Текст книги "Музыка для Повелителя (СИ)"

Автор книги: Сергей Потёмкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)

Сергей Потёмкин
Музыка для Повелителя

Пролог. В воскресенье похолодает

За свои двенадцать лет Костя Дюпин пришёл к выводу, что в жизни есть две главные проблемы: первая – когда тебя заставляют оторваться от «Иксбокса», и вторая – когда родители смотрят твой электронный дневник. Хуже последнего был лишь звонок из школы… Впрочем, звонки и дневник злили родителей одинаково, так что проблемы эти он объединял в одну.

Просмотр дневника сулил скандал и запрет играть в «Иксбокс» (то есть проблема номер два вела к проблеме номер один); такие запреты Костя выслушивал раз в месяц. К счастью, интересоваться его успеваемостью чаще предки не удосуживались: мать в разъездах (работа у неё такая – гид-переводчик), а отец… Отец вошёл в систему «Сетевой Город. Образование» всего раз – когда вернулся из рейса; Косте тогда здорово влетело.

Хорошо, что морских инженеров в городе не хватает, и дома отец бывает редко… А ещё лучше, что баба Аня (двоюродная бабка Кости, к которой его спроваживали в дни маминых командировок) дружит с компьютером, как слон с балетом, – то есть не дружит совсем.

– Костик, вынеси мусор! – донеслось из кухни.

Костя чертыхнулся. Орк, в которого он метил из лука, взмахнул мечом. Нажав на паузу, Костя встал с дивана и побрёл в кухню – за мусорным пакетом.

– И хлеба купи! – велела Анна Фёдоровна (она же баба Аня). – Со своими стрелялками скоро всё себе отсидишь… Вот вернётся мать – увидишь тогда свою приставку!

Костя огрызнулся вполголоса. В прихожей он влез в кроссовки и проверил в кармане мелочь, а орк на экране всё гримасничал: занёс меч и скалился сквозь открытую дверь комнаты.

– Получишь, когда вернусь… – пробубнил Костя, выходя в подъезд.

Было жарко, хотя сентябрь перевалил за середину. Машины сверкали в удушливом зное – соседи уже вернулись с работы: пятница как-никак… И завтра они поедут на природу.

Костя с тоской оглядел двор: чьи-то родители ещё помнят, что такое рыбалка. Он же свои выходные проведёт традиционно, привычным и набившим оскомину способом – то есть в четырёх стенах.

«Ну и пофигу!» – зло подумал мальчик, идя к мусорным контейнерам.

– Здорово, Костян! – Эдуард Павлович, толстый весельчак, которого во дворе все звали Эдиком, махнул ему из гаража. Костя поздоровался в ответ. Эдик возился со своей «Ладой»: с ней он проводил больше времени, чем дома. В машине работало радио, и Костя услышал прогноз погоды:

– …весь день ясно, к вечеру ожидается небольшая облачность. В воскресенье похолодает, днём температура поднимется до плюс двадцати градусов, ночью прохладнее – до плюс четырнадцати. Возможен небольшой дождь.

«Облом вам, а не рыбалка!» – с мрачным удовлетворением подумал Костя.

Гастроном стоял рядом с домом. Выбросив мусор, он купил хлеба и уже предвкушал, как продолжит играть… Но на крыльце вдруг почувствовал чей-то взгляд. Этим взглядом его словно пощекотали – но не кожу пощекотали, а душу.

Вздрогнув, Костя остановился. И очень медленно обернулся.

У гастронома стояла женщина. В чёрном платье, кружевных перчатках (тоже чёрных) и сапожках до колен она смахивала на героиню игры, в которую Костя играл – пусть не на зомби, но на вампиршу уж точно. Правда, облик портил пакетик чипсов в руках «вампирши»: мертвецы, сосущие кровь, чипсы вряд ли едят.

И в ушах у них нет затычек.

Костя моргнул: и правда, затычки! Беруши с кисточками, как у Одри Хепберн в фильме «Завтрак у Тиффани» (мама смотрела его раз двадцать: ей нравятся старые фильмы). Но кто носит беруши на улице?..

«Видимо, ненормальная…» – решил Костя, отвернулся… и услышал музыку.

Она ласкала, как накрывающая берег волна, бодрила, как птичья трель, и звала, как завлекающая на смерть сирена. Не утерпев, Костя вновь обернулся.

А зря.

На лбу женщины открылся третий глаз – рубиново-красный, прямо над переносицей. Чипсы из рук её исчезли – вместо них было что-то чёрное… Музыкальная шкатулка с торчащим наружу ключом.

Костя чуть в обморок не упал – даже не помнил, как добежал до подъезда; он больше не станет играть в ужастики. Он завернётся в одеяло и пролежит так до завтра, – а лучше до конца жизни.

Потом страх исчез.

Исчезли мысли.

Исчезли подъезд и двор.

Чей-то голос… Его звали из темноты…

«Костик…»

«Костик, вынеси…»

Сквозь мрак проступил экран телевизора – так резко, будто перезагрузили реальность. Костя замер: под ним опять был диван.

– Костик, вынеси мусор! – донеслось из кухни.

Он рассеянно огляделся.

С настенных тарелок глазели собачки – этими тарелками баба Аня обвешала всю гостиную. Но когда он вошёл сюда… и что делал последние несколько минут?

Экранный орк занёс меч, и Костя нажал на паузу.

В памяти всплыло нечто смутное – он вышел из магазина и от кого-то бежит… Приснилось, что ли?.. Но не заснул же он за игрой?!

Чертыхнувшись, Костя встал. Где-то играла музыка – очень красивая… Наверное, соседи телик смотрят.

Он вошёл в кухню с таким чувством, будто всё это уже было. Дежавю, вспомнил Костя: вроде так оно зовётся.

– И хлеба купи! – сказала баба Аня. – Со своими стрелялками скоро всё себе отсидишь… Вот вернётся мать – увидишь тогда свою приставку!

Костя тихо огрызнулся. Обувшись, глянул в комнату, где с экрана щерился орк, и бросил смутно знакомую фразу:

– Получишь, когда вернусь…

Во дворе был Эдик – он же Эдуард Павлович: возился в гараже под хиты «Авторадио».

– Здорово, Костян!

Костя буркнул «здрасьте» и услышал:

– …весь день ясно, к вечеру ожидается небольшая облачность. В воскресенье похолодает, днём температура поднимется до плюс двадцати градусов, ночью прохладнее – до плюс четырнадцати. Возможен небольшой дождь.

Купив хлеб, Костя вышел из магазина и вдруг понял: услышанная в гостиной музыка не стихла – она звучит в его мозгу. Как сказал бы отец, застряла в черепе.

А потом всё исчезло.

– Костик, вынеси мусор!

Он вновь не знал, как очутился на диване – и озирался с прежним чувством дежавю. Но затем встал и вынес мусор: не вынести его Костя почему-то не мог… И в гастроном не мог не пойти, хотя казалось, он был там.

И так раз за разом. А музыка, «застрявшая в черепе», продолжала звучать.

* * *

Скрипнула дверь, и в тёмный зал проник свет. В нём плыли пылинки – целая галактика с мириадами звёзд. Переступившая порог женщина вгляделась во тьму.

«Пылинки – это души, – подумалось ей. – Несчастные души, задержавшиеся в мире живых».

Женщина вошла, прогнав глупые мысли. В последние дни те досаждали слишком часто.

Скрип – и дверь закрылась у неё за спиной.

– Не получилось, – сказала женщина.

Вспыхнул огонёк – кто-то чиркнул спичкой. Пламя осветило лицо; спичку поднесли к свече, и та замерцала.

– Чего и следовало ждать, – сказал зажёгший свечу.

Он сидел в кресле, почти слившемся с тьмой. В руках его была книга. Женщина пригляделась:

– Читаете в темноте?

– Ты же знаешь – свет мне не нужен… А стихи любят мрак.

Женщина напряглась:

– Прочтёте что-нибудь?

Шелест страниц – и голос:

 
Музыка времени обманчиво нежна,
Смешков за ласками услышать не дано.
Мгновения – лишь отголоски сна,
Песчинки на серебряном панно.
 
 
Сквозь миражи секунд не ускользнуть,
И от фантомных нот спасенья нет:
Музыка времени игрива, словно ртуть,
И холодно-насмешлива, как смерть.
 
 
Пока она звучит, ты пьян и наг,
И даже гибели не чуешь, ибо слеп…
Пока тапёры не закроют саркофаг,
Аккордами секунд захлопнув склеп.
 

Женщина вздохнула:

– Вы всё видели, верно?

– Ты использовала Око, – донеслось в ответ. – Разумеется, я всё видел.

– Это провал…

– Мы испытали шкатулку: это не провал, а успех.

Женщина отвела взгляд:

– Мальчишку жалко. Другие мои жертвы были старше.

– Не нужно жалости… Посмотри на меня.

Она посмотрела.

Он казался юношей, но взор выдавал его – тяжёлый, усталый… и беспощадный.

– Не нужно жалости, – повторил он. – Время – что тени в зеркалах: пустая иллюзия. А мы наполним её смыслом – обуздаем прошлое ради будущего. Ты ведь знаешь, о чём я.

Она знала, но не ответила: взгляд «юноши» завораживал. Взгляд, которому не одна сотня лет.

Уже другим тоном он сказал:

– Пора призвать ёкаев: используй алмаз.

Женщина склонила голову – она ждала этих слов.

– Спасибо, Повелитель… Нужны ли ещё эксперименты?

– Сегодняшнего хватит. Ты можешь идти.

– Слушаюсь, Повелитель.

Она развернулась, а он перелистнул страницу:

Запахи вин прогнала гарь,

Где пир шумел, витает прах.

Лик перемен скрывает хмарь,

Время – что тени в зеркалах.

* * *

Анна Фёдоровна хватилась Костю через час: за хлебом ведь пошёл, давно вернуться должен! Предчувствуя беду, она взяла телефон.

На вызов Костя не ответил, но смартфон его звонил рядом – за дверью квартиры. Старушка подошла к порогу и позвала:

– Костик?.. Костик, ты в подъезде?..

Ответа не было. Анна Фёдоровна вздохнула, вышла… и закричала.

У двери лежал мальчик, но седой, с лицом старика. Узнав в нём Костю, Анна Фёдоровна лишилась чувств.

Ребёнок-старик что-то бормотал. К приезду «скорой» он не умолк, и врачи разобрали несколько фраз:

– …весь день ясно, к вечеру ожидается небольшая облачность. В воскресенье похолодает… В воскресенье похолодает… В воскресенье похолодает…

Глава первая. Просто рисунки

Утро в Близборе обычно безоблачно, красочно и изящно; оно наступает с грацией балерины и бодростью самого резвого скакуна.

Лучи солнца тронут башню, ловящую магию в неволшебке. Блеснут флюгеры на крышах, сверкнут каналы под мостами, а восход закинет блики в зеркальный лак автокарет. Скрип отворяемых окон ответит шагам первых прохожих.

И город проснётся.

Но Глеба Шустова утро не радовало: чему радоваться, когда тебя просят не дышать?

– Постарайся расслабиться, – сказала медсестра.

Глеб чуть не вспылил: «не дыши», потом «расслабься»… Он что, йог?!

– Ещё тридцать секунд. Пожалуйста, лежи спокойно.

«Могла бы и не просить», – удручённо подумал Глеб.

В больнице он провёл уже час – Глеб ездил сюда по средам: снимал футболку, ложился на кушетку, и к нему крепили датчики. Под кушеткой – на зеркальном полу – светилась пентаграмма. А потом начиналось: «дыши – не дыши», «расслабься», «закрой глаза»… На голову бы ещё встать попросили!

Хотя встать его просили – но на ноги. И Глеб вставал.

– Дышать уже можно, – разрешила медсестра.

С ней был врач, глазевший в зеркало-монитор. Он походил на Эйнштейна: низенький, с копной седины. Не отрываясь от зеркала, врач вносил пометки в блокнот.

Глеб сострил, покосившись в его сторону:

– У меня что, нарыв ингениума?

– Синдром чрезмерной болтливости, – врач тоже был не прочь пошутить. – На сегодня всё.

Взгляд Глеба упал на часы. Конечно, всё – пять минут, и он вновь станет калекой.

«…каждый день твоей жизни у тебя будет один час, когда ты сможешь ходить», – сказал ему Перун.

И не соврал.

После Лесовья Глеб молчал об изменениях, которым подвергся, посветив в них лишь Баюна. Но что за радость – ходить, боясь быть увиденным? А отпущенный ему час Глеб не ходил, а бегал в парке.

И конечно, его заметили.

Вся «Фабрика» узнала, что час в день Глеб ходит. Наталья Марковна смекнула, почему он секретничал – и другим велела молчать: «Если в штабе поймут, что случилось, Глеб станет подопытной крысой!»

Как в воду глядела…

Какой-то законодержец увидел Глеба на пробежке и донёс Азарину. Подопытной крысой Глеб не стал, но по средам его обследовали: в штабе желали знать, что сделал с ним Перун.

Впрочем, Глеб и сам желал того же.

Медсестра сняла с него датчики:

– Можешь одеваться.

Глеб сел и надел футболку. Врач (Буркин Олег Артурович) повернулся к нему:

– Итак, момент истины.

Глеб напрягся:

– Что-то нашли?

– В общем, да, – Буркин глянул в блокнот: он был явно из тех, кто бумаге доверял больше, чем зерфонам. – Давай по порядку: ты ходишь час в день после контакта с сильным духом, так?

– Так.

– Напомни-ка: что ты говоришь, вставая с кресла?

Глеб вздохнул – он повторял это раз сто:

– Хочу встать. Но я не всегда говорю это – можно просто подумать.

– Вот!.. – врач щёлкнул пальцами. – Просто подумать… как при общении посредством ментальной нити. Ты ведь общался так с фамильяром?

– Ну да…

– Чудно, – Буркин убрал блокнот в карман. – Ты говоришь или думаешь «хочу встать» – и встаёшь. Позвоночник исцеляется, ноги становятся сильными… А что происходит с мозгом?

Глеб растерялся: откуда ему знать? А Буркин рассуждал:

– После года в инвалидном кресле нельзя взять и пойти – нужна реабилитация. А ты час в день ходишь. Значит, с телом меняется и сознание?

Глеб кивнул – над этим он уже размышлял. В свой первый час ходьбы он всё ждал, что упадёт; что дар Перуна утратит ценность, потому что ногами мозг управлять разучился.

Но ни в первый час ходьбы, ни во второй, ни тем более потом Глеб ни разу не падал.

– Так вы узнали, в чём причина?

Врач хмыкнул, как смухлевавший шулер:

– В тебе живёт спиритус класса «ангел».

– Что?.. – испугался Глеб.

– Это не смертельно: грозит шизофренией, глаукомой и глухотой… Не бойся, я шучу, – смятение Глеба заставило врача посерьёзнеть. – Когда ты не ходишь, пентаграмма фиксирует показатели, характерные для подростка. Но после твоего «хочу встать» всё меняется: возникает вторая аура, заметная лишь приборам – аура духа.

Медсестра отключила пентаграмму и с укором посоветовала:

– Олег Артурович, не пугайте ребёнка – объясните всё проще!

– Боюсь, проще не получится, – Буркин встал из-за стола. – Ты слышал про микроорганизмы?

– Про микробы? – уточнил Глеб. – Слышал, но мало.

На самом деле он не знал о них почти ничего, но врач уже объяснял:

– Есть духи-скрытники: они как микробы – так малы, что мы их не видим. Скрытник может жить в теле человека или животного. Сказать по правде, каждый такой случай уникален – на моей памяти прецедентов не было…

Пока врач говорил, Глеб обулся и сел в коляску: через минуту ноги откажут. А Буркин продолжал:

– У скрытников нет разума, но их аура обладает особыми свойствами – например, влиять на носителя… на того, в ком скрытник живёт. Вредить носителю они не станут, зато могут исцелить, за что и зовутся духами класса «ангел».

– И такой дух живёт во мне? – поразился Глеб.

– Уже третий месяц.

Глеб поёжился: звучит как срок беременности.

– Выходит, – проронил он, – слова «хочу встать» я адресую скрытнику?

– А ты думал, себе? – хмыкнул Буркин. – Слов дух не понимает, но угадывает твоё желание. Вылечить тебя он не может – слишком серьёзной была травма, а исцелить на час способен. Потом он слабеет, и ты становишься прежним.

Врач умолк, явно радуясь итогам обследований. Наверное, ему не терпелось рассказать о необычном пациенте коллегам.

Медсестра закрыла на мониторе зеркальный файл (медицинскую карту Глеба) и дополнила:

– Скрытнику нужны сутки, чтобы восстановиться, вот поэтому ты и ходишь всего час в день.

– Но я думал, – сказал Глеб, – что этот час дал мне Перун… Выходит, он ни при чём?

– Как раз Перун, – возразил Буркин, – и указал скрытнику путь, притянув, если можно так выразиться, его к тебе… А тот сделал твоё тело своим домом. Но учти, что их не зря зовут духами класса «ангел»: станешь творить зло, и он исчезнет.

– А если не станешь, – вновь вмешалась медсестра, – то дух проживёт в тебе до конца твоих дней. Главное, не бойся его. Представь, что скрытник – это часть тебя.

Спину Глеба кольнуло – час ходьбы истёк. Ущипнув ногу, он не почувствовал боли… Хорошо, что заранее сел в кресло.

Теперь целые сутки ему не встать – пока дух класса «ангел» – он же скрытник – вновь не возьмётся за работу.

Глеб оправил футболку. Подумать только: в нём живёт спиритус!..

Но всего за минуту он к этой мысли привык; за проведённые в Близборе три месяца к любым странностям научишься привыкать быстро.

Врач вернулся за стол:

– Сегодняшнее обследование было последним.

– Мне больше не приезжать? – обрадовался Глеб.

– Нет – мы ведь всё выяснили… О результатах доложим в штаб.

Глеб помрачнел: конечно, в штаб – куда же ещё? Азарин мечтал вернуть его и держал в поле зрения.

Но Глеб знал, что не вернётся… По крайней мере, пока в штабе не сменится начальник.

– Ктов тебе живёт?.. – переспросил Баюн.

Из больницы Глеб ехал автобусом. С Баюном его связала ментальная нить; автобусы тот не любил, а потому летел следом в обличье ворона.

– Скрытник, – во второй уже раз повторил Глеб. – Спиритус класса «ангел».

– Ангел? Из тех, что машут крыльями и ходят в белом?

– Не думаю, что скрытникам нужна одежда, – Глеб глядел в окно, чтобы не пропустить остановку. – Зачем она ему, раз он живёт в моём теле?

– Как зачем, – а вредные бактерии? Должен же он оградиться от всей гадости, что в тебе обитает? В людях куча заразы: грибок, плесень, возбудители прыщей…

Глеб представил картину: злой бульдог бежит за чёрным котом.

– Грубиян… – обиделся дух.

Автобус уже подъезжал к бухте. Маршрут Глеб знал наизусть: через холм с башней-антенной, вниз по улицам, к пристани… Мимо дороги, что вела к штабу, – но у того поворота Глеб всегда отворачивался.

Завидев в окно «Фабрику», он поехал к двери. Баюн вновь подал голос:

– А поболтать с этим скрытником нельзя?

– Скрытники не говорят, – посетовал Глеб, – у них разума нет.

– Его и у многих людей нет, но те почему-то говорят…

Автобус остановился, и съехавший по пандусу Глеб услышал новый шедевр Баюна:

Решили детишки в лесу поиграть,

Старый охотник пошёл пострелять.

А после придумал эти стишки,

Детские трупики пряча в мешки.

Глеб скривился:

– Надеюсь, сегодня стихов больше не будет?

– За утро их было всего три, – спиритус облетел фонарь. – И хватит жаловаться – мои стихи бодрят!

– Как таракан перед обедом…

Препираясь, они направились к «Фабрике». Баюн всё спорил: мол, его творчество – это абсурдизм (что такое абсурдизм, дух вряд ли знал, но в терминах не стеснялся), а сам он – непризнанный гений, которого однажды оценят («ага, в дурдоме…» – буркнул Глеб). Потом Баюн вдруг умолк – так резко, что Глеб даже удивился…

Но тут стало ясно, что замолчал дух не зря.

В кафе творилось что-то странное – посетители выходили так быстро, будто их прогнали: старушка в жёлтой кофте бросила в урну эклер и заспешила прочь, за ней вышел парень с испачканной кремом бородкой, а выскочивший следом подросток оглянулся на дверь, словно опасаясь погони.

Глеб с Баюном вмиг забыли про спор.

– Вы не имеете права! – долетел до них голос Натальи Марковны. – Ваше начальство знает, что у нас всё в порядке!

– Если бы знало, нас не прислали бы (а этот голос Глеб слышал впервые). Решение принято – вы ведь не станете мешать компетентным органам? Игорь, наложи печать!

Вышел мужчина в сером костюме: сразу видно – чиновник. Развернувшись, он направил ладонь на дверь.

– Что он делает? – Глеб так удивился, что врезался в клумбу. По пальцам «чиновника» плясал огонь – тот выжигал на двери буквы: «З», «А», «К», «Р»…

– Закрыто, – Баюн облетел скульптуру торта. – Похоже, мы с тобой что-то пропустили…

Глеб въехал на крыльцо, но «чиновник» не отошёл, хотя видел, что мешает. Тормозить Глеб не стал, и кресло накатилось на ступню мага.

– Ты что творишь, щенок?! – взвизгнул тот.

– Извините, – невинно бросил Глеб, – я ведь не нарочно…

– Да я тебя…

– Спокойно, Игорь, – донеслось из кафе, – мальчик сказал же, что он не нарочно. Не забывай про вежливость!

За порогом Глеб увидел мрачное зрелище – еда на столах, наспех сдвинутые стулья (клиенты разошлись, не доев). Наталья Марковна стояла у стойки, её бывшая свекровь – у окна, Идар с Андреем – у кладовой, где застыл повар. А забравшийся на стойку Артём неприязненно глядел на мужчину, которого Глеб не знал: строгий костюм, впалые щёки, надменный взгляд.

При виде Глеба тот воскликнул:

– Гармонии и благоденствия! Меня тут все знают, но ради вновь прибывших не грех и представиться: Сергей Романович Спицын, инспектор Департамента санитарного надзора!

Его голос понравился Глебу даже меньше, чем внешность, – да ещё и эта вычурность фраз… «И как тебя на работе терпят?» – подумал Глеб.

Инспектор шагнул ему навстречу:

– Говорят, ты был законодержцем – в столь юном возрасте это весьма впечатляет! – он протянул руку, и Глеб нехотя пожал её. Спицын с сарказмом продолжил: – Все знают, что свой дар Далебор мог отдать лишь достойному… Конечно, если был выбор.

Он отпустил руку Глеба – та словно побывала в тисках. Но и Глеб в долгу не остался:

– Вы мне чуть кость не сломали, – бросил он шутливо. – Наш физрук говорил, что по рукопожатию можно судить о человеке – хотите знать, что он сказал бы о вас?

– Я весь внимание! – объявил инспектор.

– Он сказал бы, что вы показывали своё превосходство. Но на самом деле вы чувствуете себя слабаком, вот и жмёте руку агрессивно, – Глеб выдержал паузу. – Хотя наверное, вы просто силу не рассчитали.

В глазах Спицына зажглась злость:

– Какой умный физрук… Жаль, хозяева этого заведения не столь умны.

Идар двинулся к ним:

– За словами следи!..

Наталья Марковна одёрнула его взглядом и повернулась к инспектору:

– Мы работаем больше десяти лет. У нас ни разу не выявляли нарушений!

– Всё когда-то случается впервые, – парировал Спицын. – Факты говорят сами за себя: два ваших посетителя отравились, а проверка выявила, что вы используете некачественное молоко…

– Чушь! – вскинулся Серафим Игнатьевич.

– Почему-то молоко, – зло хмыкнул Андрей, – испортилось, когда пришли вы – вот ведь совпадение…

Но инспектор уже шёл к двери, давая понять, что разговор окончен.

– Это же абсурд! – возмутилась Наталья Марковна. – Будь молоко плохим, отравились бы не двое! У нас от клиентов отбоя нет – они бы все пострадали!

– Ну теперь-то здесь будет просторней, – Спицын усмехнулся, – пока вам не разрешат открыться… Если разрешат.

– В последнем не сомневайтесь, – огрызнулся Идар.

– Кстати, – бросил Спицын с порога, – чуть не забыл: господин Азарин передаёт привет, – он взглянул на Глеба.

И Глеб всё понял.

– Ты этого не сделаешь, – сказала Наталья Марковна.

Глеба она застала в зале, на пути к двери. С ухода Спицына прошёл час, за который он всё обдумал.

И всё решил.

– Я не допущу, чтобы из-за меня страдали вы все, – притормозив в проходе, Глеб обернулся. – Этого Спицына прислал Азарин. Он на всё пойдёт, чтобы вернуть меня в штаб!

– И ты вернёшься, как только припёрли к стенке?

Наталья Марковна строго смотрела на Глеба. Под её взором он вздохнул:

– Припёрли не меня, а вас…

– Уж мы-то за себя постоим: у нас есть адвокат и есть деньги… пока есть, – Наталья Марковна убрала под платок выбившуюся светлую прядь. – Сидеть сложа руки я не стану: эти кретины из санитарного надзора ещё извинятся – и не Спицын, а его начальник!

Глеб не спорил:

– Может, и так… Но пройдёт месяц или два, пока вы этого добьётесь. Уйдёт половина работников: им же семьи кормить надо… И клиентов вы растеряете.

Глеб вновь поехал к выходу. Серафим Игнатьевич стоял на пути, но отошёл, глядя на него с сочувствием.

Однако так смотрели не все.

В цехах уже знали, кто «виновник» простоя, и Глеб то и дело ловил злые взгляды. Идар с Андреем его подбадривали, зато сам он не знал, как глядеть им в глаза. А уж видеть пустой зал было мукой.

Глеб не мог допустить, чтобы тот и дальше оставался пустым.

Но стоило ему коснуться двери, как сзади прозвучало:

– То, что ты делаешь, зовётся эгоизмом.

Развернувшись, Глеб увидел Ангелию Бориславовну. Лицо её походило на лик глиняной скульптуры – только «глиной» была старая кожа, а «скульптором» – груз прожитых лет.

– Ты считаешь, – проскрипела она, – что виноват перед нами. Но если уступишь Азарину, все мы будем виноваты перед тобой. Выходит, своё чувство вины ты ставишь выше каждого из нас?

Глеб растерялся: о таком он и не думал. Старушка кивнула:

– Вот-вот – поразмышляй на досуге. Живёшь тут больше трёх месяцев, а главного никак не поймёшь.

– Чего я не пойму? – проронил Глеб.

– Того, что ты стал частью нашей семьи. И что же у нас будет за семья, если её члены не могут защитить друг друга?

В глазах у Глеба защипало.

– Но многие ведь уволятся…

– Пусть увольняются! У нас хорошие специалисты – работу найдут без труда. И не сомневайся: когда мы откроемся, они вернутся. А тех, кто не вернётся, заменим другими: они не наша семья… в отличие от тебя.

Глеб сглотнул. Наталья Марковна воспользовалась его смятением:

– Кстати, о семье: конечно, у всех есть свои тайны… Но некоторые вещи скрывать друг от друга не стоит.

– О чём вы?.. – не понял Глеб.

– Вот об этом.

Она развернула вынутый из кармана лист. Глеб пригляделся к жирным буквам: «Заявка на сдачу ЭНПД одобрена».

– Это пришло утром, – сказала Наталья Марковна. – Не хочешь ничего объяснить?

Глеб потупился. Заявку он послал неделю назад, едва ему стукнуло четырнадцать, но сказал о ней лишь Баюну.

Летом Глеб официально стал гражданином Близбора, а Наталья Марковна – его опекуном. Глеба зачислили в школу, хотя пока он не учился – возникла заминка с документами (наверняка Азарин постарался). Но права мага-подростка он всё же обрёл – в том числе право сдать экзамен на полную дееспособность.

Чем и не преминул воспользоваться.

В таких случаях требовалось согласие родителей, но мнение опекунов не спрашивали; Глеб сам послал анкету в Департамент образования.

– Зачем тебе считаться взрослым? – с укором спросила Наталья Марковна. – Неужели мы в чём-то тебя ограничиваем?

– Дело не в этом… – зарделся Глеб.

– Тогда в чём?

Было ясно, что от ответа не уйти, но выразить его вслух оказалось не так-то просто.

– Вы очень много для меня сделали… – Глеб снова чувствовал, что краснеет. – Я тоже хочу быть полезным.

– Так ведь ты нам помогаешь, – вмешался Серафим Игнатьевич.

– Это другое, – бросил Глеб. – Мою работу в кафе выполнит любой – лучше и быстрее меня. То, что я делаю за пять минут, Идар сделает за две, потому что ходит.

Повар отвёл взгляд. Глеб мрачно улыбнулся – совсем по-взрослому, хоть он того и не хотел.

– Я давно понял: мало того, что вы дали мне дом, так ещё и вынуждены притворяться, будто я полезен. Вечно так продолжаться не может.

– Никто и не говорит, что так будет всегда, – заметила Наталья Марковна. – Ты вырастешь и найдёшь работу. К чему спешить?

– Мне кажется, я уже её нашёл… но не здесь, а в чаросети, – Глеб вынул из кармана зерфон (он уже месяц владел зеркальной магией, проявившейся благодаря ингениуму) и пояснил: – Чаросеть ведь похожа на интернет, а в школе нас учили создавать сайты. Это как в чаросети страницу сделать. Только у нас этим занимаются веб-мастера, а в аномалках – сететворцы. В Близборе есть курсы, где на них учат. Срок обучения всего год. После ареста Лаэндо мне дали премию…

Наталья Марковна встрепенулась:

– Ты оплатишь ею курсы? Глеб, это можем сделать мы!

– Нет, – он мотнул головой, – вы и так обо мне заботитесь…

Глеб боялся, что Наталья Марковна обидится, но она лишь вздохнула:

– Ладно, кто и что оплатит, мы ещё обсудим. Но ЭНПД-то зачем сдавать?

– Чтобы работать, нужно быть самостоятельным: вернись я в штаб, тоже пришлось бы его сдать.

Ангелия Бориславовна проворчала:

– Прыткий какой – курсы длятся год, а он уже взрослым стать хочет!..

Глеб скрипнул зубами: ну как объяснить, что ему надоело быть обузой?

– В соцсетях пишут, что ЭНПД редко сдают с первого раза – значит, пытаться нужно уже сейчас. Только я не уверен, что сдам, – Глеб уставился в пол, – вот и молчал…

Ему стало неловко. Повар кашлянул, Наталья Марковна переглянулась с бывшей свекровью.

– Что ж, – сказала она, – прекрасно, раз у тебя есть цель… И это повод не уступать Азарину.

– Но кафе… – начал Глеб.

– Откроется через полмесяца – уж в этом можешь не сомневаться!

Глеб посмотрел на дверь, но уже по инерции: ехать в штаб он почти раздумал. С ЭНПД же и впрямь всё вышло скверно – зря он играл в молчанку; сказал бы всё сразу, не пришлось бы сейчас краснеть…

К счастью, Серафим Игнатьевич закрыл эту тему:

– Ну вот и разобрались, – обведя взглядом остальных, он вдруг предложил: – А давайте-ка съедим торт – всё равно выпечка пропадает… не зря же ночная смена вкалывала! А законодержцы, – повар глянул на Глеба, – обойдутся и без тебя. Хватит, полетал уже на драконе…

На том всё и завершилось – Серафим Игнатьевич ушёл за тортом, Наталья Марковна – за посудой, а её бывшая свекровь – за Артёмом: тот был снаружи, где Баюн мучил его стихами.

Глеб подъехал к столу, на котором белел лист. Дата экзамена была в самом верху. Глеб пригляделся и прочёл её: тридцатое сентября.

До ЭНПД оставалась ровно неделя.

* * *

Оптимизм Натальи Марковны не оправдался: с визита Спицына прошло шесть дней, но кафе не открылось, а все распри с саннадзором завершались победой последнего. Проезжая днём по залу, Глеб видел стулья на столах, пустую стойку и приунывшие на люстрах подсвечники; уже и не верилось, что те вскоре вспыхнут.

И сколько бы Глебу ни твердили, что он ни в чём не виноват, в нём росло чувство, что виноват во всём именно он.

– Экзамен на полную дееспособность состоит из двух этапов, – объяснял Глеб, поднимаясь с Баюном на подъёмнике. – Первый – собеседование, второй – проверка знаний. Я ведь сто раз уже рассказывал…

Они поднялись в коридор; Баюн первым вошёл в комнату и прыгнул на парту.

– Ну так расскажи в сто первый – это лучше, чем весь вечер молчать!

Насупившись, Глеб не ответил. Настроение у него было хуже некуда. Всё-таки зря он не поехал в штаб…

Баюн стал вороном и пожурил его:

– Завтра первый этап сдавать, а ты в облаках витаешь.

– Не витаю я!..

Глеб подъехал к кровати, где сидел Артём – залез с ногами и читал комикс. Ещё недавно он дулся на Глеба: «Раз не сказал, что можешь ходить по часу в день, значит, ты мне не друг!» Чтобы с ним помириться, Глебу пришлось попотеть: смастерив канат-качели, он попросил Идара повесить их на чердачной балке. Артём жест оценил, но висел канат недолго – пока Серафим Игнатьевич не решил на нём повиснуть. Кончилось всё плачевно – и для каната, и для повара… Впрочем, для балки тоже.

При виде Глеба Артём вспомнил об экзамене:

– А почему ты не готовишься, раз ЭНПД уже завтра?

– К нему нельзя подготовиться, – буркнул Глеб. – Цель первого этапа – выявить психологический возраст экзаменуемого.

– Это как?

Баюн блеснул интеллектом:

– Показать, насколько ты развит как личность: например, некоторым под сорок, а ведут они себя как подростки. А бывает и наоборот.

Глеб хмуро добавил:

– Но сначала они определят мою стрессоустойчивость, а заодно проверят, быстро ли я соображаю.

– И в комнате будут духи, следящие за его аурой, – подытожил Баюн. – Они распознают ложь, страх и злость.

Артём с умным видом уточнил:

– То есть на экзамене нельзя врать, бояться и злиться?

– Именно, – резюмировал Глеб.

Он глянул на парту, где лежала бирка с цифрой «9» – номером очереди, в которой предстояло отвечать (бирку прислали с письмом, подтверждавшим одобрение заявки). Под девяткой чернел номер кабинета: «17». Время назначили на десять сорок пять.