Текст книги "Легенды и сказы лесной стороны"

Автор книги: Сергей Афоньшин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)

хом и сердцем понял зверолов, что это грозные да

певучие доносятся голоса собак, идущих по зверино-

му следу. Собрался Обушок скоро-наскоро и пропал,

растаял в морозной утренней мгле. Только стежку-

дорожку оставил на снегу голубом до опушки лесной.

Трудно стало Халзану с Гюрзой зимой пропитание

добывать. Не скоро добыча в зубы давалась. Вот и в

этот морозный день с зари до полудня молодой лось-

сеголеток водит их за собой по трущобам лесным, на

отстоях рогом и копытом смело обороняется. Устали

собаки, но и зверь дышит тяжело, мечется, топчется

на гриве сосновой. С двух сторон на него голодные

псы наседают, норовят в горло вцепиться, повалить,

задушить. Но не сдается лось, из последних сил за

жизнь стоит. Вдруг безжалостный посвист стрелы. И

не успел сраженный зверь повалиться, как Халзан и

Гюрза пиявками повисли на нем, вцепившись в гор-

ло.

И только когда подоспевший Обушок приколол

лося ножом, обе отпрянули в сторону.

Зверолов распахнул лосиную тушу и бросил соба-

кам по куску внутренностей. Псы с жадностью про-

глотили подачку и на какой-то шаг подвинулись бли-

же.

Отрок свежевал зверя и бросал помощникам кус-

ки парного мяса, а они подвигались все ближе и бли-

же, дрожа от непривычной сытости после долгого голо-

дания. Шерсть на них дыбилась и горела под солнцем

багрянцем и золотом, янтарные глаза отливали кро-

вью.

– Ух, как к зиме-то вырядились! – полюбовался

Обушок на густые псиные шубы. И опять бросил им

по куску от лосиной туши.

Когда солнышко село за лес, охотник взвалил на

спину тяжелую ношу и направился к дому. Халзан и

Гюрза не раздумывая пошли за ним. Усталые, исто-

щенные лишениями и голодом, но сытые они шли за

человеком, к жилью человека. Над Соколиной уже

были сумерки, густые, хмурые и морозные. Пока Обу-

шок в сенцах сваливал ношу, Халзан и Гюрза раз-

гребли лапами соломенную завалинку и, прижавшись

к стене, улеглись ночевать. И прежде чем задремать,

обе глубоко-глубоко вздохнули.

После победы над Суздальской ратью начало Бу-

рундаево войско шайками по сторонам рыскать. Про-

нюхали басурманы, что у заволжских звероловов в

клетях да амбарах дорогих мехов полным-полно, шку-

рок бобровых, куньих да горностаевых. Вот дожда-

лись они, когда Волгу льдом заковало, и начали за-

глядывать в леса костромские да ярославские. Толь-

ко мало было хану от того радости. Возвращались его

воины из заволжских лесов без добычи дорогой, зато

со стрелой в животе.

В ту морозную ясную ночь Халзану и Гюрзе сни-

лась охота на страшного зверя, и сквозь сон они ры-

чали и взлаивали. Теперь собаки не страдали от го-

лода, налились еще большей смелостью и силой и

готовы были насмерть постоять за себя и своего хо-

зяина. Не зря по вечерам из избушки старая Удола

выходила, сытно собак кормила и костлявой рукой

по загривинам ласково трепала, бормоча наговоры.

Потом по снегу босая за околицу выходила, руки к

тощей груди прижимала и, глядя на месяц, колдо-

вала.

При свете месяца чернела избушками деревенька

Соколиная, да Волга спала под белой простыней. Мо-

роз изредка потрескивал. А вот и первый петух про-

кричал. «Не тревожьте собаку, пока она спит». Так

в древней пословице сказано.

Халзан и Гюрза проснулись вдруг, когда нанесло

на них запахом ордынского конника. Вот дробный

хруст снега под копытами, чуть слышный звон сбруи

и оружия. Собаки тихо зарычали и поднялись. Вот

два конных воина свернули от околицы к избушке

Обушка. Халзан и Гюрза теперь их видели и чуяли,

они узнали людей, которые кормили их только побоя-

ми, не позволяли съесть куска от добычи, пытались

затоптать конями, захлестать нагайками. Инстинкт и

разум подсказывали псам, что эти серые всадники на

побелевших от инея коньках несут зло и смерть их

хозяину-зверолову, его жилью и всему селению. И

шерсть на собачьих спинах поднялась дыбом от хвос-

та до затылка. Это были уже не собаки, а умные бес-

страшные звери. Неприметно перешли они с освещен-

ной месяцем завалины и затаились у темной стены

избушки. И когда конники приблизились вплотную к

хижине, с рыком бросились на врага.

Увертываясь от сабельных ударов, собаки кусали

всадников за ноги, а лошадей за ноздри и сухожи-

лия. Кони храпели и пятились, басурманы визгливо

кричали. С луком в руках выскочил из избы Обушок,

узнал незваных гостей, и две стрелы, одна за другой,

пропели со смертельной угрозой. Хрипя и визжа от

ужаса, ордынцы повернули коней и скрылись в об-

лаке снежной пыли. А Халзан и Гюрза отлично по-

няли, за что так ласково хозяин трепал и гладил их

рукой по бокам, и обе глухо рычали, глядя в сторону

ускакавших врагов. И поняли и запомнили. А ста-

рая Удола вынесла им по большому куску оленины.

Целыми неделями стал Савелий Обушок в лесах

пропадать, только изредка навещая Соколиную. К

вечеру в избушку придет, а к рассвету Удола ему все

для нового похода припасет и собак сыто-насыто на-

кормит. А басурманы, что совались в глубину заволж-

ских лесов разведать да пограбить, возвращались в

стан Бурундая без добычи, зато с наконечником рус-

ской стрелы в животе, на лошадях с порванными нозд-

рями и сухожилиями. И рассказывали такие страхи,

что жутко становилось ханам оставаться на русской

земле. Собаками-оборотнями прозвали ордынцы Хал-

зана и Гюрзу. Они с ужасом рассказывали, что не

собаки, а багряный кровожадный барс и толстая чер-

ная змея с желтой головой кусали и рвали коней и

всадников. А самое страшное было в том, что следом

за оборотнями поспевал урус-невидимка с боевым лу-

ком и колдовскими стрелами. И пока всадники обо-

ронялись от двух страшных зверей, русский стрелок

посылал в них меткую каленую стрелу.

Никто в Соколиной не догадывался о тайных под-

вигах Обушка. Только бабка Удола стала еще усерд-

нее колдовать над каждой стрелой, а по ночам босая,

с распущенными волосами выходила за околицу по-

клониться земле и месяцу, вымолить удачи внуку в

опасном промысле. Обушок возвращался всегда с до-

бычей и делился свежинкой с земляками-соколинца-

ми. И снова до рассвета уходил бродить по лесным

тропам и дорогам, искать встречи с запоздавшими и

отставшими басурманами-грабителями. Халзан и Гюр-

за послушно шли за спиной хозяина до той поры, как

попадался свежий след двух-трех всадников. Собаки

уже чуяли, что ненавистные им люди совсем рядом и

знали, как угодить своему повелителю. Схватка всег-

да была недолгой, но страшной* Глубокой ночью Обу-

шок пробирался к вражьим становищам и терпеливо

ждал запоздавших воинов, затаившись в засаде при

дороге. Халзан и Гюрза с двух сторон прижимались

к нему, а он гладил их, ласково успокаивая:

– Тихо, милые, тихо, родные!

И прижимались умные собаки к зверолову еще

плотнее, чуть слышно рычали и мелкой дрожью дро-

жали в ожидании схватки.

И с каждым днем воинам хана Бурундая все

страшнее казалась лесная Русь с ее собаками-оборот-

нями и стрелками-невидимками. Задумался и сам хан

Бурундай. Если на подступах к заволжской земле

неведомый враг так истребляет его рать, то что ждет

ее там, в глубине лесной заснеженной равнины! По-

думал да и повел свое войско к открытым степным

просторам, где всегда было привольно зоркому ба-

сурману. Подальше от собак-оборотней и урусов-неви-

димок.

А отрок Савелий Обушок продолжал очищать род-

ную землю от остатков вражьей нечисти. Долго шел

он следом за ратью Бурундая и немало ордынских

воинов оставил лежать на русском снегу. И только

после того как выследил и приколол меткой стрелой

ханского ловчего, повернул зверолов в родные края.

3а ним, ступая по-волчьи, след в след, шли верные и

Храбрые псы – багряный Халзан и черноспинная

Гюрза.

Собаки, переплывшие Волгу, долго и верно слу-

жили своему хозяину. Осталось в лесном Заволжье

предание о том, что от ханских собак, бесстрашных

Халзана и Гюрзы, и пошла порода старинных рус-

ских гончих, ярославских и костромских. Прослав-

ленная порода собак багряной и чепрачной масти, с

громовыми, но музыкальными голосами, с лютой

злобой к дикому зверю, собак, которые никогда не

нападают на человека, если им не угрожают плеткой-

нагайкой. Вывели эту породу не какие-либо знатные

и богатые охотники, а простые звероловы, как Саве-

лий Обушок, жившие в курных бревенчатых избах.

И до сих пор среди русских гончих встречаются

собаки очень похожие на своих прародителей Халза-

на и Гюрзу: багряные либо черно-чепрачные, высо-

копередые, как волки, смелые, как орлы, умные и

пролазистые, как змея-гюрза. Такие собаки в одиноч-

ку и парой преследуют любого зверя и волчью стаю,

напевая свою безумную песню и не задумываясь о

том, что, может быть, идут на верную смерть.

И до сих в трудные минуты они поступают так,

как их далекие предки при переправе через Волгу.

Когда один из гонцов пропоет малодушно: «Не вер-

нуться ли?» – другой обязательно гавкнет: «Никог-

да!» И гон по следам зверя польется с новой силой.

Жаркий да душный

выпал денек. Налетавшись досыта, дремлют чайки

на мокром песке. Канюк привычно, как заведенный,

над лугами кружится, будто дело делает. От реки

прохладой, а с берегов жарынью да цветами наносит

медовыми. Накалилась от солнышка коса-грива пес-

чаная, что Ока с Волгой наметали весной дружными

силами. С каждым годом та коса и ввысь поднима-

лась и вширь раздавалась, и не успевали озеленять

ее ни таловый куст, ни сосна, ни осокорь. Зато за

Волгой от лугов зеленым-зелено, от лесов листвяных,

сосновых и еловых синим-сине!

А сверху по Волге плывет баржа-посудина, сама

собой плывет, мимо лесов дремучих, берегов крутых,

сыпучих. Два бурлака-заморыша по бортам сидят, ле-

ниво веслами шевелят, баржу по попутной воде под-

гоняют. Третий парень-молодец на кормовом весле по-

судиной управляет, чтобы не застряла на мели-пере-

кате, не затрещала бы дном на мореном подводном

дубе.

Хозяин Федул Носатый посреди опалубка на бо-

чонке сидит, бороду радостно пальцами расправляет.

Бурлаки рассчитаны, барыши-прибытки подсчитаны,

а град родной – вон он, за белой стрелой-косой, ру-

кой достать. Немало прибыли взято за соль, за хле-

бушко, за меха звериные с новгородских богачей-гос-

тей, с ярославских да тверских бояр и княжичей.

Старый хозяин на пустом бочонке сидит, как прирос,

а сынок в холодок у борта спрятался от жар-солныш-

ка. Оба не нарадуются, что вон за той косой, что под

солнышком как соль-бузун блестит, и посад, и дом,

ладят к вечеру прибыть и в баньку сходить, в квас-

ном пару попариться, ключевой водой из Почайного

ручья окатиться. И дома на пуховой постели поне-

житься, развалиться. Заработано! Ну-тка, от самого

Николы не мымшись, не паримшись, по-домашнему

не спамши, не емши! Да и бабы-хозяйки, чай, про-

глядели глазоньки, ожидаючи! Проходят чередой бе-

рега, то крутые, то пологие, справа глинистые, слева

песчаные под кустами ракитовыми, позади косы да

перекаты, а впереди сквозь марево лохматые холмы

высятся, в дубняк, липняк да вязовник разодетые.

А по холмам укрепа-стена утерянной подковой коня-

исполина в землю вросла.

– А ну, взмахни, распаши стрежень веслами! Али

плетку на ваши спины ленивые!

Двое на веслах – бурлаки-заморыши. Третий —

на рулевом весле, ладный такой, расторопный, толь-

ко худоват, а силушка из-под одежи просвечивает.

«Видно, давно досыта не едал!» – думается хозяину.

Повыше Балахны позавчера он к Федулу нанялся че-

рез балахонские мели да перекаты баржу провести.

А на рулевом весле молодец. Послушна ему баржа-

посудина, как умная лошадка умному хозяину. В от-

вет на понукание хозяйское не торопится:

–Ладно, боярин, успеется! За полудни к Почай-

ной причалим. Только бы на Сарынь Позолоту не на-

скочить!

– Полно тебе каркать, озорнику! Али охота беды

наворожить? Вот нанял беспутного на свою голову?

Бранится Носатый, а сам бердыш на ремне ощу-

пывает и на бочонке пошире да поплотнее усажива-

ется. А сыну шипит: «Ты, гляди, Гараська, топор

под рукой держи, да по сторонам гляди – не вы-

нырнули бы из-за ракитника лодки злодейские!» Рас-

ставшись с нагретым бочонком, походил хозяин по

опалубку, гребцов оглядел, вдаль и по сторонам по-

щурился, и снова, крестясь, как филин на бочонок

угнездился, не переставая на сынка ворчать: «Ты гля-

ди в оба, Гараська, бердыш при себе держи, да и ро-

гатины поближе положи. Оно хоть и близко, да не

дома!»

И день веселый, солнечный, и небо как шелковое,

а неспокойно у боярина на сердце. Полна мошна ко-

жаная деньгой золотой да серебряной. «Ох, довезти бы

до своего подворья за городьбой-стеной! С новгород-

скими да тверскими торговать любо, не то что с морд-

вой да булгарами, золотишком да серебришком за

всяк товар расчет ведут. Новгородцы – они с ино-

земными купцами дела ведут, люди честные. У них

слово кремень, не олово, не то что у басурман каких».

Раздумывает так скряга боярин, между думами бур-

лаков понукает, на рулевого покрикивает, сынка шпы-

няет. А бочонок под сиденьем покоя не дает, сердце

тревожит. А тут еще этот молодец на рулевом весле

песню заорал на всю Волгу-матушку:

Эх, как по Волге по реке,

Да молодец плыл в челноке!..

Эка голосина, эко горло у непутевого! Вот рас-

пелся не на радость хозяину! Не успел Федул озор-

ника побранить, как тот опять во всю мочь загорла-

нил без опасения:

Как ко берегу крутому

Легка лодочка плыла,

У Семена Позолоты

Там зазнобушка жила!

Ну и глотка, ну и зык! Мертвый проснется, утоп-

ленник всплывет!

– Ладно, не бранись, боярин, приведу твою по-

судину не то что к Почальной – на самое подворье

загоню!

Замолчал молодец, рулевым веслом посудину на

стрежень направляя. Хозяину с сынком задремалось

под солнышком. Вдруг заговорили бурлаки-заморы-

ши, озорно да весело. Весла оставили и вниз по реке

загляделись. Рассердился тут Федул Носатый:

– Почто весла бросили? Како тако веселье на вас

наехало? Как меринье заигогокали!

Но бурлаки-заморыши, забывши о деле, на опа-

лубок вбежали, оправдываясь со смехом:

– Да ты погляди, хозяин, какая диковина! Да не

туда, а вон под лесочком на мелкотке что деется! Ох

ты, мать честная! О-го-го! Вот диво-невидаль!

Кричали так и вперед к левому берегу показыва-

ли. Поднялся Носатый с бочонка, к бурлакам шагнул

и глянул туда, куда они глаза пучили. Не больно-то

зорок уж был, а такую диковинку скоро узрел. Толь-

ко глаза протер, не мерещится ли. По бережку пе-

сочком, на ходу косы расплетая, красотка шла, са-

рафан да поняву на руке несла. Вот остановилась,

одежку на таловый кустик бросила, к воде подошла и,

до того как искупаться, потянулась во весь рост, не-

жась под солнышком. Молодая, да такая-то стройная,

словно не на земле, а в раю выросла. И у всех, кто

глядел на нее, и дух и слова замерли. Потянувшись,

в Волгу не торопясь вошла, поплескалась, поныряла,,

как белая утица перед селезнем, и, стоя по колени в

воде, начала свои косы отжимать. А баржа все бли-

оке подплывает, бортом ивняк задевая, а девка во всей

красе все виднее да приманчивее.

И ожили, забыли про усталость бурлаки-замо-

рыши :

– Ух ты, какая ладная! За такой до моря Хва-

лынского не диво плыть! Да повернись, покажись во

всей красе, ненаглядная!

Федул Носатый с Гараськой бок о бок стоят, мол-

ча глядят, дивуются на красу-русалочку. Это не то,

что их бабы дебелые, раскормленные да неуклюжие.

Вот такую бы обнять да к бороде прижать! Только ан-

гелов на иконы с такой писать! И глянул на сына боя-

рин с ненавистью:

– Почто глаза-то пялишь? Женатый, чай!

И в первый раз не отмолчался Гараська, покорный

отцовский сын:

– А ты-то, батя, али холостой? Вот скажу ужо

матке, как на голых молодух заглядываешься!

А баржа совсем близко подплыла. Тут девка-кра-

са косы насухо отжала, одежку с куста сняла, по-

вернувшись к посудине, в ладошки похлопала, бесов

потешая, и пошла мокрым песочком, на ходу оде-

ваясь. Да и скрылась в таловых кустах. Закряхтел

сердито Федул Носатый вослед русалочке:

– Ох, ладно не моя ты молодушка, походила бы

по твоей спине плетка-трехвостка шелковая! Срамни-

ца озорная, греховодная!

Молодой Гараська как заколдованный истуканом

стоял, а бурлаки дивились вслух:

– И откуда взялась краса такая нездешняя? Ни

хором тут боярских, ни терема. Неспроста тут диво

такое почудилось!

Скрылась в ракитнике проказница-русалочка. А

баржа вдруг носом в отмель уперлась и начала не-

хотя кормой вниз разворачиваться. Тут Федул на мо-

лодца рулевого по-хозяйски закричал:

– Али и тебя дурака околдовала эта ведьма бес-

стыжая. Куда посудину привел? Баржой править —

это тебе не песни орать!

А на кормовом весле никого. Как на небо улетел

молодец с рулевого весла. Судят, гадают и бурлаки и

хозяева:

– Чай, не за молодкой ли в догон убежал?

– Незря она рукой помахивала да в ладошки хло-

пала, красой дразня! Ну срамница, ну бесстыдница!

– И дива тут нет, за такой-то залеткой святой с

иконы сбежит!

Бурлаки-заморыши за весла взялись, Гараська на

кормовое навалился, и пошла посудина нехотя на сре-

дину реки. Оставалось только стрежень пересечь, а

тут и Почальный ручей, и подворье боярское с клетя-

ми да житницами. Не страшен теперь и Сарынь По-

золота со товарищами. Перекрестился Федул Носатый

и опять на своем бочонке угнездился. Вот сидит боя-

рин посреди своей баржи на пустом бочонке, и дом и

посад на холмах видится. Но пощипывает его за серд-

це зубками зверушка-тоска, как мышь корку грызет.

И так и подмывает богача Носатого поглядеть, цела

ли под бочонком кожаная сума, полная серебра да

золота, что на дальнем торгу выручено. Поднялся с

оглядкой, приподнял бочонок, заглянул. Нет мошныГ

И грохнул бочонком о палубу так, что разлетелись

по сторонам клепки и обручи.

Вот и стрелка-коса позади, бурлаки с Гараськой

посудину к Почальному оврагу направляют, к почаль-

ным столбам подгоняют и канатом припутывают. А

Федул Носатый как стоял на месте разбитого бочон-

ка, так и застыл истуканом. И не смел сын Гараська

в утешение отцу слова вымолвить, пока старик сам

не заговорил:

– Господи, владыка живота мово! Да за что на

меня беда такая, наказание богово! Украли мошну со

всеми прибытками! Белым днем из-под гузна выкра-

ли!

И понеслась молва по Волге и Оке, по воде и по-

суху, по посадам и городу, что первого богатея Фе-

дула Носатого атаман Сарынь Позолота на воде на-

чисто ограбил. Полную мошну серебряных гривен и

заморских золотых денег из-под гузна у хозяина вы-

дернул! А залетка атаманова в том деле своему ми-

лому помогала, дураков бурлаков и боярина с сын-

ком своими чарами и бесовской красой завлекая.

Застучали по Новгороду низовскому, по нижним и

верхним посадам дубовые запоры, загремели замки

железные да засовы, замыкая накрепко терема и хо-

ромы, дворы и клети. Имя атамана Позолоты всех

знатных и богатых в дрожь вгоняло и по домам за-

гоняло, как грозный звериный рык в час полуночный.

Как забрал ордынец отца с матерью в полон, остал-

ся малолеток Семка один-одинешенек. Возле кузниц

крутился, кузнецам прислуживал, горнило раздувал,

в кузнице дневал и ночевал. И заодно кузнецкое дело

перенимал. Да так перенял, что скоро смекалкой са-

мых умелых перегнал. И стали старые кузнецы са-

мое трудное дело пареньку доверять. По зову бояр да

именитых людей на подворье к ним парня посылали

мудреные замки-запоры починять и разные там хи-

трости подгонять. Где дело мудренее да неотложнее,

туда и Семку, потому что был он на ногу скор и на

работу спор. Вот вырос из отрока парень-паренек. И

скажи ему хозяева-кузнецы: «Жениться, парень, на-

до, да к землице приставать. И ремесло не бросать.

Для дела будет вернее, а для семьи сытнее!» Послу-

шался парень. Добрые люди худому не научат.

Раскопал Семка Смерд в лесу за посадами кулигу

под горох да жито. Одному бы не осилить, так моло-

дая жена Оганька, пока деток не было, во всем помо-

гала. И лес валила, и валы огнем палила, и пеньки

наравне с мужиком выдирала. На нови хорошо, бога-

то уродилось. Такой ли горох вымахал, а жито коло-

сом земле кланялось. Но не успели урожай снять, как

позавидовал бедному смерду боярин Зотей Квашня.

Не вдруг сдался Семен:

– Моя кулига. По два лета вдвоем с бабой над

ней кряхтели, пеньки корчевали, землю мотыгами ко-

пали, комья пятками разминали!

– Кулига-то твоя, да земля под ней моя!

Так и отобрал боярин кулигу с поспевшим горохом

и житом. И никакой у боярина жалости, потому что

сам жил под ордынцем, ханскому баскаку во всем

услужить норовил. Осерчал Семен. И когда боярин с

холопями с его кулиги урожай забирали, выдернул

из земли дубок в оглобельку, да той дубинкой и от-

хлестал всех боярских людей заодно со боярином.

После того долго боярин с ватагой холопей за

Семкой гонялся, чтобы в железы мужика заковать.

Только не дался им в руки Семка Смерд, за Волгу

сбежал и в дальних узольских лесах в зимнице стар-

ца Аксена укрывался. Пока он там от боярской не-

милости хоронился, ханский баскак его жену за Суру-

реку увез. Не одному Семке так «вольготно» в то до-

брое время на Руси жилось. Земля-кулига у боярина,

жена в неволе у басурмана. Старое время – доброе

время.

Куда осиротевшему смерду податься? Не жить

ему своим гнездом на горном берегу, а гулять по всей

Волге-реке, а лютой зимой в глухих лесных зимницах

отсиживаться. Для таких горемык река могучая су-

лила быть и кормилицей, и родной матерью. Не на-

прасно прозвали Волгу матушкой.

Играет волной матушка Волга, в неведому даль

спешит. Не отстает от нее время безжалостное, новиз-

ну открывает, старое прахом заносит, снегами засы-

лает. Вот и про Семку Смерда, что с боярином на-

смерть поразмолвился, затихла молва. А уснула ли

в непокорном сердце лютая ненависть к грабителю

боярину и насильнику баскаку, о том догадывайся.

Казалось людям городовым и посадским, что мо-

лодецкая вольница и людом прибывала и повадками

с каждым днем смелела. Иные молодцы не только в

посады, средь бела дня за городской вал-огородь за-

ходили и бояр да торговых людей тормошили. Тряс-

ли, как по выбору: кто перед ханами и баскаками

угодничал, того не обходили. Нижегородские княжи-

чи, сыновья Борисовы, и те стали опасаться. По но-

чам вокруг подворья двойную стражу выставляли и

в ворота никого не впускали.

Потом молва дошла о новом атамане разбойной

вольницы, что сверху по Волге спустился с ватагой

удальцов смелых и безжалостных. На бояр да на бо-

гатых татар налетал коршуном, баржу-посудину ос-

танавливал, грозным голосом «сарынь» кричал. И

страшно стало боярам да баскакам и по Волге плыть,

и посуху ходить. Только за зимними морозами при-

шли покой да тишина за городьбу Новгорода земли

низовской.

По зиме перед масленицей пришла на боярский

двор девка краса, тихая такая, в разговоре умная, си-

ротой назвалась и к боярину Квашне в стряпухи на-

нялась. И на другой же день такими-то блинами бо-

ярскую семью накормила, и полбяными, и гречушны-

ми, каких Зотей Квашня отродясь не едал. Ну, блины-

то блинами, да не только из-за них боярин начал к

стряпухе наведываться. Все на ее красу-породу лю-

бовался и где такая уродилась, дивовался. И по речи,

и по ухваткам ее догадывался, что не холопье отродье

ему блины печет. «Эх, с такой-то милашкой, чай, и

старость бы погодила!»

В последнее утро масленицы к боярской стряпухе

черноризник незваный ввалился. В рясе да скуфейке

монашеской, с посохом и сумой для подаяния. Девка-

краса в тот час как раз блины пекла, боярина под-

жидая. А чернец свой посох в угол поставил, тяже-

лый кистень из-под рясы достал и на стену повесил.

И по-хозяйски за стол уселся. Только успела стряпу-

ха чернецу пару блинков подать, как сам боярин вва-

лился. Молодка, не будь проста, с него шубу-охабень

сняла и на крюк поверх кистеня повесила. И за стол

хозяина усаживает:

– Не гнушайся монахом, боярин, он из божьих

людей, вот поест блинков и уйдет восвояси!

А боярин монаха глазами так насквозь и простре-

ливает :

– Это что тут за навозный жук за чужим столом

сидит? Где-то видал я тебя. Не из Печерской ли оби-

тели?

– Как меня не видать. Передом всей братии »

соборе стою, когда «Отче наш» пою! Хожу вот, бро-

жу, на обитель подаяние прошу, грешных людей на

путь наставляю!

Вот подала молодуха к блинам братину браги-ме-

довухи, сестит и монаха и хозяина. Приложился

Квашня к братине, пососал, но не осилил и полови*

ны. После него чернец к братине потянулся:

Что боярин не осилит,

То монаху по плечу!

И осушил братину до донышка. После того как

другую посудину опорожнили, боярин перед молоди-

цей похваляться начал:

– Вот я знатный какой! Пока здесь бражничаю,

под окном дюжина стрельцов стерегут, мою бороду

берегут! А монаху пора и честь знать. Поел, попил —

и проваливай!

В ответ усмехнулся чернец:

– После блинов да медовухи не ссорятся, а пес-

ни поют. Давай-ка, боярин, подтягивай:

Эх, как по Волге по реке

Молодец плыл в челноке!..

– Что не подстаешь? Про атамана Позолоту пес-

ня сложена!

Зазорно было боярину к разбойничьей песне под-

ставать, пьяному монаху подпевать. Сердиться начал,

грозился охрану позвать. Но не сдавался чернориз-

ник, не унимался:

– Ладно, не хочешь песни петь, так загадки от-

гадывай. По-доброму уйду, коли угадаешь одну:

– Висит шуба на стене, а что под шубой на рем-

не?..

Покосился боярин на свою шубу-охабень, а ска-

зать нечего. Знай на блины налегает, что молодка

ему подкидывает. А озорной монах не унимается:

– Ну как, не по разуму? Голове не по силам, так

бородой смекай.

Снять бы рясу иноку,

Да что под рясой на боку!..

Молчит, сопит боярин, монаха взглядом прощу-

пывает, стражу позвать собирается. Но тут стряпуха

опять блинков подкинула, да таких, что самый сытый

не откажется. Горячих, румяных, масленых. Боярин

снова за блины, а монах из-за стола выбрался, бояр-

скую шубу сбросил, кистень снял, из-под рясы саблю

выхватил и к боярину грозно подступил:

– А помнишь, как у Семки Смерда кулигу с жи-

том отнимал? А как бабу его Оганьку баскаку в не-

волю отдал? Эх, попробовать, крепка ли твоя лыси-

на!

Тут у боярина от страха дыхание остановилось,

глаза под лоб полезли, а горячий масленый блин изо

рта сам собой в горло нырнул. Покраснел боярин ли-

цом, замычал, зашипел и с лавки на пол свалился.

А монах саблю в ножны, кистень под рясу, вышел на

крыльцо и давай стрельцов скликать:

– Эй, дурачье! Не уберегли боярина, блином по-

давился! Идите, поколотите его по спине, авось отрыг-

нет! А я за попом побегу!

Потом краса стряпуха в одежке на крыльцо выбе-

жала:

– Аи, батюшки-светы! Видно, не в то горлышко

боярину блин попал! – И вслед за чернецом убежа-

ла.

Набежала родня да холуи боярина по спине ту-

зить, чтобы блин назад выскочил. Блин-то не отрыг-

нулся, а боярин очнулся. Видно, не от блина он, а с

перепугу замертво свалился. Очнулся, а умом рехнул-

ся, и языком ни шевельнуть, ни вымолвить. Все по

сторонам озирался и людей в черной одежке как огня

боялся. Как завидит кого на монаха похожего, Так и

замычит.

Спустя какое-то время позвали к боярину целите-

ля Макария, инока из Печерской обители. Многим не-

дужным тот Макарий помогал, а этого не отстоял. Да

л недужный на целителя как на страшного зверя гля-

дел и за других от него прятался. Так и остался по-

лоумком, монахов да попов до смерти боялся.

Не знал тогда, не догадывался целитель Макарий,

что это служка-послушник из Печерской обители на

боярина падучую хворь нагнал. Тот самый, что в мо-

роз и вьюгу за привратника стоял и на ночь печи в

кельях жарко натапливал. А по весне, вслед за пер-

вым теплом, вдруг пропал, как растаял, этот служка

русый, с искринками-золотинками в жесткой курча-

вой бороде.

Эту историю надо бы пораньше рассказать. Пом-

ните, чай, как боярин Квашня у Семки Смерда кули-

гу с житом отнял, а потом, пока мужик за Волгой

скрывался, бабу его Оганьку баскаку в неволю отдал.

Так вот, спустя лето либо два по Новгороду низовско-

му молодец ходил, ликом смугловат, волосом русо-

ват, а по бородке искринки-золотинки порассыпаны—

не рыжая, а словно позолочена. И волос и борода на

вид мягкие, а тронь рукой – как белоус трава жест-

кие.

Парню эдак за двадцать лет, плечистый, провор-

ный да пружинистый, а по взгляду – сокол сапсан,

что добычу бьет на лету и начисто ощипывает.

Вот ходил он по посадам и городу и с разным ру-

комеслом набивался. Топоры-бердыши остро-наостро

оттачивал, рисовал по серебру и золоту, посуду мед-

ную выколачивал. А ловчее всего разные замки да

запоры налаживал, чтобы не всяк лихой человек до-

гадывался, как те потайные запоры отомкнуть. Бога-

тому да знатному завсегда лестно было свое добро под

семью замками держать. Ну и зазывали молодца-

умельца на свои дворы.

Воевода Тупой Бердыш под старость немало добра

накопил. Один клад в сундуке заморском, кованом,

за потайными запорами, клад серебра и золота, что

в ратных походах было добыто. Другой клад в све-

телке-горнице – дочка Олена красы невиданной, ума

смекалистого, недюжинного, Оленка синеглазая, стат-

ная да ладная, с косой породистой. Дочка-клад, сме-

лая да своенравная, вольно жила, куда вздумала —

туда пошла. И стал задумываться Тупой Бердыш о

судьбе Оленки-дочери. «Девка в летах, давно бы по-

ра под замок до жениха богатого да знатного, пока

боярский сынок какой под угор не заманил. Вот у

ханов-басурманов с бабами строго-настрого, по воле

не разгуляются. Не худо и нам такое перенять!»

Вот зазвал воевода молодца-умельца и указал ему

наперво кованый сундук оглядеть и замки-запоры на-

ладить, да так, чтобы без звона не открывались. Си-

дит парень в боярском тереме у окна светлого, над

пустым сундуком думу думает, догадывается, как

замки-запоры со звоном подогнать. По наковаленке

молоточком стучит, зубилом железки рубит-долбит,

пружинки подгоняет, заклепками дело скрепляет. И

песенку тихо, как молитву, поет. В самый полдень,

когда воевода с челядью после обеда задремали, в

сенцы, где молодец над сундуком колдовал, вое-

водина дочка впорхнула, кругом молодца раз да дру-

гой обошла, приглядываясь.

Потом подсела к нему и ручкой по русым кудрям

и по бородке провела, погладила. Да и отдернула ру-

ку, как огнем обожглась:

– Ой, какие жесткие! Чай, и сам сердит, как бар-

сук?!

– Волосом груб, да сердцем люб. Вот так-то! —

сказал молодец, на девчонку глянул да и сам диву

поддался:

– Эка краса писаная! И где такая уродилась!

Приглядывается Оленка, дочка воеводина, к мо-

лодцу темно-русому, вспоминает вслух, где такого

раньше встречала, видела?

– Как, чай, не видать, по всей Волге воеводой

хожу, за порядком гляжу. Добрый человек встретит-

ся – пропускаю, боярина назад вертаю, басурмана-

баскака на дно пускаю. Вот пойдем-ка за мной, по-

кажу тебе всю мою вотчину!

Час, другой проходит, молодец к делу пригляды-

вается, а воеводина дочка все больше на него загля-

дывается, о чем-то догадываясь. Поплотнее к нему