Текст книги "Казна Херсонесского кургана"

Автор книги: Сергей Белан

Соавторы: Николай Киселев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

XIV

Лагерь, за исключением Джексона, проснулся поздно. Куранты в Москве пробили уже двенадцать, когда Мироныч и Боб, заспанные и зачуханные, вылезли из палатки. И двигало ими не что иное, как жгучее желание справить нужду – если бы не это, они б еще долго не показались на свет божий. В Аркашиной палатке стояла мирная гробовая тишина. С полузакрытыми глазами, сделав дело, друзья с чувством облегчения прошлепали мимо Джексона, который сидел к ним спиной и даже не обернулся.

А Джексон курил на камне и задумчиво смотрел на море. Настроение шефа экспедиции было на удивление лирически-благодушным и даже приподнятым. Чутье и еще какое-то чувство подсказывали ему, что сокровища вот-вот попадут ему в руки, нужен лишь серьезный последний рывок, пара-другая стахановских вахт и золотой ключик, считай, в кармане! Но как раз на последний рывок силенок уже не оставалось, гвардия основательно вымоталась, да и Аркаша своим нытьем подрывал моральный дух и жажду трудовых дерзаний. Удавить бы его за это, ну да сам виноват – пожалел пса поганого в Ялте. Джексон докурил сигарету и встал. Решение было принято.

– Флибустьеры, подъем! – От резкого окрика палатки зашевелились. – Стройся на утренний осмотр!

Палатки подергались и выплюнули из своего чрева трех черных от загара типов. Занюханное войско стояло перед полководцем.

– Ты еще забыл сказать: равняйсь – смирно, – с ехидцей подколол его Аркаша. – Подъем, осмотр, у нас что, чрезвычайное положение, тогда покажите ксиву…

– Значит, так, – оборвал его скулеж Джексон. – Час на завтрак и все остальное и выступаем в город, а я вас отвожу в баню, покупаю билеты и на три часа оставляю мыться-стираться, короче, три часа на личную гигиену. Я тем временем сдаю монеты одному типу, договоренность уже есть, после чего я вас выбираю из бани, часок-другой побалуемся пивком с сушеными бычками где-нибудь в тенечке. Ну, а затем сутки гулять. Отдаю вам город на разграбление, начнем с какого-нибудь приличного ресторана.

Мироныч с Бобом переглянулись и последний спросил:

– А город знает, что он наш на сутки? Ты бы, Джексон, оповестил население, а то нас в майках и подранных кедах не то что в ресторан, а еще, глядишь, и в баню не пустят.

Джексон весело рассмеялся:

– Ну, во-первых, со мной вас пустят в любой ресторан даже в трусах, а, во-вторых, когда я говорил о разграблении города, я не имел в виду погром в ресторане или нечто подобное…

– А что ты имел в виду? – не скрывая иронии, спросил Аркаша.

– Вчера, как вы видели, из порта в поход вышла военная эскадра. Я думаю, что это надолго, ну, что ж, как говорится, семь футов под килем. Так вот, голубчики, если грубо прикинуть, то половина Севастополя – моряки, а вторая – их жены. Из этого следует, что разведенки, холостячки и значительный процент верных жен поступает со всем имуществом во временное наше пользование, то бишь в аренду.

– С имуществом? – насторожившись переспросил Мироныч.

– Так точно, вплоть до костюма мужа, – цинично подтвердил Джексон.

– А что, мы здесь одни такие бравые дублеры, что нас ждут – не дождутся? – вклинился Боб.

– Не принимайте все так буквально, – но береговая служба с таким объемом работы обычно не справляется, – парировал Джексон, – а такие, как мы, здесь редкость, город-то закрытый. И потом, может, хватит вопросов, вы что, не хотите доблестно взять город, так и скажите…

– Хотим!!! – в три глотки завопили орлы и аж воспарили над камнями.

– То-то же, – подвел итог Джексон. – Тогда поторопитесь. И последнее, сторожить лагерь остается Аркаша. Отсюда не отлучаться ни на шаг!

Один из орлов тут же прекратил парить и возопил с отчаянием в голосе:

– А почему я?!

– А потому, ненаглядный мой, что в кутеже принимают участие только акционеры, – тоном, не допускающим возражений, ответил Джексон, – а ты здесь вроде как мой гость, даже без права совещательного голоса. Ясно? Не забывай, что ты взят в дело на особых условиях, а потому режим наибольшего благоприятствования на твою персону не распространяется. И потом, должна же быть от тебя хоть какая-то польза. Нужно иметь чувство ответственности за все выпитое и съеденное, юноша, так что располагайся поудобней и бди, на цепь сажать не буду.

– Я знаю, вы по бабам, – не сдаваясь, канючил Аркаша. – Я тоже хочу…

– Тебе мало приключений на «Грузии»? – насмешливо спросил Джексон. – Быстро же очухался… Ладно, вернемся, отпустим и тебя поблудить. Все, заступай на вахту!

… С коллекционером-нумизматом по кличке «Папаша» Джексон развязался быстрее, чем ожидал. Правда, старик, прохиндей, хотел его круто облапошить и поначалу за всю партию монет давал четыре тысячи деревянных и «ни цента больше», но Джексон в этих делах кое-что смыслил: по хищному, почти юношескому блеску глаз покупателя и легкому дрожанию пальцев, он определил, что тот очень не хотел бы упустить столь лакомый кусок мимо своих рук. По его прикидкам, «Папаша» платил только треть стоимости, но в этих кругах это было в порядке вещей, хитрить, щупать наугад, авось, фортуна подыграет и на «лоха» нарвешься, тогда навар тебе обеспечен, а особо повезет – то навар немалый. Короче, торг был недолгим, Джексону пришлось малость уступить, и он положил в карман круглую сумму – ровно десять тысяч. Конечно, он приехал сюда не за этими крохами, на вырученное можно было безоглядно погудеть в ресторане, снять дорогую даму и кое-что еще, но на решительный поворот в судьбе с таким капитальцем рассчитывать, естественно, не приходилось.

Джексон взглянул на часы. До конца времени, отпущенного им соратникам на личную гигиену, оставалось еще больше часа. В раздумье он бесцельно брел по теневой стороне улицы. Его рассеянный взгляд наткнулся на невзрачную табличку какого-то музея, и он безотчетно поднялся по ступенькам и открыл крепкую дубовую дверь.

В залах было тихо, пустынно и прохладно; почти идеальное место, чтобы остаться наедине со своими мыслями, сосредоточиться, подумать. А подумать было о чем: руководитель экспедиции отчетливо сознавал – как ни крути не верти, а в его распоряжении осталось три-четыре дня. Не больше! И никакие доводы и уговоры уже не помогут, а значит, все к чертям, все насмарку и жирный крест на мечтах и планах!.. А что есть горше, чем признание своего поражения? Нет, он не должен проиграть, на сей раз не должен. Слишком много поставлено на карту, чтобы отступить и сдаться вот так просто, без борьбы, без решающего усилия, не исчерпав всех аргументов и ресурсов.

Вынашивая свою идею, он угрохал бездну времени: днями напролет, как проклятый, просиживал в библиотеках, перелопатил горы научно-исторической и всякой там справочной литературы, выуживая по крупицам необходимые сведения. Занятие это было кропотливое, нудное – материалов на интересующую тему попадалось кот начхал, поэтому каждая, даже незначительная деталь, подробность имели особый вес. И все же со временем он наскреб кое-какую информацию, опираясь на нее, смог выстроить свою стройную гипотезу и предположительно вычислить местонахождение Боспорской казны. Венцом его изысканий был выезд в Херсонес, где он, побродив по окрестностям, определил район будущих раскопок. Там, где-то на небольшом пятачке, под слоем земли должны лежать несметные сокровища. И вот он почти у цели и желанный клад совсем рядом. Но где? Вправо? Влево? Вниз? Где рыть дальше?! Ему так нужна удача!..

Жизнь не гладила его по головке, все больше отвешивала подзатыльники, причем порой чувствительные. Конечно, знавал он и светлые времена, когда было, кажется, все – отменное здоровье, достаток, любимая женщина, веселые и надежные друзья… Но это был так, эпизод, период, все остальное – нелегкий путь, полный тягот, бед, разочарований, которых с лихвой хватило бы на троих.

Рос он без отца. Мать работала много и трудно, но лишней копейки в доме никогда не водилось. И хотя мама всегда внушала, что работать надо честно, он быстро осознал, что честным трудом кроме горба и мозолей ничего не наживешь, а из нищеты так и не выберешься. И еще маленький Женя с раннего детства усвоил истину – всего в этой жизни ему придется добиваться, полагаясь только на себя, на собственные руки и голову. Надеяться на чудо или доброго дядю было пустое. И он решил, чтобы жить хорошо – надо стать сильным и умным, надо обойти других. А природа его не обделила. Он был ловким, спортивным мальчиком; в первых классах школы занимался акробатикой, а став постарше, успешно проявил себя в самбо, поэтому проблема личной безопасности для него никогда не стояла, он мог постоять и за себя и за того, кто нуждался в его защите. Одноклассники к нему тянулись, авторитет во дворе был твердым и непререкаемым. Он, Джексон, был фигура!

Окончив школу, Джексон поступил в институт физкультуры. Учение давалось легко, играючи, и все было бы ничего, да вот «степухи» катастрофически не хватало. Мать выбивалась из сил, чтобы как-то помочь, но жизнь почему-то все дорожала и свести концы с концами, увы, никак не удавалось. А еще у него появилась Ольга. Он полюбил ее страстно, безумно, эта женщина была для него всем. Но красивая и знающая себе цену женщина требовала красивой жизни, а это деньги, деньги, деньги…

И тут выручил случай. Один хороший приятель предложил ему войти в дело – организовать выпуск фурнитуры для джинсов-самопалов, которые в те времена обширно строчились шустрыми подпольными фирмами и индивидами. Идея привлекла. Нашелся поставщик сырья. Подзаняв денег, наскребли на два простеньких станка, купили подержанный штамп, оборудовали мастерскую в подвальной комнатухе и дело закрутилось. Со сбытом проблем не возникало, товар шел нарасхват, и деньги потекли пусть и не бурным потоком, но тугим звонким ручейком. Приятель за неполный год смог купить подержанный «жигуленок», а он стал вполне обеспеченным студентом, который безоглядно тратился на свою любовницу и с завидным постоянством возил ее на лучшие черноморские курорты.

Все складывалось великолепно, но вдруг случилось несчастье – компаньон Джексона гибнет в автокатастрофе. Дело полностью переходит к Джексону, но тут его после окончания второго курса призывают в армию. Делать нечего, пришлось идти в рекруты, а производство временно законсервировать.

Немного прослужив, ему дико захотелось домой, тем более, что серьезно прихворала мать. Да и по своей красавице Ольге он тоже успел порядком соскучиться. Командир спортроты, где он числился, прозрачно намекнул, гони, мол, энную сумму и с отпуском хлопот не будет. Джексон срочно телеграфировал любимой женщине, чтобы та прислала часть денег, которые под расчет переданы ей за последнюю партию пуговиц и заклепок постоянными клиентами из Кавказа, но получил ответ, что никаких денег ей не передавали. Тогда он позвонил на Кавказ своим заказчикам – те поклялись самым святым на свете – родной мамой – деньги за товар были переданы из рук в руки. Джексон заказывает телефонный разговор и предупреждает свою милую подругу, что шутки ее неуместны и он ждет требуемую сумму немедленно. Дальше случилось что-то страшное, необъяснимое: его дама идет в милицию и сдает своего возлюбленного с потрохами, заявив все, что знала о его деятельности, впридачу указав местонахождение подпольного производства. Свою честь, а заодно и любимого, она скопом продала за семь тысяч рубликов. Что ж, по тем временам это была сумма, Иуда продал Христа гораздо дешевле…

Последующие события развивались стремительно: прямо в части его берут под арест, недолгое следствие, суд – три года… Три года за то, что уже в недалеком будущем станет всячески поощряться обществом – за предпринимательство.

Излишне рассуждать, что это были за годы – неволя есть неволя – подточит любой организм, сомнет любой характер, и после отсидки он вышел совершенно другим – не цветущим молодым человеком, а уставшим и надломленным мужиком. Возвращение на круги своя было тернистым, болезненным и состояться, конечно, не могло, он покатился под откос – запил крепко, по-черному. Непомерные возлияния так быстро разрушали уже подорванное здоровье и психику, что вскоре он встал перед выбором: либо резко притормозить, либо деградация личности примет необратимые последствия.

Совсем пить он не бросил, но усилием воли заставил себя ограничить принимаемые дозы. Завязать с «зеленым змием» напрочь он не мог, да и не хотел, водка хоть как-то скрашивала тусклость бытия. Но со временем он все же оправился, не утратив деловой хватки, сумел сколотить небольшой кооператив. Стряхнув с себя пепел хандры, он заодно разрешил финансовые проблемы и жил без опаски за завтрашний день.

А вот личная жизнь его так и не складывалась, разменяв четвертый десяток, он оставался закоренелым холостяком. Находясь в заключении, он страстно жаждал справедливого возмездия, но выйдя на волю, передумал. Почувствовав, что все прошло, перемололось, он не стал разыскивать Ольгу, устраивать разборы, а, махнув на все рукой, проклял и простил. Только однажды, спустя несколько лет, издали он увидел ее в центральном универмаге с каким-то мужчиной. Ни один мускул не дрогнул на его лице, сердце продолжало биться спокойно и ровно. Лишь тогда, в ту минуту, он окончательно убедился, что от былого чувства у него не осталось и следа, и ему стало легко и грустно. Да, женщины, разумеется, присутствовали в его жизни, но сердце его впредь было наглухо заковано в стальные латы, Ко всем к ним без исключения он относился с нескрываемым предубеждением – он им больше не доверял. Он верил только в себя да еще в идею, которая с некоторых пор всецело его поглотила. Идея эта стала смыслом его жизни, он вынашивал ее в голове с трепетной нежностью. Идея эта при успешной ее реализации помогла бы ему наверстать все упущенное за бездарно утраченные годы и сделала бы его бриллиантовым мальчиком. Да-да, бриллиантовым мальчиком! Он сам для себя придумал этот пышный титул, он желал так величаться в кругу друзей и знакомых и, собственно ради этого он здесь. Здесь… в этом зале…

Джексон словно очнулся от оцепенения и поймал себя на мысли, что он долгое время стоит у одного и того же стенда. Этот экспонат представлял схематический разрез земли, разные исторические слои которой были окрашены в разные цвета. Его рассеянный взгляд блуждал по этому слоеному пирогу сверху вниз и обратно, и вдруг смутная догадка зашевелилась в его мозгу. Он стал пристальней вглядываться в схему, внезапно возникшая мысль интенсивно шлифовалась в сознании и вот-вот должна была обратиться в законченный вывод. От напряжения у него даже застучало в висках, и тут чей-то громкий разговор за спиной совершенно сбил его с мысли. Пожилая женщина-экскурсовод привела в зал группу туристов и что-то увлеченно им поясняла. Досадуя на нарушенное одиночество, он еще раз скользнул взглядом по схеме, напоследок фиксируя в памяти какие-то детали, и пошел прочь. Выйдя из музея, он побрел по тенистой каштановой аллее, пытаясь сосредоточиться и вернуться к прерванным размышлениям. Из этого отрешенного состояния его вывело столкновение со спиной мужчины, одетого в рабочий комбинезон.

– У вас что, глаза на затылке? – возмущенно воскликнул тот, оборачиваясь.

– Очень извиняюсь, оч… – успел ответить Джексон и застыл с отвисшей челюстью.

Перед ним также с открытым ртом и вытаращенными от изумления глазами стоял не кто иной, как Верховцев.

– Вот так встреча, – каким-то не своим голосом выдавил он.

– Да уж… – озабоченно буркнул Джексон, приходя в себя. – А это что за маскарад? Или, может, в стиле перестройки: помощь милиции народному хозяйству? Читал я как-то в «Известиях» – КГБ на уборке картофеля, маразм полнейший, но все в духе времени.

Верховцев, наконец, вышел из состояния столбняка:

– Женя, как ты попал в этот город и что ты здесь делаешь?

– Ради бога, Олег, не пялься ты на меня оловянными глазами. Да, это я и от этого факта никуда не деться. А занимаюсь я здесь тем, о чем говорил тебе в «Ростоке», ни больше, ни меньше. Так что можешь успокоиться – к твоему пребыванию тут я никакого касательства не имею.

– Ну, здравствуй, что ли, – спохватился Верховцев и, смущенно улыбаясь, протянул ему руку. – Да, сюрприз, во сне такое не приснится.

– То-то, с этого надо было и начинать, – сказал Джексон, отвечая пожатием. – Я давно говорил, что Рига – город маленький, а выходит, и шарик наш невелик, тесен, если на нем даже два человека никак не разминутся.

– Не говори, – согласился Верховцев, – чтоб за тридевять земель, и вот так, лоб-в-лоб…

– Действительно, фантастика, но если честно – я не в восторге. И не потому, что я не рад тебя видеть, просто мне не нравятся такие тусовки милиции со всех концов Союза, да еще в такой амуниции. Или может, тебя обокрали?

– Понимаешь, – начал было Верховцев и замялся.

– Ладно, о делах лучше поговорить за кружкой пива. Не против?

– Нет, Жень, не могу, вот-вот за мной должны заехать. Я дам тебе телефончик, я живу в гостинице, ты звони, может, и выкроим время разрядиться. Но сегодня не смогу – буду занят допоздна.

Верховцев назвал номер.

– Запомнишь.

– Уже запомнил, позвоню. Это за тобой?

Он указал взглядом на подъезжавшую машину с желтым фургоном и красной полосой посередине. На полосе была надпись – «Аварийная».

– Ага, – подтвердил Верховцев. – А как ты догадался?

– Ну, это совсем просто, – рассмеялся Джексон. – Если б ты, к примеру, был в белом халате с акушерским саквояжем, то за тобой бы прикатила «скорая помощь».

– Понял. А теперь бегу, звони.

Верховцев в несколько прыжков перескочил через газон и взобрался через заднюю дверь в притормозивший фургон. Джексон, не оборачиваясь, пошел своей дорогой.

Своих компаньонов, распаренных до румяности, он нашел в парке напротив бани. Профессионалы-кладокопатели остывали. Рядом с ними на скамейке была початая трехлитровая банка с пивом. Судя по обглоданным рыбным костям, друзья давно заждались шефа и банка наполнялась уже не первый раз. Джексон возник перед ними неожиданно, точно Люцифер из преисподней.

– Что, мои ненаглядные, балдеем?

– Спрашиваешь. Нам здесь нравится, – блаженно закатывая глаза, ответил Боб.

Джексон присел рядом на корточки, взял банку и сделал пару больших глотков.

– Хотите, что ль, здесь попросить политического убежища? Советую это лучше делать в валютном магазине. И вообще, хорош тут рассиживаться, ноги в руки и ближе к морю!

– А что мы там потеряли? – лениво потянулся Мироныч.

– Да вы начисто лишены романтики; а белокрылые чайки, а легкий бриз в грудь? Кстати там, в районе Артбухты, находится очень приличный ресторан «Бригантина». Вместо того чтобы прогонять это мочегонное через организм, лучше под хороший кусок мяса опрокинуть водчонки. Между прочим, господа, я совершил удачную сделку, монеты проданы за десять штук.

– О! – разом оживились друзья.

– Не «о», а подъем, и вперед с победной песней. Сегодня мы можем позволить себе кутнуть на полную катушку.

…По приморскому бульвару они дошли до Артиллерийской бухты, над которой гордо возвышался объект их интереса, ресторан «Бригантина». У дверей заведения уныло дежурил пожилой швейцар в ливрее с золотыми галунами, по-видимому, морской волк в отставке.

– Привет, Прокопыч! – подойдя, приветствовал его Джексон. – Как служба?

Лицо Прокопыча разгладилось в улыбке.

– А, Евгений, здравствуй, заходи… А служба, какая служба, душно, штиль… Вот последнюю неделю служили так служили. «Бригантину» аж качало, как в шторм при боковой волне, да ты и сам видел…

– А шеф здесь свой человек, – прошептал Мироныч на ухо Бобу, – видать, бывал неоднократно.

– Ну и что, на то он и шеф, – невозмутимо ответил Боб. – Он нас взял в долю не для того, чтобы копать самому.

– А что сегодня за публика? – поинтересовался Джексон, аккуратно, с присущим ему изяществом, закладывая чаевые в нагрудный карман стража.

Тот, удовлетворенный, заученным жестом пригладил роскошные усы:

– Четыре десятка бесхозных баб, да десятка два завсегдатаев, в основном отставнички, вроде меня, кому в этой жизни и остались разве что воспоминания. Ты что, сегодня не один?

– Да, сегодня день особый – я с друзьями.

– С друзьями – значит с друзьями. Проходите сынки, отдыхайте, нечего вам время терять со стариком.

– С нас коньячок, – пообещал Джексон, пропуская подельников вперед.

В просторном полупустом зале было действительно скучновато. Публика без энтузиазма ковырялась в своих блюдах и, перебрасываясь редкими фразами, потягивала из бокалов напитки. Появление тройки осталось в общем-то незамеченным, но за несколькими столами, где обосновались исключительно женщины конвертируемого возраста, внимание на них обратили.

– Джексон, нас уже пеленгуют, – вполголоса произнес Мироныч, – а мы одеты, как босяки. Стыдуха!

– Здесь никого не волнует, как вы одеты, спать все равно голыми, – ответил Джексон, присматривая, куда бы бросить якорь. – Просто глядя на нас, стараются угадать, для чего мы сюда пришли: завести подруг или банально нажраться водки.

Наконец выбор был сделан, и они направились к свободному столику у окна, равноудаленному от входа и от эстрады. Отсюда отлично обозревался весь зал, интересующиеся могли видеть тебя, а ансамбль не заглушал спокойной беседы. В предвкушении хлеба и зрелищ они заняли удобную позицию и стали изучать обстановку.

– Не смотрите, что сейчас тускло, – сказал напарникам Джексон, сделал официанту заказ, озадачивший того размахом. – Весь апофеоз еще впереди, вот тогда шашки подвысь и руби с плеча!..

В самом деле, через пару часов гулянье подошло к своему пику. Полусонный ансамбль все-таки раздухарился не на шутку, видать по инерции, так как на барабан в этот вечер почти никто не кидал. Боб с Миронычем, отведав изрядное количество водочки и плотно заев мясцом, словно сорвались с цепи; пригласив, наверное, уже пятую парочку подруг они лихо дергались на пятачке для танцев. Остальные особи женского пола, не имея приглашений от кавалеров, высыпали туда же и отплясывали кружком, остервенело вихляя бедрами.

Джексон остался за столиком один и, покуривая, наблюдал за импозантной блондинкой, сидевшей через несколько столов наискосок. Его как-то не прельщали суетливые девчушки семнадцати-двадцати лет. Он любил дам в полном смысле этого слова: всегда со вкусом одетых, холеных, с манерами, чувством собственного достоинства и желательно не очень глупых. И предмет наблюдения вроде бы отвечал этим требованиям. Джексон уже несколько раз встретился с ней взглядом, и ее томные глаза непременно вопрошали: «Ну что ж ты сидишь, пригласи на танец». И он уже давно бы так и сделал, но ему не особенно нравились современные танцы. Нет, против них он ничего не имел, но когда ему хотелось понять, почувствовать и, наконец, покорить даму, современное дерганье друг перед другом ему претило. Танец для него был прежде всего интимным действом, не менее значимым, чем постель. И если постель, как правило, являлась венцом плотских утех, то танцу предстояло разбудить желание, превратить его в страсть, а для этого, по твердому убеждению Джексона, надо чувствовать тело партнера.

Музыка кончилась, но взмокшие танцоры не расходились. Тяжело дыша, они оставались на местах в ожидании новой встряски. Их как будто подключали к электросети и все повторялось. Но тут после паузы неожиданно зазвучало танго. Разгоряченные и недовольные, танцоры с ворчанием вернулись к своим столам, площадка опустела. Джексон встал, подошел к столику, где сидела «его» дама с подругами и кивком пригласил на танец.

Они танцевали одни. Джексон вел свою партнершу, обладавшую прекрасным чувством ритма, легко и непринужденно. Танец, который они исполняли под многочисленными взорами сидевшей в зале публики, был не совсем танго, а может, и совсем не танго, но опытный танцор Джексон смог превратить его воистину в настоящее зрелище. Он был во всем белом; рубашка с короткими рукавами, джинсы, кроссовки, и в полумраке, в бликах зеркального шара, выглядел чем-то похожим на ослепительный, искрящийся скол айсберга. Партнерша, напротив, была в вечернем воздушно-черном платье, расцвечивающемся в беспорядочных лучах лазера золотом и радугой самоцветов. Каждое ее движение обжигало пламенной страстью, и в их дуэте было нечто мистическое, казалось, лед айсберга объят легким дрожащим свечением. Зачарованный зал кто с грустью, кто с завистью глядел на них, а когда музыка кончилась, даже послышались аплодисменты. Они, забыв обо всем, еще какое-то время не уходили, глядя глаза в глаза, увлеченные друг другом, и продолжали говорить о чем-то своем. Наконец она взяла его под руку, он отвел ее на место и галантно откланялся.

– Ну, шеф, могуч! – с восторгом приветствовал его возвращение Мироныч. – Скажу так, король вечера…

– Придержите эмоции, юноша, – посоветовал Джексон, наливая всем водки. – Лесть – оружие подхалимов и голубых, а мы нормальные ребята и без рекламы везде за первый сорт идем. За это и выпьем!

И друзья резво опрокинули свои емкости.

– Итак, – Джексон обвел взглядом компаньонов, – вечер приближается к концу, пора подвести итоги. Что у тебя, Боб?

– Снял. Медсестра со спасалки. Сегодня не ее смена, но может взять ключи от ангара с катерами, а в них мягкие сиденья… – затараторил Боб.

– Понятно, – прервал его Джексон и повернулся к Миронычу. – А что у вас, мой милый ковбой?

– У нас все в порядке, мы тоже не пальцем деланные. Зацепил девочку, фигурка – я тащусь, одно плохо – предки дома, но есть огород с будкой, там можно перекантоваться.

– Это все? – спросил шеф, закуривая. – Что ж, информация исчерпывающая, но должен вас огорчить – нам это не подходит.

– Как не подходит? – в один голос завопили приятели.

– А так. Катер, сарай – пора уже отвыкать от пролетарских замашек, романтику Разливов и Шушенских оставим лучше вождям народа, а нам нужно отдохнуть как следует. Заслужили.

– И что ты предлагаешь? – спросил Боб.

– Я не предлагаю, я уже принял решение. Видели, с кем я танцевал? Вот мы и идем к ней и к ее подругам.

– Конечно, выбрал самую лучшую… – обиженно протянул Боб.

– Мне лучшая по штату положена, – парировал Джексон. – И вообще, простите за банальность, не бывает плохих женщин – бывает мало водки.

– И все же, чем твой вариант лучше, кроме того, что он твой? – не унимался Боб.

– А тем, что у них у всех не шалаши под звездами, а благоустроенные квартиры, причем в одном доме. У моей, кстати, трехкомнатная и сейчас свободная. Ко всему прочему, нас приглашают на жареного гуся. Это ж мечта Паниковского! Только Паниковского женщины не любили, а нам раскрывают объятия. Мы имеем все шансы получить сегодня от секса максимум удовольствия. Представляете, ванна, широкая, уютная постель: после близости пропускаете стопочку, загрызаете гусиной ножкой и снова в постель. Это не ваши кобелиные случки на поляне любви – совсем другой уровень.

– Ладно, Боб, пойдет, – ободряюще похлопал его по плечу Мироныч, – хотя и наши дамы были помоложе.

– Птенчики, что б вы в этом понимали, – ухмыльнулся Джексон. – Подумаешь, разница в шесть-семь лет, зато целая пропасть в психологии восприятия секса…

– Ты слишком туманно изъясняешься, – заметил Мироныч. – Мы и выпили-то вроде в меру.

Джексон посмотрел на часы:

– Через десять минут я вас представлю дамам и мы выступаем в свой боевой поход, а эти минуты я посвящу вашему воспитанию. Двадцатилетние соплюшки, вроде тех, что изволили снять вы, по своей сути являются избалованными дочками и продолжают ими быть и в отношениях с мужчинами. Что бы вас ждало, если бы я позволил вам провести ночь с ними? Не надо быть пророком, ответ на поверхности: с первыми лучами солнца вы бы драпали от них, проклиная все на свете, измученные, как бурлаки. А от женщины надо уходить без проблем, бодрым и одухотворенным. Пусть наши дамы в возрасте, близком к бальзаковскому, но это уже не женщины-дочки, а женщины-матери, и матери не только в прямом смысле, это нас абсолютно не интересует, а матери по отношению к любовнику. После близости, когда ты лежишь обессиленный и не хочешь пошевелить даже пальцем, она позаботится о том, чтобы твоя подушка хорошо лежала, чтобы тебе было тепло, но не жарко, свежо, но не холодно. И ты, уткнувшись в ее пышную грудь, заснешь беззаботно, как младенец. И проснешься свежий и сильный, и все тебе будет по плечу, а вечером ты захочешь снова придти туда, где тебе было хорошо и где тебя ждут. В этом самое существенное отличие девчонки от дамы и я, естественно, предпочту последнюю…

– И мы!!! – дружно рявкнули подопечные.

– Тогда на взлет! – Джексон погасил сигарету. – Нас уже ждут…

Ночь оправдала надежды искателей сокровищ, не менее великолепным и ласковым выдалось наступившее утро. Хозяйка квартиры, проводив подруг, приготовила им кофе и легкий завтрак, из своих запасов налила по рюмочке ликера. Покончив с трапезой, Джексон с сожалением сообщил ей, что бригаде пора на ответственную работу, да и вообще, мол, пора знать честь. Их расставание было трогательным, и он обещал непременно объявиться. Взволнованная хозяйка, вытирая увлажненные глаза, только молча кивала, может быть, и поверила, а может, сделала вид…

– Джексон, а, Джексон, вот это жизнь, – с восторгом рассыпался Боб, когда они вышли на улицу, – бабы – высший сорт, хата – блеск, жрачка классная…

– Продолжить бы, – мечтательно произнес Мироныч. – И чего сорвались, никто не гнал.

– Да, не гнал, – подтвердил Джексон, – но из отпуска я отозвал вас потому, что сегодня ночью я вычислил клад.

Мироныч даже поперхнулся:

– Ты что, ночью вычислениями занимался?

– Ночью я занимался тем же, чем и вы, но моя голова, в отличие от ваших, под нагрузкой постоянно, что бы я ни делал: копал или любил…

– Прямо Цезарь какой-то, – удивленно буркнул Боб.

– Да, мы чем-то похожи, – скромно согласился шеф. – А теперь, слушайте и не перебивайте. Во всех наших скважинах мы достигли нужного нам исторического слоя. Это видно по характеру грунта, к тому же глубина его залегания совпадает с научными данными. Что дальше? Мы нашли монеты, страшно обрадовались, но на этом наши успехи и закончились, и мы засуетились, занервничали, кое-кто засомневался в наличии сокровищ. А мы, ведь, на них топчемся! Топчемся, не докопав каких-то полметра!

– Так-так, кажется дошло… – потирая виски произнес Мироныч.

– Мы ведь как решили, – продолжал шеф, – раз докопались до нашего слоя, то здесь надо и искать. Ну, и пошли по пути наименьшего сопротивления – прорабатывали горизонталь. И не учли главного, сокровища во времена восстания ведь не оставили просто так лежать на поверхности, их спрятали, а точнее зарыли. Поэтому нужен еще один рывок, рывок вглубь и мы у цели!

– Твоими бы устами, – сказал Боб.