Текст книги "Легенды и сказы лесной стороны"

Автор книги: Сергей Афоньшин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

ла, шиповник розовые лепестки по земле рассыпал,

калина с рябиной последний наряд донашивали. И

комары от жары попритихли. Над Аксеновой стари-

цей тепло и солнечно, и вольготно так, что не нады-

шишься. Но не выходит, не позволено выходить на

жарынь да солнышко хворобому атаману. «Лихоман-

ка, хворь трясучая, от жары и солнышка упрямства

и зла набирается и крепче за больного держится. При

лихорадке надо в тени, в прохладе сидеть, вечерней

сырости избегать, тогда посмирней ей быть. Да не за-

бывать горькое ясеневое питие пить!» – так иноком-

целителем сказано. А рука у Позолоты к лубку при-

вязана, суровым холстом замотана. Черный монах не

забывает в один и тот же час приходить и к порану

пахучей мази прикладывать на сале барсука, зверя

живучего. И крестным знамением подкреплял монах

свое целительство.

До того утра, как Волга да Оленка атаману Позо-

лоте приснились, не одну ночь мучил его бред беспа-

мятный. Наслушался целитель Макарий от недужно-

го Позолоты всякого: и «сарынь» он яростно кричал,

топор-бердыш на боку искал, и Оленку к себе на по-

мощь звал, и проклятия страшные сыпал князьям,

боярам и баскакам-зорителям. До холодной испари-

ны метался и гневался на знать Новгорода низовско-

го, на бояр и княжичей, что хану басурманскому с

душой и потрохами запродались. Наслушался и по-

нял инок Макарий, в мире витязь Тугопряд, что не

простой разбойник и грабитель этот недужный ата-

ман, а супротивник яростный гнету боярскому, ярму

басурманскому. И отхаживал, от смерти отстаивал

атамана волжской вольницы, подкрепляя свое цели-

тельство словом божиим, следуя обычаю народному:

«Без бога не до порога!»

И вот утром ясным, розовым, проснувшись, Семен

Позолота всем сердцем почуял, что беды и мучения

его кончаются. Лихоманка уже не трясет, отступила,

беспамятство кончилось, рана еще побаливает, но за-

живляется. Этот монах, видно, знал что-то повыше

молитвы и слова божия, надежнее всякого колдовст-

ва и знахарства. Радуется жизни Семен Позолота, а

целебное ясень-дерево тихо над кровлей листвой шу-

мит, успокаивает и сном забыться велит. И вот когда

инок навестил его, чтобы рану от повязки насовсем

освободить и в последний раз горечь-пойлом угостить,

атаман глядел на него как на избавителя. И сказал

глухо, сдерживая волнение:

– Чую, не жить бы мне без твоего умения да ста-

рания. Не Семке-смерду задумываться, чем за жизнь

платить. Только, слыхано, есть на свете такое, что

дороже серебра и злата. Не погнушайся быть мне

братом названым, побратимом до последних дней!

В ответ усмехнулся монах горько, невесело, рану

ощупывая:

– А побратался бы ты, атаман, с тем чернецом,

что вот это увечье тебе учинил? Помнишь, в потем-

ках на Волге у Соленых грязей?

Не сразу нашел, что сказать, Позолота. И заду-

мался, нахмурившись: «Четырнадцать чернецов про-

пало из Печерской обители. И тех, федоровцев, было

столько же. Не зря мне он где-то виданным кажет-

ся. Да и не бывало такого, чтобы в схватке на мечах

против Позолоты кто выстоял!» И заговорил, на пра-

вую руку приподнявшись:

– Видно, правдиво сказано, что камень с камнем:

не сойдутся, а человек с человеком не чают, да встре-

тятся. Брат мой названый, не повинен ты в крови

моей, коли сам я на то напросился! За федоровских

захребетников в ту ночь твою ватагу принял. Ну и:

поплатился, и пусть та оплошка чернобыльником по-

растет. И на моем плече, как пятно родимое, оста-

нется. Слыхано, бежали вы с братьями по обители на

волю вольную, на жизнь привольную. Какова эта

жизнь сей вот день, какова впереди – о том думай

сам. Но послушай побратима своего: оставь свою за-

думку вольным жить. Разбойные да беспутные под

старость и те в монастырские ворота стучат. А мона-

ху под старость из кельи бежать – маху дать! Какая

там вольная воля, пока правят всем князьки да бояре*

угодники ханские! На откуп басурманам отдана вся

земля низовская, и нет над нами человека выше бас-

кака-басурмана. Не завидуй на вольную жизнь раз-

бойную. Вот выйдут инок Макарий да Семен Позоло-

та со товарищами на Волгу гулять, бояр да богатых

татар обирать. А кому на пользу пойдет наша удаль

молодецкая и все добро, что мечом да бердышем бу-

дет добыто? Хана, лихоимцев баскака да боярина тем

не пронять. Лихо-то оно споро, не погибнет скоро!

Устал Семен Позолота, на изголовье откинулся,

здоровой рукой с лица пот смахнул. Тихо было во-

круг, и ясень под окном не шумел.

– Эх, не Семке-смерду такую бы голову, а вое-

воде, князю, боярину! Давно бы люди низовские из-

бавились от хомута басурманского! – Это старец Ак-

сен взглянуть зашел, как-то атаман силы набирается.

Вошел неслышно, как тать ночной али зверь лесной.

Сказал так и опять замолчал. А Позолота, отдышав-

шись, снова заговорил:

– Выбрать бы тебе, иноку, побратиму моему, ме-

сто-урочище для монастыря-обители к Волге побли-

же, от бояр и князьев подале, под боговым именем

силы да богатства набираться, чтобы не кланяться ни

боярину, ни хану, а служить избавлению народному

от ярма-ига басурманского!

Не скоро заговорил беглый монах Макарий, в ми-

ру Иван Тугопряд:

– На пустом месте монастырь не начать, не пос-

тавить. Чтобы сильным слыть, надо богатым быть.

Без помоги князей да бояр монахам не жить, и по-

тухнет дело в самом зачатии!

И встрепенулся атаман Позолота ястребом. Снова

привстал, рукой о стену опираясь:

– А побратим твой Семка-смерд на что? Да толь-

ко решись! Чай, помнишь, как Печерская обитель,

бывало, семерых удальцов за стенами укрывала? А

какие дары за то монастырю поданы, о том только

игумен да келарь знали-ведали. А ты бедности боишь-

ся. Да только начни! А какое место-урочище раздоль-

ное да привольное укажет тебе Семка-смерд, брат твой

названый! Там и леса непроходимые со зверями пуш-

ными и снедными, с бортями медовыми – медовый

край, и тони-заводи стерляжьи да осетриные. И рядом

тропа-дорога в края хлебные, из низовской земли в

даль басурманскую. Скупиться да гривны считать

твоей обители будет некогда. А богатство твое там, на

речке Керженке, а в каком урочище, под какой сос-

ной, о том только Сарынь Позолота ведает!

– Эх, кабы мне твои лета-молодость да мою быва-

лую силушку! Не отстал бы от твоей ватаги ни на еди-

ный шаг. Послужил бы Семену Позолоте, как нико-

му за всю жизнь не служивал! – Это старец Аксен,

атамана заслушавшись, незаметно, шаг за шагом по-

двинулся и, стоя над ним, как на самого бога гля-

дел. А беглый монах Макарий, инок мятежный, мол-

чал. Но понял атаман Позолота, что они теперь и по-

братимы, и сподвижники.

Заходили гоголем, орлом глянули шестеро удаль-

цов, как видно стало, что их атаман хворобу поборол.

И дивно всем было, что чернец-целитель с Позолотой,

как братья родные, сердцами открытыми и дружбой

связаны. Да и монахи все до единого тому радова-

лись. Вот как-то собрались чернецы и ватажники во

единый круг Иванов день помянуть. И вожаки к ним

подсели. И поделился Макарий со всеми раздумьем

своим. Не ждал, не гадал он, что его чернецы так

дружно духом поднимутся. Первыми братья-плотники

рассудили веско, неторопко:

– Оно неплохо, кабы свою монашью обитель где-

то обжить, подале от князей да бояр. Был бы лес под

рукой – к покрову кельи выстроим из дерева самого

доброго!

Подстали тут чернецы-кузнецы беглые:

– Была бы там только порода рудная, железная.

На укрепу дубовую накуем и шпигрей, и чесноку

острого, частокол скрепим железом-обручем намерт-

во!

– Она, эта вольная жизнь под чистым небушком,

под дождем да божьей росой, приманчива, видно,

только издали. А изведавши ее, под крышу манит.

Да и одежа с обувкой при вольной-то жизни скоро

ветшают, изнашиваются. А где ее новую взять, коли

с чужого плеча, с чужой ноги не снять? Из монахов

какие уж грабители! – таково слово шварь да швец

молвили.

Оглядели на себе одежку да обувку Позолотины

молодцы, ничего не молвили, а подумали: «Давно и

нам приодеться пора. Монахам и в барахле ходить

незазорно, иные из них еще и веревкой подпоясыва-

ются, а удальцам из вольницы подай новое да нена-

деванное! »

– А я одно скажу: одна сласть мне комарей кор-

мить, что тут, на Узоле, что на другой такой реке. И

одинаково ухой кормить, что своего брата чернеца,

что удалого молодца из вольницы. Эх, привел бы гос-

подь, довелось бы порыбачить на Волге-матушке! То-

то вольготно да радостно!

После рыбаря Варнавы позамолчали все. Монахи

вольную жизнь заживо хоронили, удальцы на новую

надеялись, с везеньем да удачами. А над Аксеновой

зимницей и старицей, кружась, орел летал высоко-

, до самой Волги землю оглядывая. Старец Ак-

сен давно за ним из-под руки следил. И за всех радо-

вался. Видеть в небе орла – к счастью и удаче, к ве-

зенью во всяких делах. И крикнул старец, да так, что

сам Макарий с Позолотой вздрогнули:

– Сар-р-рынь! Не вешай головы, молодцы! Гляди

в небо! Вот орел высоко летит, птица смелая, далеко

глядит, удачу сулит! Но чую старым сердцем, приго-

дится еще вам закутка Аксенова!

С утра челны заново просмолили и на жарком сол-

нышке просушили. После того на воду их столкнули

и разное добришко в них погрузили. Со старцем Ак-

сеном простились, от берега оттолкнулись, веслами

взмахнули, за одну ночь из Узолы выплыли и мимо

Новгорода низовского проскользнули. И на низы Вол-

ги подались. Плыли день да ночь и поутру свернули

в устье реки, что с левой стороны в Волгу стремилась.

По берегам дубняки могучие, липы столетние и ели,

как стражи-монахи угрюмые. А вода в той реке опять-

таки красная. И посмеялись молодцы-чернецы, рабо-

тая веслами против быстрой речной струи:

– Видно, и тут наш Варнава свою бороду помыл.

Не зря вода желтым-желта, как медная!

При самом устье на берегу станом стали. Выбрали

место повыше, что вешней водой не заливалось, и тут

свое гнездо заложили. И чернецы и удальцы знатно

работали. Не боярину с ордынцем, а себе зимовье

строили. И вырастал сруб за срубом, лубяной кров-

лей покрывался, с подножия красным мхом да зем-

лей утеплялся. А рядом за дубняками Волга волнами

катилась, к морю воды несла, только горе и беды ни-

зовской земли сбыть не могла. А за Волгой при устье

речки Сундовика на горах чернел остов выжженной

крепости. Кем, каким ворогом растоптана укрепа на

грани низовской земли? Княжичами нижегородскими

при помоге басурман – булгар да татар.

Не по дням, а по часам росла сосново-дубовая оби-

тель у Желтых вод при устье речки Керженки – оби-

тель гонимого мятежного чернеца Макария с братией.

Радовался Семен Позолота новой жизни своего по-

братима. И думал о том, как будет расти и укреплять-

ся эта обитель инока Макария от даров руки разбой-

ничьей. Лишь бы стояла эта монашья братия против

ненавистного гнета басурманского да не служила

боярам, что головой запродались ордынцу проклято-

му. А он, атаман Позолота, их в беде не оставит. Бу-

дет чего отсыпать в копилку-кружку монастырскую

опричь того, что у Темной заводи на Керженке захо-

ронено. Не скупись, игумен Макарий, серебру да зо-

лоту и мертвый послужит!

На берег Волги выходил атаман Сарынь Позоло-

та и оком соколиным грозился вверх и вниз по могу-

чей реке. Как тигр, на водопойной тропе затаившись,

он будет поджидать на этой большой дороге-реке бо-

гатых и знатных басурман и ненавистных бояр, хан-

ских угодников. А матушка-Волга, она много знала,

далеко вперед времени глядела, но над задумкой по-

братимов не насмехалась. Послужит им сколь послу-

жится, коли задумали они для низовской земли дело

доброе, честное и смелое.

Опять один остался старец Аксен. Вокруг своей

закутки бродит, кряхтит, покашливает, незваных гос-

тей вспоминает. «А пусть поплавают, на новых мес-

тах поживут, горем и радостью, удачей и бедой поте-

шатся. Не один раз вспомнят закутку Аксенову, опять

побывают. Святу месту не быть пусту. От озорного*

боярина да басурмана не только что на Узолу, на

саму Унжу спрячешься!»

Согнула старость мать Агапею, хозяйку Зачатьев-

ской обители. Давным-давно в монастырь по доброй

воле пришла да по зову самой княгини основательни-

цы. Боярская дочь, в молодости гулливая да распут-

ная, в зрелых летах сплетница да сводница, а под

старость в святую обитель, к божьему порогу посту-

чалась.

Заскрипели врата рая бабьего и впустили греш-

ную с даром богатым. С дорогим-то вкладом и в

монастыре не всухомятку живут: и тешатся, и винцо

заморское пьют.

В миру сама гуляка да распутница, а в старости

черница и ханжа, злыдня на все красивое и доброе,,

что в людях есть, мать Агапея молодых послушниц

да черниц заживо загрызала, на вольный свет взгля-

нуть, ветерком свежим дохнуть им не давала. Вот

Олена воеводина, птаха вольная да смелая, попала

послушницей в ее клетку душную. И с первых же

дней возненавидела Олену карга Агапеюшка, готова

была ее слопать глазами зелеными, придушить зуб-

ками желтыми, съесть, как кошка старая касатку-

ласточку.

Ходит, бродит по двору старая Агапеюшка, стучит

посохом, а посошок повыше ее головы. «Долгим-то ба-

тогом подале достану, покрепче, побольнее ударю!»

И боятся ее посоха черницы и послушницы пуще кну-

та и плетки шелковой. Так с посошком она и в цер-

ковушку бредет. Одной рукой крест на цепи золотой

ко груди прижимает, другой на посох опирается. А

посох выше ее головы, а глаза злые да зеленые.

Бродит игуменья по двору монастырскому, подож-

ком стучит, по сторонам глядит. И чудится ей, что

не высоки стены вокруг обители, не крепки ворота да

запоры, широки оконца в кельи, ненадежны решетки

железные, легки ставни оконные. А обитель ее к Вол-

ге крайняя, к лихим заволжским людям ближняя. Не

хитро вольным людям через стену перевалить и всех

монашек как кур передавить да и забрать сокрови-

ща, что годами накоплены.

Не одиново распоряжалась Агапеюшка корен-

ного кузнеца-умельца из Кувыльного оврага позвать.

Но кузнецы, как сговорясь, одно в ответ: «Повреме-

нила бы, мать игуменья. Не вернулся еще из отлучки

главный умелец по решеткам, замкам да запорам. Вот

как объявится, и устроит все. А со стороны, кого по-

пало, не нанимала бы. Чай, помнишь, как один мо-

лодец по городу ходил и запоры со звоном дуракам

подлаживал!»

Ну вот ждала так мать Агапея и дождалась нако-

нец. Постучался в ворота дубовые кузнец-молодец,

рожа, как у цыгана, немытая да прокопченная, одеж-

ка в дырах, окалиной в кузнице прожженная, только

и видно из-под копоти, что глазами смел да волосом

русоват. А так по всему – из пекла от чертей выр-

вался.

Впустили молодца, и сама Агапеюшка его встре-

тила. А кузнец под ее крестное знамение поклонился

и таково первое слово молвил:

– Ох, матушка игуменья! Сквозь годы старые кра-

са твоя бывалая на свет божий пробивается! Чай, все

княжичи за молодой-то вперегонки бегали да свата-

лись!

Любо старой карге, что такой молодец разглядел-

таки красу ее бывалую. Разомлела сердцем, раздоб-

рилась, поманило похвалиться молодостью:

– Семеро княжичей на одном году один за дру-

гим ко свет батюшке сватов засылали. Да четверо бо-

ярских сынков сватались. Только охотнее было с ми-

лым за море плыть, чем с немилым да постылым в

тереме жить! Ну а ты-то, статен молодец, кто таков,

чем живешь, давно ли железо куешь?

И глазки свои зеленые пытливые на кузнеца уста-

вила, словно до сердца и ума доставала.

– Сызмала по кузницам, матушка. У самых сме-

калистых обучался, а свою кузню завести – судьба

не потешила. Вышло так, что землица у боярина*

баба у басурмана, а я гол сокол. Один живу, хозяе-

вам кузнецам служу. А о деле не сомневайтесь: устро-

им все по-божески да как хозяйкой будет указано!

И тут же, при глазах игуменьи, из мешка ручные

мехи достал, наковаленку, молотки, зубильца да бро-

дочки разные. В горушке-холмике горнецо из дюжи-

ны кирпичей сложил и за работу принялся.

Первым делом указала Агапеюшка на оконце од-

ной кельи решетку заново укрепить. Кует кузнец, мо-

лотком стучит, железо калит, зубилом рубит, сталь-

ным бродком дырки пробивает, горячими заклепка-

ми скрепляет. И непонятные мудреные штуковины

подгоняет. А игуменья около сучится, не отходит, на

окно кельи искоса поглядывает, как псина стороже-

вая. Вот приставил кузнец к окну келейному лесен-

ку и начал новую решетку к дубовым косякам при-

лаживать. Прилаживает, молоточком реденько посту-

кивает и странную песенку поет:

Левый – влево, правый – вправо,

И злодейка вниз пойдет!

А закрыть наоборот:

Левый – вправо, правый – влево,

Вверх злодейку потянуть

И под песенку замкнуть!

Слушает Олена, как кузнец у окна ее кельи сту-

чит и песенку себе под нос гнусит. Слушает, а к окну

подойти не смеет, гнева злыдни игуменьи опасается.

Черный кузнец, прокопченный, и одежонка прожжен-

ная, стучит и песенку петь не перестает.

– Божье-то дело с молитвой вершат! – поучает

игуменья.

– Да ведь и песенка-то моя на божий лад! Так,

для души, чтобы грешные мысли в голову не шли!

И снова молотком стучит и ту же песню поет. По-

том неистово молотком по дубовым косякам стучал,

кованые гвозди заколачивая, будто бы намертво ре-

шетку закрепляя. Вот, мол, гляди и слушай, карга,

как стараемся живую душу в келье захоронить!

После полуденной трапезы Агапеюшка указала

кузнецу дубовую дверь на погребице железом крест-

накрест оковать. А сама от кузнеца ни на шаг. Вот

глядит послушница Олена в келейное оконце, паль-

чиками за решетку ухватившись, глядит, как насу-

против чумазый кузнец дверь в погребицу железом

околачивает и мудреный запор прилаживает. А пе-

сенка из ее головы никак не уходит:

Левый – влево, правый – вправо...

А закрыть – наоборот...

Странная, мудреная песенка. Что влево, что впра-

во? Кто злодейка? И не замечает пока, что пальчи-

ками за неприметные железные головки-болтики дер-

жится. Ну, не беда, Олена, послушница подневольная,

скоро догадаешься. Ох и слюбятся тебе эти холодные

железинки! Вот слышится ей говор кузнеца с Агапе-

юшкой.

– Открывай погребицу, игуменья, надо с обеих

сторон дверь оковать.

Нехотя достает мать Агапея из-под одеяния ино-

ческого отмычку и вкладывает в скважину и с боль-

шой натугой поворачивает. Но не поддается запор ру-

кам игуменьи. Под рукой кузнеца послушалась от-

мычка, щеколда глухо стукнула, и нехотя дверь ото-

шла. Жалеет кузнец-молодец мать игуменью:

– С таким-то ключом-отмычкой да дурным запо-

ром не то что пальчики, ручки выломаешь, матушка!

Позволь-ка мне над запором малость поколдовать —

как святым духом будешь дверь открывать! Этой же

отмычкой, но без натуги, легонечко!

Сладко было старой чернице, что такой статный

молодец, хоть и чумазый, как последний цыган или

кержак-углежог, ее пальчики и ручки жалеет. И по-

зволила ему над запором поворожить, лишь бы от ли-

хих людей да отбойных озорных келейниц надежно

было.

Вот трудится кузнец, с обеих сторон двери желе-

зом обивает, запор подгоняет. И чует, как ему спину

сквозняком из погреба прохватывает. Догадывается:

«Сквозь дверь, в щели, этот ветерок не зря мне слы-

шался. В погребах завсегда сыро да холодно, а сквоз-

някам откуда тут быть?»

Спуститься бы в эту дыру-погребицу, узнать, от-

куда ветром дует, да игуменья около крутится. На

помогу к ней еще две карги из трапезной выползли,

глядят на молодца из-под клобуков, как змеи шипу-

чие. И на келейное окно поглядывают. Это там моло-

дая послушница, душой добрая, сердцем смелая, ли-

ком и станом красивая и потому им ненавистная.

Допоздна старался кузнец над дверью в погреби-

цу и.позвал игуменью попытать, как дверь открыва-

ется да закрывается. Ключ-отмычку подал в руки

Агапеюшке:

– Ну-ка, матушка, попробуй, узнай, каково те-

перь открывается-закрывается.

Раз да другой замкнула да открыла игуменья по-

гребную дверь дубовую и диву далась:

– Ох, господи, да как легко-то да просто стало

супротив прежнего. И щеколды мягко, без стука па-

дают!

– Вот и ладно, мать игуменья, теперь и ручки не

натрудишь и пальчикам не больно. Ручки-то у тебя

белые да мягкие, бывало, чай, и князья и бояре на

них заглядывались, как медовухой гостей обносила.

Такие ручки жалеть да беречь!

Ох и любо же, радостно от слов кузнеца Агапеюш-

ке. И рукой, пропахшей ладаном, по щеке добрень-

ко его потрепала и за работу похвалила. Не догады-

валась только ханжа старая, что дверь в погребицу

теперь изнутри без отмычки запросто открывалась...

Наложили на Олену епитимью-наказание строгое,

монастырское за жизнь вольную, и сидеть ей в келье

под замком затворницей, глядеть на мир сквозь окно

зарешеченное. Во дворе сумерки, ушел за ворота чу-

мазый кузнец, только песенка его диковинная не хо-

чет из головы уходить, в ушах поет, выговаривает:

Левый – влево, правый – вправо,

И злодейка вниз пойдет!

А закрыть – наоборот...

Уж не об этих ли двух неприметных железных

головках, что торчат. из углов решетки, напевал этот

кузнец, что словно отроду свою рожу не мыл? Левую

головку влево повела. И правая вправо послушно ото-

шла. На решетку чуть-чуть понажала и еле в руках

ее удержала. Открылось окно келейное, хоть сейчас

из кельи беги, хоть погоди. Вот и река родная видна,

тускло блестит в сумерках, а в ней и месяц, и первые

звезды дрожат-отражаются. Текла бы Волга-матушка

под самой стеной, нырнула бы она, Олена, из окна

келейного да в самую глубину реки, до камней осет-

риных, до стерляжьего игрища!

Притаив дыхание, послушница злодейку-решетку

на место подтянула, неприметные головки в свои гнез-

да подвинула. И никаких примет: как тут была ре-

шетка железная! А послушница Олена на тяжелый

стул опустилась в смятении:

– Господи, сыну божий, добрый, праведный! Не

ты ли сокола моего послал мне во спасение?

Радостно думать Олене, что в любую ночь может

покинуть эту душную келью, только бы знать, куда

бежать, где найти своего сокола. Али ждать, когда

сам придет, позовет? И снова к окну подошла, сквозь

решетку в сумерки глядеть туда, где Волга струится,

а в ней месяц и звезды дрожа отражаются.

Не скоро разыскал атаман Позолота потайную

щель подземного лаза под частокол монастырской

стены. Ощупью до погребицы добрался, наружную

дверь отомкнул, что недавно железом околачивал, к

Олениной келье прокрался и тихо-тихо в решетку по-

стучал. А перед рассветом тем же путем назад, к

Волге, выбрался. И отрадно было думать атаману,

что оставил свою Олену с надежей великой на жизнь

радостную и тревожную. Да оставил ей отмычку же-

лезную, точно такую, что игуменья на пояске под

черной одежкой носит. Темны ночи бабьего лета, сен-

тября – месяца осеннего. Но светлы и радостны ду-

мы Олены, подруги надежной Сарынь Позолоты...

Долго пропадал на стороне побратим инока Мака-

рия. Загрустили шестеро молодцов да и монашья бра-

тия: «Не попался ли атаман в руки злого ворога?»

И вот нежданно-негаданно появился он в новой келье

инока с тяжелой сумой на плече. Из сумы ковчежец-

ларец достал, дорогой цены, красы несказанной, ра-

боты мастера византийского, и на пол к ногам побра-

тима поставил:

– Вот получай, брат, на новоселье дарю. Достраи-

вай гнездо свое, не скупись, стеной обноси, укрепляй.

Только ордынца не задабривай. От ханов не откупать-

ся, а отбиваться надо. И мечом, и копьем, и людом

простым, православным!

Склонился инок Макарий над серебряной посуди-

ной, приоткрыл, качнул. И зазвенел ковчежец звоном

золотым да серебряным. И дивится монах богатству

подаренному. И дивится, и страшится:

– Кого, какую обитель ограбили?

– О том побратима не спрашивают. Принимай,

не выпытывай. Рук не прожжет, грехов не прибавит.

Все по святому писанию: «Кесарево – кесарю, бого-

во – богу!» А то, что на речке Керженке захороне-

но – до черных дней погодим!

1

Над Волгой весенний

ветер гулял, бурую волну навстречу реке гнал, пос-

ледние застрявшие льдины истончал, кусты пушистой

вербы на песках низко пригибал. Старался ветер, вес-

не помогал. Сквозь редкий дубняк новая обитель ино-

ка Макария смолистыми бревнами желтела, а вокруг

нее монахи как муравьи трудились, ограду-частокол

укрепляя, во дворе порядок наводили. Позолотины

ватажники нехотя им во всем помогали и часто по-

сторонам и в небо глядели.

Ох, немила им стала жизнь спокойная, монастыр-

ская, дохнуть бы вольной волюшки, взмахнуть вес-

лами и уплыть по Волге до самого моря Хвалынско-

го, либо вверх по реке до ярославской земли, до воль-

ного Новгорода!

А высоко в поднебесье сокол высоту набирал, что-

бы сверху выбрать добычу из всего стада гусиного,

что собралось в полет к морю холодному. Выбрать,

от стаи отбить и на лету заклевать, забить, на землю

посадить и позавтракать, зоб набить мясом горячим,

живым. В тот час атаман Позолота на крутояре си-

дел, на волжскую даль-волну глядел, думу думал и

невеселую тихую песню пел:

Сизый сокол, ты

Птица вольная,

Сердце смелое,

Жизнь раздольная!

Научи, подскажи,

Как мне жизнь дожить,

Среди ворогов

Головы не сложить,

Да и честь свою

В чистоте сдюжить!

Чтоб от ворога

Никогда не бежать,

Храбрым воином

Под крестом лежать!

Шестерым его воинам-ватажникам монастырская

жизнь до некуда приелась, наскучила. И сыты, и в

тепле, а не по душе им это житье спокойное. Давно

построены кельи монастырские, приземистые и креп-

кие, из леса строевого, отборного. И все кругом обне-

сено частоколом-загородью. Покряхтели, поработали

ватажники, помогая монахам инока Макария. И смер-

дам окрестным покоя не дали, всем дело нашли, ко-

му вольное, другим подневольное. По стороне вата-

гой ходили, смердов-умельцев искали по делу избя-

ному и кузнечному и к Желтоводской обители зазы-

вали.

Трудились, не жалея себя, как свой дом строили.

Со смердами-умельцами по рудным ручьям и болотам

ходили, рудную землю добывали, на себе выносили и

конем вывозили, из той руды железо выжигали для

железных укреп на стены монастырские. И попутно

окрестный народ, крещеный и некрещеный, тормоши-

ли и подгоняли, чтобы везли и несли к божьему дому

на желтые воды всякую железину. А бабам и стару-

хам наказывали холста для монастыря не жалеть, по-

тому как ходить по земле нагишом чернецам сам бог

заказал. И керженским бортникам, нелюдимам лес-

ным, двуногим медведям, заботы прибавили, чтобы

медом обитель не обходили, не забывали и до моро-

зов на своих долбленках приплывали. А в лодочках-

долбленках дуплянки липовые – кадочки их румя-

ные – медом свежим полнехоньки. Как было не по-

радеть божьей обители, что стала поперек дороги ли-

хоимцу татарину, баскаку ханскому!

По всем сторонам ходили молодцы Сарынь Позо-

лоты, пока Желтоводский монастырь на ноги подни-

мался, и повсюду славили инока Макария. Молву

разносили, что над Желтоводскои обителью стоит мо-

нах жизни самой праведной, не распутник али скопи-

дом какой, а инок Макарий из Печерской обители, и

служит он только богу да князю московскому и креп-

че дуба стоит супротив басурман и ханских угодни-

ков.

Досталось ватаге Сарынь Позолоты, было порабо-

тано, погнули спинушки, досыта наломались под ду-

бинушку, хватили и голода и холода, помогая побра-

тиму своего атамана. Без мала два лета прожито, к

вольным делам не прикасаясь, а на божьем деле так

бывает невесело, что тоска наваливается смертная.

Вот и начали задумываться ватажники и думой с

атаманом делиться. Не пора ли вверх по Волге всей

ватагой сплавать, когда здесь все трудные дела спра-

вили? В низовский Новгород заглянуть, по богатым

лабазам да кладовым пройтись, на богатеев и бояр

страху нагнать, пока Сарынь Позолоту там насовсем

не забыли.

Целый год пробежал с той поры, как атаман со

своей Оленой последний раз повидался. Это было

прошлой весной, когда понадобилось сманить из Нов-

города низовского мастеров по постройке частоколь-

ной стены. Всего-то три дня пробыл Позолота в род-

ном городе, но после того присмирели игуменья Ага-

пея и ее злые Зачатьевские подручницы. Присмирели

и перестали казнить свою непокорную послушницу.

Только звание, что в монастыре жила, а добилась-

таки Олена жизни не в заточении. А все он, ее гроз-

ный Сарынь Позолота, монастырю карой нещадной

пригрозил. Рыкнул зверем смелым на всех ее гоните-

лей, и присмирели души подлые.

Вот при последнем-то повидании и скажи Олена

своему соколу, что горька неволя монастырская, а

неволя ордынская в десять крат горчей. И что пора

бы ему родную жену Оганьку из неволи вызволить, а

она, Олена, согласна помогать ему в том деле риско-

вом, сколь потребуется.

«Экая душа бескорыстная, экое сердце смелое!» —

подумал тогда Сарынь Позолота про свою отважную

помощницу. А себя молча корил за то, что не заду-

мывался о том, как жену с сыном-отроком из ханской

неволи выкрасть или выкупить. Чтобы выкрасть, надо

трудную дорогу тайно осилить, над степной далью

орлом пролететь, сквозь орду ужом проползти, и те-

нью в ханские палатки пройти неприметно. А на вы-

куп нужна деньга золотая и серебряная, рубль к руб-

лю, золотой к золотому. Каждую денежку сам хан на

зуб попробует, раскосым глазом на Позолоту погля-

дывая и прикидывая своим вероломным умом: «А не

оставить ли у себя и этого молодца-дурачка, что столь-

ко серебра и золота за жену привез? Вот только рука

у него плетью висит, а одной рукой немного нарабо-

тает! »

И выкрасть, и выкупить – дело нелегкое. Ни на

слово, ни на крест нельзя верить басурману. Выкуп

возьмет, а бабу не вернет, да и самого не выпустит.

Басурман – он басурманом и останется! Так разду-

мывал Семен Позолота. Но в тот же час накрепко

решил свою Оганьку выкрасть либо выкупить. День-

гу на выкуп, утварь самую драгоценную, кубки золо-

тые и серебряные одним днем не добыть, вокруг Нов-

города низовского надо походить, из логова на Узо-

ле все вызнать, выслушать, своих молодцов каждого

к своему делу приставить, чтобы за сутки именитых

да богатых потрясти и с добычей на низы уплыть.

Для такого дела и ватагу надо бы посильней, молод-

цов до двенадцати и на двух челнах.

И другая забота у Сарынь Позолоты была: как

побратима своего надолго оставить одного с монаха-

ми перед страшной рожей басурмана. А она, эта ро-

жа, из-за Волги выглядывает, из-за Оленьей да Лы-

сой горы, что при устье Сундовика. Нет-нет да и по-

кажется эта скуластая раскосая образина, а как уз-

нает ордынец, что ватага Позолоты в верховья уплы-

ла, через Волгу к монастырю шагнет. Не по нутру ему

гнездо православное во главе с монахом Макарием.

Это он, монах Макарий, русский народ супротив ба-

сурман настораживает, мордву и черемис в свою веру

переманивает и всем такой наказ дает: «Не верить

обманному и льстивому слову басурманскому, не пе-

реметываться в брани на ханскую сторону. Не давать

баскакам ханским ни зерна, ни меду, ни мехов до-

рогих, все прятать от глаз завистливых, землей заки-

дывать, ногами притаптывать, золой от костров при-

сыпать. Готовить к нашествию ордынскому пустыню

голую вокруг поселения, ни хлеба, ни конины не ви-