Текст книги "Легенды и сказы лесной стороны"

Автор книги: Сергей Афоньшин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

ра и совсем забыл. Был он смелым и не вороватым

совсем, а роду именитого. И когда баскак низовской

земли Хабибула воды из Волги хлебнул, на его мес-

то поставил хан Хайруллу, из того же рода Хабибу-

лина. Немного было Хайрулле в том радости, но че-

стно хану служил и год, и другой, и третий, вот до

этой самой беды. Теперь остались у него из родни

младший брат, да дядя роду ханского, да мулла-кри-

кун. И жена с сынком-сорванцом.

– Напрасно ты на эту собачью службу пошел! —

пожалел как-то Варнава Хайруллу. – Баскаком

быть – все доброе забыть. Тебя хан с данью торо-

пит, ты трясешь боярина и всех имущих людей, а они

все смерда трясут дочиста, до последней крохи. Пос-

ледний хлеб, последнюю клячу, последнюю овчину —

все отдай хану-басурману. Ох, не по-божески и не по-

человечески!

В первые дни бабьего лета надумал Варнава свое-

го друга на рыбалку взять. Помог ему до берега спус-

титься и в челн усадил. И поплыл вверх по Кержен-

ке свои немудреные снасти оглядывать. Ранним ут-

ром и лес и река были как дождем умытые. Послед-

ние струйки тумана под солнышком на глазах про-

падали, а по реке ни ряби от ветра, ни плеска рыбье-

го. Никогда еще Хайрулла не видал такой красоты!

И сказал он по-русски:

– Ух, как баско! Ух, красна, хороша река! А ка-

кой стал листок на дубах! И на этой вот на осинке!

– А как дышится, чуешь? Словно мед ложкой

хлебаешь! Вот погоди, поживешь да поплаваешь со

мной, быстро выздоровеешь. Да и басурман своих

насовсем забудешь.

Выздороветь насовсем Хайрулла был бы рад. А

вот своих насовсем забыть – о том задумывался. И

то правда: серебра в шапку они ему не насыплют,

скакуна даром не дадут, да и шапки не сошьют. Все

самому добыть надо. Но там, в орде, осталась его же-

на с сорванцом Хабибулой, сыном Хайруллиным.

Только бы на ногу научиться чуть-чуть приступать,

а там видно будет! Каждый раз, как он из низовской

земли в свой улус возвращался, родные на него как

голодные псы глядели, подачки ждали. Они так ду-

мали: он в русской земле свои сумы серебром набил,

и не верили, что все отдано хану.

А рыбарь Варнава, как шмель, жужжал и жуж-

жал рядом, жизнь свою с мала до велика вспоми-

ная:

– А я вот мордвином родился, по-мордовски кре-

щен. Не упомнил, как отца с маткой басурманы угна*

ли. Сиротой к мордвину нанялся стадо пасти. Бога-

тый был мордвин, сердитый, скупой. А дочка у него

как цвет полевой. Я до парня вырос, тут же в работ-

ники нанялся. Вот показалось хозяину, что его доч-

ка по-доброму на меня запоглядывала. Прогнал со

двора, да не дочку, а меня. Побродил я по мордов-

скому краю лето, другое. Как-то ненароком на Вол-

гу вышел и там к одной ватаге пристал. Смелые бы-

ли ребята, а в атаманах у них сам Аксен. От этого

Аксена страх по всей Волге бежал и до костей прони-

мал и боярина и лихого басурмана-татарина. Он в ту

пору уже стариком был и все подумывал оставить

нас, а самому в монастырь уйти. В монастырь не уда-

рился, а зарылся в лесах заузольских, как барсук в

муравьевище. После того порядка в ватаге не стало.

На зиму пришел я к печерским монахам дрова ко-

лоть да печи топить. А по весне в рыбари меня пос-

тавили. И все лето в русскую веру заманивали. Ну это

не хитро было, в ту пору не было во мне никакой ве-

ры, никакого бога. Осенью по льду окрестили меня

по-православному. Бросили через полынью жердочку,

за нее я ухватился и с головой окунулся. Только ку-

лаки поверх воды оставались. Выходит, весь я кре-

щеный, а кулаки не крещены. После того на меня

крестик повесили и сразу в послушники. Из послуш-

ников в монахи постричь долго ли? Постригли и Вар-

навой нарекли. С той поры я в православных мона-

хах и хожу. И ничего, не жалуюсь. Была бы рыба в

реке – всех накормлю. С русскими жить можно, на-

род добрый. Только их не задевай, они первыми не

заденут!

Неприметной протокой Варнава заплыл в стари-

цу – старое русло Керженца. Здесь он струился ког-

да-то, а теперь вот осталось на месте его только озе-

ро, глубокое и темное, красы невиданной. Вековые

деревья обступили его вплотную, нависли над ним,

словно воды испить собираясь. Варнава высадил Хай-

руллу на пологий берег, на мягкую моховую кочку:

– Посиди тут, погляди, а я снасти потрясу. Од-

ному-то мне будет сподручнее!

И поплыл ко крутому берегу. Видел Хайрулла, как

он достал из воды конец сети, как стал выбирать ее

в челн. И с каждым перехватом руки в челн вместе с

мокрой сетью падала рыба. Какой только тут не бы-

ло! И лещ, и язь, и щука, и окунь. И ленивые озер-

ные жильцы линь и карась. И все это трепыхалось,

подскакивало в челне, сверкало под солнышком. Вар-

нава доволен был.

– Рыбное озеро! Завтра под вечер опять в эту

старицу брошу! – сказал он вернувшись. Выбрав

рыбу, повесил сеть меж двух дубков для просушки,

помог Хайрулле забраться в челн и поплыл протокой

на Керженку. А Хайрулла долго еще оглядывался на

старицу. Так приворожило его это красивое и сонное

озеро. Вниз по реке плыть – играючи веслом махать.

Теперь Хайрулла сидел лицом к рыбарю и глядел,

как ловко он управляет челном. Огненная борода

Варнавы уже серебрилась, да и лицом он поизнурил-

ся, но говорить не уставал. Бывало и на Волге так,

когда от Печерской обители тони оберегал. Как по-

шлет судьба к его ночному костру путника какого,

всю ночь проговорит, только слушай.

– Только бы отец наш Макарий из полону выр-

вался – опять пю-православному заживем. Где-нигде,

а кельи выстроим и церковушку поставим, и народ к

себе приманим. Здесь, на Желтоводье, видно, место

несчастливое, либо мы не ко двору пришлись. Этого

с кем не бывает. Иной добрый конь, да не ко двору

попадет – и сразу хиреть да худеть начнет, хвост

и грива войлоком сваляются. Говорят, что в том де-

душка-домовой виноват. Коли он коня полюбит, так

по ночам его и моет, и чистит, и гривы косичками за-

плетает. А того, что невзлюбит, ночью по двору го-

няет, хвост и гриву дерьмом посыпает. Ну и пропа-

дает конь. А вот в мордве на зверушку ласку это ва-

лят, будто она у коней гривы путает, из шеи кровь

сосет и коню покоя не дает. А по моему разумению,

у доброго хозяина конь всегда и здоров, и в теле.

Невзлюбили ваши Макария, как злой дед домо-

вой доброго коня. А все за то, что умен да смел, пе-

ред ханом на колени не падает и своих тому поучает.

Грешно, мол, православным перед басурманами рабо-

лепствовать! Не перенимайте у басурман дикие их ру-

гательства, порядки и обычаи! Не отдавайте им ни

скота, ни жита, ни пшена, ни гороха – пусть сами,

отряхнувшись от лени, научатся выращивать хлеб!

Как шмель жужжит и жужжит рыбарь Варнава,

только слушай. По вечерам в своей землянке, до то-

го как заснуть, Хайруллу на путь праведный настав-

ляет. Ни словом не заманивает его в веру православ-

ную, но незаметно сводит к тому, что здесь, в низов-

ской земле, и поля, и лес, и реки, и сами люди доб-

рее, чем на басурманской стороне. И во всех бедах

русских людей повинны они, басурманские лихоим-

цы, что грабят и зорят незлобивый народ, детей си-

ротами оставляют, у матери детей отнимают.

– Нет, ты поживи-ка с нашим народом подольше,

одной семьей, тогда сам поймешь, можно ли на него

руку поднимать, последнее отнимать, грабить да на-

сильничать!

Молчал в ответ Хайрулла, но задумывался. А ду-

малось о том, как счастливо жилось бы ему вот в

этой убогой землянке с любимой русской женой и сын-

ком Хабибулой. Сам он плавал бы в челноке по реке,

бросал в старицу сети и возвращался с уловом домой.

А жена с сыном выходили бы на берег и ждали, ког-

да его челн покажется из-за далекой излучины. Либо

шли берегом ему навстречу.

Потом, когда будет слушаться нога, он пошел бы

в этот непроходимый лес и свалил из самострела

большого рогатого зверя, больше любого коня, вкус-

нее конского мяса. И все привез бы сюда, к своей

землянке. А в землянке жена и сын. А по весне они

вдвоем с женой раскопали бы в лесу кулигу, как это

делают все русские, и посеяли на ней и овес, и го-

рох, и просо. Чтобы целый год у них был и кисель, и

русская каша!..

8

Ох, высока гора при устье Суры-реки. Высоко си-

деть, далеко глядеть. И сама Волга видна, сколь оси-

лит глаз, и Сура не заслонена. По склону горы дуб-

няки да медовый липняк, а у берегов кусты таловые

непролазные. А за горой, на родной плодородной

земле, селеньица чувашские в пять—десять дворов,

с посевами и пастбищами, да такими, что не только

ордынец позавидует. Чуваши – такой народ: ско-

вырни его, сожги его, раздень догола, только землю-

матушку не тронь, не растаптывай, и он снова под-

нимется, за мотыгу возьмется, и жито, и горох, и про-

со вырастит! И накормит, напоит всякого, кто посту-

чит в его окошко малое или ночевать попросится.

Высока гора при устье Суры.

В той горе земляночка наскоро выкопана, а под

горой в тальниках у самой воды челнок убористый

хоронится, только столкнуть – и плыви! Шестеро у

челна, седьмой на горе, да на таком-то юру, что кру-

гом видать. Глядит из-под руки и по Волге и по Суре,

не покажется ли челнок или конный посуху, бере-

гом. И всем, кого остановят, дают ватажники наказ

донести молву до хана басурманского, что припасен

ему выкуп дорогой за монаха Макария Желтоводско-

го. А поверх выкупа будет хану молодой Хайрулла,

баскак по низовской земле. Ох, высока гора при устье

Суры-реки. И как птицы летят с нее вести в басур-

манскую сторону и с пешим, и с конным, и с быст-

рым челном.

На ловца и зверь бежит, от губошлепа отворачи-

вает. Вот причалила к той горе баржа, та самая, что

под Новгородом низовским данью загружалась. За-

хватили ее ватажники, а их сухорукий атаман дозна-

ется у охранников:

– А где ваш баскак Хайрулла, сын Хабибулы?

Узнали басурманы атамана и рассказали, что пос-

ле того, как их баскак в ту ночь за борт прыгнул, он

так и не объявлялся. Видно, бердышом ему в самую

спину угодили.

На это сказал атаман:

– Жив ваш баскак. Живет у нас на Желтовод-

ском пожарище. Готовы мы его отдать в обмен на

монаха Макария, когда вернут его на пожарище мо-

настыря Желтоводского. Прибавим еще выкуп доро-

гой и за Макария, и за полонянку Оганьку с сыном-

отроком. А порукой тому – слово крепкое Сарынь

Позолоты, атамана волжской вольницы, что за всю

свою жизнь никого неверным словом не наказывал!

После того отпустили баржу с татарами и поплы-

ли в верха, до устья речки Сундовика.

По морям да рекам вести быстрее, чем по суше,

летели. Прилетели за Суру-реку до хана басурманско-

го две вести, как птицы разные. Одна о том, что вои-

ны ханские отважные Желтоводский монастырь позо-

рили, сожгли, а ненавистного хану монаха Макария

в полон захватили и скоро приведут к ханским шат-

рам. И другая весть вслед за первой летит, почернее

крылом. Она о том, что ханский баскак Хайрулла в

Волге утоп, в тот час, как молодцы из вольницы на

баржу напали, стражу разогнали и все самое доро-

гое из ханской дани позабрали.

Заскрежетал зубами басурманский хан и со злом

нетерпеливым стал поджидать монаха с реки Кер-

женки. Не успел того дождаться, как третья птица-

весть прилетела. О том, что жив ханский баскак по

низовской земле, только поранен в схватке с вольни-

цей и в полон попал. И что атаман той волжской

вольницы, Сарынь Позолота по прозвищу, готов от-

дать хану баскака Хайруллу живого и невредимого

в обмен на Макария, монаха Желтоводского. Да про-

сит еще тот Сарынь Позолота отдать ему за выкуп

дорогой, невиданный полонянку Оганьку с сыном-

отроком. Ту самую, что в полон татарам продана до

того за семь лет. На выкуп припасены у атамана По-

золоты кольца и серьги золотые с камнями-самоцве-

тами, да такие, каких ханши еще не видывали и не

нашивали. А самому хану и его приспешникам при-

пасены кубки дорогие и ларцы, каменьями усыпан-

ные!

Не заскрипел тут зубами басурманский хан, но

запустил пятерню в свою жиденькую бороду да так

и застыл, словно конским мослом подавился. «А ис-

кать того Сарынь Позолоту на горе при устье речки

Сундовика, что напротив монастыря Желтоводского,

ордынцами сожженного». Потом еще одна весть, и

другая, и третья. И все о том, что припасен у атама-

на Позолоты выкуп дорогой за полонянку Оганьку да

инока Макария. А сверх выкупа вернут хану баска-

ка честного Хайруллу, сына Хабибулина.

А тут из похода свои пришли и строптивого Жел-

товодского монаха привели. Нагляделся басурманский

хан на своего супротивника Макария и приказал к

обратному походу готовиться. Да сыскать по улусам

русскую полонянку Оганьку с сыном-отроком. Не тер-

пелось хану поскорее выкупом завладеть.

Однако Огяньки не нашли, но разыскали поло-

нянку русскую, что в женах у татарина Хайруллы

жила и сына ему родила. Вспомнили тут, что будто

был с нею и сын, когда в орду вели, да сбежал вол-

чонок, как только низовскую землю прошли. Поза-

думался хан и таково приказал: «Ведите эту, Хай-

руллину. Своего баскака мы на знатной да богатой

женим. А за эту дорогой выкуп сулят!»

И только-только успел инок Макарий от дальней

дороги передохнуть, как пришлось в обратный путь

отправляться – погнали его менять на баскака ни-

зовской земли. А с ним еще жену и сына Хайруллы,

сына Хабибулина. С отрядом из басурман-воинов по-

сланы были дядя баскака Хайруллы, да младший

брат его, да мулла-крикун того же знатного рода Ха-

бибулина. Монах Макарий худ был, изнурен, но ра-

достен. А жена-полонянка не знала, что ждет ее впе-

реди, и потому плакала. Сама плакала, а сынку за-

казала :

– Не мочи глаза! Пора воином быть!

9

Живут ватажники под Лысой горой при устье

Сундовика, живут тихо, неслышно, из орды послан-

цев ждут. Ждут и надеются, что до заморозков вер-

нут им Макария, главного монаха Желтоводского. И

по Волге вниз из-под руки глядят, и по Сундовику, и

по горной стороне из-за Лысой горы. Трудно догадать-

ся, откуда и как татарам подойти вздумается. Смер-

ды чуваши и русские давно жито перемолотили и в

житницы ссыпали, и озимь посеяли. По зеленым

всходам прошли уже первые белые утренники, на

ночных полях перелетные гуси гогочут, по утрам жу-

равли перекликаются в поднебесье. А по селениям

малые басурманские отряды рыщут, последнюю дань

хану собирая.

Сам атаман Позолота на той стороне побывал, у

пожарища, трех послушников навестил и Варнаву с

баскаком не забыл, добрыми вестями порадовал. Но

что-то незаметно было, чтобы Хайрулла тому радо-

вался. Каждый раз оживал и лицом светлел он, ког-

да Варнава его за собой на Керженец звал, поплавать

по плесам, по старицам, сетью тряхнуть, у костра по-

сидеть в глухомани прикерженской. «Как вольно и

радостно на реке этой дышится!» – думал тогда

Хайрулла и чувствовал, как умиротворяет, усыпляет

в нем река все дикое, оставляя доброе, человечное. А

рыбарь Варнава вслух о том рассуждал, что жизнь

человеку не для того дана, чтобы притеснять да из-

водить людей другого племени. И что над всеми один

бог, одна судьба. Она, эта судьба, все видит и слышит

и в памяти записывает, но не сразу о том людям ска-

зывает. А придет время – и вспомнит, и скажет, как

гром грянет!

Капля камень точит. А Хайрулла не каменным

был. И слова Варнавы поострее капли были. И слу-

чалось у них так, что Варнава уже заснет под шу-

мок дубов, а баскак не спит, лежит, думает. И мно-

гое передумывал заново.

За бабьим летом да утренниками туманы пришли,

на поля и овраги легли, Волгу и Сундовик как мо-

локом залили. Вот в такое-то утро и подвели к Лы-

сой горе баржу-посудину ордынскую чуваши от Суры-

реки. И дико было глядеть и слушать ватажникам,

как басурманы-воины с баржи криком людей подго-

няли, чтобы баржу веселее тянули. А на той посуди-

не, кроме воинов, еще трое знатных и важных ордын-

цев из родни Хайруллы Хабибулина, да полонянка

русская с сынком, да монах Макарий с цепью на ноге,

чтобы за борт не прыгнул, не убежал. Помахали, по-

кричали Позолотины молодцы, чтобы причаливали

баржу к берегу. Подтянули к берегу смерды-чуваши

посудину, и все на песок от устали попадали.

Тут ватажники свой челн столкнули на воду и

сказали тем, кто с баржи их разглядывал:

– Нам так атаманом наказано, чтобы троих са-

мых знатных да полонянку русскую, да монаха Ма-

кария на ту сторону Волги переправить, до Желто-

водского пожарища. Там он ждет вас с выкупом за

полонянку и Макария. А воины ваши с четырьмя на-

шими ватажниками здесь останутся. Худого не ду-

майте. Дело будет честное!

Позадумались угрюмо басурманы из рода Хаби-

булина, но с баржи сошли и в челн забрались, мона-

ха и полонянку оберегая. Два ватажника на весла

сели, взмахнули раз, другой и третий, и пошел чел-

нок по Волге к монастырю Желтоводскому.

Только накануне Семен Позолота рыбаря с ране-

ным баскаком в ближнюю Варнавину землянку из

дальней переправил. Это на тот случай, если вдруг

от хана с обменом прибудут. А в это туманное утро

он вышел на пожарище монастырское и сел на плиту

из камня дикого, что осталось от сгоревшей церков-

ки.

Утро было холодное, туманное. Атаман Позолота

на камне сидел, на Волгу сквозь туман глядел и ти-

хую песню пел. Невеселую песню, что от самого серд-

ца шла.

Вы дружки мои,

Ясны соколы,

Силой грозные,

Безобманные,

Послужите вы правде-матушке

Сколько хватит

Вашей силушки!

Дорога бранная,

Ночь туманная,

Сила грозная,

Безобманная!..

Тут из тумана челнок показался, наискось Волги

плывет и к пескам против пожарища пристает. Челн

Позолотиной вольницы, а гребцы – чувашин да морд-

вин, крепкой дружбы невольники. И побратим ата-

мана инок Макарий стоит посреди челна. И поднял-

ся с дикого камня атаман, чтобы лучше видеть, кого

ему ордынский хан посылает. А прибывшие уже из

челна выходили и к пожарищу монастыря Желтовод-

ского вслед за иноком Макарием направлялись. То-

ропился он к порогу сгоревшей церковки. Только с

цепью да колодкой не побежишь, и потому все за ним

поспевали.

А навстречу ему атаман шагнул. Одна рука на

рукояти меча, другая недвижно висит. И когда со-

шлись они, игумен монастыря православного обнял

атамана со словом таким:

– Мой побратим и спаситель мой!

Потом на колено опустился и к сухой недвижной

руке Сарынь Позолоты припал.

А Семен Позолота на полонянку глядел. И на

мальчонку, что к ней прижимался. И вспомнились

ему Олена и слова ее добрые: «Пора выкупить у ба-

сурманов страдалицу, Оганьку твою. Не пристало

русской жене басурману ноги мыть!» И подумал не-

вольно: «Полно, Оганька ли это? Эта русская жена

за годы неволи научилась и ноги басурману мыть, и

сына ему родила!» Но, отбросив сомнения, свистнул

атаман разбойничьим посвистом, так что с осины лис-

точки красные посыпались. И тотчас из оврага по-

слушник появился: «Что атаману надобно?»

– Скажи Варнаве, чтобы сюда шел с баскаком.

Да сундучок и ларец пусть захватит!

Затуманился рыбарь Варнава, услышав атаманов

наказ. Постоял, подумал, сундучок в руку взял, ла-

рец Хайрулле подал, через порог землянки шагнул и

опять что-то позамешкался.

– Привык я к тебе, Хайрулла, как к сыну род-

ному. Чую, за тобой это пришли. Дай-ка я обниму

тебя на прощание!

Поставил сундучок, обнял баскака. Потом отсту-

пил на шаг от него и трижды перекрестил. А из глаз

на рыжую с серебром бороду две слезы скатились, да

такие-то крупные, что дорогие жемчужины!

– Ну, пошли, дружок!

Но стоял Хайрулла в смятении. В напряженной

задумчивости стоял, а потом и говорит, да так-то

решительно, твердо:

– Да, пошли!

И пошел за Варнавой, опираясь на тяжелый ду-

бовый костыль.

10

А уж их ждали у дикого церковного камня. Са-

рынь Позолота сидел на нем нахохлившись, монах

Макарий стоя пожарище оглядывал. Ордынцы, род-

ня Хабибулина и мулла-крикун, сухорукого атамана

разглядывали, что на всю землю низовскую до самой

орды силой своей прославился. А полонянка, их ти-

хую речь слушая, сына к себе крепче прижимала:

«Ох, страшен этот Сарынь Позолота, атаман волж-

ской вольницы!» И ничто в нем не напомнило ей

Семку-смерда с верхнего посада нижегородского. Ры-

жеватый, седоватый да сухорукий, с лицом порублен-

ным, сидит, как ястреб перед ненастьем, сгорбив-

шись!

А вот и они, Варнава с пленником. Рыбарь низко-

Макарию поклонился и перекрестился с глу-

боким вздохом.

– Ну вот и мы оба тут!

Так и впились глазами басурманы в баскака из

рода Хабибулина. А полонянка в нем мужа узнала и,

на колени опустившись, замерла, словно богу моли-

лась.

Вот старший из рода Хабибулина шаг вперед сде-

лал и сказал торжественно:

– Угодно было хану, чтобы выкупили мы его

баскака верного Хайруллу сына Хабибулина в об-

мен на монаха Макария. Да посылает хан за выкуп

обещанный полонянку русскую, что семь лет в орде

жила.

Никто ни слова в ответ басурману. И от Хайрул-

лы ни слова приветливого, ни благодарности. Он на

жену и сына глядел, пораженный жадностью хана.

И сказал вдруг Хайрулла, как саблей острой взмах-

нул:

– Не вернусь в орду! Как служить хану-предате-

лю, что за ларец продал семью мою. Здесь остаюсь, с

русскими. А жену и сына никому не отдам!

Тут мулла-крикун, аллаха на помощь призывая,

охрипшим голосом грозное слово прокаркал:

– Подумай, Хайрулла! Хорошо подумай, пока я

не сказал, что ты не татарин, а собака русская, ше-

лудивый отступник!

– Не отступник я! – отрезал Хайрулла. – На мне

нет креста. Но в орду не вернусь. Что делать мне

там? На коня не вскочить, по степи не проскакать,

саблей свистя. А хану баскаком служить – для того

надо остатки чести своей загубить. Мой дядя, мой

брат, не зовите меня!

Побледнели ордынцы от мысли вернуться к хану

без выкупа.

– Не руби, Хайрулла, наши головы!

Тут атаман встрепенулся. Указав на сундучок и

ларец, сказал:

– За свои головы не опасайтесь. Выкуп ваш, Хай-

рулла наш. А монах да полонянка всегда русскими

были!

И приказал Варнаве поставить сундучок и ларец

к ногам ханских посланцев.

Заглянул ордынец в сундучок и – зажмурился,

призывая на помощь аллаха.

А Семен Позолота смеется:

– Ларец поменьше, но добра в нем не меньше.

Пусть владеют им ханские жены. Это на выкуп по-

лонянки от послушницы Зачатьевской обители!

Уж туман над Волгой рассеялся, когда, низко

кланяясь и пятясь, знатные посланцы ханские с сун-

дучком и ларцом спустились к челну. И помчали их

два ватажника по быстрине к Лысой горе до ордын-

ской посудины. А на диком камне, что порогом цер-

ковушке служил, остались первожители разоренного

монастыря Желтоводского, его строители и основате-

ли. И Хайрулла с родной женой и сыном родным.

Молча думали о жизни своей, никто друг другу в

мысли не заглядывал, но, как один, дружно к одно-

му подошли. Первым рыбарь Варнава заговорил:

– Надо нам, браты, вверх по Волге уплывать.

Привольное это урочище, а невезучее. Трудно право-

славному монастырю бок о бок с басурманами жить.

И красна, и добра, и рыбная речка Керженка, да,

видно, другую искать!

Немалая забота у монаха Макария. Не о том, ку-

да голову приклонить, а о том, где новое гнездо свить,

чтобы было оно вдали от ордынца и низовского бояри-

на. Понимал, что, попади он им в руки заново, жи-

вым в гроб заколотят, на костре сожгут как еретика

и гордыню ненавистную. А как гнездо вить, когда

все добро монастырское басурманами разграблено,

огнем спалено?

Полно, тужить ли о том монаху Желтоводскому,

побратиму самого атамана волжской вольницы! В ди-

ком урочище на речке Керженке немало из добычи

упрятано.

Долго молчал атаман, но вот встал с камня ди-

кого и сказал только:

– Плыть так плыть. Ватаги у меня не убыло!

К рассвету опустело Желтоводское пожарище, оси-

ротели зимницы Варнавины по речке Керженке. Но

остался дикий камень, плита гранитная, а над ней

черный ворон на опаленной сосне за вечного сторо-

жа. Зорким глазом за Волгу глядит, серых всадников

ждет на диких коньках, что несут за собой смерть и

опустошение. И еду обильную вороньему племени.

11

Дед Аксен, чуя холода, вокруг своей закутки бро-

дит, по лесу сучки да жердинки собирает и к стене

под поветь приставляет. Дрова к зиме запасает, сам с

собой разговаривает вполголоса. Не свалила его смер-

тушка за теплые дни, видно, пожалела, до холодов

оставила. А раздобрится ли на лето целое, до той

осени – отсюда не видать. Кабы знать, что долго не

заживется, так и с дровами не маялся бы. А как до

весны придется жить, всю зимушку? Умирать соби-

райся, а рожь матушку сей, говорят. А дрова – что

хлеб. Без дров умирать – в могиле до смерти побы-

вать. И холодно, и сыро!

Рассуждает так дед Аксен и тащит к своей за-

кутке жердочку за жердочкой, сучки да бревнышки-

Принесет, сбросит с плеча, передохнет, покашляет, к

стене деревинку приставит – и снова за дело. Жили

летом молодцы-ватажники неделю целую, не дога-

дался упросить их дров запасти. Сам за Позолотой по

городу ходил, как настоящий слепой, за посошок дер-

жался и песни пел да сказки сказывал. Вот прохо-

дил, пропел долгие-то дни, теперь один ходи да крях-

ти! А солнышко-то похолодало. Ну не беда, отдохнет

за зиму и с весны опять запылает.

Сегодня у деда Аксена добрый день. С утра раз-

мочил и пососал ржаной корочки. А тут, как знали,

из деревушки и хлебушка, и молочка принесли. С

наказом, чтобы помолился старец Аксен за раба бо-

жия, что недавно преставился. Помолился старик, как

умел, потом хлебушком с молочком подкрепился.

Вот и бродит теперь вокруг избушки, и храбрится

больше обычного. Не поевши-то, немного бы нарабо-

талось, а тут, гляди-ко, целый костерок сучков на-

таскал.

Солнышко за лес, и он в закутку спать. Только

задремал, как в окошечко стук. И голос, да знакомый

такой, что старику не поверилось:

– Дедка Аксен, живой ли?

– Живой, братики, живой! Али это опять вы?

В сумерки вечерние вышел, а там сам Сарынь

Позолота да монах Макарий, тот самый, что третьим

летом со своими на низы уплыл. И этот рыбарь бо-

родатый да рыжий, что всех без разбора ухой кор-

мил. А от берега тропой вереницей молодцы-ватаж-

ники. А за ними увечный в татарском кафтане,

с костылем под рукой. Да бабеночка по виду русская

€ пареньком.

Никому в ту ночь не спалось. Ко восходу сол-

нышка узнал Аксен про все беды, что на Макария

Желтоводского обрушились. Слушал старик, головой

покачивал:

– Чуяло мое ретивое, что не житье будет монас-

тырю православному по соседству с басурманами! Эх,

не насоветовал я тогда не на Керженку, а на Унжу-

реку плыть.

С рассветом уснули все. А когда встали да огля-

делись, рыбаря Варнавы и Хайруллы не досчитались.

Только с полуденным солнышком появились. Варна-

ва не улову, не рыбе, а рыбалке радуется, тому, как

его новая речка потешила:

– Узола-то, она, матушка, видно, никакой реке

не уступит! И осетрик, и стерлядка, и всякая рыба

в нее из Волги заходит! Так-то бы и пожил на ней!

Эх, не погорели бы наши сети запасные, до того лета

бы рыбы запас. А сольца – она вон, только Волгу

переплыть!

А к низовской земле подступила осень настоящая.

Нарядила осины в понявы багряные, листок дубовый

посрывала, березы позолотила, ельник призадумать-

ся заставила. А инок Макарий свою думу за собой

привез да заботу о том, куда до зимы уплыть, от хо-

лодов спрятаться. И опять этот разбойник и святой

человек Аксен подсказал:

– Это верно, нельзя вам тут, под носом у бояри-

на да ордынца, обживаться. Да и федоровские мона-

хи – люди недобрые, завистливые, все к хану под-

лизы такие, а своих братьев норовят ногами затоп-

тать. Обозлятся да и пошлют к нашей закутке мо-

лодца с огоньком. Эх, одолела меня старость бессиль-

ная, заглянул бы я в их гнездо, чтобы не забывали

Аксена, атамана волжской вольницы! А не махнуть

ли вам, побратимы, на Унжу-реку? Давным-давно

там не бывал, но как живая она в моих глазах, лес-

ная краса! Экая там благодать божия и человеческая!

Поселения там редкие, друг от друга за десять верст,

а люди хоть и дикие, но русские, православные. По-

могут вам и зиму перезимовать, а по весне, как возь-

мутся за топоры, полетят щепки выше леса. И будут

у вас к лету и кельи, и церковка, помяните слово

мое! Народ там не то чтобы у бога в ногах ползает,

но стосковался по слову православному с той поры,

как от басурман да бояр туда убежал! А земля-ма-

тушка там урожайнее, чем здешняя. Рыбу там ребя-

тишки корзинами да понявами ловят для всей дерев-

ни. А борть пчелиная на каждой старой сосне, и не-

кому там эти борти обхаживать! А какое жито, ка-

кой лен там растет! Ни слова не выдумал старый Ак-

сен, не раскаетесь.

Мешкать да долго думать некогда было. Собрались

ватажники, челны на воду столкнули. Тут рыбарь

Варнава спохватился:

– А где мой побрательник Хайрулла?

А тот с женой и сыном стоял на берегу и спус-

каться к челнам не спешил.

– Не по пути честному татарину с монахами.

Хайрулла здесь остается. Так ли, старик?

Перекрестил тут разбойник Аксен свою грешную

голову:

– Правда, браты, правда! Теперь мне и умирать

не страшно!

1

По обширной и доб-

рой земле бежала река, такая широкая и длинная,

что люди, жившие по одну ее сторону, не знали обы-

чаев населения другой стороны, а племена, обитав-

шие у истоков, не ведали, какие народы населяют

земли в ее низовьях. От правого берега реки до теп-

лых морей и высоких гор простирались владения гроз-

ного царя, его бояр и опричников, а на другом бере-

гу был сосново-березовый край, ничейная и свобод-

ная земля под дремучими лесами. А жил на ней мас-

тер-умелец по кленовой и березовой ложке, Семен-

Ложкарь по прозвищу. С ним в соседях вокруг морд-

ва, мещера да мурома, звероловы да хлеборобы рус-

ские, что с правого берега от ярма и неволи сюда по-

прятались. Жил Семен-Ложкарь в просторной черной

избе над дикой лесной речкой Санахтой со своей Ка-

териной и дочкой Авдоткой. Втроем успевали они де-

лать ложки кленовые и березовые далеко на все сто-

роны, да такие приглядные и ловкие, что люди тюрю

с квасом, горох и кисель без масла и приправы хле-

бали да прихваливали! И пошла про Семена слава по

лесам, городам и весям Поволжья, да, на его беду,

дошла она до царской вотчины.

А грозный царь в ту пору в своей столице сидел,

с боярами думу думал, с опричниками по церквам

да монастырям молился, а между важными делами

пировал и бражничал.

Вот один раз, натешившись пирами да молитвами,

надумал грозный царь воевать сразу на три стороны:

с крымским ханом, турецким султаном и ливонски-

ми рыцарями и баронами. Людей в войсках у царя

было много – пушкарей, и стрельцов, и конников.

Пушек да пищалей на пушечном дворе понаделали,

пороху, свинцу и ядер тоже вдосталь было. Всяких

припасов в царских войсках хватало, вплоть до кот-

лов, в которых воины кашу да похлебку варили. А

вот ложек, коими русские люди испокон веку щи и

кашу ели, у царя в запасе не было. В те времена

простые люди, что жили вокруг царской столицы, в

каждой семье сами для себя ложки выскабливали, а

знатные люди – князья да бояре – серебряными

ложками похлебку и всякое варево хлебали. Вот по-