Текст книги "Отшельник 2 (СИ)"

Автор книги: Сергей Шкенёв

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)

Глава 2

Москва. Год третий от обретения Беловодья.

В Москве Маментий Бартош сдал кардинала Колонна, его письмо с наглым требованием соблюдать правила благородной войны и расписку о сотрудничестве лично в руки главе Государевой Безопасности Дионисию Кутузову, после чего получил указание ожидать вызова к государю-кесарю, который последует в самом скором времени. Дня через два-три, но никак не позже недельного срока. Уж в этом-то месяце точно вызовет, только разберётся с неотложными государственными делами.

И сразу после этого встал вопрос о размещении на постой. Так-то у Маментия хватало денег, чтобы снять трактир целиком и полностью лет на тридцать-сорок, но после ночёвок в лесу у костра хотелось чего-нибудь домашнего и уютного. Дружинники его десятка, у кого имелись в Москве родительские усадьбы, звали к себе, но от таких предложений Бартош отказывался. Все эти слуги, челядь, мамки, няньки, кормилицы… Ну их к чёрту!

Боярыня Морозова, у которой сейчас жила приёмная дочь Софья, тоже приглашала пожить в её кремлёвском тереме, но и это приглашение Маментий отклонил. Как представил, что придётся сидеть за одним столом с грозной государевой воспитательницей, так в коленках слабость появилась, и жутко сделалось до невозможности. Софью, конечно, нужно повидать и отдать подарки, благо среди добычи попались пристойные украшения на её возраст.

Проблему с жильём разрешил Влад Басараб, которому тоже некуда было податься:

– А ты знаешь, командир, что-то мне тоже захотелось чего-нибудь домашнего и уютного, чтобы все свои рядом, чтоб никакая свинья в чарку с медовухой не плюнула…

– Да, и мне вдруг такого захотелось, – поддержал волошанина Иван Аксаков. – И я знаю такое место.

– Это какое же?

– Казармы Московского пехотного полка.

– А нас туда пустят?

Иван засмеялся:

– Вообще-то мы должны были из учебной дружины попасть в этот полк. Да и попробовали бы они отказать в гостеприимстве любимым ученикам самого Лукьяна Петрищева!

– А я больше скажу, – добавил заинтересовавшийся разговором Одоевский. – Вопрос не в том, пустят нас туда или нет, а в том, удостоим ли мы своим посещением этих не нюхавших пороха тыловых крыс.

– При них такое не скажи, в драку ведь полезут.

– А что такого плохого в хорошей драке? Влад же хотел домашнего и уютного? Вот это оно и есть.

В принципе Маментий не имел ничего против казарм Московского пехотного полка, тем более расположены они в самом Кремле, и по непроверенным слухам обладают всеми мыслимыми и немыслимыми удобствами от тёплых отхожих мест до терм по образцу старого ещё Рима, когда из особых труб течёт горячая и холодная вода. А что, вполне возможно слухи и не обманывают – в полку через одного Рюриковичи, вот родня и раскошелилась на обустройство драгоценных чад. Им же не в битвы ходить, а при государе пребывать непрестанно, Иоанн же Васильевич по младости лет из Москвы далеко и не выезжает. Особливый пехотный полк, прости хоссподи… И не путать с десятком особого назначения!

– Мы с вами! – одновременно заявили Василий Долгоруков и Иван Патрикеев, оба когда-то сбежавшие в учебную дружину от угрозы неминуемой женитьбы. – Нам тоже хочется медовухи.

Остальные дружинники десятка молча, но многозначительно похлопали по приятно тяжёлым кошелям, и это заставило Маментия забеспокоиться:

– Вообще-то мы про уют.

– Да, кивнул Пётр Верейский, – про уют и медовуху. Но её нужно купить заранее, потому что в полковой харчевне подают несусветную дрянь. За закусками… – после длинной речи Пётр вдруг вспомнил, что вообще-то он очень молчаливый человек, и закончил коротко. – Закуска крепость медовухи крадёт.

– Обойдёмся на сегодня дорожными припасами, а завтра видно будет, – махнул рукой Маментий. – Решено, идём в кружало, а потом в казармы. Только вот Дионисия Кутузова предупредить нужно, чтобы знал где нас искать.

Иван Аксаков засмеялся:

– Ты, командир, за это как раз и не беспокойся. На то она и Государева Безопасность, чтобы всё про всех знать без всяких предупреждений. Мы ещё не решили в котором кружале меды брать станем, а Дионисию доподлинно известно, ставленый возьмём или варёный. Служба у него такая.

Вообще-то у дружинников имелся некоторый запас взятых на саблю вин. То есть, взятых на штык. Вина немного, всего двенадцать трёхведёрных бочонков, и его стоило приберечь для праздников и особо торжественных случаев вроде обмытия наград или нового чина. Пусть те и не скоро случатся, но вдруг? А тут уже всё наготове и искать ничего не нужно. И потом… медовуха напиток ленивый, после пары чарок наступает удивительное умиротворение и возникает потребность в неторопливом обстоятельном разговоре, а у заморских вин другая особенность. Там на подвиги тянет, да за добавкой, что хорошо на войне, но вполне может вылезти боком в мирном городе. Было уже такое в Смоленске, и повторять как-то не хочется…

* * *

В кружале их встретили насторожённо. Ещё бы, вваливается вооружённая с ног до головы толпа юнцов, пропахшая пороховым дымом, кровью и гарью походных костров, и требует наилучших медов, чтоб не стыдно было угостить неведомого старшего десятника Луку Мудищева. Молодые все, кровь играет, скалятся белозубо, а в глазах стылый лёд и готовность при малейшей опасности ощетиниться острым железом и грянуть огненным боем. Таким вряд ли стоит подсовывать чуть перебродившую сладкую бражку, выдавая её за сорокалетние меды из монастырских подвалов.

Но обошлось к великому облегчению завсегдатаев кружала, что на месте бывшего подворья митрополита Московского. Вот как два года назад яму после взрыва засыпали, так и построили то кружало, считающееся наилучшим во всём городе. Сюда сам князь Беловодский не брезгует заходить, он же и дал питейному заведению собственное имя – «КабакЪ Белыя Воды». И снизу на вывеске мелкими буквами – «Минус три звезды».

Что это обозначает, Маментий не знал, но медовуху оценил как весьма достойную, не менее как пятилетней выдержки. Правда, у Митьки Одоевского было другое мнение, и после короткого сорокаминутного торга он сбил цену почти втрое.

– Нам четырёх вёдер хватит, командир?

– Вполне, – кивнул Бартош.

Одоевский заржал как стоялый жеребец и шлёпнул по прилавку серебряными талерами:

– Тогда нам с господином десятником четыре ведра на вынос, и остальным ещё четыре.

– Не боишься ночью в портки напрудить? – пошутил Миша Пожарский. – Если там кровати в два поверха, то будешь спать внизу.

– Не боись, – отмахнулся Дмитрий. Тыловых крыс угостим, нам самим на всех и ведра хватит. Нет, ну а что, в гости же идём, как не захватить?

– А дотащим?

– Зачем же самим? – Одоевский поманил целовальника, со слезами жалости на глазах отсчитывающего сдачу. – Скажи мне, человек любезный, вот этой мелочи хватит на доставку нашего бочонка недалече отсюда, в казармы Московского пехотного полка?

Целовальник повеселел и кивнул:

– Сей же миг доставим! Кого там спросить и кому отдать?

– Спросить командира, а отдать мне.

– А-а-а…

– Ещё что?

– Тебе отдать, это кому?

– Экий ты бестолковый! Спросишь десятника Маментия Бартоша или кого-нибудь из его десятка.

– Того самого Маментия Бартоша? – ахнул целовальник.

– Других Бартошей у меня для тебя нет!

– И тот самый его десяток?

– Какой же ещё?

– А ты, господин дружинник, кто будешь?

– Конь в пальто! – ответил Дмитрий присказкой старшего десятника Лукьяна Петрищева. – Одоевский я.

– Господи, чудо-то какое! – целовальник с круглыми от непонятного удивления глазами отбросил медную мелочь обратно в ящик и выложил на прилавок талеры. – Не имею права брать деньги с таки людей!

– С каких? – поинтересовался Маментий.

– С таких!

Десятник хотел узнать подробности, но Митька, обрадованный возможностью бесплатно разжиться медовухой, потянул его к двери. На ходу обернулся:

– Так что в самом скором времени ожидаем.

– Лично привезу, господин дружинник. И всем буду говорить, что десяток Маментия Бартоша предпочитает меды именно из моего кружала.

И уже на улице Влад Басараб задал закономерный вопрос:

– И что это сейчас было?

– И какого хрена? – добавил Миша Бутурлин, обычно ещё более немногословный, чем Верейский.

А Фёдор Ряполовский почесал затылок и глубокомысленно изрёк:

– Отечество любит и ценит своих защитников. А мы, это они и есть.

* * *

Заселение в казармы Московского пехотного полка прошло легко и без ненужных вопросов, благо кони и основная часть поклажи были оставлены под присмотром Государевой Безопасности. Сонный младший полковник встретил появление гостей как должное и само собой разумеющееся, и даже не стал интересоваться именами. Только уточнил:

– Из Смоленска? И как там?

– Воюем, – пожал плечами Бартош. – Всё как всегда.

– Понятно. Наши сейчас на стрельбище, – младший полковник с завистью поглядел на ППШ-2 за плечами дружинников. – Новые пищали недавно поступили, вот и осваиваем. А вы занимайте хоромину «Аз» на третьем поверхе, как раз всем десятком поместитесь. Насчёт питания я сейчас распоряжусь, но если захочется разнообразия, то можете закупить в полковой харчевне.

– А баня? – Маментий почесал отбитую седлом задницу.

– У нас душевые из Беловодья! – с гордостью ответил младший полковник. – Я сам всё покажу и научу!

– А что, мудрёнее чем стрельба из пищали?

– Нет, но… Да вы сейчас сами всё увидите.

* * *

Впрочем, в этих душевых кроме названия не было ничего необычного – сюда поворачиваешь для горячей воды, сюда повернул – холодная потекла. Чтобы в этом не разобраться, нужно быть совсем уж на голову скорбным. Видимо в полку такие и служили, потому что младший полковник от душевых перешёл к правилам пользования тёплым нужником с особыми чашами. Маментий ещё подумал, что за такое название чаши устроителю нужников неплохо бы разбить рыло ногами. Особыми могут быть только войска особого назначения, а не сральни, пусть даже они и тёплые.

Зато Митька Одоевский с самым умным видом кивал, поддакивал в нужных местах, и задавал вопросы:

– Стало быть, господин младший полковник, старые онучки туда бросать не следует? И сапог прохудившийся, что в починку уже не берут, тоже нельзя? А блевать с перепою туда с какого чина можно?

– Э-э-э… – младший полковник подозревал насмешку, но Одоевский имел вид любознательный и заинтересованный, как у барана перед новыми воротами.

– Тут вообще ничего делать нельзя, кроме как использовать по прямому назначению! Понятно ли объясняю, господа дружинники?

Митька кивнул и собрался задать очередной вопрос, но тут прибежал дежурный дружинник и всё испортил:

– Там Маментия Бартоша спрашивают! Или кого другого из его десятка! Бочонок мёду стоялого привезли, отдать хотят лично в руки.

– Экие затейники, – хмыкнул младший полковник. – Где же я возьму того самого Маментия?

Одоевский хрюкнул, прикрываясь ладонью одной руки, а другой указал на десятника:

– Зачем его где-то брать, если вот он здесь?

– Кто?

– Да Маментий Бартош же!

– Не может быть!

Митька пожал плечами, подивившись странному поведению младшего полковника, и убежал вместе с дежурным за медовухой. А упомянутый младший полковник вдруг сделался на диво косноязычен, краснел, бледнел и потел попеременно, и в конце концов смылся под благовидным предлогом.

– Да и хрен с ним, – решили дружинники, а Иван Аксаков даже скрутил дулю ему в спину. – Кто нынче будет нашим виночерпием? Наливай по единой перед помывкой!

* * *

Часа через четыре выпили только по третьей чарке. Как-то не веселила медовуха после непонятного поведения местного младшего полковника, а где-то в нижней части спины зудело предчувствие грядущих неприятностей, ибо ничем иным подозрительная известность десятка особого назначения закончиться не могла. Дружинники не знали за собой особых подвигов и свершений, после которых молва расходится по всему свету, однако и не начудили ничего такого, чтобы каждый встречный показывал пальцем и гнусно ухмылялся. Тут до ухмылок дело пока не дошло, но… Но что-то всё это обозначает?

– Не пьётся, – Иван Аксаков отставил чарку и оценивающим взглядом окинул разнообразие закусок на столе. Как настоящий татарин, он всегда был в походе, где снимались ограничения на копчёный в ольховом дыму кабаний окорок. – Честно говоря, я ждал чего-то более домашнего и уютного.

– Кумыса с варёной бараниной? – подначил Иван Патрикеев. – Нужно было в кружале спросить.

– Нет, отмахнулся татарин, и прислушался к шуму, что донёсся откуда-то снизу. – Я в детстве дома с братьями дрался постоянно, так что… Вроде бы московская пехота со стрельбища заявилась?

– Ага, – кивнул Ряполовский. – С древними фитильными пищалями упражнялись.

– Так уж и древние, – хмыкнул Аксаков. – В немецких землях и таких нет. Да и у нас давно ли настали времена, когда пищаль одному можно носить, а не всем десятком ворочать?

– Фитильные, значит древние, – отмахнулся Фёдор.

– А ты почём знаешь? Может и у них ППШ, как давешний младший полковник говорил?

– Не-а… Чуешь, как пороховой гарью аж досюда дотягивает? У наших дым с кислинкой, а этот тухлецой отдаёт, как у нас поначалу в учебной дружине. Разве этим остолопам что-то новое доверят? Сами себя вспомните – чугунное ядро могли сломать или потерять.

Тут Ряполовский ухмыльнулся и посмотрел на татарина, который во время занятий по пушкарскому делу умыкнул четыре тяжеленных ядра, а потом где-то сменял их на три жбана браги и ведро мочёной брусники.

– Я разве ломал или терял? – возмутился Аксаков. – И брагу ту вместе пили, и фитиль горящий от Мудищева получили тоже вместе. Вот тебе, Федя, должно быть сейчас совестно.

Может быть, Фёдор и хотел что-то ответить по поводу своей совести, но не успел придумать достойный и остроумный ответ – дверь в хоромину распахнулась, и на пороге образовались три добра молодца былинной наружности. То есть, всё как полагается настоящим богатырям – румяная рожа с курчавой бородкой, выпирающее над широким ремнём брюхо, рост почти до потолка, и кулаки размером с собственную голову. Возрастом примерно ровесники дружинникам Маментиева десятка, но из каждого такого добра молодца можно сделать по меньшей мере двух Аксаковых или даже трёх Владов Дракулов.

Старший из местных окинул хоромину хозяйским и одновременно укоризненным взглядом, и сказал товарищам с обидой в голосе:

– Смотрите, братья, какая нонеча молодёжь непочтительная пошла. Не успели прибыть из учебной дружины в настоящий полк к настоящим воям, как устроили сущее непотребство. Как это можно назвать, Мишенька?

Мишенькой оказался тот, что справа от старшего. Или слева, если посмотреть с другой стороны. Он погладил едва пробивающуюся бородку, что должно было обозначать раздумье, и внушительно пробасил:

– Непотребством оно и называется, брате. Молодёжь должна старших почитать, а не вот как сейчас…

Третий, по имени не названный, добавил:

– Вчерашние новики по прибытию в полк обязаны представиться обществу в лице его самых уважаемых представителей, угостить оных по мере сил и сверх того, да испросить доброго совета по поводу дальнейшего прохождения государевой службы. Ибо это по старине!

Маментий задумчиво почесал в затылке. Нет, так-то понятно, что в них не опознали понюхавших пороху воев и приняли за только что прибывшее пополнение – после помывки все переоделись в чистое и новое, а Ванька Аксаков вообще в шёлковом полосатом халате за стол уселся. Нет, это как раз не удивляет, но удивляет то, что наглое вымогательство выдаётся за старинные обычаи. В чём-то добры молодцы слегка правы, и угостить будущих сослуживцев сам Христос велел, но то дело сугубо добровольное, и уж тем более не сверх сил, как на то намекает неназванный богатырь.

Пока Маментий раздумывал, с места подскочил волошанин, никогда не отличавшийся миролюбивым характером, и в силу общей худосочности телосложения после третьей чарки медовухи румяный более других. Влад подошёл к «уважаемым представителям общества», и хотя едва доставал любому макушкой до средины груди, посмотрел на добрых молодцев сверху вниз:

– Это вас что ли угостить требуется, болезные? – а потом не дожидаясь ответа засадил предводителю московских пехотинцев сапогом в междуножие. Тот тонко завизжал и упал на колени, а Дракул заорал во всю глотку. – Тревога, командир! Нападение! Латынские подсылы в Москве!

Сам Лукьян Петрищев в учебной дружине намертво вбил в новика и временного десятника Бартоша науку – при тревоге думать нужно потом, а сперва необходимо действовать.

– К оружию! Живьём брать демонов![4]4
  Автор мысленно благодарит Михаила Булгакова и Леонида Гайдая, но пребывает в искреннем заблуждении, что это не цитата из них, а именно первоисточник


[Закрыть]

ППШ-2 у каждого под рукой. Не на виду, но рядом, достаточно потянуться и взять. А уж зарядить дело настолько привычное, что занимает считанные мгновения. И вот через эти самые мгновения семь стволов недобро глянули на былинных богатырей, в три крепких ореховых приклада с кованными назатыльниками дали поддых любителям дармового угощения. Если точнее, то поддых получили двое, а скрючившемуся предводителю прилетело по хребту, что тоже не является верхом приветливого обращения. Причём прилетело аж два раза.

– Влад, остынь! – одёрнул Маментий разошедшегося волошанина. – Дракул ты наш кровожадный, прекрати дубасить человека, всё же не мадьяр какой, а вроде как свой, хоть и тупой как полено.

– А вдруг мадьяр? – не сразу согласился Басараб. – Проверить надобно.

– А мы проверим, – кивнул десятник. – Одоевский, давай в Государеву Безопасность к Кутузову, а я им сейчас устрою небольшой допрос. По-нашему, по-смоленски… Иваны, вяжите их крепче, а два Михаила пусть жаровню приготовят.

– Печка же топится, – откликнулся один из Михаилов, который Бутурлин.

– Угу, тогда кочергу на угли, и ещё что-нибудь железное.

Одоевский, ещё не отбывший с извещением в Государеву Безопасность, глубокомысленно заметил:

– Ежели они демоны, то осиновый кол самое то будет. Можно даже в гузно забить, чтобы воздух злыми ветрами не портили. Но ты, Маментий, командир, тут только тебе решать. Но подходящий кол я отыскать попробую.

– Погодите, – едва слышно пискнул предводитель московских пехотинцев, почти уже оклемавшийся после удара тяжёлым сапогом волошанина. – Так вы тот самый десяток особого назначения того самого Маментия Бартоша?

– Других Бартошей у меня для вас нет.

– А ты Одоевский?

– С утра был им, – согласился Дмитрий. – Но если командир прикажет, то не буду.

Добрый молодец спал с лица, хотя казалось бы и некуда:

– Простите, господа дружинники и господин десятник, но между нами возникло непонимание. Мы же хотели пригласить уважаемых воев, буде те не погнушаются нашим угощением, и попросить рассказать о славных делах их десятка. В нашем полку никто в боях не был, и послушать…

Одоевский рявкнул, не давая былинному богатырю развить мысль:

– Сабочьей манды кусок! Да ты бы знал, как мы…

– Дмитрий, охолонись, – остановил товарища Маментий. – А то сейчас наговорите друг другу такого, что потом его и вправду только на кол, а тут вроде как нам угощение предлагают. Ведь предлагают, не так ли?

– Так! – с готовностью подтвердил представитель общества Московского пехотного полка. – Меня Петром зовут, а это мои братья двоюродные Мишенька Нарышкин и Вася Куракин. А я, стало быть, Милославский.

– Родственники, ети их в душу, – вздохнул Одоевский. – Плюнуть некуда, везде родственники.

– Так осиновый кол теперь без надобности? – на всякий случай уточнил Влад Басараб.

– Если только позолотить… но тут зависит от полноты налитой чарки.

– Да там всё готово! – Милославский дёрнул связанными за спиной руками. – Мы же со всем вежеством пришли пригласить, но нас неправильно поняли.

А Маментий опять не понял странную перемену в поведении московских пехотинцев, случившуюся при упоминании его имени и его десятка. Да что же это такое творится, люди добрые? Ведь если так дальше пойдёт, скоро им непослушных детишек начнут пугать. Кому это понравится?

* * *

Затянувшееся почти до утра торжественное возлияние с «обществом в лице его лучших представителей» ясности не добавило. Московские пехотинцы восторженно таращили глаза, млея от самой возможности близко увидеть дружинников «того самого» десятка, а на прямые вопросы что-то невнятно мямлили в ответ. Даже сотники и младшие полковники, с удовольствием принявшие участие в мероприятии, лишь с завистью вздыхали и говорили что-то вроде этого:

– Твоя скромность, друг Маментий, гораздо больше твоей славы и твоих подвигов. Но государь-кесарь, да храни его Господь, позаботился о том, чтобы отчизна знала своих героев! За твоё здоровье, друг Маментий, и за здоровье твоего замечательного десятка! Эй, кто там разливает? Почему чарки пустые?

Всё встало на свои места на следующий день ближе к полудню, когда на гудящую голову Маментия Бартоша обрушилось стихийное бедствие по имени Софья Маментиевна Бартош, заявившаяся в сопровождении старшего брата и трёх охранников в мундирах государевой стражи. Девочка с милой непосредственность забросала приёмного отца вопросами:

– Батюшка, а ты и в правду тот самый знаменитый Маментий Колосажатель? А кто здесь Фёдор Верная Пуля? А где Влад-Дракон Мадьярская смерть?

– Э-э-э… – только и смог ответить десятник.

Но Софья его уже не слушала, она дёргала Ивана Аксакова за рукав полосатого халата:

– А ты Татарин Ляшская Погибель, да? Покажи мне Ивана Стальную руку!

– Софьюшка, – Маментий наконец-то пришёл в себя от взрыва детских восторгов, – я тоже очень рад тебя видеть, и ещё больше рад тебя слышать… Но говорить ты стала слишком много и слишком быстро.

– С ней Полина Дмитриевна занимается, – объяснил болтливость сестры Бартош-младший, за несколько месяцев ставший из просто тощего мальчишки длинным и тощим мальчишкой. – Сказки читают и стихи наизусть учат.

Дружинники смылись под каким-то благовидным предлогом, и Маментий задал давно интересующий его вопрос:

– Скажи мне, Пётр, почему меня и мой десяток называют «теми самыми», а Соня даже дала какие-то смешные прозвища?

– Это не она, это вот… – Петя достал из кожаной сумки, что носил на ремне через плечо, толстую пачку листов с яркими картинками и текстом под ними. – «Сказание о доблестном десятнике Маментии Бартоше, его боевых товарищах и их славных подвигах». Лубки с первого по осьмнадцатый, а девятнадцатый только сегодня из печатни выйдет. Но нам с Софой, как самым близким, завсегда первым приносят, потом только государю-кесарю, боярыне Морозовой и всем остальным.

– Хренас-с-с-е…

– Ты нам начертай на листах своё имя.

– Зачем?

– А пусть завидуют! И остальных попроси подписать.

– Дай-ка сюда, – Маментий взял всю пачку и выдернул наугад первый попавшийся листок. – Да ну?

Петька заглянул через плечо:

– Это про то, как Иван Аксаков по прозвищу Татарин Ляшская Погибель польского короля в болота завёл, да там и утопил.

– Но в Польше сейчас нет короля.

– Знамо дело нет, – кивнул Бартош-младший. – Откуда же ему быть, ежели он в болоте утоп?

Маментий не нашёлся что ответить и взял другой листок. Петя опять дал пояснение:

– А это про Фёдора Ряполовского по прозванию Верная Пуля. Помнишь, наверное, когда вы в засаду попали, а Фёдор вражеского командующего за полторы версты точным выстрелом прямо в лоб?

– Хм…

– А вот в этом листке сказывается, как Иван Патрикеев Стальная Рука восьмерых лыцарей разом на поединок вызвал, да всех и забил до смерти голыми кулаками.

– Чем-чем?

– Да, я тоже думаю, что Иван рукавицы надел. Кровища же, испачкаться можно.

Из дальнейшего изучения лубков выяснилось, что главный и славнейший герой конечно же он, Маментий Бартош, при виде которого враги разбегаются в страхе, а иные падают без чувств и помирают в корчах наглой смертью. Кто не убежал и не помер, того на кол. Но в меру – не более трёх вражин в день.

Ещё в десятке были Влад-Дракон Мадьярская Смерть, Дмитрий Одоевский Крылатый Лисовин, получивший прозвище после похищения тройной тиары Папы Римского и продажи её раввину из гишпанской Кордовы, и ещё… Да, ещё Пётр Верейский Божья Молния – искусный и не знающий промаха стрелок, Василий Долгоруков Длинный Нож, а так же Михаил Пожарский и Михаил Бутурлин, отдельного прозвища пока не заслужившие, и именуемые Медведями с Железной Шкурой. Медведь Правый и Медведь Левый, но кто из них кто, они и сами пока не определились.

– И чьи это придумки? – Маментий строго посмотрел на Петра и Софью, будто это они лично печатали лубки в свободное от учёбы время. – И почему их девятнадцать, если нас десятеро?

– Так подвигов много, – рассудительно ответил Пётр. – И ещё совершите, пока война не закончилась. Полина Дмитриевна говорила, будто таких листов не менее сотни будет.

Тут как раз в дверь вежливо постучали, и заглянувший в хоромину Патрикеев получил насмешливое предложение:

– Заходи, Иван Стальная Жопа.

– Ты про что, командир?

– Да это я так, о своём…

– Там это… там гонец к тебе от государя-кесаря.

– Так зови.

– Так усвистал уже как ужаленный, а грамотка вот она, – Иван протянул свёрнутую в трубочку бумагу, перевязанную скреплённым здоровенной печатью шнурком. – Небось приказ о повышении в чине.

– Ага, сразу в полководцы правой руки, – проворчал Маментий и сломал печать.

– Что там? – полюбопытствовал Патрикеев.

Бартош долго не отвечал, вчитываясь в текст, а потом поднял ошарашенный взгляд:

– Поздравляю, господин десятник!

– Кто десятник? – не понял Иван.

– Ты.

– А ты?

– А я принимаю сотню, набрав её их охочих дружинников Московского пехотного полка, и пробую сделать из неё сотню особого назначения.

– А мы?

– Так вы в той сотне как раз десятниками.

– Но Московский полк при государе, или как?

– На войну идём под рукой самого князя Беловодского Андрея Михайловича Самарина. А мы, стало быть, при нём.

– Сам князь?

– Угу… ганзейские немцы Псков взяли и уже под Смоленском. Город в осаде, и князь Изборский подмоги просит.

– Откуда немцы-то взялись?

– От сырости, мать их… Давай, Ваня, собирай этих чёртовых господ десятников и за работу. Где они шляются, в конце концов?