги: Сергей Карпущенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 30 страниц)

Мальчик, наблюдавший за всем происходившим из-за полуотворенной двери, продолжал стоять, прислонившись к стенке. Он понимал, что через минуту его ждет серьезнейший разговор, от которого, должно быть, зависит не только его судьба, судьба его семьи, но, вероятно, и судьба человека в черной маске, стоявшего у входа в гостиную. Володя услышал, что Петрусь Иваныч, не подозревая, видно, о присутствии в его квартире постороннего (о Володе хозяин, конечно, забыл), тяжело вздохнул и даже негромко промолвил: "О Господи, противно как..." А потом раздались тихие шаги, и мальчик догадался, что Белорус прошел в гостиную. Помедлив с минуту, не сумев между тем придумать, о чем он будет говорить, полагаясь на случай, на то, что слова явятся сами собой, Володя отворил дверь, тихо ступая, прошел по прихожей и потянул на себя закрытую дверь гостиной.

Он увидел Петруся Иваныча сидящим в своем шикарном низком кресле, но вид обладателя этой великолепной квартиры был совсем не геройский, даже не барский, а помятый и несчастный. Белорус, снявший маску, сидел со взлохмаченными волосами, низко согнувшись к коленям, в неловкой позе то ли пьяного, то ли согнутого радикулитом человека.

– Вы кто?! Вам что нужно?! – вскинул Петрусь Иваныч на Володю надменный, но в то же время и какой-то затравленный взгляд, когда услышал его шаги. – Почему вы остались здесь, в моей квартире?

Володя остановился, медля с ответом, и, конечно, начал очень глупо:

– Там, в соседней комнате, такие тапочки красивые стоят...

– Да что за галиматья! – возмутился Петрусь Иваныч. – Какие тапочки?

– Да такие, турецкие, вышитые шелком... – робко сказал Володя, пугаясь строгого тона Белоруса. – Вот интересно, откуда у вас эти туфли. Может, сами прибежали?

Петрусь Иваныч резко поднялся с кресла, выпрямился и снова превратился в того полного достоинства и самоуважения директора белорусского замка-музея, в мужчину, способного влюбить в себя Володину маму. Он даже не проговорил, а с презрением прошипел:

– Я тебя сейчас выброшу отсюда вон, за шкирку, и никакие Пауки тебе не помогут! Хочешь?

Но теперь эта угроза произвела на Володю совсем обратное впечатление он снова превратился в дерзкого и самоуверенного подростка.

– Ой, напугали! – со смешком сказал Володя и даже опустился в кресло, положив ногу на ногу, – понимал, что хозяином положения является здесь именно он, а не обладатель этой шикарной квартиры. Володя нарочно выдержал длинную паузу, а потом сказал притихшему Белорусу: – Живопись, вижу, любите; сами, видел, красками балуетесь... Или, может, не вы там женщину рисовали? Только плоховато получилось – Виктория Сергеевна в жизни красивее...

Володя, не отрывая глаз от лица Петруся Иваныча, замечал, как менялся розовый, здоровый цвет его лица на пепельно-бледный.

– Откуда ты... знаешь? – пробормотал Петрусь Иваныч, а Володя, видя его замешательство, нагло сказал:

– Как же мне не знать? Ведь это мать моя! Узнал!

Белорус даже подался вперед всем телом, до того его пронзило изумление:

– Твоя мать?? Значит, ты...

– Ну да! – зло сказал Володя. – Не узнали меня, что ли?

И резким движением правой руки Володя содрал со своего лица противную капроновую маску, так надоевшую ему. Петрусь Иваныч глупо заулыбался, нервно потирая лоб, и машинально сел в кресло, чуть ли не упал, словно не в силах был стоять на ногах. Володя видел, что на лице Белоруса изображалось то сильное волнение, то раздражение, то вдруг горькая улыбка начинала кривить красивые губы мужчины. Наконец он сказал довольно решительным тоном:

– Ну и чего же, дорогой Володя, ты хочешь от меня? Может, ты вместе с этой бандитской шайкой пришел, чтобы шантажировать? Ну так не удастся! Я смогу за себя постоять!

Вся эта длинная фраза прозвучала довольно фанфаронски, и Володя тут же уловил неуверенность Белоруса, а поэтому сказал ещё более зло и дерзко:

– Ну ладно, не очень-то хорохорьтесь! Это вы скорей к бандитской шайке отношение имеете, а не я! Разве не вы планировали украсть "Святого Иеронима", а для этого подыскали себе исполнителей – воров настоящих! И не стыдно, Петрусь Иваныч?! Вот интересно, моя мама знает, что вы дружите с ворами?!

Но последние слова Володи скорее насмешили, чем рассердили Петруся Иваныча.

– Дружок, а не ты ли и есть тот, кого Паук называл "агентом"? А, конечно, ты и есть! Выходит, ты, Володя, сам по ушки в этом самом выпачкан, ведь в Эрмитаже именно ты и должен был снять "Иеронима", только тебя опередили, вот ведь незадача! Какое же ты право имеешь стыдить меня? Если я просто дружу с ворами, то ты, мой милый, сам являешься вором. Интересно, твоя мама знает об этом?

В вопросе Белоруса было столько издевки, но и столько правды одновременно, что Володя страшно смутился. Да, он на самом деле не имел права упрекать этого человека за знакомство с преступниками, потому что сам был преступником! Нужно было срочно менять тактику.

– Где мама?! – уже без дерзости в голосе спросил Володя. – Какое право вы имели украсть её у нас?!

Белорус вздохнул, как видно на самом деле почувствовав себя виноватым перед Володей:

– Что делать, мальчик. Как говорил поэт, пути любви неисповедимы. Я романтик и всегда мечтал об умной, образованной жене. И твоя мама тоже полюбила меня. – И Петрусь Иваныч кокетливо добавил: – Меня трудно не полюбить...

Внезапно ярость загудела в Володином сердце набатом, потому что вспомнился отец, ставший таким несчастным из-за этого самовлюбленного человека. Нужно было скорей переходить к самой сути того, о чем хотел сказать Белорусу Володя.

– Вы, знаю, хотели приобрести "Святого Иеронима" Сандро Боттичелли? дрожащим от негодования голосом спросил Володя.

– Ну, да, хотел. А что? – шутливо сказал Белорус. – Разве богатому человеку вредно иметь красивые вещи? Я вот продал свой Плоцкий замок, вместе, впрочем, со своей бывшей женой, которую ты, смешно вспомнить, победил в том ночном бою. Теперь же я перебрался в Петербург, купил себе эту вот квартиру, – не правда ли, хороша! – ещё одну я приобрел для твоей мамы. Должна же она иметь свое гнездышко? В будущем мы хотим отправиться за границу, возможно, навсегда. В Америку не хотим, поедем куда-нибудь в Италию или в Испанию, на юг Франции, в конце концов. Нужны деньги, сам понимаешь, а "Иероним" нам поможет вести вполне независимую жизнь. Мама, конечно, постарается добиться того, чтобы ты был с нами. Я не возражаю, уже совсем по-барски закончил Петрусь Иваныч.

Признаться честно, Володя был ошеломлен такой блестящей перспективой. Он чувствовал, что этот человек говорит сейчас правду, и мальчик знал к тому же, что мама не посмеет уехать насовсем, оставив его. Но этот гадкий человек должен будет заменить ему отца! Володя снова вспомнил понурое лицо папы, осунувшееся, исстрадавшееся, и чувство упоения от сладкого заграничного житья тут же испарилось, уступив место ненависти.

– И вы думаете, что картина станет вашей? – спросил Володя.

– Конечно! – с улыбкой отвечал Петрусь Иваныч. – Во-первых, мне на самом деле удалось пустить Паука с его компанией побоку. Во-вторых, Злой... но я не хочу так называть этого человека, его имя Гриша, – пустил побоку своего напарника Кита, и скоро "Святой Иероним" будет у меня! Я один буду им распоряжаться!

И Петрусь Иваныч, видно наслаждаясь собственным хитроумием, картинно откинул назад густую прядь своих прекрасных волнистых волос. Но Володя, которого так и распирало от желания уязвить этого человека, со смешком сказал:

– А ничего-то вы не получите!

– Почему не получу? Получу, ещё как получу! – с азартом возразил Петрусь Иваныч. – Уверен, что Паук не найдет его сегодня ночью, потому что я...

– Вы потому не получите "Иеронима", – нагло перебил его Володя, – что подлинник картины на самом деле снял я, а ваши "агенты" пришли потом долго больно спали! Кит и Злой сняли не картину Боттичелли, а копию художника Браша. Берите её, если хотите! Только я думаю, что выручка от её продажи маленькая будет, но на юг Ленинградской области вы уехать сумеете какой там юг Франции!

Петрусь Иваныч попытался улыбнуться, но вместо улыбки получилась кривая гримаса. Белорус нервно провел ладонью по щеке, словно собираясь с мыслями, и сказал, как бы обращаясь к самому себе:

– Тогда почему же Паук требовал у меня картину?

– Да очень просто! – Володя ещё более дерзко, ещё повыше закинул правую ногу на колено левой. – Вы не хотели делиться с Пауком, и я тоже не хочу. Зачем делиться, если можно все забрать, так ведь? Вы ведь по таким правилам и живете! – И прибавил с ненавистью: – Вы, Пауки!

– Ну и кому же ты теперь понесешь Боттичелли? – с холодным пренебрежением спросил Петрусь Иваныч. – Кто купит у тебя украденную картину?

– У меня её купит один человек, – спокойно, размеренно сказал Володя. – Обязательно купит...

– Кто же это? – забеспокоился Белорус.

Володя пристально посмотрел в глаза Петруся Иваныча, с нетерпением ждавшего ответа, и твердо сказал:

– Вы купите.

Белорус широко заулыбался. Ему, похоже, понравились слова сына любимой женщины.

– Ну и много ли ты попросишь с меня? В принципе, я вполне готов выплатить тебе гонорар, причитающийся и Злому и Киту одновременно. Ведь они все равно, если ты не врешь, не принесут мне подлинного Боттичелли, так ведь?

– Не принесут.

– Вот и отлично! Значит, ты можешь претендовать на сорок тысяч долларов – это то, что я им обещал. Представь, это целое состояние! Впрочем, – поднял Петрусь Иваныч к потолку свои томные глаза, – тебе вряд ли понадобятся эти деньги, ведь ты уедешь с нами и будешь полностью обеспечен за границей. Представь, ты будешь обучаться в Болонском университете, самом древнем в Европе, или в Сорбонне, если пожелаешь...

– Цена моя такая, – снова перебил Петруся Иваныча Володя. – Я передаю вам картину, а вы отпускаете домой мою маму.

Белорус пожал плечами и словно в недоумении пробормотал себе под нос что-то непонятное. Володя, внимательно следивший за мужчиной, видел, как тот колеблется. Цена, предложенная мальчиком, с одной стороны, казалась ему великой, а с другой – совершенно ничтожной. Да, нужно было выбирать, и вдруг Белорус выбрал, и выбрал с удивительной легкостью:

– Хорошо, хорошо, мой дорогой Володя! Я вижу, что ты очень любишь свою маму. Я, конечно, тоже её люблю, но что такое моя любовь в сравнении с твоей? Да, я не хочу делать вашу семью несчастной, а поэтому... я отпускаю твою маму, то есть рву с ней. Ты же взамен должен будешь отдать мне картину, настоящего (Петрусь Иваныч поднял вверх свой палец) Боттичелли! Только, прошу тебя, я так боюсь подвоха, картину отдай мне вначале, а свою маму ты получишь в тот же день. Даю тебе слово, верь мне!

Володя сомневался. Этот человек, он понимал, мог обмануть его и рассчитывал на Володино простодушие, но мальчик был не так прост, как казалось любителю старинной живописи. План, хороший план за несколько минут созрел в уме Володи, и он смог так сказать Петрусю Иванычу:

– Ну что ж, поверю вам, только уж не обманите. Сами знаете, как в доме без хозяйки. А в отношении картины не сомневайтесь, я её вынес и она мне не нужна. Говорю же, что затеял все это...

– Да, да, я уже слышал, слышал! – нетерпеливо перебил его Петрусь Иваныч. – Так когда же я смогу стать обладателем шедевра Боттичелли?

Володя размышлял: "Браш сделает мне копию лишь послезавтра, значит, прикинув ещё денек, я и смогу устроить встречу..."

– Через два дня ко мне приезжайте. Раньше не могу, картина в тайнике лежит – дома, у моего приятеля.

– И твой приятель не посвящен во всю эту... историю? – строго спросил Петрусь Иваныч.

– Нет, что вы. Ему что Шишкин, что Рафаэль – без разницы.

– Понимаю! – одобряюще, с улыбкой кивнул довольный Петрусь Иваныч. Ну-ка продиктуй мне свой адрес. Впрочем, у меня записан. Ладно, в пятницу, в два часа дня тебя устроит?

– Устроит, – сказал Володя.

– Вот и прекрасно! А теперь давай-ка спать. Тебе завтра на учебу?

– Да, схожу, пожалуй, в школу, давненько не был, – отвечал Володя с широким и сладким зевком, довольно потягиваясь.

Он считал, что сделка состоялась, но выиграет в этой сделке только он один. А потом, когда Володя, раздевшись, уже лежал на мягком диване, обтянутом дорогим атласным штофом, прохладным и пахнущим, как казалось мальчику, мамиными духами, он, уже почти заснувший, почувствовал, как к нему подсел Петрусь Иваныч, ласково взъерошил волосы и тихо сказал:

– Просто поразительно, что мы встретились с тобой в одном деле. Да, судьба... Но ты, конечно, далеко пойдешь, Володя. Как бы я хотел, чтобы ты был моим сыном.

И Володя, слыша этот голос сквозь глубокую полудрему, еле двигая губами, промолвил:

– А я бы не хотел...

Сказал и полетел стремглав в бездонную пропасть сна, долгого и беспокойного.

ГЛАВА 12

В КОМНАТЕ ПЫТОК

Петрусь Иваныч разбудил Володю в семь часов утра, хмуро пригласил его на кухню, где молча напоил ароматным кофе, накормил бутербродами, а потом Володя догадался – его не задерживают.

– Значит, – сказал Петрусь Иваныч в прихожей, где Володя натягивал на плечи свою куртку, – в пятницу ты мне вручаешь "Иеронима". Свою маму ты увидишь дома уже в субботу.

Лицо Белоруса было строгим, почти что неприятным, и Володя видел, что возлюбленный его мамы недоволен им.

– Да, как договорились, – сказал Володя, а когда Петрусь Иваныч уже отворил дверь, мальчик услышал, как мужчина сказал:

– А в общем, мне очень жаль, что ты забираешь маму. Здесь, в России, ты не будешь счастлив, а мы ведь могли бы жить втроем...

Володя перебил его:

– Да, я уже слышал – за границей. Но только мне и здесь хорошо. Мне вчера один человек сказал, что такие, как я, возродят Россию. Так что будет чем заняться.

В ответ Петрусь Иваныч рассмеялся, но язвительно и зло:

– Такие, как ты, парень, не возродят, а окончательно разворуют страну. У тебя, Вовчик, не руки, а клешни краба – все заграбастают. Ты ещё покажешь, на что способен! За границей ты смог бы стать ученым, политическим деятелем, но здесь ты будешь только вором! Ну да прощай, до пятницы.

И Петрусь Иваныч, распахнув дверь, даже легонько подтолкнул Володю на выход, и через секунду дверь захлопнулась за спиной растерянного мальчика.

Володя пришел в себя быстро. Вышел и на углу дома прочел название улицы. "Вишь, куда меня занесло!" – ошеломленно подумал Володя, крайне редко бывавший на Гражданке. Нужно было срочно найти метро, чтобы побыстрее добраться до дому и успеть попасть в школу к первому уроку – он совсем не хотел привлекать к себе внимание со стороны учителей. И скоро, расспросив прохожего, он подходил уже к вестибюлю метрополитена. В вагоне, уютно устроившись в уголке, Володя не думал о том, какое будущее нарисовал ему Петрусь Иваныч, а прорабатывал план, как обманет того, кто унизил и его, и отца, и даже мать, и тем самым отомстит за поруганную честь семьи.

"Видали! – с презрением думал Володя. – Он меня вором называет, а сам-то он кто? Я пошел воровать только затем, чтобы отца спасти да и маму тоже. А он? Красивые вещи, видишь ли, хочет иметь! Нет, наколешься, не получишь ты "Иеронима"! Он мне тоже нравится!"

Размышляя о разном, думая скорее о своей удаче, чем о том, что ему грозит опасность, Володя подходил к парадной своего дома, как вдруг его окликнули по имени. Остановившись, мальчик резко повернулся, негодуя в душе на того, кто задержал его, и увидел Иринку Тролль. В скромной шубке из искусственного меха, в мальчишеской шапке, она не казалась Володе красивой, даже привлекательной, и, встречая её в последнее время, он порой даже думал с удивлением, как можно было любить такую некрасивую девочку.

– Ну, чего тебе? – грубо спросил Володя, не здороваясь.

Иринка подошла поближе, пристально вглядываясь в лицо Володи, точно привораживала, сказала:

– Почему ты не ходишь в школу?

– А тебе-то что? – ещё более грубо спросил мальчик. – Тебя что, завуч уполномочил вопросы такие задавать? Нечего мне делать в вашей школе! проговорил Володя. – Я, может быть, свое частное предприятие открыл, и на школу мне твою начхать!

Девочка все более пристально присматривалась к Володе, а потом на её глазах внезапно заблестели слезы, она замотала головой и сказала прерывающимся голосом:

– Володя, ты пропадешь, погибнешь! Я все вижу на твоем лице, оно так изменилось, будто... будто у тебя только одна кожа осталась прежней, Володиной, а все нутро кто-то забрал себе и вселил в тебя гадкое чудовище, которое ест тебя изнутри! Да, правда!

Володя испугался. Он на самом деле, посмотрев на себя сегодня утром в зеркало, что висело в квартире Белоруса, увидел, что его лицо и впрямь стало каким-то чужим, но эти изменения он тогда приписал двум бессонным ночам и нервным разборкам с бандитами. Теперь же оказывалось, что дело было не в одной лишь усталости.

– Ну чего ты брешешь! – громким шепотом сказал Володя. – Какое там чудовище? Ты не спятила случайно?

Девочка не обиделась, а только отрицательно покачала головой:

– Нет, я правду говорю, правду! Но только ты не бойся, ещё все можно исправить! Ты, когда совсем плохо станет, ко мне приходи, я тебе помогу!

Володя вдруг не на шутку разозлился.

– Она мне поможет! Чем ты мне поможешь?! – прокричал он. – Может, ты Сонечкой Мармеладовой по совместительству заделалась, а? Ну так я тебе не Раскольников и меня исповедовать не надо! Гляди, помощница выискалась! Да я скоро сам вам помогать стану, милостыню буду подавать, когда вы с голоду помирать будете! – И, резко повернувшись, Володя бросился к своей парадной.

"Помощники! Спасители юродивые! – с ненавистью думал он, пока поднимался на свой этаж. – Все вы, слабые людишки, в спасители лезете, чтобы рядом с ещё более слабыми людьми сильными себя почувствовать! А мне вы не нужны! Я сам сильный, я бандитов вокруг пальца обвел! Я все могу, и я скоро стану богатым, очень богатым!"

Раззадорив себя такими мыслями, Володя, придя домой, твердо решил в школу больше не ходить, чтобы не видеть вокруг себя заботы назойливых, непрошеных помощниц. Конечно, он не успел выспаться сегодня ночью, хоть и дрыхнул у Белоруса, не чуя задних ног, поэтому решил, что будет совсем недурно "придавить" ещё часок-другой. Весь переполненный гордостью за самого себя, то есть за свою ловкость, талант и ум, Володя, не раздеваясь, лег на кровать и тут же крепко уснул, а его лицо во сне скоро приняло прежнее, так нравившееся Иринке благородное и доброе выражение, б удто злое чудовище покинуло Володю на время, решив прогуляться. Сам же Володя остался с девочкой в прекрасном дворце, по которому они ходили, обнявшись, рассматривая картины. Мальчик все силился разыскать "Святого Иеронима", но ему это не удавалось, и было очень стыдно, так как Володя догадывался, что они не находят картину, пропавшую по его вине. Вдруг при переходе из зала в зал на него бросилось то самое чудовище, что жило когда-то в нем. Началось сражение, и скоро Володе удалось разорвать чудовищу пасть, и на самом дне желудка поверженного врага мальчик увидел "Иеронима". Картина была завернута в непромокаемый конверт, и Володя тотчас вынул её и повесил на стену, сказав Иринке: "А ты ещё не верила в мои силы..." И девочка лишь улыбнулась и коснулась своими губами Володиной щеки...

– Давай-ка, милый, поднимайся и ножками сейчас топ-топ, – говорил Дима, сидевший рядом с Володей на кровати и похлопывающий его ладонью по обеим щекам. – Спать ещё рано – дело не сделано.

Спросонья мальчик подскочил на постели, точно ему сделали "велосипед", то есть сунули между пальцев ног горящий окурок.

– А!? Кто?! Зачем?! – вскрикнул Володя, не понимая, как у него в квартире мог оказаться Дима, бросившийся со всей паучиной компанией разыскивать Злого. А ещё увидел Володя, когда его глаза раскрылись, что по комнате из угла в угол ходили какие-то люди в черных масках и заглядывали то в шкаф, то в письменный стол, то подлезали под его кровать, то рылись в секретере, вышвыривая отовсюду мешавшие осмотру вещи.

– Да это ж мы, не бойся, – успокаивал Володю Дима. – Мы, друзья твои корешки! Сейчас поищем у тебя кой-что в квартирке, а не найдем, так ты с нами на экскурсию прокатишься!

Дима, улыбавшийся все время, покуда произносил фразу, был до приторности любезен, но Володя, приподнявшись, смотрел в его глаза и видел, как прыгали в них всполохи ярости и ненависти к нему, к Володе.

– А что вы ищете? – спросил у Димы мальчик приглушенным голосом, точно не желая нарушить важность происходившего в его комнате.

– А что надо нам, то и ищем, – вторя Володе, сказал Дима. – Свое во всяком случае ищем, не твое. – И прикрикнул людям в масках: – Эй, ворочайтесь быстрее! В гальюне смотрели?

– Смотрели, – лениво откликнулась одна маска, и Володя признал в её обладателе одного из телохранителей Паука.

– А на кухне?

– Тоже все облазали, – был ответ.

Володя же не придумал ничего умней, чем спросить у Димы, по-прежнему сидевшего на его постели:

– Как же вы сюда зашли? Или я дверь забыл закрыть?

– Забыл, – отвечал Дима. – Конечно, забыл. А не забыл бы, так мы бы и так, без твоей помощи к тебе б зашли. Ты ведь меня знаешь. Впрочем, цыпленок мой, давай-ка одеваться будем. Где твои штанишки?

Минуты через три Володя уже был одет, а один из людей в маске помогал ему натягивать на плечи его замечательную куртку с огромным потайным карманом. Володя ничего не спрашивал, потому что догадывался о том, что случилось нечто очень неприятное и его увозят совсем не для того, чтобы угощать чаем с вареньем. И тут Володе стало так страшно, как не было даже тогда, когда ночью в Плоцком замке он увидел Рыцаря с железным клювом. Сейчас он понял, что затеял игру, соблюдать правила которой он не в силах просто и сил-то, оказывается, не было у него совсем, а эти люди не только обладали силой, но к тому же и совестью, не отягощенной состраданием.

Володю вывели из квартиры, посадили в автомобиль с затемненными стеклами. Там, на заднем сиденье, он пытался брыкаться, возражать, говорить, что станет жаловаться отцу, пойдет в милицию, но Дима с переднего сиденья так зыркнул на него глазами, так скривил свой рот, что Володя тут же стих, и Дима совсем напрасно проговорил:

– Пасть свою захлопни, партак5 несчастный! Намордник наденьте на него, пусть слегка остынет, пока не привезем его на место.

И тут же двое молодцов Паука, что уместились рядом с Володей по обеим сторонам от него, напялили ему на голову черный мешок из плотной ткани, и тотчас темнота сковала и сознание и волю того, кто задумал тягаться с Пауком.

Куда его везли, Володя не знал, но везли его долго, и судя по тому, что скоро проносившиеся мимо машины попадались все реже, а стоять у светофоров им совсем не приходилось, пленник догадался, что выехали за город. Даже воздух здесь был чище. Наконец остановились, описав перед этим круг.

– Ну, просим пожаловать в наш замок, – совсем миролюбиво, даже задушевно предложил Дима выйти, но тут же приказал, чтобы Володя не пробовал снимать с головы мешок. И вот мальчик, ведомый под руку одним из людей Паука, вошел в какой-то дом, где сильно пахло жареным мясом, ароматным и острым, и Володе тут же захотелось есть, потому что, кроме кофе, выпитого у Белоруса, он сегодня ещё ничего не брал в рот. Однако он догадывался, что пригласили его сюда совсем не затем, чтобы потчевать жареной олениной (что, кроме оленины, думал он, можно было готовить в загородном замке?), а, возможно, затем, чтобы расквитаться с ним.

Долго вели Володю по коридорам дома, но наконец он очутился в такой жарко натопленной комнате, что ощутил это несмотря на то, что на его лице был мешок из толстого сукна. И вот эта маска была сорвана с головы, и Володя увидел пылающий камин, а перед ним – человека, сидевшего к нему спиной, положив ноги на каминную решетку. На его плечах покоился клетчатый шотландский плед, а у ног лежал огромный пятнистый дог с открытой пастью, откуда свесился мокрый розовый язык.

Все в этой полутемной комнате на самом деле напоминало замковые залы, которые видел Володя в Плоцке, – и картины, и оленьи рога, могучие и ветвистые, и даже матово поблескивавшее на стенах старинное оружие. Но не эти трофеи привлекли внимание Володи, едва его глаза привыкли к полумраку, – в углу, справа от камина, метрах в пяти от человека, гревшего ноги, сидел в кресле другой человек, и его поза, его вид буквально заворожили мальчика, заставив его сердце биться так сильно, будто он увидел привидение.

Этот человек, сидевший в тяжелом, массивном кресле, был наполовину голым, его руки покоились на подлокотниках, но не произвольно, а по чьему-то приказу – ремни так туго перетягивали руки, что врезались глубоко в плоть человека, на груди, плечах которого виднелись кровавые рубцы, а голова, как у мертвого, свешивалась на грудь.

– Ну, здравствуй, мальчик! – не вставая, повернул к Володе голову сидевший у камина человек, и Володя тотчас узнал в говорившем Паука. – Вот видишь, как скоро довелось нам встретиться опять? Что ж, заслуживаешь того, чтобы с тобой люди пожилые, уважаемые даже, встречались часто – ты умный и очень... очень шустрый мальчик.

И тут Володя, присмотревшись к предмету, прислоненному к каминной решетке, неподалеку от ног сидевшего, узнал "Святого Иеронима"! Являлась ли эта картина подлинником, была ли она копией, а если копией, то какой по счету, Володя, конечно, знать не мог, но отчетливо понял, что окончательно засыпался.

– Почему же это я шустрый? – спросил Володя тихо, но спокойно, потому что догадывался – самообладание сейчас важнее всего, но Паук вместо ответа только негромко рассмеялся и потер шершавыми, сухими ладонями.

– Ты этого вот дядю не узнаешь? – спросил в свою очередь Паук, махнув рукой в сторону полуголого мужчины. – Да нет, откуда тебе его знать, конечно! А ведь это, мальчик, человек в своем роде очень, очень известный, прославленный даже по части краж произведений искусства преимущественно из государственных собраний. И ты знаешь, какая с этим мастером, виртуозом своего дела недавно случилась непруха? Не знаешь?

– Да откуда же мне знать? – удивленно спросил Володя, начиная соображать, кто этот полумертвый человек, сидящий в кресле.

– Так вот в чем дело, мальчик, – продолжал, улыбаясь, Паук, не вставший между тем с кресла, на котором сидел, и даже не повернувшись лицом к Володе – так и сидел вполоборота к нему. – Значит, приходит этот парень в одно культурное место, чтобы позаимствовать оттуда одну вещицу, картинку, скажем. И очень все удачно у него так получилось, только вот оказалось, что позаимствовал он в том культурном месте не совсем-таки то, что он хотел там взять. Не догадываешься, о чем речь идет?

Володя, к которому уверенность в себе приходила теперь одновременно с опасностью, грозившей ему, нагло так сказал:

– Нет, не могу взять в толк, о чем вы говорите. Понимаю только, что этот парень или пьяным был, или он по натуре пентюх и болван, раз уж то забрал, что ему негодным потом показалось.

Стоявший за Володей Дима (мальчик чувствовал его присутствие спиной) громко хмыкнул:

– Ну и жаба!

А Паук, разозлившись на невозмутимость Володи, заливаясь тихой злобой, сказал:

– Так ведь этот парень не по природе своей лохом стал, а сделали его лохом кой-какие людишки. Тут и имеющий семь пядей во лбу промахнулся бы, факт! Сам посуди, взял он картинку, какую хотел, а оказалось, что копию взял, потому что кто-то уж успел пошуровать – изловчился!

– Ну а я-то тут при чем? – пожал плечами Володя. – Догадываюсь о том, что поймали вы Злого, того самого, кто ночью снял "Иеронима". Только зачем вы намекаете здесь на меня? Мало ли что снял ваш Злой в "культурном месте". Я ведь в том месте лично ничего не вешал, а если снял он копию, значит, она там так и висела на гвоздике. Бывает и такое, я слышал, что музеи вместо подлинников подмену выставляют, а настоящую картину в то время реставрируют.

Дима за спиной Володи снова громко хмыкнул, сказав: "Ну и нашел же я негодяя!", и Володя больше не мог терпеть, потому что нервы его, натянутые так туго, точно струны в рояле, начинали рокотать, едва к ним прикасалось любое слово.

– Да не негодяй я, не негодяй! Чего ты обзываешься?! Говорите прямо, чего плохого я вам сделал, а потом и обзывайтесь! – прокричал мальчик, криком маскируя подступавшие слезы.

Паук заговорил добрее, мягче:

– Мальчик, эта вот картина – возьми её в руки, возьми – взята нами у Злого, которого ты ловко признал в том человечке. Рассмотрели мы её внимательно, малыш, – глазки-то у нас есть, есть! – рассмотрели и получилось так, будто Злой снял ту самую картину, что повесил ты. Или, думаешь, мы не признаем работу Браша?

Да, Володя понимал, что его приперли к стенке, но сдаваться он не хотел:

– А почем вы знаете, что Злой снял в Эрмитаже именно это полотно, а не настоящее? Может, он вам нарочно копию подсунул, чтобы настоящую картинку к рукам прибрать. Ведь он и Белоруса обманул, и напарника своего, Кита! Так разве такой "мастер" станет вам отдавать то, ради чего трудился, в милиционеры поступал! Нет, не станет!

Да, Пауку поистине нравилось упорство Володи, и он удовлетворенно рассмеялся, весело потерев ладонью о ладонь, причем раздался такой звук, будто наждачной бумагой драили кирпич.

– Ей-Богу, ты говоришь разумно, воробей! Но ведь и мы не лохи безмозглые, чтобы верить любому слову Злого. И мы вначале предположили, что он нас динамит и вместо подлинника подсовывает копию. И вот привезли мы Злого на эту дачку и начали, как говорили двести лет назад, допрос с пристрастием – кто же может не любить тела своего? Железом раскаленным его чуть-чуть погрели, но ничего новенького Злой нам не сказал. Только и твердил, что снял вот эту вот картину, потому как от подлинника она ничем не отличалась. Да и как он мог помыслить, что кто-то до него тут пошурует? Начали мы потом считать-высчитывать, и оказалось, что подлинную картинку ты, голубчик, снял, а больше некому. Это, конечно, очень хорошо, что не черту Злому она досталась, не Белорусу, нас хотевшему крутнуть, а тебе, Володя. И теперь мы очень просим твою юную милость рассказать нам, зачем тебе понадобилось нас динамить и наговаривать на Злого? Разве тебе обещанного гонорара мало показалось?

Володя слушал Паука, и его обоняние все больше и больше наполнялось запахом жареного мяса, но теперь этот запах не ласкал его, а просто мучил казалось, что пахнет не олениной или лосятиной, а поджаренным телом Злого. Мог ли Володя по-прежнему юлить да отпираться, когда видел к тому же две большие кочерги, уже нагретые в камине докрасна? Приходилось признаваться, но сделать это было нужно как можно правдоподобней, но так, чтобы и сохранить свой интерес.