Текст книги "Не матом единым"

Автор книги: Сергей Романов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)

По залу ходил ассистент и спрашивал, кто кого задумал. В задачу экстрасенса входило стереотипно ответить: "Уланова. Чкалов. Гагарин." И так далее. Все шло удачно. Но тут вдруг один зритель задумал личность, которая не вписывалась в этот обычный ряд и маг-кудесник начал размышлять, не ошибается ли он. Решил более сосредоточенно проанализировать, в результате пришел к выводу. что понимает правильно. Но была пауза, которая насторожила весь зрительный зал. Наконец экстрасенс отвечает: "Задуман выдающийся советский ученый, лауреат Ленинской премии, великий физик-теоретик, академик, директор Новосибирской академии ядерной физики..." И называет имя, фамилию и отчество. И... пауза! Зрители думают, правильно ли определена личность или нет. И вдруг в гробовой тишине мужик, который загадал лауреата Нобелевской довольно-таки громко отвечает: "Большого ума человек, ... твою мать!"

Зрители дружно зааплодировали – никто из них не осудил мужика-матершинника, никто даже не засмеялся, нецензурное выражение все приняли как должное. Словом, мат прозвучал в комплиментарно-одобрительной форме.

1997 г.

КОНТРАБАНДИСТКИ

Один мой знакомый таможенник рассказывал:

Беда с этими бабами. Каждая думает, что она самая хитрая и оригинальная. А все на один лад. Я вот о чем. Для провоза контробанды они все, как правило, используют лишь один тайник. Золотишко, камешки, наркотик – все норовят упаковать в какой-нибудь гигиенический пакет типа "тампакс"или презерватив и засунуть его по назначению.

К таможенной стойке в это время подошла женщина. Пока компьютер просвечивал содержимое чемоданов и баулов, мой знакомый контролер включил приборчик и, не задумываясь, направил его на ту часть тела, которая располагалась ниже пупка. Прибор молчал.

Проходите, – устало сказал мой знакомый таможенник и продолжил свой монолог. – Одна барышня бальзаковского возраста провозила в этом самом своем "стыдном" багажнике пять тысяч долларов. Сто бумажек по 50 баксов были свернуты в трубочку и вложены в презерватив. Еще одна в прокладку "О-би" упаковала бриллианты на сумму сорок тысяч долларов. Наркоманки загружают в эротическое место наркотические таблетки, порошки. Словом, каждая третья контрабандистка использует свой детородный орган не по прямому назначению... Я одну такую дамочку спрашиваю, неужели больше ума не хватает, как прятать валюту в этом самом месте? А она мне заявляет, чего, мол, привязался, валютный член мне доставляет больше удовольствия, чем все мужские члены вместе взятые. Вот так.

Сообщения о том, что женщины часто используют это самое место как тайник, я находил во многих уголовных сводках, не раз читал об этом в газетах. Но больше всего поразила заметка в "Комсомолке", в которой рассказывалось о хищениях с золоторудных промыслов.

"...На прииске имени Фрунзе задержали на проходной двух работниц. Охранник провел прибором – звенит. Попросил снять пальто – звенит. "Где золото?" Молчат. Вызвали женщину из опергруппы. "Где золото?"

Где-где?! – рассвирепели тетки, – В п...!

Правду ведь сказали. У одной 103 грамма обнаружили, у другой – 50. Осмелевший охранник спросил, сколько таким образом можно пронести за один раз. "Полкило", – мрачно ответили женщины, – Когда своих детей будешь хлебом с пустым кипятком кормить, увидим, в каком месте сам это золото потащишь".

Зарплату на прииске не давали уже несколько месяцев...

1996 г.

ДОРОЖНО-ДЕЛОВОЙ РАЗГОВОР

Мой товарищ, журналист, как-то раз общался с полковником дорожно-патрульной службы, которому выпала удача посетить Голландию в рамках "обмена опытом". Так вот, по словам моего товарища, самое большое потрясение от заграницы инспектор ГАИ испытал, когда увидел, что голландский полицейский, разговаривая с водителем, нарушившими правила, присел около его машины на корточки. Ему объяснили такое действо тем, что так, мол, удобнее водителю машины слушать стража дорожного порядка. Коллега полковника "по обмену опытом" даже сфотографировал того "сумасшедшего" полицейского, чтобы показать в России, что такое вообще может быть. Российские гашники передавая из рук в руки фотографию лишь едко ухмылялись, дескать, много чести будет, стоять перед нарушителем на коленях. А на фотографии лохматый пацан лет восемнадцати, шпана по нашим понятиям, а с ним как с лордом!

О таком дружном общении стража порядка и нарушителя мой товарищ вспомнил, когда сам нарушил правила. Рассказывал, что ехал по Садовому кольцу столицы и под любимую мелодию, заслушавшись, превысил скорость. "Канарейка" мчалась позади и инспектора по "матюгальнику" приказывали остановиться. Но музыка в салоне помешала услышать приказ дорожных правоохранников. И тогда прямо напротив американского посольства, которое как раз проезжал мой товарищ, по всей автостраде раздалось:

– Пятьдесят семь тридцать три, стоять, е... твою мать!

Услышав "нормально-обиходный" сленг работников ГАИ, мой товарищ беспрекословно выполнил распоряжение. А российские прохожие мило улыбались удачной "шутке" гаишников. Наверное, в России так и должно быть. Мы ведь не в Голландии...

1997 г.

КОЕ-ЧТО О МАКИЯЖЕ

Как известно, в подмосковсной Балашихе, которая разлеглась на протяжении восьми километров по Горьковскому шоссе, – шестнадцать светофоров. Проще говоря, через каждый пятьсот метров – светофор.

Я сознательно упущу те выражения, которые отпускают "водилы" в адрес гаишников и властей города, когда в огромном автомобильном потоке им приходится проезжать этот подмосковсный городок. В даный сезон, когда ещё пара-тройка автомобилей закипит и перекроет произжую часть, водители попадают не в Балашиху, а в один из кругов дантова ада. Рев клаксонов, смог, отборная ругань, скрежет металла.

Однажды в таком потоке я в самом начале Балашихи остановился на светофоре за вишневой "восьмеркой", за рулем которой сидела дама лет тридцати. Когда загорелся зеленый, дама и не думала трогаться с места. Я в сердцах сплюнул, думая, что в машине мадам произошла какая-нибудь поломка. Обрулить или сдать назад было невозможно. Сзади меня заклинил другой автомобиль, да и я стоял к восьмерке слишком близко, дабы попытаться её объехать. Оставалось только на чем свет стоит ругать все и всех, что имелось за окнами. Но не договорив до конца и первой фразы, я вдруг увидел, что водительша восьерки как ни в чем не бывало, старательно, глядя в зеркальце, орудует кисточкой для ресниц. Затем она положила на сиденье парфюмерный инструмент и лихо тронулась с места. Я за ней, по дороге соображая, что никакой поломки с её машиной не случилось. Просто дама, чтобы не терять времени приводила себя в порядок.

Через пятьсот метров мы опять остановились на светофоре, и дама принялась орудовать кисточкой над другим глазом. Зажегся зеленый, но она и не думала стартовать. Опять же, объехать её восьмерку не было никакой возможности и, отпустив несколько непристойных словечек в её адрес, я нервно нажал на клаксон своего автомобиля. Ноль эмоций! Но мое возмущение поддеражали и другие водители, которые стояли следом на полосе. Как об стенку горохом!

Наконец дама, закончив колдовство с другим глазм, спрятала кисточку в коробку и тронулась.

Несколько сфетофоров мы успели проехать не останавливаясь. Но где-то в середине Балашихи попались опять на красный. Впереди меня та же восьмерка. Теперь её владелица принялась за операции с пудрой.

Зеленый. Шоссе взорвалось гудением автомобилей, словно в последний путь провожали заслуженного таксиста. Дама, не обращая внимания на какафонию, не спеша тыкала мягкой подушечкой по своим щекам, подбородку. Закончив, дернула ручку скоростей и поехала.

Чтобы не быть дураком и на очередном стартовом этапе не стать жертвой её косметических изысков, я пострался объехать её машину. Но тщетно! Машины двигались столь плотным потоком, что выскочить на соседнюю полосу не представлялось никакой возможности. И мы опять оастановились на красном. Она впереди, я за ней, за мной сотни автомобилей. Теперь эта фря красила губы.

Чтобы напомнить ей ещё разочек, что она на дороге не одна, я врубил дальний свет всех свои четырех люминисцентных фар. В ответ на такую наглость, она лишь отвернула зеркало заднего вида, из которого ей прямо в глаза отражались мощные потоки света от моей машины и додела парфюмерную процедуру по маленькому зеркальцу из своей косметички.

Зеленый давно горел.

Вой сирен стоял неимоверный. Из открытых окон вырывались семиэтажные ругательства. И, когда требуется, ни одного постового, чтобы образумить нерадивого водителя. То есть, водительшу.

Дама грациозным движением положила губную помаду в пудреницу, поправила зеркало заднего вида и нажала на газ. Когда резина под её колесами резко завизжала,, из заднего окна выпрыгнул силуэт кисти руки с вытянутым вверх средним пальцем и тут же загорелась надпись из красных лампочек, где обычно устанавливается дополнительный тормозной фонарь "Fuck you".

...Я бы, конечно, догнал её, и сказал бы все, что думаю о таких дамочках. Истинный бог догнал бы, если бы моя старая вазовская шестерка была бы хоть чуть-чуть помощнее и расторопнее...,

1996 г.

КАК ПОССОРИЛИСЬ...

Бедный Гоголь несколько раз бы перевернулся, если б узнал как нынче ссорятся соседи. Нет не помещики. Куда им до помещиков. Так, мелкие дачные хозяйчики. А ведь начиналось все с крепкой дружбы...

Словом, Михаил Егорыч и Егор Михалыч – назовем их так – познакомились, когда получили по шесть соток для садовых участков.

– Хреновая земля, – сказал Михал Егорыч.

– Да, сплошной песок, – подтвердил Егор Михалыч.

– Ну что, выпьем за знакомство? – предложил Егорыч.

– От чего бы не выпить? Давай выпьем, – согласился Михалыч.

Сначала выпили бутылочку Егорыча, потом Михалыч за своей сбегал. Тоже выпили.

– Ты с чего строиться начнешь? – спросил Егорыч, закуривая папироску.

– Домик уже заказал. Буду собирать. А ты?

– А я сначала сортир поставлю в правом углу. Как же без сортира? А в левом – летнюю кухоньку. А потом уж и дом рубить буду.

– Дельно разумеешь, – одобрительно кивнул Егорыч, – Я бы тоже сначала сортир. Но вот уже домик купили. Так надо его сразу и ставить. Чтоб доска не гнила. А сортир – потом.

– А куда бегать будешь?

– Да вон леса-то какие вокруг! – раскинув руки, сказал Михалыч, Присядешь подумать – романтика.

– А сортир, где будешь ставить? Сразу скажи, а то если надумаешь тоже в правом, тогда я сделаю в левом.

– Нет, – замотал головой Михалыч, – я тогда в левом.

– Разумно, – согласился Егорыч, попыхивая папироской.

Поздним вечером жены растащили в дым пьяных мужиков по палаткам. Знакомство состоялось. Дружба началась.

У Михалыча на участке вырос аккуратненький домик, у Егорыча появились сортир и нарядная летняя кухонька. В процессе строительства помогали друг другу чем могли. Бывало зовет Михалыч Егорыча, чтобы помог шифер поднять на постройку. Тот бросает свои дела и идет на выручку, а через пару часов уже Егорыч кличет Михалыча, дабы бетонный блочок передвинуть. И тот не отказывает. Возвращается на свой участок, держа в руках откусанный малосольный огурчик. По вечерам вспрыскивали совместно удачно прошедший день. Так до поздней осени и работали. Но пришла зима и разъехались по городским квартирам. У Михалыча, как он и планировал, стоял дом У Егорыча сортир и летняя постройка.

А сколько радости было, когда они вновь встретились по весне! Славно отметили это дело. Егорыч приглашал своего соседа в случае холодов на ночевку в свой домик. А Михалыч на радостях всей семье Егорыча разрешил пользоваться своим сортиром.

– Да пришел срок свой строить. А то ведь, такие как я, весь лес засрали.

– Удобрили, – поправил его сильно захмелевший сосед.

– Буду делать сортир шалашиком.

– Место много на участке займет.

– Зато оригинально выглядеть будет.

– В левом углу! – напомнил Михалыч.

– Что за разговор. Конечно, в левом.

Ни с того ни с сего Михалыч бросил работы на своем участке и со своей семьей уехал отдыхать в деревню к теще. Егорыч поскучал, поскучал по соседу и принялся за строительство сортира. Там, где предполагал он его возвести ель росла. Занес топор – жалко стало рубить. А тут и жена с крылечка кричит: "Что ж ты, ирод, такую красавицу вырубаешь!" Бросил Егорыч топор, поднялся на второй этаж и достал с горя заначку. Ничего у него не клеилось без Михалыча.

А на другие утро принялся за сортир. Работал споро. Сделал каркас, покрыл его досками, на доски оцинкованное железо. Затем вырубил сердечком отхожую дыру, смастерил симпатичный порожек. Когда сортир был готов, Егорыч отошел от него на несколько десятков метров – полюбоваться. Чего-то не хватало. Он взял сосновый обрезок доски и вырезал вертушку. Прикрепил её на коньке сортира и пропеллер радостно завертелся. Хорош был сортир! Только стоял он не в левом, а в правом углу. Рядом с летней кухней Егорыча.

Однажды утром Егорыча разбудил настырный стук. Он открыл дверь и увидел в проеме гостя – Михалыч вернулся.

– А проходи, проходи, – радушно пригласил в дом Михалыча Егорыч.

Но Михалыч не сделал ни шагу, а только сердито двигал желваками.

– Ты что ж, сукин сын, свой сортир около моей кухни поставил?! – с места в карьер стал предъявлять свои претензии сосед.

Егорыч хотел было объяснить про красавицу ель, но уж больно не понравился ему тон, с каким подошел к обсуждению спорного вопроса Михалыч.

– Ты на меня, твою мать, не ори! Я тебе не теща! Мой участок, что хочу – то и делаю!

– А фэсом об тэйбл хочешь?

– Ха-ха, – поняв английскую фразу рассмеялся Егорыч, – Не люблю, когда мухи кашляют...

– Ах ты, жук карабатский, – не остался в долгу Михалыч, – Знай, я твое строение – сожгу.

В общем вдрызг разругалась бывшие друзья и между ними начался период военных действий. Только по утру Михалыч и его домочадцы садятся чай пить на свежем воздухе около летней кухни, а Егорычу сразу приспичивает. Бежит он к своему красавцу-сортиру и выпускает протяжные заунывные звуки. После чего чаепитие сразу же прекращается. Правда, и сосед в долгу не оставался, стал забрасывать сверкающую оцинкованную крышу сортира гнилым картофелем и тухлыми яйцами. А затем сделал водоотвод со своего участка так, что при дожде, вся вода стекала под нужник Егорыча и затопляла выгребную яму.

То что соседи теперь ругались с поводом и без повода – не стоить и говорить. Все дачники в округе знали, как ненавидели друг друга Михалыч и Егорыч.

И Егорыч пошел на крайние меры. Проснулся как-то утром Михалыч, вышел на крылечко своей кухоньки и на скате блестящей крыши злополучного сортира обнаружил огромные буквы: "Михалыч – хер мутный". А это уже было общественное оскорбление личности.

Схоидил Михалыч в местное отделение милиции, пожаловался на соседа и к обеду вернулся на участок в сопровождении сотрудника правопорядка. Показал нецензурную надпись и попросил призвать соседа к ответу.

Факт оскорбления был налицо, и сержант отправился к Егорычу. Вместе с хозяином подошли к сортиру и Егорыч сделал круглый глаза:

– Это не я, ответил он, – Это происки его, Михалыча.

– Так зачем бы он стал сам себя обзывать? – удивился милиционер.

– А вот затем и стал, чтобы на меня подозрение пало. Стал бы я свою новую крышу всякими плохими словами размалевывать!

– Логично, – задумался сержант и призвал к ответу уже Михалыча, Зачем портите чужое имущество?

– Да ты че, сержант, с ума сошел! Зачем же мне самого себя хреном мутным обзывать?

– Действительно, зачем? – наморщил лоб милиционер и, чтобы покончить с конфликтом раз и навсегда в приказном порядке сказал Егорычу:

– Надо или стереть или закрасить.

– Он писал, – показал в сторону своего недруга Егорыч, – Он пусть и закрашивает.

Препирались ещё с полчаса. Наконец, сержант повернулся и пошел в свой участок.

– Сами разбирайтесь, – сказал он через плечо.

На другое утро на крыше кухоньки появилась надпись "Егорыч – чудило на букву "М".

Опять вызвали милиционера. И опять следствие ни к чему не привело. Так и остались надписи на сортире и кухоньке на долгие годы. По весне "транспаранты" любовно подкрашивались и обновлялись. А ссора Михалыча с Егорычем привела к тому, что первого во всей округе только и называли "Чудилой на букву "М". А второго "Мутным хреном".

– Кто ещё деньги за строительство водопровода не сдал?

– Иванов, Петров, Сидоров и "Чудило на букву "М".

– А кто за свет не заплатил?

– Сидоров, Петров, Иванов и "Хрен мутный".

Так что, гоголевским героям до наших ещё дорасти надо...

1997 г.

ПРИТЧА О ПРАВОПОРЯДКЕ

Мужикам в одной деревне совсем житья не стало. Прислали нового участкового, и тот повел усиленную борьбу с нецензурным словом. Спрячется где-нибудь за прилавком в продмаге, мужики после работы домой тянутся, ну и как не заглянуть на огонек, да не взять бутылочку. Купят и стоят тут же судачат, где её, значит, уговорить. А что за разговор без смачных словечек! А тут и он, участковый, появляется:

– Нарушаете порядок. Материтесь в общественном месте. С тебя, с тебя и с тебя – штраф...

А куда против власти попрешь?

Или заскочит на машинный двор, где трактора и комбайны к посевной готовят. Опять же, что за ремонт без красного словца? А он уже тут как тут. А на общественных собраниях, когда решался деловой колхозный вопрос, штрафы пачками выписывались.

В клубе молодежи проходу не давал. Ругнулся паренек около кассы, и вместо билета купил штрафную кавитацию. Или увидит как молодцы штакетинами друг друга охаживают – редко когда разнимет. Зато после драки всех препроводит в участок и накажет штрафом – за... нецензурные выражения. В драке-то, естественно, культурных слов никто не выбирает.

И вот что интересно: сам он, сволочь-участковый, никогда не выражался. Даже штраф когда взимал, вежливыми словами как из рога изобилия сыпал. "Будьте добры, получите, пожалуйста квиточек за штраф. Распишитесь вот здесь. Вот спасибо, благодарю..."

Мужики поговаривали, что в своем районном отделении участковый был на самом хорошем счету, ежемесячно получал премии и его физиономия висела на доске почета – как самого образцового. Мужики подсчитали, что только за уборочный сезон, поганый мент, оштрафовал около сотни односельчан. По 158-й, так сказать, за мелкое хулиганство каждого второго из мужской части населения.

Словом, в деревне воцарился порядок – не то что драться, выпивать или собираться в общественных местах перестали. Даже из дома на культурные мероприятия не выходили. Кому выгодно штрафы-то платить? После работы шли по избам и уже там волю душе давали. На общественные собрания стали одни бабы ходить, да и то необходимого кворума для выборов и перевыборов, как правило, не хватало. На дискотеках тоже одни девчата танцевали, а значит и клуб убытки нес. Зато в деревне – тишина и порядок. Ни дерутся, ни воруют, ни ругаются, в кучки не собираются. А участковому это только на руку. Он-то в передовиках.

А в деревню комиссии зачастили, других ментов тьма понаехала, так сказать, за приобретением опыта. Ходят, глазеют. А что ходить и глазеть, если на улицах не души? Все по домам попрятались, смотрят в окна и матерятся, дескать, попробуй выйди, тот же оштрафуют. У участкового, который важным гусем по улицам ходит, спрашивают, как, мол, таких успехов добился? Ведь раньше эта деревенька скромностью не славилась?

Он и рассказал. А тут милицейских начальников осенила идея – внедрить опыт по всему району и даже на область рекомендовать.

В обще взялись штрафовать сельский люд и другие участковые. Месяц штрафуют, второй, третий. Посевная подходит. Пора комбайны готовить, трактора. А менты всем скопом высыпали на машинные дворы. Ждут, так сказать, клиентов. А клиентов, то есть матершинников, – тю-тю. Словно сговорились колхозники и совхозники и никто не пожелал готовить машины. На фермах техника из строя выходить стала – а ремонтники дома сидят матерятся. Посевную почти что провалили, удои резко вниз пошли, клубы давно уже на замки закрыты. Короче говоря, и район и область по всем производственным показателям план провалили. Зато на улицах – тишина.

Тут стал губернатор по своей епархии ездить, интересоваться причинами резкого падения производственных показателей. Встретит руководителя района или сельскохозяйственного предприятия и давай его отборными матюгами обкладывать, а тот только на самого главного милицейского начальника из губернаторской свиты посматривает и молчит. Боится, чтобы самому на штраф, значит, не налететь.

В конце концов, узнал губернатор причину резкого падения производственных успехов, вызвал самого главного милицейского генерала и провел с ним соответствующую беседу. Постучал кулаком по столу и, не выбирая выражений, объяснил что почем.

Короче, всем участковым было рекомендовано больше не штрафовать за нецензурную брань. Но народ-то все равно об этом не знает. Не напишешь же в газетах объявление, дескать, каждому честному гражданину разрешается, костерить, посылать, выражать свое недовольство не только можно, но и нужно. А что делать? И вот тот самый главный милицейский генерал порекомендовал своим участковым и другим милиционерам при встрече с народом больше не церемониться и не выбирать красивых слов. Поймал нарушителя обложи матом. Разнимаешь дерущихся – ругайся громче всех. Участвуешь в разговоре сельчан – расскажи самый грязный анекдотец.

И постепенно область и тот самый район, с которого и началась компания, стали улучшать свои производственные дела. Удои вверх поползли, амбары зерном заполнились. Все встало на свои места.

Только вот инициатор почина покинул ряды армии участковых. Не смог себя перебороть и освоить хотя бы самый короткий набор народно-эмоционального лексикона. И его "вежливо" попросили уволиться, как человека безынициативного и порочащего честь доблестного страха порядка. Вот так.

1997 г.

В РОДДОМЕ

Если кто-то думает, что женщины не умеют многоэтажно ругаться, то будет совсем не прав. Очень даже умеют. Правда, они, женщины, иногда и не подразумевают об этом. Но достаточно посетить родильный дом и зайти в отделение, где происходит процесс деторождения, как в этом можно очень даже быстро убедиться.

– Ох, мать-перемать, – кричит одна на врачей, – Да сделайте что-нибудь...

– Ах, Колька, сын сукин, мустангер чертов, чтоб ты испытал все что я здесь через тебя терплю! – это уже раздается с другой кровати.

Впрочем, врачи к этому делу уже привыкли, а нянечки и санитарки порой даже советуют роженицам, чтобы те дали волю эмоциям и как следует поругались. Дескать, намного легче станет.

И так во всех роддомах. Исключений практически не бывает. Конечно, перед родами все ведут себя кротко и тихо. А потом...

Однажды в один из московских роддомов на какое-то время прикрепили рожениц из специзолятора. Иными словами, – зечек. Естественно охрану поставили, отвели для них специальную палату. Встречались обыкновенные роженицы с представительницами спецконтингента только в столовой. Так вот, первые, как и подобает воспитанным людям, вели себя вежливо и кротко, зато вторые давали волю языкам – обзывались, рассказывали неприличные анекдоты, откровенно посылали своих надзирателей на веселое место. Невоспитанные хамки – что тут говорить!

И вот случилось так, что в родильном зале одновременно оказались осужденная на долгий срок и законопослушная гражданка. И тут добропорядочная роженица, у которой только воды отошли, начала выкрикивать на врачей такие отборные матюки, что даже обслуживающему персоналу не по себе стало. Зэчка же, у которой с родами все было намного сложнее и опаснее – врачи готовились делать кесарево сечение – лежала смиренно и тихо. Даже чему-то улыбалась.

– Ну что ты напрасно орешь? – спрашивали добропорядочную, – У тебя же ещё ничего не началось!

– А-а-а, суки страшные! Умертвить здесь меня захотели!

А вокруг зечки уже шла нешуточная беготня – врачи готовились к сложной операции. Но перед тем как принять наркоз, зечка, превознемогая боль, встала с кровати и подошла к своей кричащей благим матом соседке, погладила её по руке и сказала:

– Я прошу тебя, прекрати...

Та хотела сказать что-то непристойное ей в ответ, но зечка крепко сжала её руку и почти шепотом добавила:

– Мне, может быть первый и последний раз хочется услышать не ругань, а крик моего ребенка. А даст Бог, ругаться я тебя потом научу...

Рожали две женщины в полной тишине...

1997 г.

НА ТЕЛЕГРАФЕ

Мужик долго грыз пластмассовый колпачок шариковой авторучки, то и дело вздыхал, поглядывая на пустой бланк телеграммы, вытаскивал носовой платочек и протирал пот со лба. Наконец, видимо решившись, он склонился над телеграфным бланком и за полминуты заполнил несколько строк. Он ещё раз вздохнул, поднялся из-за стола и занял очередь к окошечку, где принимала телеграммы юная белокурая девица.

Наконец и мужик оказался около окошечка и протянул девчушке бланк, исписанный крупным почерком. Приемщица стала подсчитывать слова и на одном из них рука с авторучкой задержалась. Она подняла глаза и посмотрела на клиента:

– Мужчина, а без выражений нельзя?

– А что там крамольного? – мужик взял у неё свою телеграмму и прочитал вслух, – "Васек зпт ебит твою мать зпт ты думаешь когда-нибудь возвращать девяносто рублей тчк Ведь допрыгаешься зпт сучара тчк Борис". Что здесь, знаки препинания неправильно расставлены? – переспросил он девушку.

– Да не в знаках препинания дело! Разве нельзя заменить эти ваши "твою мать" и дальше?

– Это что же получится? – с насмешкой посмотрел на неё мужик.

Девушка снова взяла бланк в свои руки и, немного подумав, скорректировала текст:

– Ну, например, так: "Петр, имей совесть, верни долг девяносто рублей. Иначе приму меры. Борис...

– Значит, написать "имей совесть"? – снова ехидно усмехнулся мужик.

– Конечно, – кивнула в ответ девушка.

– А вместо "сучара" – приму меры...

– Ага. От замены непристойных слов на литературные телеграмма, я вас уверяю, смысла нисколько не потеряет.

– Это кто так думает? – с издевкой склонил на бок голову мужик.

– Да любой нормальный человек.

– Значит я, по-вашему, быдло? Полный дурак!

– Ну что вы, мужчина, я же так не сказала. Я только попросила заменить оскорбляющие человеческое достоинство матерные слова...

– Понятно. Выходит так, что этот долбанный Петро, который занял у меня деньги, – человек благородный. А я, требующий вернуть долг, – хулитель его человеческого достоинства?

Девушка, вздохнула и опустила глаза. Затем резко встала со стула и, высунув голову из окошечка, обратилась к очереди:

– Граждане! У кого в телеграмме есть нецензурные слова, срочно замените их на литературные. – снова села на стул и у же себе самой сказала: – Надо же каждый третий отправитель сегодня матюгами своего адресата кроет! Прямо с ума посходили...

– Вот что мисс, – лицо мужика стало вдруг строгим и надменным, – Не такие уж мы, по эту сторону барьера, как вы думаете и сумасшедшие. А если и так, то кое-какие правила нам тоже известны.

Мужик, многозначительно оглядел очередь, выстроившуюся за ним к окошечку, и снова сунул девчушке свой бланк телеграммы

– Это согласно старым телеграфным правилам вы могли завернуть любое сообщение, в котором содержались, так сказать, непристойные, бранные и оскорбляющие человеческое достоинство слова. А теперь, гражданка, вы обязаны принимать любое сообщение. Хоть на языке Пушкина, хоть на официальном, хоть на матюгальном...

– Но это же некультурно!

– Кто сказал, что не культурно? – крикнул какой-то старичок с профессорской бородкой из конца очереди, – Может быть именно с употребления мата правительство и планируется начать возрождение великой русской культуры! Ведь не зря же там, на верху, свободу телеграфного слова решили сделать почти абсолютной!

– Вот, слышите, что говорит профессор, – снова обратился мужик к приемщице телеграмм. Считайте слова, берите деньги и принимайте.... А за адресата Петю не беспокойтесь. Он, сучара, поймет какие меры я к нему приму, когда мы встретимся.

– Не буду я такой текст принимать, – наотрез отказалась девчонка и положила исписанный бланк на стойку перед мужиком.

Дюжина человек, образовавших очередь, тут же завозмущалась и разделилась на два антагонистических лагеря. Одни, смачно сдабривая свои выражения непечатными словами, которые нынче разрешалась вставлять в телеграммы, поддерживали мужика и правительство, считая, что дело приемщицы принимать отправления и отсчитывать сдачу, а не рассуждать на счет литературных оборотов. Другие закатывали глаза в потолок при каждом матюге, и советовали девушке не принимать непристойные тексты.

– Значит, не будете принимать? – угрожающе спросил мужик.

– Нет.

– Тогда позовите директора.

– Ваше право, – сказала девушка, встала из-за кассового аппарата и пошла к двери с надписью "Администрация".

Через несколько секунд она с малиновым лицом и со слезами на глазах вышла из кабинета. За ней, в гневе размахивая рукой, вышла "администратор".

– Ебит твою мать, – говорила вслед девушке администратор, преподавательница на мою голову выискалась! Сколько раз тебе говорила – это не твой пединститут, а телеграф. А когда его закончишь, то в школе будешь командовать, какие слова употреблять, а какие нет. А здесь, твою мать, запомни навсегда, прав всегда только клиент. Да и правительство нам ничего плохого кроме свобод и демократии не желает.

Администратор подошла к окошечку, подобострастно заглянула мужику в глаза:

– Извините, гражданин, через пять секунд ваша телеграмма будет отправлена.

Она сама села на место приемщицы, взяла со стойки телеграмму к Пете, прочитала и улыбнулась:

– Чудесно! – сказала она, – с вас двадцать три рубля...

– Что, съела? – ехидно сказал мужик девчушке, которая стояла за спиной начальницы.

1998 г.

РАЗ, ДВА ВЗЯЛИ!

В ходе русско-японского пробега по дальневосточному бездорожью всякое бывало. И простуды после проливных дождей случались, и комары до отвала накормлены, и встречи с таежными обитателями были нередки. Но самое главное на руках у каждого члена автопробега образовались сухие мозоли. И для наших "Нив", также как и для японских "Ниссан" прогулка была не из приятных. Грязь, заросли, речки с крутыми перекатами. И перед каждым препятствием, которое вдруг возникало на пути, раздавался отборная матерщина нашего водителя Паши.

Вот уж был ругальщик, так ругальщик! И в Бога, и в душу, и... Таких поискать!

Понимающие русский язык японцы лишь краснели, но вежливо и снисходительно улыбались: мол, русские преодолевают препятствия не с помощью лопат и лебедок, а с помощью какой-то матери. Те, кто русского совсем не знал, вопросительно заглядывали в лицо переводчику: чем там Павел опять недоволен, почему ругается? А переводчик тоже густо краснел, в сердцах махал рукой и ничего не переводил. Не переводится такое на японский.