Текст книги "Рыцарь с железным клювом"

Автор книги: Сергей Карпущенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 30 страниц)

Дима остановился, будто подбирая более точные выражения. Его брови были насуплены, на щеках запали резкие складки, которых Володя прежде не замечал. Это было лицо неизвестного мальчику человека: может быть, какого-то Миши или Олега?

– Ну, дальше... Придем мы с тобой к самому закрытию. Во всяком случае перед закрытием мы должны быть в нашем зале. В это время посетителей здесь почти нет – ну, один, два, от силы. Сейчас к тому же не сезон. Так вот, ты стоишь у камина в нашем зале, а я – в соседнем, где сидит старушка-смотрительница. Они в Эрмитаже, обыкновенно, тетери глухие, но страшно любят рассказывать. Эрудицию свою показывают – экскурсоводов же слушают, а как же! Так вот, старушку я беру на себя и в течение двух-трех минут её отвлекаю вопросами. И вот – будь внимателен – наступает твой звездный час, вернее, минута. Ты, видя, что рядом с тобой нет никого, залезаешь в камин – ты его прекрасно помнишь, а вот его чертеж. – И Дима, резко перевернув лист блокнота, открыл другой. Здесь на самом деле был изображен разрез камина, и Володя приник к нему взглядом.

– Смотри, расстояние между решетчатым экраном и верхним мраморным обрезом вполне достаточно для того, чтобы ты пролез. Но, если ты будешь сидеть внизу, от тебя обязательно заметят. Так вот, словно на наше счастье, в камине этом, давно угасшем, – Дима усмехнулся, – проходят две трубы – то ли водопроводные, то ли центрального отопления. Они холодные, я проверял. И как только ты юркнешь в камин, то ухватись за них точно таким манером, как ты сегодня висел на брусьях, – только локти и пятки, носки вовнутрь. Висеть ты должен строго параллельно уровню земли, и места для тебя там хватит как по длине, так и по высоте – я все проверил и прикинул. Даже если кто-нибудь ненароком или специально заглянет в камин, то тебя там не увидят: ты – под его верхней частью. Уверен, что никто заглядывать и не станет. Настолько любому стражу такое место покажется непригодным для укрытия.

– Ну и долго мне там висеть? – угрюмо спросил Володя, уже страшась того, что долго на трубах он продержаться не сможет.

– Не больше получаса. От силы – сорок минут. Пройдет милицейский пост, закроет обе двери – все это ты услышишь, – тогда и спускайся вниз, располагайся с комфортом. Через часик можешь вылезти вообще и даже сесть на стул – там есть, у стеночки. Только смотри, не топай громко, да и вообще старайся быть невидимым со стороны набережной. Все понял?

– Да, пожалуй, – кивнул Володя, хотя он понял все лишь в теории, совсем ещё не представляя себя влезающим в эрмитажный мраморный камин.

– Эх, совсем забыл! – досадливо воскликнул Дима. – Тебе ещё фонарик нужен. Я дам тебе отличный электрический фонарь, японский. Он не больше пальца по размерам, много места не займет. Так вот, ночью ты при помощи фонарика работать будешь, только предельно осторожно, чтобы его свет был невидим с улицы. Впрочем, фонарик действует узконаправленным лучом, который посторонними издалека почти неуловим.

– Понятно, что делать дальше? – поторопил "наставника" Володя. Ему не терпелось поскорей узнать о главной части предприятия.

– А вот что, – не желая торопиться, промолвил Дима и полез за сигаретами в свою необъятную сумку. Закурил. Потом откинул следующий листок блокнота и показал Володе другой рисунок. – Здесь я изобразил обратную сторону полотна. Смотри, вот подрамник с холстом. Он вставляется в раму и закрепляется этими деревянными шпингалетами-вертушками. Но ты их вертеть не спеши. Вначале нужно отсоединить сигнализацию – вот это датчик. Он столь примитивный, что справиться с ним младенец может. Главное – не разъединить обеих половинок. Начнешь с того, что отклеишь ленту, которой датчик приклеен к подрамнику. Действуй осторожно, чуть отклонив картину от стены. Снял датчик и дай ему повиснуть на проводах, и тут же снимай картину со стены. Это просто: вот я нарисовал кольцо и крюк – одно движение. Итак, поставил картину на пол, прислонил к стене и сразу верти шпингалеты, что подрамник держат. Если подрамник из рамы не пойдет, чуть подцепи отверткой. Вынул "Иеронима" – отставь в сторонку...

– Что же, рама пустой останется? – тихо спросил Володя.

– Зачем пустой?! – осклабился широкой улыбкой Дима. – Мы им нашего "Иеронима" поставим – он, может быть, даже краше настоящего. Копия отличным мастером написана, артистом!

– Где же мне взять копию вашего... артиста?

– А ты её с собой принесешь, в куртке, на спине! – сказал Дима тоном, каким обычно убеждают младенцев или дурачков. – Неужели я не говорил?

– Нет, не говорил, – уверенно помотал головой Володя. – Ты про плоскогубцы говорил, про бутерброд, про полиэтиленовый пакет... Кстати, пакет-то зачем?

Дима шаловливо подмигнул:

– А то сам не догадываешься! Ты же, как космонавт, в автономке. А ну как пи-пи захочешь или ещё чего. Вот и положишь свое добро в пакет да резиночкой завяжешь! Не в вазу же севрского фарфора тебе ходить, а?

– Все понятно... – смутился Володя. – Ладно, дальше говори.

– А дальше – просто! Вставляешь нашего "Иеронима" на место, в раму, шпингалетики поворачиваешь, картину вешаешь на крюк и осторожненько – упаси Бог трясти! – приклеиваешь датчик к подрамнику. Работа сделана! Не забудь собрать все инструменты, – ни единой нитки, стружки, гайки – это все улики! – а также настоящего "Иеронима", и прячь все это в куртку-мешок. Потом садись на стул и с чувством выполненного долга жди восхода солнца! Но смотри, Володька, – если заснешь, то и себя, и меня погубишь. Ни в коем случае не спи! Щипай себя, ходи из угла в угол, стой – но только не спи! Это наша смерть!

– Когда же мне снова в камин залезть надо? – серьезно спросил Володя.

– В десять утра полезай в камин, но не на трубы – рано! Как только услышишь, что отпирают двери, ты примешь исходное положение, и висеть тебе придется тоже с полчаса, не больше. Я первым прибегу в твой зал и снова с бабкой заговорю, а ты, едва услышишь мой голос, из камина вылезай и смотри, разинув рот, на картины – будто ты один из первых ценителей прекрасного, едва дождался открытия музея, жить без шедевров не можешь. Понял? Мой голос тебе знаком будет, что рядом нет никого. А потом, не подходя ко мне, тихонько-тихонько, от зала к залу спускайся вниз и дуй на выход. Встретимся с тобой в том скверике, у фонтана. Вопросы есть?

Володя молчал. Он не мог переварить всего, что было рассказано ему за четверть часа. Он почему-то не ожидал того, что предприятие будет столь сложным и опасным. Да, мальчику очень хотелось заработать полтора миллиона, но риск был таким большим, что эти деньги уже не казались ему достаточным возмещением усилий. Однако разве мог он отказаться?

– Если нет вопросов, – затушил окурок Дима, – поспрашиваю я. Ну-ка, начни сначала и перескажи по порядку все свои действия.

И Володя стал рассказывать, нарочно путаясь, точно забыл детали, наивно полагая, что Дима, увидев его бестолковость, откажется от такого ненадежного компаньона. Но Дима слушал терпеливо, кивал, подчас осторожно поправляя мальчика, и в целом остался им доволен.

– Вот тебе три моих эскиза, – вырвал "наставник" из блокнота "наглядные пособия". – Наедине с самим собой постарайся пройти весь свой путь от начала до конца. Вживись в дело. Каждый день приходи в "Аякс". Виси на брусьях не меньше сорока минут. Тренер – я ему сказал – покачает с тобой пресс, голени и плечевые мышцы. Слушайся его во всем – он мне доложит. После занятий – сауна и чай с бутербродами. Все это тебе дадут. Встретимся через пару дней, я позвоню. Сейчас я эту куртку заберу с собой, чтобы оборудовать её, как следует. Домой пойдешь в своей. Спи полноценно. Не обжирайся, не ешь мороженого – скоро ты им объешься. И, конечно, о деле никому ни Боже мой! Я пугать не стану, но скажу: тех, кто предает, я не прощаю. Сболтнешь, так за меня найдется кому с тобой разделаться. Ответишь и за палаш, и за "Иеронима" по двойной цене. Ты это хорошенько уяснил? Я же со своей стороны обещаю: как только картину передадим заказчику, с тобой рассчитаюсь, рублями или долларами, как тебе угодно. Уверен, что у тебя получится. Ты – умный и смелый. Ты – это я в уменьшенном размере. Возможно, ты когда-нибудь перерастешь меня...

Когда они вышли из бара, собираясь пройти в сауну, навстречу им попался увалень Аякс, который снова грязно заулыбался и заботливо сказал:

– Ну как, хорошо посидели? Ну, молодцы! А теперь в баньку сходите!

– Сходим, сходим, не беспокойся, – миролюбиво откликнулся Дима, но Володя увидел, как жестоко и хищно дернулся краешек его рта.

– Сволочь! Свинья! – яростно сказал Дима в сауне. – Ладно, пусть думает, что хочет, – нам пока это на руку. Но сделаем дело, так отпишем на его харе красными чернилами! Припомню я ему ухмылки эти! – Но через полминуты Дима являл собой совсем другого человека – шутил и улыбался, что дало Володе повод удивиться тому, как умел этот молодой мужчина перевоплощаться, то ли обладая способностью брать себя в руки, то ли имея в запасе кучу масок, одеваемых и сбрасываемых по мере надобности, по обстоятельствам. И Володя признал эту способность Димы как достойную зависти и дал себе слово научиться быть тоже очень разным, в соответствии с удобствами минуты.

А в сауне они отлично посидели, а после даже окунулись в небольшом, но довольно глубоком бассейне с прозрачной прохладной водой. Из "Аякса" Володя уходил совсем другим человеком, точно прежней у него осталась лишь наружность, а всю серединку вынули и заменили чем-то другим, но уж, конечно, более совершенным и более взрослым. Жаль, что не удалось надеть новую куртку, – Дима уносил её к себе, чтобы пришить на спину со стороны подкладки большой карман для "джентльменских" принадлежностей.

ГЛАВА 6

ДОЛГАЯ, ДОЛГАЯ НОЧЬ

Да, конечно, как не отдалился в последнее время Володя от своего отца, но ещё было не поздно кинуться к нему, все рассказать, попросить совета, помощи, защиты в конце концов. Еще не поздно было пойти к тому самому следователю, что наградил Володю в лагере за помощь в поимке беглых зэков. И когда мальчик, заглядывая в себя, пытался угадать, что все же не позволяет ему в эти последние дни перед похищением обратиться за помощью к отцу или в милицию, являлся один ответ – было бы стыдно стать предателем Димы, именно Димы. Как странно, но этот человек точно оплел его какой-то невидимой паутиной, разорвать которую Володя, понятно, мог, но почему-то... не хотел.

С каждым днем Володя становился более уверенным в успехе предприятия, в том, что ему удастся похитить "Иеронима", а ещё в том – что похищение это не принесет его совести ни волнений, ни забот.

Во-первых, Дима "подготовил" куртку, имевшую не один лишь большой карман на спине – широкий, для картины, – но и небольшие отделения под инструменты – плоскогубцы, фонарик, отвертку, маленький нож и кусачки. Все – прекрасного качества, импортного производства.

– С таким снаряжением, братишка, – усмехался Дима, надевая куртку на Володю, – не то что в наш Эрмитаж, но и в музей Метрополитен прогуляться можно.

Во-вторых, Дима наконец принес и показал Володе поддельного "Иеронима", и мальчик просто ахнул: на самом деле копия была ничуть не хуже самого шедевра. Живописцу удалось передать не просто малейшие нюансы в технике, но и сделать крошечные трещинки в красочном слое, тончайшие, как паутинка. Подрамник тоже выглядел очень старым, и в целом картине с виду можно было дать все пятьсот лет.

– Ну как?! – радовался Дима, замечая восхищение на лице своего молодого друга. – Да, полна земля русская мастерами, только отечество наше не ценит таких. Зато мы-то, молодые силы государства, ещё как ценим и хорошо, заметь, их труд оплачиваем. Вот и посуди, будет такой "Иероним" висеть в своей родной рамочке, так ведь, возможно, только через двести лет смекнут, что это копия. А если и смекнут, так назад и повесят, чтобы лишнего шуму не поднимать. А зачем шуметь? Висит себе тихо и пусть висит. Граждане посетители смотрят, радуются, а что ещё надо? А вполне возможно, что наш "Иероним" так будет висеть до Страшного Суда, и ни единый, даже самый прожженный музейный червь не догадается, что это – подделка.

Володя, правда, позволил себе усомниться:

– А почему же тогда вы эту подделку заказчику вашему не отдадите. Пусть себе любуется...

Физиономия Димы приняла кислое выражение – такое обычно появляется у тех, кто случайно разжевал что-то несвежее.

– Да, я понимаю твою озабоченность. Но, знаешь, есть люди, которые страшно любят именно подлинники, пусть даже потускневшие, с осыпавшейся краской, с покоробленным холстом. Это своего рода болезнь, и вот одного такого... больного мы с тобой и вылечим. Это очень богатый больной и способен славно отблагодарить своих врачевателей. Ну так вылечим?

– Ладно, вылечим, пожалуй, – согласился Володя, которого вид отличной копии совершенно успокоил. "А и пусть себе в Эрмитаже повисит, – подумал мальчик про себя. – Этим дурням наплевать, что там – подлинник или подделка. Копия к тому же мне даже больше нравится".

Все эти разговоры Дима и Володя вели все в том же баре спортклуба "Аякс", где мальчик ежедневно занимался. Через пару посещений он мог висеть на брусьях совершенно параллельно полу чуть ли не целый час, и это сильно вдохновило Володю, вложив в его сердце полную уверенность в то, что в камине он с легкостью сумеет продержаться на трубах. И Дима одобрил его достижения, сказав, что иного от него не ожидал.

А как-то наставник притащил в "Аякс" сигнальный датчик, точь-в-точь такой, какой стоял на подрамнике картины, и, передав его Володе, велел хорошенько изучить "достижение советской электронной мысли". Володя взял устройство и дома быстро его освоил, научившись отделять от шкафа, не разъединяя обеих половинок. После чего он сам себе сказал: "Ну, пожалуй, теперь я совсем готов..."

Во вторник, в день, намеченный для операции, которую Володя именовал "Святой Иероним", после школы, посещавшейся мальчиком, однако, регулярно, прямо на улице его догнали. Кто-то тронул Володю за плечо, и, обернувшись, он увидел маму. Володя не видел матери уже около двух месяцев, и она показалась ему худой и бледной, совершенно лишенной счастливого облика, присущего людям, нашедшим наконец то, что искали. Но со всем этим Володе бросились в глаза и золотые серьги, которых он прежде у мамы не видел, и эти серьги тут же в сознании мальчика точно зажгли пожар негодования или даже ненависти. "Ради этого, ради этого! – смотрел на серьги ослепленный их блеском мальчик, готовый разрыдаться. – Папка ведь не мог..."

– Володя, ну постой, – с мягкой настойчивостью беря сына за плечи, сказала мама. – Чего ты? Разве не соскучился?

– Нет, ни чуть-чуть! – упрямо сказал Володя.

– А вот я скучала...

– Жила бы с нами, так не веселей бы было.

Мама печально улыбнулась:

– Папа сердится на меня?

Володю разозлил этот вопрос, и он сказал:

– Сердится? С чего бы это папе сердиться! Он очень даже доволен жизнью, здорово выглядит. Ему подкинули отличную работу, и денег теперь у папки – куры не клюют. Вот, прикид мне новый купил – на пятнадцать штук сразу. – И Володя даже немного расставил руки, словно демонстрируя купленный Димой наряд. Он ходил в нем в школу, даже в своей шикарной куртке, чтобы привыкнуть к ней, к той куртке, что имела множество потайных карманов.

– Что же это за работа? – поинтересовалась мама, и Володя услышал тревогу в её голосе – значит, он действовал в нужном направлении!

– Хорошая работенка! Их цех заключил контракт с японцами – делают сверхточные станки, а папке поручили изготовление самых важных деталей. Я не знаю, что это такое, – коммерческая тайна, не говорит. Но летом его на три месяца пошлют в Японию, на их завод – просили научить рабочих, как изготовлять такие вот детали. Платить валютой будут. Он, конечно, согласился, ведь папка не дурак, хотя у него и сейчас такие деньги, что мы каждую субботу ездим в "Метрополь", поужинать. Такие вот дела...

Володя пристально смотрел на маму и видел, что тревога на её лице менялась то на недоверчивость, то на иронию, но наконец выражение досады и озабоченности всецело подчинило все прочие эмоции, и мама раздраженно так спросила, с головой выдавая себя:

– Ну а... обо мне он вспоминает? Говорил он что-нибудь тебе?

О, не нужно было маме задавать такой вопрос! Володя прекрасно знал, как на него ответить, хотя и понимал, что наносит родному человеку страшное оскорбление:

– Кажется, он один раз на самом деле о тебе говорил. Что-то в таком роде: а ушла и шут с ней, не больно-то жаль. Найдем, сказал, другую. Папка действительно собирается жениться. Я, говорит, ещё молодой, а этих баб кругом... Я его поддерживаю – а чего ему одному жить? Пусть хозяйка в доме будет – приберет, постирает, пожрать приготовит. Холодильник продуктами набит, а папка готовить ленится. Вот и ходим в ресторан...

Нет, Володя не любил врать, но сейчас он знал, что это вранье полезно, и он страшно желал того, чтобы мама поверила хотя бы половине его слов о счастливой жизни человека, которого она без жалости оставила. И мама на самом деле стояла растерянная, точно у неё в автобусе украли кошелек, и жалкая улыбка, покривившая её накрашенные губы, не могла скрыть её истинного настроения.

– Володя, – сказала она тихо, – когда у меня все устроится, я хочу... я хочу взять тебя к себе. Ты будешь жить со мной?

Злоба неудержимой волной вскипела в Володе и выплеснулась наружу такими словами:

– С тобой и твоим мужиком, да? С тем, кто тебе серьги эти дрянные подарил?! За серьги продалась и думаешь, я продамся?! А вот и не продамся! Шиш вам! Я с отцом своим жить буду! Не купите!

Володя, последние слова буквально прокричавший, не замечая, как изменилось мамино лицо, не замечая прохожих, неодобрительно смотревших на него, бросился прочь от того человека, которого тринадцать лет любил и которому верил.

Домой он буквально бежал, и его душили рыдания. До квартиры их он донести не смог и расплакался, едва влетел в свой подъезд. Володе было жаль себя, отца, но сильнее всех он жалел свою мать.

Как некстати была эта встреча! Сегодня Володя шел на дело, и ему было необходимо хладнокровие, твердая рука и ледяное сердце. Но в квартиру он вошел таким усталым, таким душевно истерзанным, что тут же лег, сбросив свою шикарную "деловую" куртку на пол в прихожей. Он лежал и смотрел в потолок, и ничего больше не хотелось. Володя своими жестокими словами уже будто сделал то, что собирался устроить при помощи добытых денег: мать была посрамлена, ей было указано на цветущее состояние отца, на то, что он беззаботен и собирается жениться. Чего ещё было нужно?

Но с каждой минутой к мальчику возвращалась прежняя убежденность: "Но я же видел, как она взволновалась, когда я про деньги заговорил. А вдруг мама попытается вернуться, а денег-то и не будет по-прежнему? Что ж, окажется, я её обманул, и ей у нас делать нечего. Нет, так не годится! Деньги нам нужны, много денег! Полтора миллиона! И тогда я верну маму в эту квартиру! Да, верну!"

Володя вскочил с постели и стал собираться, но не спешно, а методично, обдуманно. Он поднял вначале брошенную куртку, повесил на "плечики" и стал снаряжать её. Перво-наперво он вынул припрятанную в свой диван копию "Иеронима" и уложил картину в большой карман на спине – Володя часто пробовал надевать куртку вместе с полотном, и ему было довольно удобно нести его там, на спине, а Дима утверждал, что со стороны ничего не видно.

Потом мальчик достал инструменты: плоскогубцы, бокорезы, отвертку и нож, а также полиэтиленовый мешок с черной резиночкой – и, укладывая его в один из карманов куртки, усмехнулся. Инструменты вместе с фонариком Володя рассовал по узким карманчикам куртки, имевшим, кроме того, клапаны с пуговицами – чтобы не выпали, когда он будет "нырять" в камин. Оставалось приготовить лишь пару бутербродов с ветчиной, врученной Володе Димой и названной предводителем – провиантским довольствием.

На кухне мальчик пообедал. Холодильник, конечно, не был таким богатым, каким час назад Володя описал его маме. Но щи с мясом и покупные готовые котлеты отец вчера все же приготовил, так что Володя поднялся из-за стола сытым до отвала. Сделал пару бутербродов и раздельно, чтобы не слишком выделялись, рассовал их по разным карманам своей замечательной куртки.

"Я не забыл ли чего-нибудь? – присел Володя прямо в прихожей, мучительно пытаясь сосредоточиться. Перебрав в уме все необходимые ему предметы, он лишь вспомнил: – Да, часы!"

Но часы были надеты на его руке. Оставалось лишь надеть кроссовки, куртку с "инвентарем" и можно выходить...

До этой минуты все было просто, потому что операция, несмотря на тщательную и долгую подготовку, не казалась Володе реальностью, а скорей игрой, опасной, но занимательной. Теперь же, когда требовалось переступить черту, порог, отделяющий его от дома, то есть от прежней честной жизни, снова возникли сомнения в правильности поступка, но, самое главное, в то, что предприятие завершится успешно.

"Ну чего же, чего! Зачем медлю, почему не выхожу?! – металось сознание Володи в объятиях совести и страха. – Боюсь я, что ли?!" И мальчик, задавая себе этот вопрос, тут же понял, что не боязнь попасться или страх перед местью Димы держали его – нет, что-то большее, необъяснимое, нелогичное и даже неумное в сравнении с прежними железными доводами не давали мальчику закрыть дверь своей квартиры. "Да что мне, стыдно, что ли? – криво улыбнулся он. – Чего тут стыдного! Все сейчас тащат, что могут! Общественное – не свое же! Никто не огорчится! Вот будет у нас капитализм, тогда и наступит справедливость! Никто красть не будет, потому что все стыдится станут – ничего общего не останется, а у человека, собственника, совестно красть!"

И успокоенный этим хитрым аргументом, Володя вышел из квартиры, оставив отцу записку, что ночевать-де не придет, потому что одноклассник пригласил его сегодня ночью смотреть программу спутникового телевидения. А ещё Володя советовал папе доесть очень вкусную ветчину, что лежит в холодильнике.

До Эрмитажа он доехал на троллейбусе и приехал вовремя. Володе было приказано быть в музее за полчаса до того, как прекращался впуск. Он взял билет и пошел по просторному вестибюлю к Иорданской лестнице, волнуясь перед встречей с билетерами – первым возможным препятствием на его пути. И на самом деле, пожилая седенькая женщина, строгая на вид, так как воплощала в своей важной должности авторитет Эрмитажа, не стала спешить надрывать Володин билет, а, окинув взглядом куртку мальчика, голосом, не терпящим возражений, сказала:

– В верхней одежде нельзя, разденьтесь в гардеробе. Это прямо и вниз.

У Володи тут же задергалось веко и вспотела шея. Нужно было бабке возразить.

– Что вы, – с сильной просьбой в голосе заговорил он, зачем-то низко наклоняясь к сидящей женщине, – это совсем не верхняя одежда.

– А что же, нижняя, по-твоему? – насмешливо вздернула реденькие брови дотошная билетерша, уставшая, должно быть, за день и желавшая отыграть на ком-то свою хандру. – Я будто не знаю, в чем по улице ходят, а в чем идут в музей. Иди-ка разденься, не стой на проходе.

Володя понял, что если его не пустят, то операцию можно считать проваленной. Он наклонился к строгой билетерше ещё ниже и яростно зашептал ей почти на ухо:

– А что если у меня под курткой одна майка, рваная майка? А что если мне не то что свитера, а даже рубашки купить не на что?! Считаете, раз у меня родители бедные, так я и в Эрмитаж сходить не могу?! – И у Володи даже очень кстати в носу что-то громко хлюпнуло, точно он всхлипнул, так что пожилая женщина, наверняка имевшая внуков, вскинула на Володю полный жалости взгляд, а мальчик, чувствуя победу, ещё добавил:

– Ну, хотите, я сейчас вам покажу, что у меня под курткой? Хотите?! И он было даже с треском расстегнул верхнюю кнопку куртки.

Расчет был верен – женщина замахала руками, словно ей пообещали показать черта, и сказала:

– Не надо, не надо! Проходи! Если остановят наверху, скажи, что Вероника Антоновна пустила. Но спеши! Скоро закрывают!

– Да, да, я спешу, спасибо! – рванул вперед на самом деле спешащий Володя, дорогой между тем сожалея о том, что позволил хорошенько себя запомнить, и, если хватятся настоящего "Иеронима", то обязательно вся эта сценка с мальчиком, не снявшим куртки, будет рассмотрена с большим вниманием.

"Да и черт с ними! – подумал он наконец. – Не найдут они меня! А скорей всего так и будет в Эрмитаже поддельный "Иероним" пылиться!"

Посматривая на часы, Володя сбавлял шаг. Он шел по залам музея, держа направление в сторону "итальянцев", и шел, не обращаясь ни к кому, потому что Дима заставил мальчика выучить план залов наизусть. Иногда он делал вид, что рассматривает какую-либо картину или скульптуру, чтобы не привлекать к себе случайного внимания смотрительниц. Наконец он приблизился к залу Леонардо, и здесь Володя невольно остановился перед "Мадонной Литта". Мягкие пастельные тона небольшой картины, плавный абрис рисунка, добрая, едва заметная улыбка женщины приковали внимание мальчика в который раз – он очень любил эту картину, от которой веяло буквально человеческим теплом. Володя хотел задержаться здесь, постоять, но мысль о неуместности этого именно сейчас, перед таким делом, заставила мальчика вздрогнуть.

С лицом, передернутым гримасой муки, он повернулся, чтобы войти в зал с "Иеронимом", и тут его взгляд столкнулся со взглядом какого-то бородатого мужчины в очках с затемненными стеклами. Мужчина этот тихонько кивнул Володе и первым вошел в нужный Володе зал.

"Да это же Дима! – подумал Володя, узнавший бородача скорее по телосложению, чем по чертам лица. – Как он умеет... изменяться". И тут же Володю поразила одна странная мысль, больно укусившая его: "А может, это и не человек вовсе, а черт?!" Но некогда было обдумывать эту странную мысль Володя машинально прошел в зал, где висел "Святой Иероним" флорентийца Сандро Боттичелли – тощий старичок, склонивший колени перед какой-то толстой книгой.

В зале, кроме Димы, рассеянно смотревшего на полотна, была ещё одна пара – юноша и девушка, которым, казалось Володе, было безразлично все, что висело на стенах, потому что парень, обнявший девушку за талию, наклонялся к своей подруге и что-то нашептывал ей на ушко, а та тихонько хохотала. Так они и шли вдоль стен, увлеченные друг другом.

Володя посмотрел назад, в зал Леонардо, – оттуда тоже никто не собирался идти по направлению к нему, по крайней мере в течение двух минут. Странно, но сердце Володи стучало ровно, почти спокойно, голова работала предельно ясно, и каждое его движение было верным и обдуманным. В зале, небольшом, квадратном, на самом деле не было смотрительницы – старушка сидела в соседнем, и мальчик ждал лишь одного: когда уйдут влюбленные и когда Дима начнет свой разговор со служительницей.

И вот парень с девушкой ушли, Дима вслед за ними перешел в соседний зал, а Володя шаг за шагом стал приближаться к камину. Тут раздался громкий Димин голос, нарочно искаженный им. Дима говорил картаво, с каким-то восточным акцентом, довольно, впрочем, противным голосом:

– Сударыня, я прошу вас объяснить мне, как отсюда лючше всего и быстрее, да, быстрее идти на выход, к гардероб. Прошу вас показать, я тут плохо знать...

Володя краем глаза видел, как старушка, с трудом поднявшаяся со стула, указывая рукой в сторону анфилады, стала объяснять "иностранцу", как побыстрее отыскать выход. Но тот оказался удивительно тупым, долго переспрашивал, не понимая "очень хорошо" русский язык. Володя догадался: бабка надежно отвлечена и надо действовать.

Ему, худенькому, юркому, пролезть в камин оказалось делом столь простым, что Володя успел даже удивиться – как это ему так ловко удалось! Но вот занять удобную позу уже в камине, устроиться там, было куда сложнее. Да, на самом деле здесь проходили две трубы, но к верхней части заложенного камина, к его "потолку", они приближались так близко, что зацепиться за эти трубы ногами и руками, лечь на них, даже для тренированного Володи было непросто. А ведь он боялся шуметь – его возня могла привлечь внимание! Наконец Володя, выворачивая ступни ног и втискивая локти все дальше и дальше в промежуток между трубами и "потолком" камина, кое-как устроился, а из соседнего зала все неслось:

– О, теперь, я полагаю, мне получится найти выход! Большой спасибо! Жаль, что я не имел с собой сувенир – я бы подарить его вам! Ви очень, очень мне помогаль!

– Ну что вы! Ничего не надо, – говорила уставшая от общения с тупицей-иностранцем старушка. – Спешите, музей закрывается, всего вам доброго!

Володя слышал, что Дима ещё минуты две вежливо расшаркивался, видимо, давая своему юному соучастнику поудобнее устроиться на ночлег. Но потом его голос затих, и мягкие тапочки старушки прошаркали мимо него, проходя в зал Леонардо. Там смотрительница принялась обсуждать со своей товаркой проблему пенсионного обеспечения, и до ушей Димы доносились охи и вздохи. Пожаловавшись друг другу, они разошлись. Мальчик слышал, как негромко возилась пожилая смотрительница на своем месте, наверное снимая халат, как зашуршала газетой, найдя возможность в конце рабочего дня узнать кое-что из новостей.

Володя висел уже примерно двадцать минут, и висеть здесь, на трубах, было куда тяжелее, чем в зале, на брусьях. Ноги и руки стали деревенеть, и кружилась голова. Было душно, и неприятно пахло. А тут ещё сознание мальчика стала точить непрошеная мысль: а вдруг придут милиционеры и перед тем, как закрыть двери, заглянут в камин... И Володя живо представил, как его будут вытаскивать из камина – за ногу, наверно, смеясь и как бы шутя давая тумаков.

И вот на самом деле где-то в дальнем конце анфилады, с того конца, куда полчаса назад ушел Дима, послышались уверенные шаги и разговор, веселый и беззаботный, приближающихся мужчин. Они громыхали закрываемыми дверьми, гремели ключами, и по мере их приближения стук Володиного сердца становился все громче, так что мальчику скоро показалось, что один лишь этот стук заставит милиционеров заподозрить присутствие постороннего.

– Ну все, Ольга Петровна, можете идти, – с добродушной грубинкой предложил один из подошедших, наверное, смотрительнице. – Ваша миссия, как говорится, окончена.

– Ой, Лешенька, спасибо! – заохала старушка, будто "Лешенька" облагодетельствовал её повышенной пенсией. – Вы всегда вовремя, что нельзя сказать, к примеру, о вашем сменщике, этом Автюхове... Неприятный, скажем прямо, тип.

– Он просто маленечко с приветом, по секрету вам скажу, – доверительно сообщил Ольге Петровне другой "страж".