Текст книги "Казна Херсонесского кургана"

Автор книги: Сергей Белан

Соавторы: Николай Киселев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

– Идем туда! – показал он жестом и группа тронулась в указанном направлении.

Какое-то время шли молча, осторожно ступая по незнакомой, еще дышащей теплом прошедшего дня земле. Потом, когда миновали виноградник, начался каменистый спуск, изрезанный рвами, поросшими буйной травой и диким непролазным кустарником. Аркаше, замыкавшему цепочку, в его шортах и вьетнамках доставалось больше всех: ветки хлестали и царапали голые ноги, больно, до слез, жалили колючки. Чертыхаясь и проклиная все на свете, он то и дело останавливался, отчаянно чесался, отплевывался и задерживал остальных.

– Давайте фонарик хоть включим, – заныл он, когда в очередной раз вьетнамка запуталась в зарослях и слетела с ноги. – Не видно, куда ступать.

– Не хватало еще засветиться, – закрыл вопрос Джексон. – Тут зона, погранцы враз сцапают. К стенке, конечно, не поставят, но как начнут мурыжить: кто, что, куда да зачем – не возрадуешься.

– Лучше уж пограничникам в лапы, чем в преисподнюю провалиться.

– Хватит скулить, а то накаркаешь себе на голову, – сказал Джексон, – скоро уж придем.

Они отправились дальше и едва сделали сотню шагов, как услышали страшный вопль. Идущий впереди Джексон замер, как вкопанный, оглянулся. Боб и Мироныч были рядом.

– Что это? – с испугом спросил Боб.

– Опять Аркаша… тьфу козел! – раздраженно бросил Джексон. – Пошли посмотрим.

Вернулись назад, но Аркаши нигде не было.

– Аркаша! Аркаша! – тихо позвал Мироныч. – Где ты?

Ответа не последовало.

– Действительно, как в преисподней сгинул, – озабоченно произнес Боб.

– Аркаша! Откликнись! Жив?! – не на шутку встревожась, уже громче крикнул Джексон.

– Да тут я, – слабо донеслось откуда-то сбоку, из-за кустов.

Джексон включил фонарик и, посветив им вокруг, обнаружил Аркашу в какой-то яме с кучей хвороста и непонятным хламом. Она была довольно глубокая, метра два – не меньше.

– Что тебя туда угораздило? – спросил Джексон.

– Е-мое… Сусанин… завел… – в ответ простонал Аркаша.

– Волчья яма, точняк! – убежденно заявил Боб, опасливо глядя вниз.

– Хорошо, хоть без капкана, – добавил Мироныч.

– Вылазь, – сказал попавшему в западню Джексон.

– Не могу… нога… кажется, вывихнул.

Не без труда вытащили пострадавшего из неожиданного плена.

– Идти можешь? – спросил его Джексон.

– Не знаю, попробую, но без фонаря не сдвинусь, как хотите, – ответил тот, страдальчески морщась.

Джексон нехотя согласился и протянул фонарик с наказом светить только под ноги. Через полчаса они-таки выбрались из треклятого буерака, и дорога пошла получше. Местность стала бугристой, зато без растительности и колдобин. Аркаша беспрерывно охал, причитал, скрипел зубами, но из последних сил тянулся за группой. Но вот, взобравшись на крутой холм, Джексон остановился и, напряженно глядя вперед, с облегчением произнес:

– Все, почти пришли. Узнаю знакомые места, считайте, мы в Севастополе. Перекур, а там минут сорок и в дамках.

– Слава богу! – театрально вознес к небу руки Аркаша. – Я уж думал, что этому не будет конца. И миллионов никаких не надо…

– А ты что, хотел в рай на карете въехать? Э, нет, дружок, путь к богатству, как правило, тернист и опасен, – философски изрек Джексон.

С величайшим наслаждением выкурив по сигарете, они без приключений одолели последний отрезок пути и оказались на пологом склоне кургана. Руководитель экспедиции быстро выбрал относительно ровную площадку и дал команду разбить на ней лагерь. Его спутники, вконец измотанные тяжелым марш-броском, дружно захныкали:

– Давай хоть чуток отдохнем, поспим так…

– Вы знаете одну из причин непобедимости римских легионов времен Цезаря? – в ответ на это неожиданно спросил Джексон. – А она в том, что как бы ни были они изнурены долгими переходами, не валились на землю, словно снопы, при остановке на отдых. Тут же ставили лагерь по всем правилам военного искусства, со рвом и частоколом. Но спешу вас обрадовать: рвы и частоколы нам не понадобятся, обойдемся.

Начинало светать, когда четверка, с грехом пополам расставив палатки, не раздеваясь, в чем была, завалилась в них, забывшись крепким, мертвецким сном.

* * *

Изрядно потрепанные затяжным штормом, два корабля с пшеницей из Боспора прибыли в столицу Понта Синопу ранним безветренным утром. В порту их ждали давно и с нетерпением, а посему оба капитана были незамедлительно доставлены в царский дворец.

К удивлению придворных, Митридат решил принять мореходов в главном мраморном зале; такие приемы обычно устраивались в исключительных случаях и только для особо важных гостей. В отличие от официальных церемоний, окружение царя было малочисленным: кое-кто из свиты и несколько военачальников. Капитаны, измученные штормом и бессонными ночами, буквально валились с ног, и Митридат, вопреки дворцовому этикету, позволил им сесть. Видя их небритые лица, воспаленные глаза, он не торопил события и терпеливо ожидал, когда те соберутся с мыслями и начнут говорить.

– Великий царь, – наконец произнес тот, кто был постарше, по имени Опс. – В Боспоре большая беда: рабы-скифы подняли восстание. Феодосия, Пантикапей, Киммерик, Тиритака уже в их руках, Фанагория и Гермонасса еще держатся, но вот-вот падут. Нам с капитаном Мелахеном едва удалось вывести суда свои из Акрской гавани. Теперь, видимо, все порты уже захвачены и Понту не следует более ждать транспорт с севера. Мы были последние, кто прорвался…

– А Перисад, где он, что с ним? – вырвалось у Митридата.

– Убит…

– Убит!! – вскричал властитель Понта, вскакивая с трона. – Убит… Он, наверное, просто струсил, испугался несчастных бунтарей. Он тля! Наверняка он и не пытался сопротивляться, а удирал, как трусливый шакал.

– Нет, великий царь, Перисад не бежал, говорят, он был заколот продажным тавром из личной охраны, – учтиво возразил Опс.

– Глупец Перисад, – с сожалением покачал головой Митридат. – Я столько раз внушал ему убрать всех тавров прочь из дворца. Они двуличны и всегда сочувствовали скифам. Не послушал…

Повисло тягостное молчание, которое никто не решался прервать. Митридат стал стремительно ходить по залу: ноздри его раздувались, на скулах привычно выступили желваки, пухлые, капризные губы сжались в тонкую полоску. Хождение было долгим, нервным; наконец он остановился против капитанов.

– Кто возглавил бунт? Кто тот безумец, взявший на себя грех свергнуть законного правителя?

На этот раз отозвался Мелахен:

– О царь, его зовут Савмак. Он скиф, молод, тщеславен и необычайно дерзок. Больше о нем мне ничего неизвестно.

– Савмак… Савмак, – задумчиво повторил Митридат, словно пытаясь запечатлеть это имя навеки в своей памяти. – Итак, вы полагаете, собственными силами Боспору с бунтарями не справится?

– Войско Перисада фактически разбито, – ответил Мелахен, – часть перешла на сторону восставших, часть разбежалась. Сопротивляются самые отчаянные и преданные, но их участь предрешена. К восставшим примыкают массы рабов, в основном скифы, городская беднота, их силы растут с каждым днем. Словом, положение безнадежное.

– Мы моряки – народ прямой, как есть, так и говорим, – добавил Опс.

– Довольно, – царь жестом остановил говорившего, – картина ясна. Вы можете идти. Свое дело вы сделали честно, ступайте отдыхать.

– Мы твои слуги, о, великий царь, – в один голос ответили капитаны, – наш долг служить тебе верой и правдой.

– Пока у меня есть такие люди, я спокоен, – произнес Митридат, глядя вслед удаляющимся Опсу и Мелахену. – Они не знатны, что им мешало добровольно сдаться Савмаку. Не сдались. Для истинного гражданина честь и долг превыше сиюминутной выгоды.

Он медленным тяжелым взглядом обвел стоящих рядом с ним слуг, пристально вглядываясь в лицо каждого. Те, не выдерживая взгляда правителя, в смятении склоняли головы, и только мудрый Ксант, держа голову прямо, смотрел на Митридата, не отводя глаз. Он единственный из всех понимал, что творится сейчас на душе молодого царя. И Митридат чувствовал это. Он распорядился всем покинуть зал, оставив при себе лишь главного советника и двух своих телохранителей, всегда бывших подле него.

– Ксант, – обратился он к своему старшему другу и наставнику, – меня очень волнует судьба Диофанта. Мой доблестный полководец в это время должен быть в Пантикапее и провести внезапный смотр боспорских войск и военного флота. Что сейчас с ним, где он? Я намеренно не спросил о нем капитанов, им вряд ли что известно, а давать лишний повод для пересудов не в моих правилах. И все же, не скрою, меня мучают дурные предчувствия…

– Да, потеря Диофанта была бы для Понта тяжелейшим ударом, – ответил Ксант. – Он великий воин, равного ему нет во всем царстве. Найти замену ему сейчас будет просто невозможно, а достойного преемника он еще не воспитал.

– Лучше его никто не знает этих нечестивцев скифов. Все их повадки и военные хитрости для Диофанта, что открытая рукопись. Впрочем, мы рано о нем печалимся, он слишком опытен и осторожен, чтобы его застали врасплох и учинили ему расправу.

И словно в подтверждение его слов, тотчас вбежал в зал запыхавшийся гонец и, едва переводя дыхание, выпалил:

– Мой царь, не изволь гневаться, важное известие. В порт прибыл корабль из Херсонеса, на том корабле полководец Диофант…

Митридат прижал руку к сердцу и поднял вверх глаза:

– Слава небесным силам, Диофант жив. Слышишь, Ксант, с ним ничего не случилось, значит, звезды от меня пока еще не отвернулись… Но промедление недопустимо, повелеваю ровно в полдень собрать военный совет!

XII

– Все… не могу… руки отваливаются, – устало пробурчал себе под нос Аркаша и, сделав заключительный удар в неподатливый грунт, отложил лом в сторону.

Затем он вылез из ямы, которая была ему уже по грудь, и окликнул Мироныча и Боба:

– Эй, кроты, выползайте из своих нор, давно перекурить пора.

Уговаривать напарничков долго не пришлось, оба кладоискателя тут же покинули свои окопы и, отряхнувшись от пыли, уселись рядом.

– Ох, надоела мне эта железяка ху..а, не знаю, что б с ней сделал, – пожаловался Аркаша, раздавая сигареты.

– А что тут поделаешь, – тяжело вздохнул Боб, вытирая со лба обильный пот, – лом он и есть лом, против него аргументы искать, что на Луну лаять.

– Вот, вы мне скажите, что мы здесь делаем? – Аркаша выпустил из ноздрей облачко дыма и обвел взглядом приятелей. – Ответьте, что мы здесь забыли? Третий день, как каторжные, землю колупаем, а толку…

– Если б землю, – сказал Мироныч, – тут же гранит настоящий, не пробить, искры летят.

– Вот именно, – подхватил Боб и, показав ладони с рядом кровавых мозолей, уныло добавил:

– Ну, много я еще наработаю, если так пойдет…

– Если б это была работа, а то так – артель напрасный труд, – все больше заводился Аркаша. – Кто вам сказал, что здесь что-то есть и что это вообще курган? Может, рыть совсем не тут надо…

– Джексон рассчитал, что тут, – неуверенно заявил Боб.

Аркаша ехидно захохотал:

– Джексон рассчитал… А я рассчитал, что если здесь долбить и долбить, то в конце концов в Америке вылупишься. Где-то в районе Сан-Франциско. Джексон – не гарант, он сегодня сказал так, завтра передумает – другое место укажет и иди жалуйся, кому хочешь. Ему-то что, он же сам не вкалывает – дал цэу и умотал по своим делам. Ему пофиг – а ты тут хоть умри. Я думаю так: если ты такой умный – докажи живым примером, возьми кайло и лопату и покажи неучам, как надо клады откапывать. А то у нас, как у Ильфа и Петрова про гири: «Пилите, пилите, Шура, они золотые…» Ну мы, придурки, и пилим, вернее долбим. Знаете, как нашу профессию нормальные люди бы обозвали?

– Ну?

– Долбо.б! И хотя такого ремесла в природе вроде бы не существует, оно имеет отношение к любой работе, когда работу эту без головы делают. Сколько мы уже ям нарыли, штук двадцать, а нашли что: пару ржавых гвоздей, гильзы с войны, кости какой-то бездомной собаки и еще муру всякую, так?

– Так, – подтвердил Боб. – А что ты предлагаешь?

– А то. Пора с этой херней кончать. Тут ведь до нового потопа можно промучиться, а я не собираюсь за чужую блажь костьми ложиться, а потом же и в дураках остаться. Хватит, опыт с юных лет имею. Однажды вляпался в историю – на всю жизнь урок.

Аркаша замолчал, ушел в себя. Взгляд его стал отрешенным, легкая усмешка коснулась кончиков губ при воспоминании о чем-то далеком и, вероятно, смешном.

– Расскажи, Аркаша, что за история, – попросил Боб.

– Да, расскажи, – поддержал его Мироныч.

Языком молоть – не бицепсами ворочать и, учитывая это обстоятельство, Аркаша шустро сообразил, что такое времяпровождение – не худший способ отлынивания от неблагодарной и тяжкой работы. Убивать, время, растянувшись на солнышке, как-никак предпочтительней, чем, скорчившись в три погибели, торчать в растреклятой яме. Да и Боба с Миронычем надо поскорей против пустой Джексоновской затеи поднастроить, здесь, в Крыму, и других дел, поинтересней, найти можно…

– Ну, слушайте, – не заставляя себя просить, дважды, начал он. – Дело это было в начале лета. Я тогда как раз только дембельнулся. Ну, предки отломили мне малехо деньжат, подъемные, так сказать, и укатили в Юрмалу, в санаторий, здоровье поправлять. Стал и я потихоньку от прелестей воинской службы отходить: на море езжу, загораю, купаюсь, с девочками в волейбольчик перекидываюсь, в общем, как белому человеку полагается. – Аркаша поудобней пристроился на куче прогретой солнцем земли и продолжал: – И вот выхожу я как-то поутру из дому, погода отличная, тепло, но не жарко и ветерок такой бархатный, так и ласкает, а навстречу Джексон: «Послушай, Аркаша, ты мне друг или нет?» Ну, друг, говорю, а что? «Если друг, дай на вечерок ключи от квартиры, твои ведь, я слышал, уехали». Ну, я замялся, ключи-то давать неохота, убирай потом за ними. Знаешь, отвечаю, не получается с ключом, еду на море, приеду поздненько, захочу отдохнуть, вдруг на пляже кого подцеплю, не один и приеду, а там ты… сам понимаешь. А Джексон мне: «Да ты не волнуйся, во сколько думаешь вернуться?» «Часам к десяти, одиннадцати». «Прекрасно, – говорит он. – Придешь к десяти, в квартире чистота и порядок, никого нет, а ключи под ковриком, за полчаса ничего не случится». И я, дурак, дал. – Аркаша сделал паузу, сплюнул. – Ну, вот. Прихожу домой в пол-одиннадцатого, слава богу один, шасть под коврик, а там хрен ночевал. Дергаю дверь, а она не заперта вовсе, у меня аж внутри все похолодело, ну, думаю, уже и мебель вынесли. Влетаю в квартиру, а там, глаза б мои не видели… У нас три дивана, так вот на каждом по девице с парнем, на самом большом Джексон с какой-то блондой, все вусмерть, никто даже не пошевелился! Интерьер как на парижских баррикадах: бутылки, окурки, ошметки жратвы, грязь… Ну, я по старой привычке ору: «Рота, подъем!» Эффект нулевой. Трясу Джексона, тот еле глаза разлепил. «Все, – говорю, – я сейчас иду принимать ванну, а ты за это время собирай мафию и с песнями помаленьку проваливайте. Убирать ничего не надо, все уберу сам, только поживее слиняйте». Джексон: «Угу», и снова брык в откат. Ладно, думаю, пока приму ванну, а он за это время прочухается. Наливаю себе водичку, пеночку пышную развел, разделся. Вдруг, что такое, слышу во входной двери с той стороны ключом кто-то звякает-брякает, а открыть не может. Я когда вошел, то ключ заприметил, он в двери торчал изнутри, я им дверь закрыл и в скважине оставил, потому-то оттуда, снаружи, открыть и не могли. Тут меня жуткая догадка пронзила. Влетаю в комнату и давай трясти Джексона: «Вставай, обормот, кажется, мои вернулись!» Джексон подскочил как ошпаренный, вмиг протрезвел, видать не очень хотелось с моими предками встречаться. Пинками подняли остальных гвардейцев. Как говорится, не долги были сборы: ребятки похватали одежду и с лоджии поскакали, как кузнечики, благо первый этаж, я только туфли за ними вслед покидал. И тут… сезам, двери открываются и заходят мать с батей, здрассте, приехали полночным визитом сыночка обрадовать. Ну, а теперь представьте картину: я в одних трусах стою посередине комнаты, а на трех диванах по девице, причем пьяные в стельку, сладенько так посапывают. Маманя глянула на них полуголых, на меня, только ручки развела, охнула и хрюсь на диван без чувств. Батя загоношился, на кухню за водой побежал, маманю отпаивать. Маманя хлебнет водицы, глядь на девицу и опять хлобысь! Батя видит, что это дело долгое, принялся девиц выпроваживать, а я, значит, ему помогать. Стаскиваем с дивана, напяливаем платье, отец вручает билетик на автобус и за дверь. Потом следующую… Те, наверное, так ничего и не поняли. Ну, сплавили с горем пополам, заходим в комнату, на диване сидит мать и причитает: «Боже мой, до чего мы дожили, чтоб в наше время три девушки пришли к одному парню…» Батя, не дожидаясь конца цитаты, набычился на меня, зовет на кухню на мужской разговор. Притащились туда, он сел, я стою напротив, как нашкодивший школяр. «Что, – говорит, – я хочу тебе сказать. Знаешь, по большому счету, как мужчина мужчину, я тебя где-то понимаю, сам молодым был, но даже в твои годы на троих у меня здоровья не хватало».

Этими словами, под хохот приятелей, Аркаша закончил свой рассказ. Затем он поднялся с земли и, потирая руки, сказал:

– Ну, что ж перекурили, побазлали, теперь и хавать черед пришел. Солнце в зените – в такую жарищу даже негры не пашут. Пошли в палатку подкрепимся, да даванем на каждое ухо по пару часов, а там и вечер. Можем дрыхнуть смело – Джексон раньше семи все равно не вернется.

– Откуда ты знаешь? – спросил Мироныч. – Когда он свои дела закончит, нам неизвестно.

– Да какие у него дела могут быть там, в закрытом городе? Подлодки, что ли, в гавани считать для албанской разведки? Для виду он линяет, чтоб здесь на глазах не торчать без пользы, своим бездельем нас не дразнить, неужто не ясно?

Пламенная агитация Аркаши своей цели достигла, его идея, не возобновляя работы сделать генеральный антракт, была молча поддержана. Едва расселись в палатке и приступили к еде, как настырной трелью зазвучал сигнал радиотелефона:

– Алло, бездельники, что, снова ваньку валяем? – Голос Джексона был такой четкий и сильный, словно его обладатель находился где-то совсем рядом. Все трое невольно вздрогнули, ложки с говяжьей тушенкой застыли на полпути ко ртам. – И не рассказывайте мне байки, что упластались от пахоты на трудовых рубежах, темпы у вас никудышные. Прием…

– Вот вечно у меня так: только соберусь пожрать, кому-то обязательно помешать надо, – недовольно заворчал Аркаша. – А между прочим, по правилам хорошего тона, когда люди принимают пищу, на телефонные разговоры они не отвлекаются. Если это люди из приличного общества.

– Эй, там, в лагере, вы что оглохли или вас чума покосила?! – наращивая децибелы, снова загремел голос шефа экспедиции.

– Да слышим, слышим, – без особого желания наконец отозвался Мироныч.

– А, проснулись… Ну, что нового, как успехи?

– По нулям, голяк. Шесть ям – и ничего интересного, – вяло протянул Мироныч.

– Что за тон?! Веселей, мальчики, не время справлять панихиду. И самое главное, копать поглубже – древние клады наверху никогда не лежат. Мы на верном пути, век воли не видать! Еще рывочек вглубь – и казна наша! Я ее уже вижу! Скоро буду и кое-чем подниму ваш боевой дух. Пока!

– Ха, дан приказ ему на запад… – ухмыльнулся Аркаша, возобновляя трапезу. – Поглубже, поглубже, я ее уже вижу… Еще один экстрасенс великий объявился. Ну, Джексон, совсем нас за идиотов считает. Сидит сейчас в каком-нибудь баре, шары залил, и он ее видит! Конечно, после шестой-седьмой рюмки и не то увидеть можно. Лучше бы увидел, что мы от жажды сдыхаем, харч запить нечем.

– В самом деле, – сказал Боб, – если он там все видит, то пусть придет и здесь покажет, а мы уж упремся, достанем. Лопаем, ребята, и на боковую – эти сказки не для нас.

– А может, после обеда все же пороем чуток? – неуверенно предложил Мироныч.

– Да ну его к хренам собачьим, – со стахановским энтузиазмом уплетая тушенку, отмахнулся Аркаша. – Хочешь рой, никто не запрещает и штрейкбрехером не обзовет. Дурное дело… Какую яму углублять – бог его знает. Боб прав, дождемся ясновидца тогда и продолжим, а так, что впустую силы тратить.

На том и порешили. Троица, закончив обедать, разбрелась по палаткам и благополучно легла почивать.

Спустя три часа спящих неожиданно разбудил Боб. Ему приснилась какая-то чертовщина, и он так страшно заорал во сне, что Мироныча точно пружиной подбросило на ноги. Мгновение спустя к ним на четвереньках вполз всклокоченный, перепуганный Аркаша.

– Ко-ко… кого з-з-здесь режут? – с трудом продирая глаза, заикаясь спросил он.

– Черт… черт… черт, – безумно лопотал Боб, озираясь вокруг. – Такая дрянь приснилась… Ужас! Представляете, нашел я клад, а на меня… а на меня… в общем с ножом, огромным таким тесаком жлоб, бугай квадратный. Я бежать, а клад, ну, он в сундуке… тяжелый, жуть! К земле тянет. Я бегу, значит, а ноги не несут, и я вроде как на месте топчусь, как примагниченный, а тот с тесаком догоняет меня, замахнулся. Я вижу: вдруг впереди будто в земле какая-то трещина и почему-то подумал – перепрыгну – спасусь. Прыгнул, а другой край трещины прямо на глазах отъезжает, отъезжает и я не допрыгнул, и в пропасть с казной свалился. Падаю, падаю, конца нет, словно в ад лечу… Бездна… Страшно…

– Ты уж больше так не падай, ладно, Боб, – сказал Мироныч, приподнимая полог палатки, – а то чокнуться можно невзначай от твоих полетов. Кстати, орлы, пока мы тут чухаемся, а Джексон-то вон, на подходе.

И точно, внизу по знакомой тропке в направлении лагеря медленно двигалась фигура в белом, и это был безусловно Джексон.

– Аврал! – истошно закричал Аркаша, снова вселив смятение в души едва успокоившихся приятелей. – Все за лопаты и в ямы! Рабочая поза номер три!

Старатели сверхоперативно отреагировали на этот боевой призыв и в лагере воцарилась обстановка производства непрерывного цикла.

– Побольше злости в глазах, побольше злости! И звериный оскал, – подсказывал Аркаша, высовываясь из своего укрытия. – Пусть он видит, как мы мурыжимся.

Джексон подошел к раскопкам, поставил наземь чем-то доверху набитую сумку.

– Бонжур ударникам комтруда! Какие новости на трудовом фронте?

– Никаких, – буркнул Боб.

– Все по-старому, – сказал Мироныч. – Пусто.

– Упахались, – поднял голову Аркаша и устало отер ладошкой не существующий на лбу пот.

– Ах, упахались! – воскликнул Джексон и вдруг, схватившись за живот, зашелся безудержным истеричным хохотом. – Упахались, значит, красавцы вы мои удалые, ой, не могу!.. Боб, да ты погляди на себя в зеркало: на твоей щеке будто каток для асфальта ночевал. Ставлю кварт против рваного, что ты разлепил свои дивные очи всего минуту назад. Конечно, крымский воздух целебен, но от пересыпа тоже можно опухнуть, как от голода или пьянки.

Остальные старатели, глянув на Боба, тоже не смогли сдержать улыбки. Стало ясно, что легенда о героических дерзаниях уже не пройдет. Тем временем благодушное настроение Джексона сняло, как рукой, лицо его помрачнело, взгляд сделался жестким.

– Нет, друзья-печенеги, так дело не пойдет. Работать, так работать, а нет – манатки в зубы и кто куда… Придуриваться лучше в другом месте: в цирке, на таможне, в военкомате…

Он взял рейку-глубиномер и стал нервно расхаживать с ней между ямами, что-то бубня под нос. Останавливался у некоторых, делал замеры, безмолвно шевелил губами, что-то подсчитывая в уме, недовольно морщился и снова возобновлял замысловатые хождения вокруг раскопок.

– Наш гениальный шеф, кажется, рассудком повредился, – тихо проговорил Боб.

– Мессинга из себя корчит, – поддакнул Аркаша. – Сейчас еще и пассы начнет выделывать, заклинания кричать…

Однако Джексон остановился у одной из ям и, указывая на нее, возбужденно произнес:

– Все, никаких вопросов! Значит так, эту яму надо углубить. Казна здесь, я ее вижу!

– Прошу уточнить, насколько углубить яму? – официальным тоном, не скрывая иронии, осведомился Аркаша.

– Копайте, лучше по очереди, полметра, не больше. Я вижу казну, она наша! Я чувствую ее близость своим нутром!

Аркаша собрался было что-то возразить, но лихорадочный блеск в глазах шефа и играющие на скулах желваки остановили его на полуслове. Не желая накалять обстановку, Аркаша сполз в яму, поплевал на ладони и принялся за дело. За ним спустился Боб, потом Мироныч. Затем снова настал черед Аркаши.

– Уже с полметра нарыли, – заныл тот, не имея не малейшего желания снова браться за лом.

Джексон опустил рейку и произвел новый замер.

– Тридцать семь сантиметров. Еще по заходу сделаете и хана.

Аркаша, чертыхаясь про себя, из последних сил отбыл свою вахту и со словами «из этой скважины скорей брызнет нефть, чем здесь отыщешь простой медяк», упустил место Бобу. Тот несколько раз ковырнул ломом, нагнулся и выпрямился. В руке его что-то блеснуло.

– Смотрите, монета! Да, монета, старинная…

– Дай-ка сюда! – Джексон взял монету и стал крутить ее в пальцах.

Небольшой металлический кружок, поврежденный ударом лома, желтовато сиял в лучах закатного солнца, возрождая угасающие надежды, будоража фантазию и суля блистательные перспективы…

– Клад! Нашли!.. – не веря своим глазам шептал потрясенный Мироныч.

– Золото! Золото! – во всю глотку заорал Аркаша.

У Боба от волнения на лбу выступили крупные горошины пота. Один Джексон, казалось, сохранял хладнокровие, но было заметно, что сдерживать эмоции ему стоит больших усилий.

– Увы, маэстро, это не золото. Это всего лишь бронза, как ни прискорбно, но пока только бронза… – задумчиво произнес он, продолжая внимательно исследовать находку. – Боспорское царство… Надо полагать, второй – третий век до нашей веры. Вот так. А наше золото, коллеги, еще впереди.

– А может, все-таки это золото? – недоверчиво переспросил Аркаша.

– Уймись, говорю! Я за свои слова отвечаю, – отрубил Джексон. – Потом кислотой проверим, сам увидишь. Впрочем, это ничего не меняет, очевидно главное: перелом наступил, мы на верном пути. А вы сомневались, не верили мне… Эх!

Джексон посмотрел на них с укоризной. Взгляд его был грустен, но таил торжество триумфатора.

– А ну, Боб, счастливая рука, поскреби еще чуток в ямке, только осторожно.

Боб сменил лом на саперную лопатку, немного повозился и тут же окрестность огласилась его восторженным воплем.

– Есть! Ага, тут есть еще!

На этот раз монеты было сразу две. Бегло разглядев и эту добычу, Джексон самолично влез в яму и аккуратными, расчетливыми движениями кисточки принялся расчищать ее дно. Вскоре он нашел еще монету, аналогичную первым трем, и выбрался наверх.

– Теперь все ясно. Завязываем, темнеет. – Джексон подхватил сумку и направился в свою палатку, пригласив жестом остальных следовать за ним.

Когда все расселись, он не спеша открыл молнию – сумка оказалась доверху набитой пивными бутылками.

Из нее же руководитель экспедиции извлек связку отменных вяленых бычков. У успевшей истосковаться по пиву и развлечениям братии, жадно загорелись глаза, языки нетерпеливо облизали пыльные пересохшие губы…

– Джексон, спас! – умиротворенно запыхтел Мироныч, единым глотком осушив первую бутылку. – Вот так фиеста! У меня от жажды кишки в жгут скрутились, а это синдром обезвоживания организма.

– Рекомендую деликатес, божественный закусон, – сказал Джексон, степенно очищая от шкурки аппетитную рыбешку, – азовские бычки, ребятки, нынче большая редкость, можно считать, экспонат из Красной книги.

Но ребяткам было не до его комментариев, они дружно присосались к горлышкам бутылок, блаженно закатив глаза, не в силах оторваться от источника вожделенной влаги.

– Я вам вот что скажу, – продолжал Джексон. – Найденные монеты подтверждают правильность моей версии, – это раз. Второе, факт их наличия не в единственном числе свидетельствует о том, что мы, наконец-то, добрались до исторического слоя, интересующего нас, или как он там по-научному называется, не знаю. Глубина его залегания от метра семьдесят до двух – это три. А из этого вытекает четвертое: получается, что мы все ямы недокапывали. Их надо довести до двухметровой глубины, тогда, уверен, нас ждет уйма интересных сюрпризов и самый главный это…

Джексон многозначительно замолчал.

– Казна! – поспешно подсказал Боб.

– Все правильно. Казна Боспорского царства. Она здесь, мы топчемся на ней, а сокровища лежат себе и дразнят: ну-ну, тепло, еще теплее, совсем тепло, горячо… возьмите же, возьмите же нас, черт подери, и станьте богатыми, как Крез…

Джексон, возбужденный, вскочил с места и с бутылкой в одной руке и рыбьим хвостом в другой, словно шаман языческого племени, стал кружить вокруг сидящих соратников. Те зачарованно пялились на него, исподволь заражаясь его экстазом.

– Надо ускорить темпы! Зарубите себе – темпы, темпы, темпы… – страстно вещал Джексон. – Только темпы, помноженные на производительность экскаватора и усердие кротов, приведут нас к желанной цели. А если мы здесь будем вошкаться, кончится тем, что придут конкуренты, пнут нас под зад и сами возьмут то, что должно принадлежать нам. И тогда иди, пиши жалобу в ближайшую аптеку на грузинском языке, что у тебя пурген кончился, понятно?

– Понятно, – вразнобой ответили те, к кому он обращался.

– Хреново вам, понятно, раз так работаете, – в сердцах сплюнул руководитель экспедиции.

– А как мы работаем? – состроил наивные глазки Аркаша.

– Как? Как… как мороженые верблюды, – ответил Джексон и замолчал, видимо и сам озадаченный таким необычным сравнением. – Так дальше не пойдет. Надо напрячься, озвереть. Озвереете?!

– Озвереем! – залпом выкрикнули друзья, изрядно взведенные фанатизмом Джексона.

– Отлично! Вот тогда каждому и воздастся. Все будет, и дачи, и круизы, и по «Мерседесу»…

– Мне больше нравится «Вольво» во сне снится, – мечтательно прикрыл глаза Боб.

– Тоже неплохо, – согласился Джексон. – Когда башлей прорва, будет и «Вольво», и «Рено» с «Пежом», и «Мерседес» с бенцом… Не скажу, что весь мир в кармане, но от нищеты отряхнемся…

* * *

Военный совет проходил в небольшом овальном зале дворца, в том же крыле здания, где размещалась царская спальня. Зал не изобиловал излишествами и присущей роскошью: посредине него на мозаичном полу находился длинный стол из мореного дуба, по обоим краям его – ряды кресел. В одном конце стола в массивном кресле восседал Митридат Эвпатор, почетное место напротив занимал главнокомандующий войсками Понтийского царства – стратег Диофант. Военный совет состоял из девяти военачальников, двух крупных землевладельцев и главного советника Ксанта. Кроме того, был приглашен и служитель культа – верховный храмовый жрец.

С величайшим вниманием все ждали, когда царь произнесет вступительную речь, но вместо обычного пространного выступления на сей раз Митридат был предельно лаконичен.