Текст книги "Рыцарь с железным клювом"

Автор книги: Сергей Карпущенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 30 страниц)

– Лопату и веревку не забудешь? – по-деловому коротко спросил Володя, пока Кошмарик выносил из сарая эллинга весла.

– Принесу сейчас, – отвечал Ленька, – отмыкай покамест цепь и весла в уключины ставь.

Цепь в течение минуты была снята с кольца причала, и Володя скоро уже гремел уключинами. Ленька с лопатой и мотком веревки приближался по мосткам к лодке, не замечая, что лодка тихо отплывает от причала. Остановился, раздраженно крикнул:

– Ну, хорош шалить! Назад плыви!

Но лодка почему-то к причалу не пошла, а все дальше и дальше удалялась от берега. Володя, резко отбрасывая вперед, к носу, свои плечи, налегал на весла, несшие к Ежовому острову легкую лодку, а её владелец вопил на причале:

– Ну, питерский гад! И тут меня прокатил, зараза! Да чтоб тебе Поганка башку там оторвал!

Кошмарик был уверен в том, что Володя едет к острову, чтобы завладеть сокровищем, лежащим в обломках самолета.

Но у Володи имелись намерения другие. Нужно было задержать преступников, и план его, простой, как дважды два – четыре, как конфетный фантик, заключался в следующем: он подплывает к острову, едет вдоль берега, отыскивает лодку зэков и увозит её с собой. Потом, конечно, он опять будет звонить в Ленинград, но зато в уверенности, что преступники никуда не денутся. План этот, Володя понимал, очень походил на тот, при помощи которого был задержан Дима-Олег, а значит, казался вполне надежным, верным. Продумал его Володя ночью, когда шумел дождь и выл ветер, и под аккомпанемент этих инструментов голова работала легко и даже весело.

Теперь же над гладью озера блистало солнце, украсившее воду тысячами ярких зеркалец, слепивших глаза, но Володя почти не смотрел на воду, зная, что все равно подплывет к Ежовому острову, а в каком месте это произойдет, для него было безразлично – лодка могла быть спрятана везде.

Через полчаса работы веслами он повернулся, чтобы увидеть, где находится, и поразился тому, как скоро он подплыл к острову. Его берег, поросший густым сосняком и ельником, чернел всего в ста метрах от лодки, и Володино сердце, такое спокойное прежде, бешено заколотилось.

"Да чего волноваться? Чего волноваться? – уговаривал он сам себя. Все элементарно просто и безопасно. Поплыву вдоль берега, увижу лодку, привяжу к корме – и чао! Час плыву, пять минут работаю. Ну, ну, вперед! Никто тебя не заподозрит!" И Володя ударил веслами по воде, намереваясь подплыть к самой кромке берега, – искать лодку следовало скорей не на воде, а на земле, да еще, должно быть, укрытой от посторонних глаз.

Он тихо пошел вдоль берега, осматривая буквально каждый метр его. Иногда поиску мешали густые кусты, росшие у самой воды, а поэтому приходилось подплывать ещё ближе, чтобы осмотреть пространство, прятавшееся за кустами. Володя не знал размеров острова, не представлял пути, по которому предстояло пройти, но он плыл и плыл вперед, с каждой минутой все сильнее убеждаясь в безусловной необходимости того, что он делал, необходимости для людей и для него самого.

Он плыл вдоль острова уже примерно час и вдруг остановился – потерял из виду тот берег, откуда подъехал к острову. Пришлось поломать голову, чтобы сориентироваться: да, если плыть назад, то нужно держать круто влево, тогда появится белое здание пансионата, а это уже совсем рядом от лагеря. И он снова принялся обследовать берег, метр за метром щупая его взглядом.

Минут через двадцать в густых кустах можжевельника мелькнул синий корпус лодки, вытащенной на берег, но лежащей всего в метре от воды. Этот грязно-синий цвет полыхнул, однако, в сознании Володи ярким костром, нервы напряглись так, что, казалось, зашурши рядом ветка, раздайся слово, треск сучка, и Володя бросил бы все и удрал подальше от этого страшного острова. Но все было тихо, и мальчик повел свою лодку к низкой кромке берега.

Лодка ткнулась в него носом, Володя осторожно вступил на берег и немного подтянул свое суденышко. Подошел к кустам и раздвинул ветки. Да, на самом деле – на берегу, укрытая кустами, чтобы быть невидимой со стороны воды, лежала лодка, и Володя, словно завороженный её видом, стоял и смотрел на нее. Что нужно было делать дальше, он не знал, вернее, будто позабыл. Он не был уверен в том, что именно эта лодка будет служить транспортом для переправки преступников на берег. Разве мог он взять и увезти отсюда эту лодку? А вдруг она принадлежит тому, кто попросту решил прогуляться по острову? Сомнение в одно мгновение сломало прежнюю уверенность Володи, и он, растерянный и смущенный, все стоял и смотрел на синюю лодку.

"Но где же здесь весла? – включилось вдруг в работу его сознание. – И ведь если кто-нибудь приехал на остров не надолго, а просто погулять и порыбачить, не стал бы он прятать лодку в кусты, выволакивать её на берег и уносить с собою весла! Конечно, это Мишкина лодка! Зэки скоро на ней поплывут! Быстрее, быстрее надо! Поздно будет!"

Володя схватился обеими руками за борт лодки и попытался тащить её к воде, но лодка казалась маленькой и легкой только с виду, а на самом деле точно прилипла к песку. Начиная волноваться, Володя стал раскачивать её, стараясь одновременно двигать лодку к воде. Теперь лодка подчинялась его усилиям, но очень неохотно, к тому же очень мешали кусты. Володя, трепещущий от страха и напряжения, все тащил и тащил к воде лодку. В этой синей лодке, он знал, заключались теперь и его будущее мнение о самом себе, и его здоровье, может быть, жизнь, а также здоровье и жизнь очень многих людей, которых он не знал. Лодка, наверное, и была так тяжела, потому что несла на себе такой большой груз.

Но вот вода была уже в полуметре от носа лодки, а Володя все раскачивал лодку и тащил, раскачивал и тащил. Не замечая холода, он вошел в воду вначале по щиколотки, потом по колено. Вот и лодка омочила свой синий нос в озерной воде – пошло легче, и скоро лодка уже покачивалась на волне, разбуженной резкими движениями Володи.

В синей лодке нашлась и веревка для швартовки, и Володя, дрожа от нетерпения, страха и холода, осознанного наконец его телом, привязал конец веревки к кольцу на корме своей лодки. Оставалась самая малость – немного оттолкнуть от берега лодку, на которой Володя приплыл, и взяться за весла.

Он вышел из воды на берег, взялся за нос своей лодки, собираясь оттолкнуться и сразу вскочить на нее, как вдруг где-то неподалеку раздался треск сучьев, чьи-то негромкие голоса. И тут Володя не только сердцем или разумом, но каждой порой своего тела ощутил такой леденящий страх, почти ужас, что руки его безвольно опустились, глаза округлились и раскрылся рот.

Но безволие лишило Володю силы лишь на несколько секунд – нужно было попросту спасаться, а чтобы спастись, нужно было действовать. Посильней оттолкнувшись, он в мгновение ока взобрался на лодку, кинулся к веслам, схватился за них, но тут громкий насмешливый голос остановил Володю:

– Малыш, но ведь это наша лодка! Зачем ты взял ее?

Лодка Володи покачивалась на воде всего метрах в трех от берега, на котором стояли трое: высокий мужчина в длинном сером, каком-то старомодном плаще и немного позади него ещё один незнакомец, низенький и плотный, как мясник, одетый в желтую куртку с синими полосками на рукавах, и Мишка Поганкин, скрюченный, как ржавый гвоздь, опешивший при виде Володи, точно его огрели мешком из-за угла. Володя, положив руки на весла и не двигаясь, смотрел на них, а те смотрели на него.

– Ай-ай, нехорошо как! – покачал головой человек в плаще. – А ещё пионер, наверно! Зачем же ты нашу лодку к своей привязал? Увезти её хочешь, чтобы продать? Грошей мало? Ну хочешь, я тебе подкину бабок, а лодку ты верни, верни – нехорошо чужое красть!

Мужчина в плаще, обыкновенный с виду, с приятным даже лицом, говорил теплым бархатистым голосом, спокойно и ласково. Володя смотрел на него и не мог пошевелиться: разве мог быть этот приятный мужчина убийцей?

Но вдруг из-за спины коренастого вышел вперед Поганкин и что-то стал шептать на ухо высокому в плаще. И Володя видел, как загуляли желваки на отлично выбритом лице высокого. Теперь он смотрел на Володю, по-волчьи сузив глаза и перекосив рот в злой ухмылке.

– А вот ты какой... – тихо сказал мужчина, после того, как Поганкин кончил шептать. – Стукачок, выходит? – И вдруг рявкнул так грозно, так страшно оскалил свои мелкие зубы, что Володя вздрогнул: – А ну к берегу греби, сучонок! Разбираться будем! До трех считаю – раз...

Тут ещё крикнул другой, коренастый, вторя своему товарищу:

– Давай, давай, а то я клеши свои не пожалею, в воду зайду, да там тебя и умокну, как котенка!

Высокий, державший руки в карманах плаща, ледяным голосом выдавил из сомкнутого рта:

– Два!

И откуда только берутся у человека силы в последний момент, когда уже думаешь, что все пропало, и хочется, опустив руки, покориться случаю, судьбе? Так и Володя... Пистолет, вытащенный из-за пояса ещё тогда, когда он ехал к острову, мешавший ему грести, лежал на дне лодки, под ногами, и поднять его, последнюю надежду на спасение, ничего не стоило – нужно было лишь решиться. И Володя решился...

Ствол, направленный прямо в грудь человека в плаще, стоящего всего в пяти метрах от Володи, но отделенного от него водой, заставил мужчину вздрогнуть и нахмуриться. Володя держал пистолет обеими руками не потому, что узнал об этом способе стрельбы из фильма, – просто таким манером целиться было на самом деле удобней, особенно на зыбучей воде, державшей его лодку. Срывающимся голосом Володя сказал:

– Отойти на двадцать метров от берега! Буду стрелять! Считаю до трех! Раз...

И тут мужчина в плаще перестал хмуриться и расхохотался:

– Ну, стреляй, стреляй, если охота! Чем у тебя там пугачок заряжен пистончиком или горохом?! А у меня получше штучка есть... – И на последнем слове человек в плаще вдруг выкинул из-под полы ствол автомата, висевшего у него на ремне и неприметного раньше. И вот уже плащ не мешал Володе видеть полностью грозное оружие противника. Мужчина с озверелым лицом дернул на себя затвор автомата, стараясь направить его ствол в сторону Володи, но грянул выстрел, оглушительный, нежданный, и человек в плаще, дернувшись всем телом, словно его укусила пчела, отпрыгнул в сторону. Он глядел то на Володю, все ещё направлявшего на него пистолет, то на автомат, словно не понимая, что случилось и кто стрелял. Но потом автомат полностью сосредоточил его внимание, и незнакомец, ругаясь скверными словами, зачем-то стал трясти свое оружие, снова дергал рычаг затвора, не желавшего почему-то двигаться. И Володя, оглушенный, сильно обескураженный своим нечаянным выстрелом, понял, что пуля угодила в автомат...

– Отойди на двадцать метров! – снова закричал он, ощущая выгодность своего положения и ценность момента. – Снова буду стрелять! – И перевел ствол пистолета на коренастого приятеля человека в плаще.

До этого противника, как видно, скорей дошло, что Володя не собирается шутить, и он сказал, успокаивая мальчика движением поднятой руки и пятясь к соснам:

– Все, уходим, малый, уходим! Только пушку убери, а то стрельнешь ненароком...

Что до Поганкина, то долговязый пособник беглых зэков уже давно ретировался к соснам и даже встал за ствол дерева. Оставалось спровадить ещё и человека в плаще, негодующего по поводу испорченного автомата.

– Ну а ты не слышал, что ли?! – теперь уже совсем грозно, увидев, что его боятся, прокричал Володя и прицелился прямо в голову владельца серого плаща. И этого было достаточно. Мужчина снова грязно заругался и медленно пошел к своим товарищам, не забыв напоследок сказать:

– Ладно, твоя взяла, сосунок! Но постой, доберусь я до тебя, милок! Увидишь, как пишет мое перышко!

– Не увижу! – с презрительной улыбкой сказал Володя. – Теперь хана вам пришла, мужики! Не уйдете вы с острова!

Опустился на скамью лодки, взялся за отполированные временем ручки весел и, с силой погружая их в тихую воду, повел обе лодки по направлению к берегу.

Он греб, как заведенный, не чувствуя устали, ломоты в плечах и локтях, не замечая огромных мозолей, пока не понял, что проплыл примерно полпути. Остров уже был вдалеке, и странно, он не казался теперь Володе ужасным зверем, готовым встать из воды, чтобы подмять под собой все окрест. Остров и теперь был похож на динозавра, но уже какого-то мирного, прирученного и послушного. И покорителем этого свирепого прежде мастодонта Володя считал самого себя.

Там, на середине пути, посреди большой озерной воды, пустынной и тихой, Володя вдруг бросил весла и, не боясь, что его увидят, навзрыд заплакал, освобождая свое сердце от страшной усталости и напряжения. Точно так плакал он в квартире Ивана Петровича, когда сидел, прислонясь к стене рядом с разбитым цветочным горшком. Да, он победил и сейчас, но эта победа далась нелегко. Он испугался себя, способного выстрелить в человека, хотя человеком этим был жестокий убийца, да к тому же Володя до сих пор не мог понять, как выстрелил его пистолет, ведь он даже не взводил затвор...

Володя взял в руки пистолет, лежавший на дне лодки у самых ног. Внимательно осмотрел его, зачем-то вытащил обойму и пересчитал патроны. Снова вложив обойму в рукоять, он ещё немного посмотрел на грозное оружие. Потом отвел руку за борт лодки и разжал пальцы. Раздался булькающий звук, красивый, сочный. Руку обдали холодные брызги. Володя взялся за весла и тихонько погреб.

Еще издалека увидел Володя, что на берегу, обычно тихом и безлюдном, ходят какие-то люди и будто поджидают именно его. "Ну вот, хватились, безразлично подумал Володя. – Теперь уж меня обязательно выпрут из лагеря. А и пускай. Свое дело я тут сделал!"

Причалил, и первый, кто подбежал к нему (если бегом можно назвать тяжелую трусцу толстого человека), был следователь Григорий Семеныч, спросивший тут же:

– Это ты звонил?

– Я звонил, – кивнул Володя. – Поезжайте на остров, они там... Автомат у них... сломался, а лодку я привез. Так что никуда не денутся.

– А кто стрелял на острове? – спросил толстяк, но Володя удивленно пожал плечами:

– Стреляли? Нет, ничего не слышал.

Володя вышел на берег, покачиваясь, метров десять прошел. На берегу ходили, сидели, покуривали какие-то люди в касках и бронежилетах с короткоствольными автоматами в руках. Был здесь почему-то и Кошмарик, который подошел к Володе и глупо так спросил:

– Ну что, приехал?

– Да, приехал, – отвечал Володя. – Ты за лодку меня прости...

– Ничего, – тихо отвечал Ленька. – На такое дело... Мне она, правда, тоже понадобится завтра. На остров поеду, самолет копать.

– Надеешься, значит?

– А как же! – И прибавил: – Деньги позарез нужны – "Волгу" подержанную предложили.

– Ну-ну, – понимающе кивнул Володя, – поезжай, завтра уже можно будет на остров ехать, – и пошел к лагерю, потому что чувствовал смертельную усталость. А ещё хотелось спать...

Не могли, конечно, обойтись без того, чтобы не поздравить Володю на линейке. Из города снова приехал Григорий Семенович, а с ним ещё какой-то толстяк, тоже из управления, из самых главных. "Да что у них там все такие толстые?" – думал Володя, пока они говорили перед всем лагерем о Володином мужестве и многое другое в таком же духе. Потом велели Володе подойти к ним и торжественно вручили ему какой-то конвертик, а потом сказали, что подарок Володя купит себе сам. И главный толстяк крепко ударил его по плечу и по-пиратски подмигнул, на что Володя машинально ответил ему тем же.

После линейки к Володе подошел Петр Ильич, долго жал руку мальчика, смотрел прямо в глаза, очень пристально и немного виновато, и говорил:

– Ну, Климов, не я ли первый заметил в тебе качества особенные? Я, конечно, я! Ведь я и маме, и папе твоим тебя хвалил – ты же слышал?

– Да, слышал, – согласился Володя и хотел было сказать Чайковскому, что знает, как хвалил воспитатель его и начальнице лагеря, но передумал и промолчал.

В конверте нашел Володя сто рублей, долго мечтал, прикидывал, что купить на эти деньги. А через несколько дней он встретил Кошмарика и, спросив о том, чем закончилась его поездка на остров, услышал: "Ничем. Прав был Поганкин. Один хлам ржавый там зарыт". Тогда Володя полез в карман брюк и достал оттуда конверт, передал его Леньке и сказал:

– Это тебе за прокат лодки. Бери, на удочки. Сто рублей – не деньги. Я здесь, в лагере, богатым стал...

Ленька, недоверчиво глядя на Володю, деньги принял и сказал свое заветное: "Ну, кошмарики!" – хотя совсем не понял, почему питерский "лагерник" отдал ему деньги и каким образом сумел разбогатеть.

ЧАСТЬ III

РЫЦАРЬ С ЖЕЛЕЗНЫМ КЛЮВОМ

ГЛАВА 1

ПРИКЛЮЧЕНИЙ НЕ БУДЕТ!

– И куды ты их везешь? – в какой уж раз спрашивала маму соседка по купе, деревенская с виду бабка. – Ишь придумала, в Белоруссию детей тащить, в которой потравили все, где дети "помирают тыщами" и трава уж расти перестала! Другие уезжают, а она едет в пекло самое! Чудо!

– Ну, вы несколько преувеличиваете, – снисходительно отвечала мама, но Володя видел, что она на самом деле выглядит озабоченной и, наверное, сама уже сомневается в том, что её идея взять с собою сына да ещё и "чужую" девочку, за которую она несла ответственность, была опрометчивой. И Володе очень хотелось утешить маму, сказать ей, что эта бабка врет, что она просто дура и трава в Белоруссии растет, но он молчал, зная, что никакие аргументы не смогут теперь остановить этот поезд и вернуть его и Иринку назад. Ведь они ехали в настоящий средневековый замок!

О, этот замок снился Володе даже прежде того, как мама сообщила о намеченной поездке в Плоцк на целый месяц. Мощные замковые стены, высокие башни, подъемные мосты и рвы являлись ему во сне гораздо раньше, когда он стал увлекаться рыцарской литературой. Володя не просто любил, а даже обожал замки за связанную с ними тайну, – это непременно! – за воображаемую способность быть надежным укрытием, защитой. Представляя старинный замок, Володя всегда населял его собой, становился его хозяином, и замок, оберегавший его от мира, гарантировал мальчику безопасность, независимость, свободу. В своем воображаемом замке Володе было попросту очень покойно и уютно.

– А чавой-то не больно похожи-то дети твои, – донимала маму старушка, сняв платок и заплетая в тонкую косичку свои жидкие волосенки. – Видать, не брат и сестра.

– Да, вы угадали, – вздохнула мама и покраснела.

– Сведенные, что ли?

– Нет, с Ирочкой мой сын просто дружит, – ответила мама, краснея ещё сильнее.

Старушка неодобрительно покачала головой:

– Дружат! Больно рано чтой-то нынче дружить стали. Смотрела бы мать...

– Не беспокойтесь, я смотрю, – очень сухо сказала мама и принялась смотреть в окно.

А Володя уже ненавидел противную прилипчивую старуху. Да что ей за дело? Знала бы эта старая калоша, какого труда стоило устроить так, чтобы Иринка поехала в Белоруссию? Знала бы она, что испытывал он, сидя рядом с этой тоненькой девочкой с большими очками на крошечном носике. И ведь именно эта девочка, видевшая его слезы, должна была стать той, кому он расскажет обо всем, что случилось с ним в лагере.

Да, он понимал, что и там, на Ежовом острове, страх подчас полностью хозяйничал в его душе, но все же победителем в схватке с бандитами стал он, Володя. Вот и следовало рассказать Иринке только то, что происходило, а не то, что он чувствовал и переживал. Зачем это раскрывать?

Однако Володя, предвкушая впечатление от своего рассказа, каким-то уголком, самым краешком сознания чувствовал, что правдивым такой рассказ нельзя будет назвать. Да, он мог скрыть от Иринки страх, испытанный на острове, мог показаться в её глазах героем, но обмануть самого себя ему было трудно. И все-таки Володя отчего-то больше не хотел проверять себя на смелость. "Все, – говорил он себе, – с приключениями покончено. В замке я буду заниматься раскопками, читать, играть с Троллем в бадминтон и не стану совать нос в чужие дела. Хватит с меня". И он твердо решил сделать Иринку тем человеком, кто оценит его подвиг, сделает его героем. Володе так хотелось наконец утвердиться в мысли, что он – смелый человек.

– А продукты-то свои везешь? – не унималась бабка. – Там-то ничего не смей на рынке покупать – все ж отравлено, все! И воду кипятить не забывай, а то подцепите лихоманку какую, во век не отвяжется!

И мама уже не отвечала старухе и только улыбалась. А вскоре бабка, нагруженная тюками, вышла на небольшом полустанке, не забыв напоследок сказать: "Ну, держись, мать. Не настрадались бы от холеры какой!" Ушла – и сразу в купе словно стало просторней и чище.

На станцию под названием "Плоцк" они прибыли вечером, и из поезда, кроме мамы, Володи и Иринки, не вышел ни один человек. И это неприятно удивило мальчика: "Неужели никому не интересен средневековый замок?" Да и станция эта была невидная, с замызганным перроном и маленьким обшарпанным зданием вокзальчика. Двое пьяных, раскачиваясь, как тонкие березки на ветру, брели по платформе, нелепо одетая девица, бессмысленно глядя на приехавших, с равнодушным видом быстро-быстро лузгала семечки.

Вот поезд ушел, и они остались на перроне, не зная, что делать дальше. Вдруг в конце платформы появилась стройная фигура высокого мужчины, стремительной походкой направившегося в их сторону. Мама, прищурившись (скрывала близорукость), вглядывалась в мужчину, и вот он подошел, раскланялся, даже поцеловал у мамы руку, заговорил:

– Виктория Сергеевна, безумно счастливы видеть вас на нашей земле! Телеграмму вашу ещё три дня назад получили! Ждали! Готовились! Вы нам так нужны, да и не в этом только дело...

И мужчина ещё много говорил такой же галантной чепухи, как давно уже знал Володя, всегда сопровождаются встречи малознакомых людей. Потом, отдав должное даме, мужчина, назвавшийся Петрусем Иванычем, обратился к Володе и Иринке:

– Рад приветствовать и вас, молодые люди. Ты, я знаю, Володя, а вы...

– Ирина, – протянула Тролль этому галантному мужчине свою ладошку, а мама почему-то решила пояснить:

– Ирочка – близкий друг нашей семьи. Тоже захотела у вас поработать. Найдется для неё работа на раскопе?

Петрусь Иваныч закивал с готовностью:

– У нас хватит работы не только для этих двух энтузиастов, но и для целого легиона желающих помочь возрождению нашего прошлого. Впрочем, зачем я говорю "энтузиастов"? У нас за труд деньги платят. В нынешние времена особенно за спасибо никто работать не станет. Я – директор будущего заповедника, музея то есть, у меня есть денежные средства, и я вправе назначить любые ставки своим работникам. Спасибо, Виктория Сергеевна, за то, что привезли с собой две пары молодых и сильных рук!

Трое приехавших, буквально открыв рот, слушали директора будущего музея-заповедника, а поговорить он, видно, был и мастер и любитель. Речь его, плавная и в то же время уверенная, по-мужски твердая, необыкновенный выговор некоторых звуков, чудная интонация заставляли внимательно следить за каждым словом Петруся Иваныча.

Он, кстати сказать, был ещё и замечательно хорош собой. Высокий, стройный, даже гибкий, с длинными вьющимися волосами и с аккуратной очень черной бородкой, весь какой-то по-джентльменски элегантный, Петрусь Иваныч мог назваться настоящим красавцем, и не только Виктория Сергеевна, но даже Иринка и Володя слушали его буквально с наслаждением.

– Ну да что же я заставляю почтенных питерцев стоять? – встрепенулся Петрусь Иваныч, словно осознав свою вину. – Впереди, в замке, у нас ещё будет немало времени для взаимно приятных бесед. А теперь прошу, прошу!

Но этот джентльмен, этот по-дворянски воспитанный человек не только просил – нет, он ещё подхватил оба довольно тяжелых чемодана "питерцев" и быстро, будто не ощущая ноши, потащил их в конец платформы, так что приехавшие едва поспевали за ним.

На маленькой привокзальной площади Петрусь Иваныч подошел к белоснежной, отлично вымытой "Волге", вскинул крышку багажника и осторожно, точно в них везли хрусталь, уложил туда чемоданы.

– Прошу вас, – распахнул он обе дверцы салона и не удержался, пококетничал: – Если на следующий год приедете, то на "Мерседесе" повезу, мне обещали.

И мама, радостная, счастливая и даже, заметил Володя, необыкновенно величавая, ответила так:

– Ну что ж, приедем.

Все четверо забрались в машину, и Петрусь Иваныч, плавно, без рывков, но в то же время быстро повел "Волгу", которая скоро миновала крошечный городок или большой поселок Плоцк и выехала на загородное шоссе, проложенное посреди огромного поля. И уж здесь-то директор показал, на что способен мотор его "Волги". Свежий ветерок влетал в приоткрытое окно машины, и Володе было так приятно на сердце, так покойно, как никогда прежде. Ему нравился Петрусь Иваныч, нравилось то, что он нравится и маме и Иринке (он все видел!), и его собственное будущее воплотилось сейчас в этого красивого и сильного мужчину, директора, а значит, почти хозяина замка, прекрасно ведущего отличную машину.

– Ох, как я вас ждал, как я вас ждал, Виктория Сергеевна! – говорил Петрусь Иваныч. – Вы нам нужны, как воздух, как хлеб, в конце концов. Через полгода мы уже хотим открыть музей, а экспонаты по одному из разделов так и не отобраны.

– Да что же, специалистов у вас в Белоруссии нет?

– Есть, есть специалисты, но вас мне рекомендовал сам академик Васин как отличного знатока материальной культуры западных славян. Вещей у нас собралось море, океан, но ведь я хочу сделать изысканную, изящную даже и научно правильно составленную экспозицию. Ведь плоцкий замок уникален, сюда со всего света туристы ездить будут. Откроем гостиницу, мотель, а там, глядишь, и валюта потечет: и замку, и республике одна выгода. Так что поспособствуйте, отблагодарим!

– Это я вас благодарить хочу, – отвечала польщенная мама. – Давно на Плоцкий замок посмотреть хотела.

Но директор решительно запротестовал:

– Вот еще, благодарности! Да вы меня облагодетельствовали просто!

А Володя горел от нетерпения увидеть Плоцкую твердыню. Он даже позабыл об Иринке, которая тоже выглядела счастливой, хотя в дороге поминутно смущалась, стесняясь почему-то Виктории Сергеевны. Мальчик, прильнув к окну, все пытался увидеть где-нибудь на холме зубчатые стены и башни цитадели феодалов, но не видел ничего, кроме ровного желтого поля.

Но вот машина резко свернула вправо, где на перекрестке двух дорог висел указатель с надписью "Плоцкий замок", и понеслась в сторону леса. Заасфальтированная дорога буквально вонзилась в стоящий стеной лес, который скоро поредел и уже скорее напоминал парк, но все-таки густой и тенистый, сумрачный и даже таинственный.

Но вот кончился и парк, и вдруг совсем неожиданно для Володи впереди словно выросли из-под земли две огромные башни, соединенные зубчатой стеной. То, что увидел мальчик, даже превосходило его ожидания – так поразил его вид этих грозных башен, часто снившихся ему! Эти башни (за которыми виднелись ещё две) были похожи на рыцарей-великанов, стоявших в дозоре на большой лесной поляне. Замок был так огромен, что, казалось, навалился на людей, находившихся рядом с ним, всей своей тяжестью, давил их своей мощью, и пока Володя испытывал нечто похожее на трепет, подобный тому, что ощущает дикарь перед величием своего идола-бога.

К тому же попасть во двор замка, по-видимому, было невозможно – ни проезда, ни ворот, да ещё дорога обрывалась у самого рва, прорытого под стеной. Петрусь же Иваныч, замечая, какое впечатление произвел на "питерцев" его замок, три раза нажал на клаксон. Вдруг раздался сильный скрип и скрежет, словно заработала адская, сделанная из металла машина, огромная и давно не смазывавшаяся. И от кирпичной стены, напротив которой стоял автомобиль, стала отделяться широкая платформа. Она, тяжелая и толстая, сделанная, видно, из бревен, окованных железом, опускалась медленно, как бы сопротивляясь чьей-то воле. Из круглых отверстий в стене звено за звеном, подобно удаву, выползали толстенные цепи, прикрепленные к платформе массивными кольцами. Платформа, казалось, сейчас обрушится на машину, стоявшую на самом краю рва, и всем стало страшно. Но Володя вдруг догадался и даже прокричал от радости:

– Да это же подъемный мост! Здорово как!

И по мере того, как мост опускался на ров, было видно, что в полукруглой темной арке, закрытой им раньше, поднимались вверх острые копья решетки, исчезавшие где-то в толще стены. Наконец мост полностью лег, а решетка поднялась, и Петрусь Иваныч, чрезвычайно довольный произведенным на "питерцев" эффектом, нажал на газ.

Они въехали на вымощенный булыжником замковый дворик, и машина остановилась у самого входа в дом старинной архитектуры с высокой черепичной крышей, к которому с одной стороны прилепилось строение с островерхим шпилем. И директор сказал:

– Ну вот мы и у княжеского дворца. Вы на внутреннем дворе Плоцкого замка. Добро пожаловать, как говорят!

ГЛАВА 2

ЗАМОК И ЕГО ОБИТАТЕЛИ

Когда Виктория Сергеевна, Володя и Иринка покинули салон директорского автомобиля, ступив на булыжник двора, стены и башни замка уже кутались в сумерки. Володю отчего-то поразило то, что во дворе не было ни единой души, – казалось, их привезли в необжитое, оставленное всеми место, вдалеке от людей, от привычной жизни. Несмотря на то что Петрусь Иваныч без умолку любезничал с мамой, Володе становилось как-то жутковато. Если бы не "Волга" директора, не их костюмы, ничего не говорило бы Володе о том, что он живет в конце двадцатого века. Вот, ещё мгновение – и из дворца вдруг выйдут рыцари и дамы, оруженосцы, слуги, шуты и карлики. На стенах появится замковая стража в панцирях и шлемах, с алебардами, мечами. И все эти люди, говоря на незнакомом языке, станут смеяться над приехавшими, дразнить их, удивляться их нарядам. Потом, возможно, стража по приказу феодала схватит их и бросит в подземелье, к крысам, а на рассвете их повесят где-нибудь на стене в назидание другим незваным пришельцам.

Все это, покуда Петрусь Иваныч вытаскивал багаж, промелькнуло в уме Володи, он спросил у Тролля:

– Слушай, а тебе не страшно?

И девочка, поежившись, ответила:

– Пожалуй, страшно.

А в это время Петрусь Иваныч говорил маме:

– Я сейчас вас проведу в отведенные вам апартаменты, а уж через час я за вами приду – хочу своим сотрудникам представить. У нас, знаете ли, такие есть чудаки. Впрочем, люди все интереснейшие, артисты каждый в своем роде, высшего пилотажа специалисты. Ну да пойдемте. Вы в башне жить будете.

Вслед за хозяином замка все вошли в дом, названный директором дворцом. Через просторную, но полутемную прихожую, освещенную лишь несколькими бронзовыми бра, они пошли по узкой и довольно крутой лестнице наверх, и никаких признаков проживания здесь людей невозможно было обнаружить. Лестница освещалась теми же тусклыми бра, была холодной, от кирпичных стен тянуло сыростью. Шаги идущих громко и очень звонко повторяло эхо, точно люди шли не по каменным ступеням, а по туго натянутым струнам.