Текст книги "Легенды и сказы лесной стороны"

Автор книги: Сергей Афоньшин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

подсела и тихо спрашивает:

– Слыхала я от челяди, что батюшка и на мою

горенку надумал замки-запоры подвесить. Ты, чай, и

тут покрепче запор смекнешь, чтобы без родительской

воли шагу мне не шагнуть?

Глянул на нее молодец искоса да с жалостью:

«Не сладко-то ей будет, как пичужке в клетке, жить!»

Да и молвил так, что сама догадывайся:

– Это кому как понадобится. Можно со звоном,

можно с простым поклоном, а то и с двойным по-

тайным : кому прозвонит, кого так пустит!

Тут Оленка ручку на его плечо положила, голов-

ку склонила:

– Вот бы ладно-то было! Не сиди под запором,

как басурманская жена под надзором, а сама себе

птица вольная!

– Знамо так. Кому мило ждать, чтобы за старого

боярина выдали. Выбирай сама, пока молода!

Тут удалой умелец Оленку за плечики обнял, и

заслушалась она говора доброго, молодецкого:

– Житье у нас будет вольное, вотчина приволь-

ная, прислуга расторопная, надежная. И над всей

Волгой и землей низовской мы хозяева!

И день, и другой живет молодец на воеводском

дворе. Починил заново замки на сундуках кованых,

пригнал запоры со звоном на ворота и двери терема.

И стало надежно на боярском дворе от воров и раз-

бойников, спокойно у воеводы на сердце. На всех две-

рях и сундуках запоры со звоном, а самый певучий —

на дверях Олениной светелки-горенки. Как запоет под

ключом-отмычкой серебряными колокольчиками —

все подворье разбудит. Тупой Бердыш спал теперь без

заботушки, запоры со звоном, как псы сторожевые,

всякого облают, только рукой прикоснись. Одного не

ведал воевода. Под рукой Оленки без звука отмыкал-

ся запор со звоном на дубовых дверях терема.

Пропал из Новгорода низовского умелец по зам-

кам и запорам, ушел и следа не оставил. Поначалу

его добрым словом поминали. Радовались и бояре бо-

родатые и посадские богатые, что их клети да кладо-

вухи, амбары и погребухи теперь за надежными за-

порами, а на сундуки да лари, где самое дорогое ухо-

ронено, замки со звоном поставлены. Порадовались

до первых темных ночей да вдруг и начали ахать да

плакать. Без шума, без шороха мышиного опустоша-

лись их клети и кладовухи. Пойдут с отмычкой на

погребец за медом хожалым, дедовским, а там ни

замка, ни запора, ни браги-медовухи. Отомкнут сун-

дук кованый, прозвенит он звоном протяжным да неж-

ным, а не порадует. Замок-то со звоном, а сундук пус-

той. Все добро-серебро, и парчу, и шелка будто домо-

вой на плечах утащил. И понеслись по городу и по-

садам брань да причитания.

Только воевода Тупой Бердыш в бороду посмеи-

вался. Не заходили на его подворье ни тать ночной,,

ни разбойник дневной. Никто чужой це подходил к

его погребцам и кладовухам, как завороженные стоя-

ли сундуки кованые, дополна добром набитые. Над,

чужой бедой смеялся, перед челядью похвалялся:

«Слово такое знаю, наговорное. Не миновать того сло-

ва ни смерду голодному, ни змею подколодному. Са-

мому удалому молодцу не подступиться к моему те-

рему и погребцу!» Похвалялся так, но не забывал па

вечерам замки со звоном проверять, за горенкой доч-

ки доглядывать, дубовые двери терема своей рукой на

ночь закрывать. И казалось воеводе, что все ладно на

его подворье и в тереме, не догадывался, что его Олен-

ка по суткам из дома пропадает, замки со звоном не-

слышно открывая.

Эх ты, тупой воевода Тупой Бердыш! Вот придут

вдруг в поздний неурочный час сваты от боярина име-

нитого и попросят товар лицом показать. Снимешь

ты отмычку-ключ с пояса, подойдешь к дубовым две-

рям Олениной горницы. Запоет звоном замок, распах-

нутся двери, а дочки в горнице нет! Куда на ночь

глядя запропала самовольница? С утра до вечера до-

ма была, пояс шелковый кому-то плела, а тут нет

Олены во всем тереме! И начнешь ты со зла-досады

теребить свою бороду, бранить свою воеводиху да ко-

рить за то, что дочь избаловала и проворонила! И не

рад будешь, воевода, сундукам заморским кованым,

с певучим замком-будильником, с утробой полной ут-

вари золотой и серебряной, чистого серебра и золота!

Далеко под откос тропинками глухими да знако-

мыми проводила Оленка молодца с бородкой позоло-

ченной. В глуши вязовой да ясеневой, в непролазном

ракитнике лодочка в одно весло ухоронена. Тут и про-

щались-расставались умелец с дочкой воеводиной. До-

стал он из сумки кожаной, что через плечо носил,

три кольца золотых с камешками ярче звезды утрен-

ней. Одно на средний палец девушке, другое на безы-

мянный, а третье на мизинец в самую пору пришлось.

Покачала умной головкой Олена-краса, на парня при-

стально глянула:

– Почто ты с ремеслом по городу ходил, коли бо-

гатый да тароватый такой?

– За тобой, моя голубка, приходил!

Не напугалась и не раскаялась Олена, дочка вое-

водина, как узнала, с кем связала судьбу свою, кому

будет верной спутницей. Грозное имя Сарынь Позо-

лоты ее не отталкивало, а за собой влекло. Только

стала она неприметнее из отчего терема пропадать и

глухими тропинками к Волге сбегать. Вот в конце

лета при желанной встрече и поведал атаман Позо-

лота о задумке своей посчитаться со боярином и бас-

каком-басурманом за все обиды и надругательства.

И о том, что не может он потушить в груди лютую

ненависть к обидчикам, что у него жену отняли и

кулигу-кормилицу.

Ну и пала эта исповедь Олене на сердце смелое,

как искра горячая на трут огнива. От той искры за-

тлелось, разгорелось в ней зло неистребимое на всех

ворогов ее удальца молодца. И сказала под конец ти-

хо-тихо, а на вес золота:

– Ладно, сокол сероглазый да бесстрашный мой!

Оленка, дочка воеводина, знатного роду-племени, не

погнушается помочь разбойнику посчитаться с коры-

стным боярином и баскаком-татарином. Не зря она

на Волге родилась и выросла. Она, Волга, только роб-

ким страшна, а девке Оленке с малых лет мать род-

ная. И баюкала, и укачивала, и волной ласковой ока-

чивала!

Перед бабьим летом в золотые ризы начали оде-

ваться берега волжские. Жара да сушь летняя пото-

ропили дубняк багряными листочками украситься,

березняк желтел, осинник румянился. В ночь на ильин

день по росе ночной августовской к Волге седой олень

подходил, в плесе копытце обмочил, и с той ночи по-

холодела вода во всех реках и роса на лугах. При-

мета верная, народная, временем проверена. Охладе-

ла вода волжская и стала прозрачная, что горный

хрусталь.

Уже свозят смерды с полей в боярские закрома

хлеб-жито, двуногие бородатые медведи с топором за

поясом собирают последний мед диких пчел, холопи-

рыбари заготовили бочки осетрины и стерляди. А

сколь мехов еще по весне собрано со звероловов лес-

ной стороны! Довольны бояре низовской земли, есть

чем задобрить хана, да и на свою нужду всячины ос-

танется. А что до смердов, так им не привыкать го-

лодать. Бурлак да смерд раньше пса не околеют.

Заревели по зорям на заволжских моховых хол-

мах олени сохатые. Последнее тепло над низовской

землей стоит. Вот и поспешает ханский баскак Хаби-

була новую баржу добром загрузить, что бояре угод-

ливо для хана припасли. Посудина надежная, утро-

бой ненасытная, немало поглотила груза разного. Тут

и бочки с осетриной да стерлядью, и дуплянки липо-

вые с медом янтарным, мешки пеньковые с мехами

куньими. И сумы кожаные с гривной серебряной. До-

полна разным добром нагружает баржу ханский бас-

как. Хитро посмеивается: «Низовские князьки да боя-

ре люди покладистые. Только их не тронь, а они за

эту милость последнюю рубаху со своего русского

стащат, деток-малолеток и жену отнимут, лишь бы

хану угодить!»

Доволен и сыт баскак Хабибула. Коренастым пнем

стоит он на носу посудины под нежарким солныш-

ком. И приветливо раскрывает перед ним Волга свои

берега. Но не гордись, не радуйся прежде времени,

баскак Хабибула!

Провожать баскака в дорогу дальнюю вышли и

бояре бородатые и княжичи бесталанные – все под-

лизы и угодники ханские. Но посадский люд да стра-

далец смерд на те сборы хмурой толпой глядят. Уво-

зили хану немало добра, что их кровью и потом на

скупой земле добыто. На посудине ни одного русско-

го. Полдюжины басурман-воинов на веслах баржой

управляют да сам баскак. Боярские холопы услужли-

во посудину от берега на стрежень реки оттолкнули,

и поплыла она, как важная утица, на волне покачи-

ваясь.

Вот уже град земли низовской пропал за холмами

лесистыми, позади серенькая обитель печерская. Ле-

вый берег в густых ивняках, на правом дубняки гля-

дятся в реку, что в зеркало. Баржа под грузом в воде

глубоко сидит, ладно, что плыть вниз по течению, чуть

веслами пошевеливай – сама идет. Только от берега

подале держитесь, татары-воины, и от левого, и от

правого. Середины держитесь!

Доволен и радостен на носу баржи ханский бас-

как Хабибула. А матушка-Волга радушно и берега и

плесы навстречу раскрывает, обнять готовая. Но бе-

регись, баскак, Волга – река русская. Может так об-

нять – не порадуешься! А солнышко уж на середи-

ну неба забирается. Жарковато стало татарам-воинам

махать веслами, а тем, что на рулевом весле, – и по-

давно.

Зорок глаз Хабибулы. Издалека приметил, как

сквозь ракитник к Волге бабеночка спешит, пробира-

ется, на ходу раздевается, косы распускает. Сама стат-

ная да рослая, а походочка – что пружинками де-

вицу подкидывает. Вот на берег выбежала, одежку

на камушки бросила и с разбега в Волгу бултыхну-

лась. И поплыла наперерез барже нырком-гоголем: то

нырнет, то вынырнет, русалкой плещется, играет с

волной, что белорыбица. Вот совсем рядом с баржей

это чудо-юдо выплыло: не гоголь-нырок с моря хо-

лодного, не русалка с глазами зелеными, а девка рус-

ская глаза Хабибуле слепила красой.

Плывет впереди посудины, как рыба резвая, пря-

ди кос, что змеи живые, по спине струей разметаны.

А руки сильные да белые с волной спорят легко, иг-

раючи. Вот она бочком поплыла, баскаку ручкой по-

махала, да так-то приветливо, что у того сердце ек-

нуло. За всю свою жизнь не встречался басурманин с

такой красой. И закричал сарычом, вцепившись ру-

ками в жидкую бороду:

– Ух, якши баба! Ух, красна, баска русска девка!

Навострили уши гребцы-воины, приподнявшись,

глядят на чудо речное, дивуются. А красотка плывет

да плывет впереди посудины, то одним бочком, то

другим, без натуги плывет, играючи, будто всю жизнь

в воде прожила. И глядел на нее баскак Хабибула

как зачарованный: «Ох, якши баба, самому хану в

подарок ладна! За такую и золота отсыплет, и коня

подарит, и шапку соболью. Ох, гром на мою голову,

у самого три жены, отдал бы всех за такую одну! А

как смела, как ловка, была бы на зависть всей орде!»

Вот краса русалочка на спинку повернулась, в ла-

дошки похлопала и, красой дразня, круто к берегу

повернула. И завыл тут баскак Хабибула на всю Вол-

гу, сам не зная, кому и что приказывая:

– Аи, нагнать, собаки шелудивые, поймать, за-

арканить!

И ногами топал баскак, и бороду теребил, и бога

своего бранил. И погнали басурманы-воины свою по-

судину за русалкой к левому берегу, так что весла

гнулись и руль кряхтел. А девка, на берег выбрав-

шись, резво одежку с камешков подхватила и в ра-

китнике сокрылась. Не успела посудина к берегу при-

стать, как ожили кусты ракитовые, заголосили, за-

свистели по-разбойничьи. Из кустов ватага удальцов

высыпала с бердышами да копьями, по пояс в Волгу

забежали молодцы, баржу крючьями да баграми за-

цепили и к берегу подволокли. Как увидел баскак

страшное вольное войско, первым с борта в Волгу

скакнул, а за ним его воины. Да, видно, в воде ны-

рять не то, что на коне скакать. Побарахтались, свое-

го бога на помогу покричали да и на дно пошли, как

камни тяжелые.

А молодцы-удальцы, не откладывая, принялись

поклажу баржи тормошить. Первым им в руки бочо-

нок попался, с медом пьяным, разымчивым, что боя-

ре-угодники в подарок хану посылали. К меду бочо-

нок стерляди выкатили, расколотили, на песке среди

ракитника огонь развели, кругом сели и пировать на-

чали. И не забыли пить за здравие Семки-смерда, Са-

рынь Позолоты по прозванию, атамана удалого, и за

его залетку-зазнобушку из терема боярского, отваж-

ную и верную помощницу.

Скоро к берегу голодный люд набежал, баржу-по-

судину от снеди опорожнили и опьянели все, не столь

от меда, сколь от непривычной сытости. К вечеру бар-

жа совсем опустела, над водой поднялась, на волне

покачалась, будто раздумывая. И с пустой утробой

вниз по Волге поплыла. Одна-одинешенька и пустым-

пуста. Принимайте, ханы-басурманы, подарки от воль-

ницы земли низовской!

Невелика была ватага атамана Позолоты. Всего-то

полдюжины молодцов, сам седьмой. Но боярам и бас-

какам, ханским прислужникам, казалось так, что

глухомань заволжская, берега Волги низовые и гор-

ные кишат разбойной голытьбой, удальцами отчаян-

ными. Да на то и смахивало. Как пробежит слух-мол-

ва, подобно ветру свежему – грозы предвестнику, что

Семен Позолота по Волге плывет, вся голытьба и

смердь голодная ждали да слушали, когда на реке

бранный шум поднимется. Знали, что будет скоро

для брюха еда, одежа для плеча. Ватажками и в оди-

ночку к осиротевшей барже спешили и сноровисто

ее от остатков снеди и товаров разгружали. Да не во-

ровясь, не спеша, не кое-как, а с прибаутками да при-

говорами: «Боярин да хан-татарин наши избы грабят,

а мы их на Волге гладим. Бог правду знает: как при-

шло, так и ушло!» А остатки от добычи немалые, как

после сытого барса снежного.

И не укрыться, не утаиться было от грозного Са-

рынь Позолоты ни торговому человеку – купцу богато-

му, ни боярину, ни баскаку-басурману. Словно во сне-

вещуне привидится, или кто невидимый на ухо ата-

ману шепнет, что по Волге посудина с богатым гру-

зом плывет. С ватажкой из шести соколят налетит,

разобьет, вино заморское да серебро заберет, а одежу

да снедь береговой голытьбе оставлял. А хозяину с

охраной дорогу в Волгу указывал, рассуждая по-бо-

жески: «Коли волгарь наш коренной, так выплывет,

а коли захребетник какой, боярин, баскак, так води-

цы хлебни, ко дну иди!» Вот так и получалось, что

опознавать да предавать атамана Позолоту было не-

кому. А перед лютой зимой, когда мать Волга мерт-

вым сном засыпала, Семен Позолота со товарищами в

Печерскую обитель приходили, да с такими дарами,

что настоятели и келари вслух не дивились. Сам По-

золота до весны вратарем служил, а шестеро дружков-

товарищей на других делах в монастыре и по посад-

ским людям прислуживали, как люди жизни самой

праведной.

Но скучно и безрадостно было той порой житье

Оленки, дочки воеводиной. Давно бы ей замужем

быть, деток родить, мужу-боярину во всем угождать,

а она, как трава колючая да жгучая, из-под воли от-

ца-матери выбилась. И не хочет идти ни за боярина,

ни за басурмана. Взять бы отцу-воеводе в руки

плеть ременную да отхлестать голубушку по обычаю

басурманскому, да под замок посадить на хлеб, на

воду, на вольный свет не выпускать, солнышка не ка-

зать! Авось образумилась бы и присмирела, забыла

бы, как днями и ночами из дома-терема пропадать.

Да вот беда: дура воеводиха за дочку храбро засту-

пается, грехи-проказы ее покрывает, волю дает. Не

зря дочка с весны до осени по дням и ночам пропа-

дает.

Грозится, сердится воевода Тупой Бердыш: «Ой

как тоскует, тужит по ней келейка в Зачатьевской

обители, давно пора упрятать туда дочь непослуш-

ную, распутную. Осрамила на весь град, опозорила!»

А время катилось да катилось вслед за солныш-

ком. И мелькали дни да недели безжалостно. Только

зло-лихо не торопится. «Лихо, оно споро – не пропа-

дет скоро!» Это пословье русское старым-старо – ро-

весник гнету ханскому, живет от времени засилья ба-

сурманского. Лихо спорое и живучее, да оно и при-

липчивое.

Привыкли к тому лиху ордынскому и князья, и

бояре именитые. Переняли обычаи басурманские, на-

учились ползком подползать к ногам хана ордынско-

го, и угодничать, и подличать. Мздоимство и лесть

переняли. Ханов задабривали, а друг на друга, брат

на брата подкопы копали, наветы придумывали. На-

учились в ругательствах свою честную мать поминать

словами оскорбительными, непристойными, а своих

дочерей под замком держать, добрым людям не ка-

зать.

Задыхался народ низовской земли между двух

тяжких стен: промеж боярином и ханом. Но и зады-

хаясь, противился и копил в сердце ненависть. Вот и

Семка-смерд и во славе своей не мог забыть, что ку-

лига его у боярина, а жена у басурмана. В ту пору

низовской землей князья Иван да Данило поначалу

правили, братья Борисовичи, прислужники татарские

да булгарские. Только недолго покняжили. Поднялся

на них народ нижегородский: и бедный, и знатный,

и голытьба да вольница к тому подстала. И бежали

братья Борисовичи, князья бесталанные, как два пса,

к своим хозяевам. Семен Позолота со товарищами в

том правом деле первыми были.

Княжескую стражу разогнали и князей бежать

поторопили. Но как узнали, что к Нижню Новгороду

войско великого князя для порядка приступило, та-

ково рассудили: «Хоть и послужили мы народу, из-

бавляя от ханских прихвостней, но слава о нас раз-

бойничья. Для таких молодцов у любого князя награ-

да одинакова: два столба с перекладиной!» И к Вол-

ге родной откатились. И вовремя. По жалобам бояр

воевода князя московского указал изловить всех мо-

лодцов из вольницы, тех самых, что помогли ему

землю низовскую от ханской нечисти освободить. И

довелось Сарынь Позолоте с удальцами в узольских

лесах хорониться и пореже на Волгу выплывать.

Вот так-то и обернулось одно лето для Семена По-

золоты годиной несчастливой, безрадостной. А самое

горшее да обидное было для атамана отступничество

зазнобы Оленки, дочки воеводиной. Только потом уз-

налось, что не отступилась она от своего сокола, а не-

волей пошла в обитель Зачатьевскую. Распорядился

воевода Тупой Бердыш упрятать в монастырь свою

дочку своевольную, чтобы не терпеть ему насмешек

от знати боярской да княжеской. А среди простых

людей молва о том была, что не бывать бы Оленке в

заточении, кабы не охотились в ту пору за ее милым

княжьи люди со стражею. А что с атаманом сталось,

куда запропал, о том никто не знал. И голодала

смердь да голь приволжская, доброго атамана невесть

откуда поджидая.

Не устает краса Волга каждой весной свои воды

далеко по сторонам разгонять, как хозяйка небереж-

ливая, добро расточать по лугам и прибрежным ле-

сам, кустарникам. Дубье да осокорье на крутоярах

безжалостной струей подмывает и с кореньями на

стрежень швыряет – плыви, куда судьба вынесет!

Зато как схлынут вешние воды да обогреются берега

солнышком, попрет из земли зелень буйная, расцве-

тут и луга, и ракитники красой весенней, радостной.

С грустью тихой, неулыбчивой глядит на весну

сквозь оконце зарешеченное Оленка, дочка воеводи-

на. Была Оленкой, а будет Секлетеей, Хавроньей либо

Евфимией во иночестве. Семь мятежных беспамятных

лет как в радостном сне прожито. В беспокойном,

тревожном, но радостном. И милого любила, и ми-

лому в смелых ратных делах помогала, как рука пра-

вая надежно служила. Не один боярин поплатился

головой и мошной за обиды, что учинил Семке-смер-

ду, Сарынь Позолоте по прозвищу. Так ее любимого

сокола за смекалку да отвагу дружки-ватажники про-

звали. Знают, души разбойные, пока с ними храбрый

Сарынь Позолота – удача и везенье во всяких опас-

ных делах.

За монастырской решеткой девка-краса, пловчиха

смелая. А давно ли, кажись, с Волгой споря, с вол-

ной играючи, баскака Хабибулу, как быка дикого,

ко гибели подводила? Злодею-боярину последний блин

испекла, богатея-ротозея с баржой ко берегу подма-

нила, помогла своему дружку мошну с серебром из-

под сиденья боярина отнять? Семь лет жизни озор-

ной, разбойной, радостной. Удержать ли решетке ке-

лейной Оленку, затворницу невольную! Только знать

бы, ведать, что сталось с ее смелым соколом! А сны

все такие небывалые. Часто снится ей Семен серым

ястребом с перебитым крылом, с очами желтыми, яро-

стными. Ох, не к доброму такие сны! А в окно кельи

буен ветер с Волги врывается, несет запахи весенние,

что сердце волнуют и кровь горячат и о спасении

души забыть приказывают.

Стремится вверх по Волге челн просмоленный, со

встречной волной разговор ведет, к левому лесному

берегу жмется, торопится, на воде быстрый след ос-

тавляя. Молчат, на весла наваливаясь, гребцы угрю-

мые, и злая печаль на их лицах при закатном сол-

нышке еще злее кажется. Давно плывут. И кто бы ни

встретился им из простых людей, по воде плывущий

или по берегу идущий, ко всем одно слово нетерпели-

вое:

– Не слыхано ли про инока Макария, целителя

из Печерской обители?

Так плыли шестеро молодцов до утра и, ничего не

дознавшись, свернули в устье родной реки, что с Вол-

гой сливалась. Тут им оборванный смерд на глаза

попался, что в липняке по берегу лыки на лапти драл

и лубки для мочала в бочажинах замачивал. В сер-

мяжине на голо плечо, в худых портах, не унимаясь,

от овода мужик отмахивался. Не сразу дошло до его

разума, о чем молодцы спрашивают. Да и комар жуж-

жал, тучей кружась, покоя не давал.

– Монахов с иноком Макарием? Не слыхано. Вот

по весне, по большой воде, проплыли вверх по Узоле

на двух челнах, только, кажись, не монахи, а люди

вольные. Да вы, молодцы, во Аксенову зимницу на-

ведайтесь. Место приютное, для вольных людей на-

дежное!

Как не знать молодцам зимницы Аксеновой! Са-

мим не раз доводилось в ней, среди леса, отсиживать-

ся, от воевод хорониться. Притаились в приузольских

лесах деревушки никому не ведомые, упрятались в

глухомань далекую от засилья боярского, ярма басур-

манского. На смердах одежка убогая, сами круглый

год полуголодные, а с вольной братией при случае

последним поделятся. В просторной да приземистой

зимнице старец Аксен испокон века живет, и кто ле-

тами старше: жилье или хозяин – о том мало кто

помнит. В молодости с вольницей по Волге и по суху

ходил, ненавистных бояр и басурман при случае как

мух давил. И летела о нем слава грозная как о раз-

бойнике безжалостном. К самой старости Аксен бого-

вым слугой поприкинулся, в глухомани, притаясь,

век доживал. А зимней порой, студеной да неудачли-

вой, лихих молодцов у себя укрывал. И слыл среди

смердов приузольских старцем божьим, праведным.

Из дальнего залесного поселеньица прибежит тропа-

ми неприметными девчоночка, к зимнице подкрадет-

ся тихонечко, поставит на оконце бурачок да узелок

со снедью, постучится пальчиком:

– Дедушка Аксен! Дома ли? Вот матушка тебе

милостынку прислала. По дедушке година, по бабуш-

ке сорочина!

И хлебушка, и горошку, и кваску добрые люди

подадут, не забудут. Ну а рыбки да медку сам добы-

вай, пока сила насовсем не покинула. На то оно и

приузолье дикое да привольное. Вот так и живет ста-

рец Аксен, не грехи своей молодости замаливает, не

душу спасает, а удалых молодцов от грозы-невзгоды

укрывает.

Под теплой ночью спят леса приузольские. Сквозь

леса речка Узола бойко так пробивается, как на свадь-

бу, спешит на встречу с Волгой у Соленых грязей.

Под крутым берегом плеса костер горит. Просмолен-

ный челн у берега, а вокруг костра шестеро ватажни-

ков. Седьмой поодаль, у береговой стены, на войлоке

недвижим лежит, ковром дорогим укрыт. Недвижим,

но видно, как его злая хвороба трясет.

Огонь в ночи, как зелье приворотное, приворажи-

вает, издали к себе манит. А тем, кто рядом, тихое

раздумье кладет на сердце. Сытого ко сну торопит,

голодному ночи прибавляет.

Не спится, не дремлется шестерым у костра. По

весне встретились им у Соленых грязей два челна с

черноризниками. Подумалось, не монашья ли братия

из Федоровской обители. Монахи-федоровцы на всю

Волгу прославились угодничеством перед князьями да

боярами. Не один раз попадались они с дарами, для

хана припасенными, в руки атамана Позолоты со то-

варищами. «Подлизы басурманские, одной рукой кре-

стятся, другой ордынца задабривают. Люди божьи, а

служат аллаху да хану-басурману!» Такая о них сла-

ва была.

Вот и стакнулись молодцы узнать, что за монахи

плывут, кому какое добро везут.

Да и узнали на свою голову. Позолота сам седь-

мой, а монахов четырнадцать. Да не в числе беда со-

крыта была. Схватился на мечах с атаманом монах,

что на кормовом весле стоял, как ворон черный во-

лосом. Недолго побились, но повисла вдруг у атамана

рука левая, а из плеча – кровь ручьем. С большим

трудом отцепились ватажники от тех черноризников.

И вот уж кою неделю свой челн из конца в конец по

Волге гоняют, разыскивая инока Макария, что своим

целительством Печерскую обитель прославил. Как на-

зло к раненому атаману еще и лихоманка пристала.

И плошал на глазах Сарынь Позолота. Все свою Олен-

ку проститься зовет. И своих удальцов не узнает. А

чем только не лечили! И по знахарям и по колдунам

возили. И в обитель Печерскую заглядывали, да без

толку, только страху на монахов нагнали. И тает све-

чой атаман лихой, на всю Волгу молвой прославлен-

ный.

Была бы тишина сонная на речке Узоле, кабы

струя ее под берегом сама с собой не разговаривала

да замолчал бы озорной соловушка. Вот совсем рядом

в темени чуть слышный шорох послышался. И как

пружиной подкинуло шестерых удальцов, и за мечи

схватились они при страшном окрике:

– Не вешай головы! Сар-р-рынь!

Сам Позолота, откинув ковер, приподнялся на вой-

локе и, опираясь на здоровую руку, в темноту глядел.

Вот на свет костра леший старый шагнул. Глаза, как

у филина, широко поставлены. На худых костистых

плечах бурый кафтан, рубаха чуть не до колен, пояс-

ком подтянута, из-под рубахи порты вокороть, по ко-

лено от росы мокрые. На голове, на ногах – ничего.

Глазастый, лобастый, а волосом – белее снега бело-

го.

– Ох, полоумные, оторви ваши головы! Знатное

же местечко для ночного привала выбрали! Ваш кос-

тер с крутояра до самой Волги просвечивает! Али ду-

ракам неведомо, что после печерского праздника, где

вы огоньком божьему храму погрозили, княжья стра-

жа по всей округе рыщет, увечного атамана Позолоту

разыскивая?

Не вдруг узнали молодцы старого Аксена. А бы-

валый атаман-разбойник не на шутку расходился:

– Развели огонь и спят сидя: вот, мол, глядите,

люди воеводины, берите, хватайте нас, как курей с

наседала, рубите пустые головы! Туши костер! Неси

атамана в челн! Плывите вверх до старицы Аксено-

вой!

Подождал, пока ватажники погрузились и отча-

лили, и потрусил впереди челна берегом, как птаха-

поночуга неприметная. Только босые ноги мелькали

да седая голова маячила в утреннем сумраке.

Веками было безымянным одно глухое урочище в

низовьях речки Узолы. Не имело ни имени, ни про-

звища. Но вот поселился тут, скрываясь от грехов

мятежной молодости, старый человек и Аксеном на-

звался. Зажил тихо, незаметно и другим таким же

буйным горемыкам в своем жилье-пристанище не от-

казывал. И вот стало тут все прозываться именем Ак-

сеновым. Зимница – Аксенова, закутка – Аксено-

ва, и озеро-старица, и сосновый бор, и куща ясене-

вая – все прозвано не смерда именем, хлебороба

мирного, бесталанного, а именем волгаря удалого,

разбойного. Народная память проста да правдива:

знает, кого при себе удержать.

На рассвете Семеновы молодцы свой челн в Аксе-

нову старицу завели, в конец проплыли и у знакомой

зимницы причалили. Причалили и дивятся диву див-

ному. На берегу, под вязами, два больших челна вверх

дном опрокинуты. В обрывистом берегу старицы зем-

лянки выкопаны, двери черной одежкой от комаров

занавешены. И рыжий монах в челне вдали по озеру

плавает, снасти выбирает. И сверкает в сетях серебро

живое, холодное. Вот и старец Аксен из закутки встре-

чать спешит, а с ним опять же монах. Монах, а с ме-

чом у пояса. Тут молодцы атамана на ковре из чел-

на подняли и под вязы на мураву вынесли.

Склонился целитель Макарий над увечным ата-

маном и на его висок руку свою бережно положил.

Живой стрункой билась неприметная жилка, билась,

вздрагивая, словно сказать хотела: «Пока жив – жив

пока! Пока жив – жив пока!» Стучит и бьется жил-

ка жизни под пальцами инока, бойко, но тревожно,

будто на помощь зовет. Ухватили молодцы ковер за

углы и вслед за целителем в зимницу атамана по-

несли.

Атаману Позолоте в то утро снились Волга и Оле-

на. По играющей реке плывет посудина, дополна до-

бром нагружена, на низы плывет, в орду татарскую.

Это бояре низовской земли ханам дары отправляют.

Плывет баржа, сосновым опалубком под солнышком

сверкает, смолеными боками похваляется. Не торо-

пясь плывет. А он, Позолота, берегом на перехват

спешит. Но по колено вязнут ноги в сыпучем речном

песке, и отстали где-то его шестеро верных удальцов-

товарищей. А голодные смерды кричат издали: «Хле-

ба нам, Позолота, хлебушка!» И сердится атаман и

плакать готов, кляня свое бессилие. А ноги по песку

сыпучему никак не идут. Вдруг откуда-то краса

Олена взялась. Подобрала подол одежины и навстре-

чу посудине водой пошла. Ухватила баржу за просмо-

ленный канат и, как щепочку, к берегу приволокла.

И никого-то на той посудине: ни боярина, ни баска-

ка, а хлебушка-жита голодным людям – полным-

полно! И так атаману стало легко да радостно, что

руками взмахнул, как крыльями, и из песка сыпуче-

го вырвался, – и проснулся.

Ни Волги, ни Олены, ни баржи просмоленной, ни

смердов голодных. Полумрак кругом. В крохотное

оконце сквозь ветхую занавесь свет пробивается. Жад-

ный комар одиноко гудит. А в ногах – черный-

монах стоит. Черные и одежда, и борода, но

не скрыть им силы и худобы. Вот он к изголовью

шагнул, коснулся рукой атамановой головы. Бьется

под пальцами целителя живая жилка, слабо, но ров-

но, надежно: «Жив буду – буду жив, жив буду —

буду жив!» Хворобый атаман тоже чувствует, слышит

это биение, а инок целитель и слышит и знает: будет

жить!

С больного плеча повязку бережно снял и к ране

что-то новое, прохладное да такое пахучее приложил.

И снова суровым холстом повязал, поучая:

– Терпи, терпи, молодец, снова атаманом будешь!

После того из глиняной фляжки недужному дал

глотнуть. И раз, и другой, и третий. Пьет Позолота

из фляжки, и чудится ему, что не впервые он такую

горечь пьет. Ох, горше полыни настой коры ясене-

вой! Но сладок и крепок сон под шум вот этого де-

рева, что нависло над кровлей избы Аксеновой. Как

крепко спится, без озноба и трясения! А монах все

чернее и чернее становится, пока не пропал вовсе

в сумраке. Вот и спит атаман.

Пока инок Макарий атамана Позолоту от хвори

выхаживал, его шестеро молодцов с монахами нас-

тоящую дружбу завели и помогали им во всяких де-

лах. А монахи-мастера, швец да шварь, им одежку да

обувку заново починили – хоть снова разбойничать

иди, хоть гуляй да пляши. Рыбарь Варнава неустан-

но комаров на Узоле своей кровушкой поил-кормил

и рыбку ловил. И с утренним солнышком в Аксенову

заводь заплывал. Тут все – и монахи и удальцы —

дело забывали, ко берегу сбегались на улов-добычу

подивиться, рыбаря за талан похвалить.

В ту пору день да ночь как раз спор затевали о

том, кому убывать, кому прибывать. Липа доцвета-