Текст книги "Провокатор"

Автор книги: Сергей Валяев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 22 страниц)

– Вижу цель Раз! Вижу цель Два! Вижу цель Три! Вижу цель Четыре! кричал наводчик Дымкин, всматриваясь в салатовый экран слежения РЛС.

– Командир, холостыми?! – орал Беляев. – А я бы влепил один боевой: прямо чтоб в горбатый шнобель!

– Командир, сейчас взлетим! – торжествовал Ухов. – Девки, с дороги уходи, женихи с бабьей радостью едуть!..

Неожиданно Т-34 сильно качнуло, как при штормовой качке. Три мощных взрыва вспухли за кормой танка, вздыбив земную твердь.

Старики завалились друг на друга, заорали благим матом.

– Где защита, командир? – кричал Ухов. – Так же убиться можно?

– Стреляют, суки?! – удивился Беляев. – По своим! Во как весело! Во какая история народов СНГ!..

– Давай боевой, командир! – требовал Дымкин. – Аккуратно в развилочку.

– Всем готовность номер один, – приказал Минин, манипулируя с системой защиты. – Внимание!..

Могучий современный танк с невероятной скоростью пожирал пространство. За ним, как смерчи, вьюжили взрывы. Наконец Т-34 ответил огнем на огонь, изрыгнув несколько залповых серий. Пролесок, где маскировались "боги войны", покрылся гарево-пылевой завесой. На КПП у ж/переезда бойцы, подобно жирным зайцам, разбегались по окрестным кустам, бросив на произвол малопригодную технику.

Не снижая скорости, танковый монстр протаранил хлипкие для его мощи грузовики. И ушел к линии горизонта, оставив на асфальте глубокий гусенично-траковый след – свой внятный автограф на долгую память.

Трудно не согласиться с утверждением, что жизнь берет свое. Она берет свое, как женщина берет то, что берет. А берет она, прекрасная половина человечества, все (а не то, что подумалось). Как утверждают философы, страшна не та дама, которая держится за член, но та, которая ухватилась за душу. И поэтому когда я чувствую требовательные женские ручки в районе мной малоконтролируемого паха, я спокоен. Мне даже этакая девичья жеманность нравится. Люблю доставлять радость другим. Однако когда прелестные ехидны начинают покушаться на мою душу... Извините-извините, кажется, вы ошиблись адресом.

Это я все к тому, что после содержательного, памятного для всех вечера, где я демонстрировал дружбу с сильными мира сего, мы, я и Классов, оказались в машине с визжащим клубком блядей. Как они оказались вместе с пуританином Классцманом, ума не приложу. Наверное, мой товарищ наконец прозрел и понял, что любовь к ебекилке есть неотвратимая кара за то, что имеем мы и не имеют они, профанированные представительницы общественной морали. А не имеют они ума. Впрочем, большого ума не надо, чтобы елозить под любимым на спине, или на коленях, или на голове, или на других удобных частях восторженного тела. За что люблю дам – так за их неприхотливость и фантазию. Помню одну фантазерку, она, клянусь, была летчица. Мастер спорта по фигурному пилотажу. Однажды взяла меня с собой в полет. И делала со мной в небе такое... Фр-р-р! Слов нет, скажу лишь, что она вышла победительницей в Спартакиаде народов СССР (б) – и не без моей скромной помощи.

Так что к бабьим причудам отношусь вполне терпимо, не терплю лишь мастеров спорта по любым видам, от них можно ждать любого подвоха, а потом блевать неделю. (Как тут не вспомнить злосчастного боксера, который мало того что явился, дармоед, на чужой праздник жизни, но так и не сумел продемонстрировать свое мастерство: если ты такой тренированный и крутой man, неужели трудно голову увернуть от бутылки? Жалко испорченного торжества.)

Впрочем, праздник всегда с нами. Мы, я, мой Классольцон и цепкие орущие льстивые девственницы летели на авто сквозь мрак ночи, мрак спящего города, мрак декоративного мира.

– А-а-а! – вопил мой директор, крутя, между прочим, баранку. Девочки, прекратите безобразие. Мы сейчас разобьемся!.. Вы с ума сошли?!

Разнузданные фурии хохотали и вовсю, верно, играли в бильярд с тем, что находилось в широких штанах моего приятеля. (Надеюсь, понятно, в какую игру играли честные барышни?) На меня тоже насели две любительницы острых ощущений. Отбиваясь от них, я орал:

– Что наша жизнь?! Игра! И все мы в ней актеры!

– Какие, к черту, актеры? – отвечал истерично Классов. – Девушки, вы играете с огнем!

– Точно, Классман! У тебя быстро воспламеняемый факел. Девочки-девочки, у него в штанах олимпийский огонь!.. – хохотал я. Зажгите его!

– Дурак! – возмущался мой товарищ по несчастью; если несчастьем считать разбушевавшихся блядей. – Ты, дурак, думаешь, что актер в этой жизни?!

– А кто же я?

– Ты?!

– Да, я!!!

– Ты – декорация!

– Ты о чем, Классов? – трезвел я. – На что намекаешь?

– А на то, что не видать тебе миллиона, как собственной жопы!

– Фи, а где культура, блядь, речи? – занервничал я. – И я тебя все равно не понимаю.

– На твою новую картину никто не даст ни цента, это я тебе говорю.

– Почему?

– Потому что он антирежимный. Так мне сказали.

– Кто сказал? – взревел я. – Какая рваная сучь посмела такое брякнуть? Какая ебекила посмела сомневаться? Даже Царь-батюшка не сомневается. Даже Ромик думает, где взять баксы... Этот фильм будет самым лучшим фильмом постсоветской современности. Это я вам говорю – гений эпохи распада, в бога-душу-мать!..

Автобус "Икарус" и командирский джип прибыли к месту боевых событий, когда они не только закончились, но уже подводились неутешительные итоги поражения.

– Убитые? – гаркнул подполковник, похожий на полевую мышь.

– Никак нет! – отрапортовал молоденький офицер-"пушкарь".

– Раненые?

– Нет.

– А что же есть, вашу мать?! – взревел подполковник.

– Вот это... все! – Офицер широким жестом продемонстрировал разбитую технику и молчаливые пушки с разбежавшимся расчетом. – Танк какой-то... некондиционный, – пытался оправдаться.

– Некондиционный?

– Да, Т-34?

...Фотокинорепортеры с большим увлечением и энтузиазмом снимали последствия странного сражения при ж/переезде. Из-за занавески на окне автобуса осторожно выглядывал Санька. Его русая голова утопала в иноземном кепи.

–...И убитых нет? – недоумевал генерал Мрачев. – И раненых? – Бросив в раздражении трубку телефона, прошел к секретной карте военного округа. Присутствующие генералы последовали его примеру. – Так, здесь они продрались, – задумчиво проговорил. – Хотя и могли прошмыгнуть... Куда это они?

– Эта дорога на белокаменную, – сказал генерал ВДВ.

– Шутиха им нужна, – заметил Артиллерист. – Себя показали и нас наказали, канальи.

– И кто? Четыре старых дуралея! – возмутился Ракетчик.

– Четыре Героя Советского Союза! Кажется, для нас это многовато? снова задумался генерал Мрачев.

– А дайте моим орлам взлететь соколами, – предложил генерал ВДВ.

– Танк – не бабочка! – хмыкнул Связист. – Может, с ними связаться по рации?

– Да нет у них связи, – отмахнулся Мрачев. – Любопытствовал у директора. Не успели установить.

– Бардак! Ну? – взялся за лысину Артиллерист.

– Дайте "Градом" щелкнуть! – решительно предложил Ракетчик.

– Хочешь второй Кавказ здесь открыть? – укоризненно спросил Мрачев. И обратился к генералу ВДВ: – Готовь, Виктор Степанович, своих небесных птах.

– Есть!

Над теплой степью и современной импортной техзаправочной станцией с небольшим трепещущим флагом летали птахи.

Скоростная магистраль была пугающе пуста. Из игрушечного жилого домика, выкрашенного в яркий кислотный цвет, выбрался пузатенький бюргер в шортах и майке – Фридрих Гесс. В его руках была зажата банка пива. Бюргер опустился на лавочку со столиком и, задумавшись о чем-то своем, национальном, медленно начал цедить пиво.

Из глубокой думы вывел его шумный приезд на велосипеде Василия, рубахи-парня и помощника-ученика. Вася на вертлявой веломашине был весьма хмелен:

– Фридрих! А я те самогонки из березовой табуретки!..

– Я не п'у тапур'етки, Вас'я, – укоризненно проговорил Ф. Гесс. – Хде афто, Вас'я?

– Какие авто? – не понял помощник, укрощая велосипед. Однако, осмотревшись, тоже удивился. – Ё-мое! А где поток?

– Вся страна отдыхай?

– Может, того... путч?

– Пучч?

– Ну, революция! Ваши же Карл Маркс и Фридрих, кстати, Энгельс... Клара Целкин, да?.. Роза Шлюхсенбург, ну?

– О! Бог мой! – в ужасе вскричал несчастный, обращаясь к небу.

Но небеса были безгласными, лишь пели в них жаворонки – предвестники грозы.

От ж/переезда, к облегчению войск, стартовал "Икарус", переполненный журналистской братией; стартовал по явному следу, оставленному траками Т-34. Вытирая грязное лицо обшлагом, подполковник, похожий на полевую мышь, проговорил нерешительно:

– Быть гражданской войне, я не я буду!

К месту чрезвычайных событий подкатили серебристый "мерседес" и еще несколько казенных автомобилей. Из "мерседеса" выбрались вальяжный Натовец и господин Костомаров. Медленно прошли вдоль обочины, глазея на поврежденную технику, облепленную бойцами, на ревущие тягачи, на суету командиров... За ними на расстоянии следовала группа сопровождающих лиц.

В мирной тишине летнего дня появился странный тревожный звук, будто идущий из-под земли. Фридрих Гесс тоже встревожился; беспокойно прошелся по вверенному хозяйству – в тени мехмастерской посапывал утомленный Василий; на столике, как артиллерийский снаряд, стоял бутыль мутного самогона, рядом с ним нервно позвякивал грязный граненый стакан невероятной емкости. Бюргер решился выйти на мягкий асфальт шоссе; присел на корточки для удобства слухового восприятия – гул приближался и был необратим, как рок.

Степной и вольный ветер врывался через открытый верхний люк в боевую рубку Т-34, гуляя по ней ощутимыми полевыми запахами. Старики молчали, отдыхали от первого боя после 45-го года. Лишь Ухов работал – вел боевую машину с веселой одержимостью. Он и сообщил экипажу:

– Командир! Вижу бензин!.. И человека... Чего делает-то?

Скорый Беляев вынырнул из верхнего люка и увидел: яркими красками пестрела бензозаправка, а на шоссейном гудроне сусличным столбиком застыл странный человек с ухоженным нерусским лицом.

– Хенде хох! – веселя душу, заорал Беляев. И увидел флажок с крестом, реющий в чистой синеве русского неба. – А это что такое, едреня-феня? Кресты фрицевские. А ну, вашу мать!.. – И нажал гашетку крупнокалиберного пулемета, срезая пулями примету чужого вторжения.

Фридрих Гесс окончательно изменился в лице, испуганно вздернул руки вверх и шлепнулся на свой крепкий бюргерский зад.

Трудно не согласиться с утверждением, что жизнь берет свое. Как я ни сопротивлялся, как ни брыкался, как ни проклинал моего директора моей души Классова, но он, непьющий и трезвомыслящий, отсек меня, одурманенного праздником, от восторженных пухленьких поклонниц, затолкнул, сука тревожная, в качестве мешка с дерьмом на заднее сиденье студийного автомобиля, хорошо хоть не в багажник, и мы, посредники иллюзий, вырвались на тактический простор ночных улиц.

На столице, как каинова печать, лежала мгла. Возникало такое, повторю, впечатление, что на всех столбах вывинтили лампочки.

– Куда это мы тащимся, мутило? – возмущался я. – Мало того что ты не дал насладиться прелестями жизни, так еще и везешь неизвестно куда!

– Мне известно, – ворчал мой друг. – Ко мне домой.

– Зачем?

– Во-первых, я не хочу, чтобы ты превратился в рассохшуюся декорацию!

– Чего-чего? – не понимал я. – Классберг, ты объяснись! Ты, кажись, меня оскорбляешь?

– А во-вторых, там у нас встреча.

– С кем?

– С тем, кто может дать миллион.

– Пиздюлей?

– Нет, долларов.

– Это хорошо, блядь! – потянулся притомленным организмом. – А что ты, Классман, нес там по поводу декораций?

Мой приятель, который, вероятно, окончательно спятил от быстро меняющихся событий, принялся городить некую околесицу по поводу того, что жизнь – это игра и мы в этой игре – актеры, однако большинство населения даже не статисты, а скорее всего использованные декорации.

Надо признаться, образ мне понравился. Я так и сказал:

– Образ замечательный! – Но дополнил товарища: – Однако это не касается меня. Пока есть у меня душа, я буду главным действующим лицом в этой сумасшедшей, но прекрасной жизни.

– Не говори красиво, – одернули меня. – И не зарекайся. Как бы не пришлось ее заложить, душу-то.

– Не, – беспечно отмахнулся. – Заложил бы, да больно уж она у меня того... некондиционная... как Т-34.

– Ну, это как на нее посмотреть.

Тут я не выдержал; мало того что устал смертельно от некомпетентного праздника, так еще и веди разговоры на фальшивые фаталистичные темы.

– Классов, – сказал я. – Именно Классов, а не Классман, не Классольцон, не Классаль, это я подчеркиваю для ортодоксальных, конкретно-исторических, каменистых на голову придурков; так вот, ты что, Классов, выступаешь сейчас в качестве посредника между мной и Люцифером? Так я понимаю?

– Угадал, дружище! – хмыкнул человек за рулем авто. Лицо крутящего баранку моей судьбы было скрыто тенью. – Ты, Саныч, был всегда чертовски догадлив.

– Профессия такая, чувствительная, душевная, – пожал плечами. – Я смотрю на все как бы со стороны. Как пастух на стадо.

– Хм, исключительное самомнение, – сказал директор. И спросил: – И что не хватает пастуху для полного счастья?

– Не знаю, – задумался я. – Все у меня есть: деньги, свобода, женщины, иллюзии, квартира, память, дочь, друзья, враги, наивность, ум, страсть, голос, посаженное в школе дерево, собственный взгляд, дурь, фильмы, которых не стыдно, разговоры с душой, одеколон, лунный свет в окне, тайны, мечты, надежды, бредовые завихрения...

– Достаточно-достаточно, – перебили меня. – А славы нет?

– Как нет? Есть.

– В узком просвещенном кругу. Разве это слава?.. И потом: кто это мечтал в Канны, чтобы махнуть на брудершафт? С выдающимися кинодеятелями?..

– Ну был такой грех? Что из того?

– Не желаешь, значит?

– Желаю, – ответил я. – Но в Канны просто не поедешь. Что мне для этого надо сделать?

Человек за рулем автомобиля, разрывающего скоростью ночное мглистое пространство, пожал плечами и безразлично ответил:

– Проще пареной репы. Чепуха. Мелочь. Как два пальца...

– Что?! – заорал я.

– В партию вступить!

– Что? – обомлел от удивления. – В какую партию?

– В любую, – последовал спокойный ответ.

– Как это, не понимаю, – искренне растерялся я.

– Ну, есть всякие партии: коммунистов, фашистов, либералов, демократов, популистов, домохозяек, сексуальных меньшинств, эсеров, похуистов, монархистов...

– Что за блядство? – вскричал в сердцах. – Зачем это надо? Кому это надо?

– Прежде всего тебе, дорогой мой, – проговорил мой искуситель. – А то получается нехорошо. Однозначно нехорошо. Ты все время один, как отщепенец. А нашему обществу такие не нужны. Ты обязан быть в общем стаде.

Я рассмеялся, но, признаться, смех мой был горек:

– Вы что, охерели малость? Все последние мозги поплавили на своих сборищах?.. Думать как все? Делать как все? Жить как все?.. В партию вступить?.. С ума можно сойти...

– А слава? Всемирная? Любовь всенародная? А?.. Ну что тут такого: формально вступишь в какие-нибудь ряды, заплатишь вступительный взносец. Можно ведь найти партию по душе... Душевных людей... – И протянул мне яблоко. – Вот, например, партию любителей фруктов. Кушай на здоровье. Они хорошо финансируются.

– Кто?

– Партия любителей фруктов.

– И что?

– Получишь свой миллион вечнозеленых без проблем.

– Да?

– Я тебе говорю, – сказал грассирующий человек за рулем. – Надкуси-ка яблочко.

– Не хочу. У меня от яблок понос.

– Это плохо. Но советую подумать над моим предложением. Миллион долларов на улицах не валяется.

– Да? – И посмотрел в окно авто: а вдруг на обочине труп нового русского с барсеткой, где этот проклятый капустный миллион квасится?

За стеклом по-прежнему мглил сонный, родной, трудноузнаваемый город. За стеклом в судорожных муках умирала родина, всеми преданная.

Великое предательство это началось давно, когда в юных головах, замусоренных псевдофилософско-революционными выкладками безрассудных альфонсов, якобы страдающих за всеобщее братство и равенство, родилась простая, как испражнение, мысль, что бомбами под Государевы ноги можно изменить мировой правопорядок. И бросили бомбы в первый день весны, успешно открыв кровавую эпоху трусливого и бесконечного терроризма.

Быстро лысеющий неудачник-юрист скоро понял, как можно убеждать своих строптивых политических противников. Плохо понимаете картавящее слово? Хорошо поймете пулю-дуг'у.

Прав оказался квазимодо: убедил все остальные партии, что партия б. есть единственная партия, способная уморить народ за короткий срок. Но не повезло вождю мирового пролетариата: будущий лучший друг физкультурников и колхозников и прочего населения великой империи Сосо очень торопился загенсечить во славу себя и руководимой им партии. И поэтому пришлось затворнику Воробьевых гор пожирать вместе с пищей килограммы крысиного яда, от которого он окончательно спятил, превратившись в счастливого младенца. И был вполне счастлив, пока партия не приказала своему новому вождю удалить старого, компрометирующего ее своим легкомысленным поведением. Воля партии – воля народа. Ее надо выполнять. Однако новый политический лидер был последователен, он был примерным учеником, более того, пошел дальше своего забальзамированного учителя, превратив страну в единый образцово-показательный концлагерь. Правда, увлекался и пионерскими лагерями: готовил будущие кадры для концлагерей. Вообще товарищ Сталин был человеком основательным и последовательным. Очень он любил свой народ, единственное, что не любил, когда на его державную тень наплывала какая-нибудь другая тень – и тогда берегись.

И эта Тень лежит над нами всеми, над городом, над страной, над душами. Это наше Божье проклятие за доверчивость в прошлом, равнодушие в настоящем, страх перед будущим. Бороться с тенями трудно, но, уверен, можно. Мои герои будущего фильма тому подтверждение.

На бетонной полосе военного аэродрома два современных пятнистых вертолета КА-52 загружались спецдесантным подразделением – молодые литые фигуры в голубых беретах набекрень выглядели чересчур картинно и поэтому не вызывали страха.

Потом винтокрылые ножи лопастей крупно вздрогнули и сдвинулись по своему привычному рабочему кругу.

По кругу с цифрами бежала красная стрелка; колонка дрожала от напряжения, перегоняя высокооктановый бензин в бездонное нутро Т-34. Слаботрезвый Василий держал "пистолет" шланга и завороженно следил за бегом стрелки, которая скоро не выдержала – лопнула невидимая германская пружина, и стрелка мертво зависла.

– Фьють! – присвистнул Василий.

– Что случилось, молодой человек? – поинтересовался Дымкин, оставшийся на дежурстве у танка.

– Да вот, – доходчиво объяснил Василий, – упало.

Дымкин понял:

– Что для нас хорошо, немцу капут.

Остальные отдыхали у столика, на котором, помимо бутыля самогона, находились всевозможные баварские консервы.

– Давай, фриц, выпьем? – предлагал Беляев, нетвердой рукой наполняя стакан зажигательной смесью.

– Я не п'у тапур'етки, – виноватился Фридрих.

– Карачун на тебя, герр! – возмутился Беляев. – Не уважаешь?.. – И хотел выпить. – А вот скажи мне, герр, на хрена ты тут... такой?.. В самой душе России?

– Не лепи, Саня, – остановил друга Минин. – И хватит травиться. Отобрал стакан и выплеснул самогонную дрянь в лопухи, которые тут же завяли.

– Ты чего, командир? – обиделся Беляев. – Мы их гнали в шею, а они к нам с другого боку.

– Зато контрибуцию получаем в полном объеме, – заметил Ухов, кивнув в сторону Т-34, пожирающего суточный запас бензоколонки.

– Эх вы! – страдал Беляев. – Продали Рассею с потрохами. Поднялся. – Широка моя страна, да отступать некуда! – Трудно побрел в поле.

– Ты куда, Саня?

– До ветру, – огрызнулся Беляев. – Не жизнь, а тарарабумбия – всякого говна на лопате...

...К столику подошел Василий, который с лёта хлобыстнул полштофа и предложил:

– Мужики, а можно я с вами?

– Куда тебе, сынок? – удивился Минин.

– Я на тракторе с двенадцати годков... И вообще... Подмочь!

Неожиданно из-за поворота вывернулся автобус "Икарус" – из открытых окон отмахивали белыми майками и кепи.

– Кажись, по нашу грешную душу? – проговорил Минин. – В машину, экипаж!.. Шура, черт, где ты там?!

Из лопухов, подтягивая портки, бежал старик Беляев и, судя по всему, матерился на чем свет стоит.

Не доезжая до взревевшего двигателем Т-34, автобус притормозил у дальней бензоколонки, дверь открылась – из салона выпрыгнул Санька в кепи, побежал к бронированной махине. Уже начинающий было двигаться танк крупно вздрогнул и остановился.

Со стороны золотого солнечного диска тихо стрекотали две механические стрекозы.

...Санька "гулял" по рукам экипажа, радостно орущего:

– Откель, бесененок?.. А мы тебя ищем по лесам, по долам... Что за фу-фуражка ненашенская?.. А чего Рыжий-то?..

– Да я сбег, дед, – отвечал Санька, во все глаза рассматривающий боевую рубку. – У-у-у, вот это класс!.. И в автобус засел... А там, деда, хочут с тобой встретиться.

– Встретиться? – задумался Минин, наведя триплекс на автобус, который заправлялся топливом. – Оно, конечно, можно...

– Иван, две воздушные цели, – прервал командира Дымкин, наблюдающий за местностью по экрану РЛС. – Слева по курсу.

– КА-52. Кажется, Санька, наши встречи отменяются, – цыкнул Минин. Ужо пускай господа нас простят... Вперед!

Ревущий, лязгающий механический зверь вырвался на скоростную магистраль и устремился на восток. На его броне пластался человек.

– Вас'я! – в ужасе закричал Фридрих Гесс, прикрывая руками голову.

КА-52 приближались к бензоколонке на низкой высоте – воющий смерч кружил под ними. В него и угодил хозяйственный немец, который, однако, успел заметить: легкоподвижные люди в беретах качались на тросах, как обезьяны на лианах; более того, один из них, рода человеческого, попытался цапнуть со стола бутыль самогона, но, к своему неудовольствию, промахнулся. Бюргер хлопал глазами и совершенно не понимал: путч или революция?

Как только вертолеты поплыли на восток, за ними вслед устремился "Икарус", в открытых окнах коего кричали и отмахивали руками неудержимые и сумасшедшие пассажиры.

На слабых ногах Фридрих Гесс побрел к столу, наполнил граненый стакан огнеопасной бурдой и с преступной дерзостью хендехохнул штоф отличного первача из русского березового табурета.

Т-34 на предельной скорости будто летел над лентой шоссе, но летучие и боевые машины настигли, зависая над сухопутно-подвижной крепостью. Десантники готовились к ее штурму. Командир в чине майора докладывал обстановку по рации:

– Я – Грачи-два, на броне преследуемого Объекта человек.

– Я – Грач-первый, – раздался искаженный радиопомехами генеральский бас. – Чего на броне?

– У них какой-то... каскадер!..

– И что он там делает?

– Орет как придурок!

– Грачи-два, может, кино снимают, а мы не знаем? – спросил генерал.

– Да нет вроде, уж больно все натурально, – доложил майор.

– Грачи-два, действуйте по обстоятельствам.

– Есть действовать по обстоятельствам.

– Да, а когда намереваетесь применить ПТУРСы? – вспомнил генерал.

– Когда-когда! – забубнил майор. – Если бы знал, не болтался здесь, как в проруби вечности.

– Чего-чего? Я вас не понял, Грачи-два, у кого чего болтается?..

Через триплекс Минин следил за внешним мозаичным миром, приговаривая:

– Летите, голуби, летите... Идем хорошо, Леха. Еще, родной...

– А я бы еть по этим птичкам мира, – предложил Беляев. – Фик-фок на один бок, да шерсти, с кого можно, клок!

– Шура, не спеши в рай, – предупредил Дымкин.

– Успеем и в рай, и в ад! – закричал Ухов. – Гарантирую, что гробимся, братки.

– Не страшно, тезка? – спросил Беляев Саньку; тот лишь озадаченно покачал лопушковой головой. – Ваня, ты защиту-то не забыл подключить?

– Да я только и с ней... по родной земельке! – отвечал Минин и неожиданно увидел в "кресте" триплекса "размазанное" орущее лицо. – Вася! ахнул и заорал: – Ухов, стоп!.. Беляев, Дымкин, люк!

Т-34 заскрежетал тормозными колодками, разрывая гусеницами асфальтовый панцирь дороги. Обманутые этим внезапным маневром, КА-52 проскользнули в синь небес. А в боевую танковую рубку за голову был втянут разлохмаченный в лоскуты Василий с утверждением:

– Мужики, кажись, у меня в жопе ядерный зонтик вспух? – И поинтересовался: – Куда это мы так убиваемся? – И завалился на спину от резкого поступательного движения вперед.

Т-34 и два КА-52 продолжали на скоростной трассе свое трудное боевое противоборство, не применяя огневых средств поражения. И неизвестно, кто бы вышел победителем, как вдруг в противоборствующую связку вклинился автобус "Икарус".

Танк тотчас же прилип к его широкому боку и, находясь под защитой гражданского средства передвижения, продолжал свой путь. Репортеры же радостно снимали сверхсекретный Объект и беспомощные летательные машины с воздушными военными гимнастами.

Майор-десантник матерился и докладывал обстановку; в ответ басил генеральский голос, искаженный радиопомехами...

Потом один из вертолетов, совершив боевой разворот, завис над автобусом: два десантника спрыгнули на его удобную крышу – репортеры визжали от восторга. И через минуту "Икарус" клюнул бампером в кювет, плененный бравыми бойцами ВДВ.

Второй же вертолет неотрывно следовал за быстрым танком. Погоня закончилась неожиданно: Т-34 вдруг сбился с трассы и ходко уходил в густую лесополосу. Ракетные снаряды, выпущенные из КА-52, вспухали в лесистой полосе, разрывая в клочья тишину и покой медвежьего угла.

Трудно не согласиться с утверждением, что жизнь берет свое. Мой друг и директор картины Классов действовал в лучших традициях тоталитарной системы: он насильно взял меня за шкирку и притащил к себе домой. Чтобы я чувствовал себя как дома?

Я же не мог чувствовать себя как дома по двум причинам: а) был не адекватен самому себе; б) мне не нравился административно-хозяйственный уголок служителя самого деликатного, здесь я буду субъективен, из искусств. Дело в том, что Классман страдал общепринятым недостатком: он клептоманил; и делал это так неброско, так изящно, я бы сказал, виртуозно, что ни одна из ревизий не смогла ухватить талантливую руку на месте преступления. Документация была в полном порядке, а что еще надо честному человеку? И поэтому мой друг, самых честных правил, жил так, как он хотел. Он жил как фаворит жизни; скучно говорить о мебели, люстрах, коврах, окнах с пуленепробиваемыми стеклами, об учебно-показательных служанках и проч. Скажу лишь о бассейне. Он был около трех метров по диаметру и двух – в глубину, то есть тонуть можно было в нем коллективом. Что я иногда, впрочем, и делал с двумя-тремя самобытно трепыхающимися русалками. Бултыхаясь в изумрудных водах, я смывал нечисть, потливость, бездарность дня. Что делать, если ты каждый божий день вынужден находиться в плотном кольце конституционных глупцов (их 6% от всего населения республики), полноценных идиотов (7%), радостно-возбужденных дебилов (8%), печальных олигофренов (9%), замаскированных дегенератов (11%) плюс ушибленных при рождении (13%); итого больше половины неспособных мало-мальски функционировать; я уже не говорю об оставшихся, которые мечтают лишь нажраться да при случае пошпокаться на пыльных одеждах костюмерной.

Возникает естественный вопрос: с кем же я работаю? Отвечаю: с Классовым. Хотя он и подпадает под все вышеперечисленные проценты. С ним мы сработались сразу, когда я понял, что он великий организатор дезорганизованного процесса. Он, очаровательный нувориш и пленительный воришка, мог без заметных усилий добыть на съемку: танковое соединение, истребительную эскадрилью, железнодорожный состав, груженный бревнами, подводную лодку, необитаемый остров, металлургический завод, Мавзолей с бальзамированной куклой вождя, кареты "скорой помощи", вертолеты, участок государственной границы, воздушный шар, золото б. партии, дождь и так далее. Я уже не говорю о людях. С ними он обходился обходительно, как лекарь с больными. Он впрыскивал в них страх, деньги, надежды, тщеславие, гордыню, слухи, еду, оговоры, презрение, домыслы, злобу, веру, стоицизм, предощущение, оптимизм, силу, безумство и проч., так что мне, буду скромен, оставалось лишь крикнуть:

– Мотор, киносранцы! Будем снимать гениальное!..

И поэтому когда мы возвращали танковое соединение без одной боевой машины, истребительную эскадрилью без истребителя, необитаемый остров без кипарисов, металлургический завод без прокатного стана, Мавзолей без бальзамированной куклы и так далее, то я был спокоен: скандала не может быть. Классцман обо всем договорился с заинтересованными сторонами. Процент износа, к сожалению, неизбежен в нашей жизни. И это я хорошо понимал. Классов же поначалу меня не понял и однажды приволок военную амуницию: бронежилет, каску, автомат Калашникова, шесть рожков к нему. Я подивился: зачем? Мало ли, пожал плечами директор моей первой картины и тогда еще не друг, мало ли, вдруг пригодится в жизни. Я понял, что словами наш спор не разрешить; без лишних слов вставил рожок в АКМ и выпустил несколько выразительных очередей, ангажируя душевного воришку на танец жизни. Или смерти?.. После импульсивного, веселого танца мой товарищ на некоторое время сбежал, позабыв бронежилет и каску, но прихватив автоматическое оружие и шесть рожков к нему (один использованный). И не появлялся перед моим амбициозным взглядом, решив, что с психопатами иметь дело есть непозволительная роскошь. Однако, повторю, жизнь берет свое: судьбе было угодно снова нас столкнуть на съемочной площадке.

– Вообще-то я стреляю без промаха, – заметил при нашей новой встрече.

– Верю, – сказал директор. – Впредь постараюсь оправдать доверие.

На этом мы и порешили. И теперь каждый из нас занимается исключительно своими делами: я – искусством, Классов – жизнью. И это вполне нас устраивает. Единственное, что мне не нравится: чрезмерное внимание к моей особе, когда та позволяет себе устроить после праведных трудов искрометный праздник. Праздник всегда с нами, не так ли? И только я подумал об этом – появилась странная группа людей. У них были квадратные плечи и бычьи шеи. И на этих румяных выях висели многопудовые золотые цепи.

– Познакомься, Саныч, – сказал мой директор. – Это Петя, у него есть миллион.

– Привет, спонсор, – подал я руку самому квадратному малому с маленькими глазками, как, не буду оригинальным, у парного поросенка. – Ты серьезно бабки дашь на фильмец?

– Базара нету, – растопырил пальцы Петя. – Чисто конкретно, братан.

– А что так? Кино любишь?

– А чё? Типа люблю.

– А чё последнее смотрел?

– Чё? – наморщил лоб, похожий на чело памятника из гранита. – А чё? О! Про этого... парикмахера из Сибири.

– Понравилась киношка?

– А чё? Клево. Там такая машина-зверь – клац-клац! А ширь-то какая... во! Мы бабки на эту картинку тоже кидали, в натуре.

– Понятно, – вздохнул я. – Боюсь, что нам не по пути. По принципиальным соображениям.