Текст книги "Казна Херсонесского кургана"

Автор книги: Сергей Белан

Соавторы: Николай Киселев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)

III

Желтобрюхий «Икарус», сверх всяких пределов набитый народом, напоминал обожравшуюся гусеницу. Тяжело, но упорно он тащился в гору. Внизу, в огромном котле, в клейком, сгущенном воздухе томилась перегревшаяся, суетная Ялта, сверху простиралась горная гряда с плавным, будто кто-то прошелся ножницами, рельефом вершины, на которую полз, наступал цепкий, настырный лес. Но ни Боб, ни Мироныч видеть это, увы, не могли – сдавленные со всех сторон, безбожно спрессованные собратьями по несчастью – другими пассажирами, они смахивали на сиамских близнецов, запечатанных в консервную банку, – ни рукой, ни ногой не пошевелить! И это при удушающей жаре!

– Знаешь, Боб, сказать, что мы тут, как сельди в бочке – это значит ничего не сказать, – попытался невесело шутить Мироныч.

– Эт-точно. Нигде так не ощущаешь свою причастность к клану гомо сапиенс, как в очередях и общественном транспорте, – ответил приятель и добавил: – и все же селедкам полегче будет, они-то хоть в рассоле…

Впрочем Боб сетовал напрасно – рассол вскоре появился; автобус еще не взобрался на перевал, а их спины уже были липки и мокры, лбы покрылись испариной. Вдруг в монолитной массе пассажиров обозначилось некоторое волнение и дружные охи и вздохи перекрыл хриплый простуженный голос:

– Обилечиваемся, граждане!.. Приготовьте деньги!.. Ровные – на сдачу мелочи нет!

– Шо за деньги?! Какие деньги?! – возмущенно вопрошал кто-то рядом с явным одесским акцентом. – Да за такой комфорт нам должны доплачивать, за то шо мы согласились залезть в эту колымагу. Или я не прав?!

Послышались сдавленные возгласы одобрения.

– Они на эту душегубку кондуктора еще держут, – продолжал тот же голос. – Везут шо дрова… Дэ цэй кондуктор – я расскажу ему анекдот, як Шмуля в трамвае ездил…

– Да он замучится сюда лезть, дурак что ли, – предположил кто-то.

И все-таки, когда тучная женщина с кожаной сумкой возникла перед друзьями, они подивились ее фантастической проходимости.

– Докуда едете, хлопцы? – спросила она.

Мироныч ответил.

– По сорок копеек.

Они кое-как расплатились, думая о том, что отдали бы и в десять раз больше, лишь бы это злосчастное путешествие поскорей завершилось. Предлагали же на автовокзале на такси до места подбросить – отказались. Зато теперь дешево, но сердито.

Когда кондуктор скрылась из виду, Мироныч сказал:

– Вот кому героя соцтруда давать надо.

Боб промычал в ответ что-то невнятное, язык словно иссох, одеревенел и отказывался ворочаться.

– Хорошо хоть мы в Ялте на пивко не польстились, – пытался разговорить уже совсем скисшего друга Мироныч, – а то что б было…

– Что? – с выпученными, как у вареного рака глазами, спросил. Боб.

– У нас бы полопались мочевые пузыри и мы б ошпарили себе коленки.

– Сказанул, – выдавил из себя Боб, а затем тихо и доверительно шепнул на ушко другу: – Да я и без пивка сейчас тресну, как гондон бракованный, невмоготу уже…

– То-то я смотрю ты притих. Держись…

Тем временем автобус все-таки двигался вперед, кондукторша лениво выкрикивала название остановок: «Стройгородок!», «Гаспра!», «Кореиз!», название каких-то санаториев, народ потихоньку выходил, в салоне стало посвободней. Можно было размять затекшие конечности и вздохнуть полной грудью. Наконец после очередного спуска объявили конечную остановку маршрута, автобус заехал на небольшой пятачок и остановился напротив неказистого здания автостанции. Симеиз.

Уже вечерело. Потные и злющие, они выкатились на свежий воздух и первым делом бросились вниз по ступенькам в бункер туалета, который, к счастью, оказался рядом. Потом, поднявшись наверх, облегченно перевели дух, огляделись.

– Все, Боб, кажись, финита! – сказал Мироныч, вытирая лицо, влажным платком. – Я тоже думал, с ума сойду в этой адовой клоаке.

– Это еще не финита, – вяло отозвался Боб, – вот найдем крышу, тогда…

– А как тут ее искать, черт знает. Джексон, помнится, говорил, что здесь, на автостанции, бабульки кучкуются, предлагают, да что-то не видно никаких бабулек.

– И вон смотри, будка – «Бюро по найму жилья», – показал Боб, – так она вроде паутиной поросла.

– Видать, Боб, таких, как мы, пилигримов здесь пруд пруди – шампанского и ковровых дорожек не предвидится. Придется вести самостоятельный поиск методом слепого тыка.

– Тогда пошли – коротать ночь под кипарисами удовольствие небольшое, – безрадостно заключил Боб.

Они пересекли площадь и наткнулись на автоматы газводы. Два из трех работали.

– Выпьем по стаканчику? – предложил Мироныч. – Я в этом дурном автобусе истек, как медуза на солнцепеке. Медь есть?

Боб выгреб из кармана мелочь, и Мироныч опустил троячок в прорезь. Автомат натужно загудел, как самолет на старте, задрожал, затем благодарно хрюкнул и снова застенчиво замолчал, не выдав, однако, ни капли влаги. Мироныч с отчаянья ударил его пару раз по корпусу, но это ничего не изменило.

– Мироныч, я давно заметил, что невезуха – мать твоя крестная, – сказал Боб. – Из двух горящих автоматов один не работал и ты, как всегда, не угадал. Учись, студент…

Он достал еще один троячок и опустил в другой автомат. Тот молча проглотил монетку с таким же результатом, не удостоив жаждущего даже звуковым сопровождением.

– Вот она, сермяжная правда жизни, – сокрушенно промолвил Боб. – Нас здесь почему-то очень игнорируют, а это нехороший признак. Пойдем, что ли, искать ночлег, пока солнце не село.

Они двинулись по тихой извилистой улице, круто уходящей вверх. Стучась подряд в каждый дом и получая непременно отказ, они спустя час прошли всю улицу до конца. Дальше идти не было смысла. Дальше простиралось кладбище. Расположенное на каменистом пригорке и густо утыканное остроконечными памятниками и крестами, оно в закатных лучах солнца с виду напоминало большого ежа.

– Что ж, вот здесь и заночуем, – невесело произнес Боб, кивая в сторону погоста.

– Святое место, заночуем. Сегодня нам, видать, все равно ничего не светит. Сейчас стемнеет, на юге ночь в один мир приходит, хряпнем бутылочку с устатку, голову на гробик и бай-бай в компании с покойничками.

И Мироныч деловито потер руки.

– Ты что, серьезно? – с недоумением посмотрел на него Боб. – Нет, избави бог до поры до времени от такой компании. Лучше уж спуститься к морю и отсидеться на пляжике.

Он достал сигареты, протянул товарищу. Закурили, но не полегчало. И без того неважнецкое настроение стало и вовсе гнусным. Сидя на небольшом валуне, они молча затягивались дымом и, размышляя каждый о своем, поплевывали себе под ноги.

На темнеющем небе робко зажглась первая звезда, где-то поблизости застрекотали неугомонные цикады.

– И все-таки, Боб, хорошо, – сказал Мироныч, задумчиво глядя на погружающуюся в сизоватую дымку морскую даль. – Хрен с ним, Боб, хижину для себя мы завтра как-нибудь отыщем, зато красота какая, какой вечерок, а? У нас таких не бывает, дожди, наверно, льют и тоска дикая…

Вдруг со стороны кладбища из сумерек выплыла человеческая фигура; она приближалась к ним слегка пошатываясь. Поравнявшись с сидевшими на валуне, человек остановился.

– Мужики, привет! – хрипловато произнес он. – Закурить не угостите?

Это был мужчина лет пятидесяти, весьма неопрятного вида: длинные растрепанные волосы, пожамканная рубашка покроя пятидесятых годов кулем торчала из-под брюк с широченным клешем, никогда не видевших утюга. Правый карман оттопыривала початая бутылка вина. Мироныч протянул странному незнакомцу сигарету, полез за спичками.

– Не трать зря, пригодятся, – оставил ему мужик. – Спички здесь дефицит. Я от твоей прикурю.

– Как хочешь, – пожал плечами Мироныч, подставляя окурок.

Тот с явным блаженством затянулся и сказал:

– Спасибо, мужики, выручили. В Симеизе с куревом труба дело, к спекулянтам не подступись – семь шкур сдерут. Приходится у автостанции бычки сшибать, напотрошишь – чо-нибудь сварганишь, а так соси лапу… Вы откудова будете?

– Из Риги, – ответил Боб.

– Беженцы, что ли?

– Пока еще нет.

– Угу. А у вас там с этим делом, тоже херня творится?

– С каким делом?

– Ну, с куревом.

– А у нас со всеми делами херня творится, и с куревом тоже. По талонам…

– Да, дожились, бля, коммунизм на талоны разменяли. Заткнули килограммом дерьмовой колбасы в месяц нам глотки и сиди, чернь, не вякай. О жизнь пошла! А ведь было время, все уши народу прожужжали господа правители наши: за работу, товарищи, за работу во имя светлого будущего, и будет у нас жизнь, как в сказке – от каждого по способностям – каждому по потребностям. Ха-ха, как же… Получили… золупу конскую. От светлого будущего этого аж в глазах слепит, ослепли все вокруг, свихнулись, от счастья с ума посходили, – что творится, стена на стену идет, брат на брата, кровь льется…

Мужчина густо сплюнул. Его прямо-таки распирало от внезапно появившейся возможности прилюдно выговориться, излить душу.

– И живем мы теперь, как на Курской дуге, в завтрашний день заглянуть боимся. Да и живем ли? Существуем, точней будет… – продолжил мужчина, и затем, без всякого перехода, объявил:

– Меня зовут Гена.

Друзья в свою очередь назвали себя:

– Константин.

– Боря.

Новый знакомец извлек из кармана бутылку, вынул бумажную пробку.

– Наша правда любит плетку, наша правда хлещет водку, – сказал он, протягивая им бутылку. – Выпьем, ребята, раз познакомились. Не бойтесь, винцо доброе, самодельное. У меня, знаете, печаль на сердце – сегодня… в общем друга, вот, на кладбище поминал. Сорок дней… Пейте, я человек такой – к приятным людям всегда с открытой душой…

Те замялись.

– Да у нас и у самих выпить есть, – сказал Мироныч.

– Ваша выпивка – ваше дело, а сейчас угощаю я, Гена Гавриков, так уж, пожалуйста, если уважаете.

Друзья переглянулись и, взяв бутылку, сделали по изрядному глотку. Гена замкнул треугольник и, удовлетворенно чмокнув, засунул пустую тару обратно в карман, сгодится, двадцать копеек как-никак. Вино было действительно неплохим.

– Вы что здесь сидите, если не секрет? – спросил Гена.

– А что делать? Вот приехали, а жилья не снять, – ответил Боб.

– А-а, понятно, – протянул Гена и, пожевав губами, добавил:

– Да, сейчас с этим трудно. Сезон…

– А вы не сдаете? – спросил Боб.

– Вообще-то сдаем, но моя берет только девок.

– Почему?

– Хлопот меньше. Условие им, чтоб пацанов на ночь не водили, шум-гам не устраивали – хоть какой-то порядок соблюдается. А парней возьмешь, говори не говори, пустое, как устроят бордель – денег никаких не захочешь.

– Ну так, Гена, народ ведь сюда отдохнуть приезжает, расслабиться…

– Оно понятно, – вздохнул Гена. – А нам, местным, как быть? Для нас лето не праздник – будни, живем, работаем… Само собой, таким, как вы, порезвиться не мешает, дело молодое, дак по-человечески все решать надо. Снял, допустим, деваху, подстилку прихватил и тащи в кусты. Ночи, слава богу, теплые, лунные, комаров опять же нет.

– Да, интересная философия, – озадаченно вставил Мироныч. – Значит, по-человечески, это в кусты? Надо же, а я и не знал.

Повисло неопределенное молчание. Боб и Мироныч встали – нужно было что-то решать.

– А знаете, ребята, пойдем ко мне, – предложил вдруг Гена. – Моя в Гаспру к родне смоталась, вернется завтра. Перекантуетесь ночку у меня, а с утреца и дела обстряпывать сподручней.

Делать ничего не оставалось и они сразу согласились.

Гена Гавриков проживал недалеко. Придя к нему домой, побросав вещички и умывшись с дороги, друзья с удовольствием приняли предложение хозяина поужинать, – подкрепиться после неблизкого изнурительного пути в самом дело было не лишним.

Гена быстро спроворил овощной салатик из помидор, лука, красного перца и какой-то незнакомой зелени, сварил полдюжины яиц. Друзья выставили на стол мясные консервы и пару бутылок «Столичной», чем вызвали во взгляде гостеприимного хозяина особое поощрение.

После первых рюмок под аппетитную закуску снова завязался неторопливый разговор.

– Не, мужики, я вам так скажу, – Гена запустил пятерню в свои длинные патлы, – хоть нынче время и смутное пошло, напряженка во всем, а люди хорошие, с душой широкой не перевелись, нет. На таких людях сейчас все и держится, и мир какой-никакой в государстве, и экономика наша дохлая. Если б не совестливость их да терпение, уже б давно к черту все полетело. Такие люди, как Матросовы – первыми на амбразуры, первые и сгорают. Вот, взять, Паша, кореш мой, которому поминки сегодня… Во человек был, стоящий, редкой надежности! Когда не придешь к нему за помощью или там трешку до получки перехватить – нету отказу, всегда выручит, последнюю рубаху с себя сымет, а друга спасет. Да, спасет… В наше время, когда каждый норовит за себя, такое свойство цены не имеет. И вот такому мужику, ну, умнице, мастеру на все руки жена попалась – не приведи господь. Представляете, ну, кобра, нет, хуже – Горгона, от уж насмешка судьбы. Мужик старается, по дому все переделал, Все на мази, дворик, как картинка, зарабатывал прилично, а она все жрет его, все жрет поедом. Видишь, все мало ей грошей, все чего-то не так да не этак. Ну, сожрала… Конечно, Паша, земля ему пухом, бухал, что говорить, и сильно бухал, да разве при такой обстановке агрессивной не забухаешь, дуст жрать без перебору зачнешь. Правильно?

Друзья молча кивнули, продолжая нажимать на еду.

– Ну вот, Паша и допился, значит, моторишко спотыкач и дало. А мужик здоров был насчет этого дела, ух здоров! Здесь ему равных не было. Помню, лет десять обратно, в Ялте поспорил с компанией одной, что за два часа ящик пива выпьет не отливая. Выпил, выспорил ящик водки. Помню, мы с ним, Васькой Обориным и еще одним бичом потом всю ночь эту водку приходовали. Управились, правда, к утру. А бич потом утонул. Пошел прохмелиться, шторм был… И не нашли даже, да по правде, и не искали. А кого искать, и кто искать-то будет? Кому он нужен, бродяга, без роду, без племени, мы даже имени его не знали, что да откудова. Пристроился на халяву, да и ладно. Мы ему говорили: не лезь в море, неспокойное… Не послушался, бог ему судья…

– С морем шутить не стоит, – согласился с ним Мироныч.

– Правильно говоришь, парень, – сказал Гена, наполняя рюмки. – Да, так вот, насчет Паши. Я его и спрашиваю, как ты все же ящик за такой срок вдул? Он честно говорит: не знаю сам. Последнюю двадцатую вливал уже с горкой – жидкость в глотке как в аквариуме полоскалась. А как последнюю прикончил, тут же за будкой пивной и сблеванул. С тех пор на пиво смотреть не мог. Вот такой был Паша. Был и нету. Помянем еще раз покойничка, царство ему небесное, а душе счастливого полета.

Когда выпили и поставили рюмки, Гена продолжил:

– И думаю я, ребятки, что жизнь вся наша – миф, сплошной миф… Вот сидел я сейчас на кладбище, размышлял: вот лежит Паша в земле и ничего ему уже не надо, а мы скубемся на этом свете, лаемся, друг друга за глотку норовим, ищем смысл жизни, истину какую-то. А для чего? Как побудешь на кладбище, подумаешь хорошенько – вся шелуха мыслей и отпадает, и доходит, наконец, что кладбище и есть вся наша истина в последней инстанции, самая главная и окончательная. Сколько ни рыпайся и никуда от этой истины не уйти. Ну, прав я, Боря, скажи, – обратился к сидящему ближе к нему Бобу Гена.

– Ну, прав, – тыкая вилкой в салат, ответил разомлевший от водки Боб.

– Или еще насчет истины, – снова завелся Гена. – Я – поэт, хотя вообще-то кочегаром в санатории работаю. Написал я песню, «Караван» называется. Слыхали? Должны слыхать, ее по телевизору не раз передали.

– Так ты и музыку сочинил? – спросил Мироныч.

– Не-а, – мотнул головой Гена. – Я сочинил стихи, послал в Москву, в один журнал. Ждал, ждал ответа – ни фига. А потом один мой стих всплывает в песне, какие-то лохматики с гитарами поют, а мне с этого дуля с маслом. Один раз ее даже Тегеран по радио передавал, уже и туда дошла.

– Да, странно, – протянул Мироныч, не зная как отнестись к рассказу провинциального сочинителя.

В одном с ним подъезде жил поэт-профессионал, который как-то рассказал ему подобную историю. Он тоже посылал в солидный столичный журнал подборку своих стихов, его знакомый член редколлегии обещал посодействовать публикации, протолкнуть… Долгая это кухня и, как водится, поначалу ни слуху, ни духу. Вдруг поэт узнает – его приятель в Москве скоропостижно умер. Позвонил в редакцию о судьбе стихов, там никто ничего внятного ответить не смог, следы потерялись. Спустя же некоторое время, слышит, передают по радио песню на его слова «На дальней станции сойду, трава по пояс…», а автором стихов называют очень известного маститого поэта. А стихи, сосед клянется, божится – его, две строчки только и изменены. «Так поэт тот хоть член союза писателей, шесть книг выпустил, а тут какой-то абориген по имени Гена Гавриков, кочегар-стихотворец, – подумал Мироныч. – Впрочем, чего только в этом мире не случается…»

– Хотите, почитаю стихи свои? – спросил Гена, предварительно приложившись к рюмке, и, не дождавшись ответа, начал:

 
Моя жена пошла на пляж,
Забыла дома саквояж.
Пришла на пляж, я там лежал,
Свою жену совсем не ждал…
 

И далее в таком же стиле следовало длинное, занудное описание того, как они поссорились там, на пляже, и в конце концов жестоко передрались, а потом помирились. И все. Ни больше, ни меньше.

– Ну, как? – живо поинтересовался Гена, кончив декламировать свой поэтический опус.

Друзья промычали в ответ что-то невнятное. Даже не являясь большими знатоками и ценителями поэзии, они уже не заблуждались насчет масштаба даровитости автора бытовой мелодрамы.

– Или вот еще, слушайте…

– Ген, а, Ген, а что за публика здесь отдыхает? – остановил его Мироныч, почуяв опасность, что их застолье грозит превратиться в авторский вечер местного поэта-песенника.

– А всякая. Из Москвы есть, из Питера много. Отовсюду.

– Ну, а с женщинами как?

– О, этого добра, как мидий в море, навалом. Днем на пляже можете снять, вечером на танцульках.

Боб и Мироныч удовлетворенно переглянулись. Где-то в темноте послышался звон гитары, голоса, притворный женский смех.

– Танька гуляет, опять кобелей навела. Теперь до утра баламутить будут, – пояснил Гена. – Послал же бог соседку, покою нет. Как лето начинается, каждый вечер одно и то же, пьянка-гулянка. Кобели стаями ходят и не боится же, сука, СПИДа, тьфу! А ведь девкой-то была скромная, а как муж ее, Витька, голову в Афгане сложил, все подменили будто.

– А местные девчонки у вас ничего? – поинтересовался Боб.

– Да брось, – небрежно отмахнулся Гена, – лярвы, как одна, бутылку поставь и делай, что хошь. Толковая тут не задержится – выйдет замуж и умотает. Откуда тут на наших задворках принцессам взяться?

Тут он заметил, что его собеседники почти клюют носом и, быстро сообразив, что с остатками спиртного он успешно справится и в одиночку, сказал:

– Ладно, хватит, утомил я вас, кажись. Отдыхайте. Вон сарайчик, белье в тумбочке. Увидите на полу слизней отвратных – не пугайтесь, они безвредные, в койку не заползут.

Действительно, включив свет в своем ветхом пристанище, друзья обнаружили на полу несколько мерзкого вида тварей с рожками, напоминавших огромных улиток без раковин. Брезгуя прикасаться к ним голыми руками, Мироныч собрал эту гадость в клочок бумаги и выбросил вон.

IV

Четыре дня для Аркаши пролетели в диком загуле и были похожи друг на друга, как близнецы. Вечером ресторан, полумрак, стол, танцевальный пятачок. Таисия Львовна – мама Тая (так звали клиентку) – при своей комплекции еще любила и танцевать. При первых звуках музыки она выводила на середину еще пустого зала за руку Аркашу: смотрите, мол, я старая и безобразно толстая, а со мной такой молоденький смазливый мальчик, и он будет делать все, что я захочу. А почему – поломайте голову. Аркаше было неловко и стыдно, когда на него в недоумении поглядывали молоденькие женщины и с пренебрежительной усмешкой солидные мужчины. Он заливал шары коньяком и стыд постепенно угасал, а по мере накачки улетучивался и вовсе. И он с аппетитом уминал шашлыки, антрекоты и отбивные, небрежно курил дорогие западные сигареты, пара блоков которых оказались в шкафу у предусмотрительной Хрюши. С каждой рюмкой он смелей смотрел в зал, говорил своей подруге какие-то вольности, впрочем, та и не обижалась. Взгляд его, как у всех пьяных, становился пустым и лишенным мысли, резкость изображения исчезала, все расплывалось и все становились милыми и приятными. А «мама Тая» снова и снова тянула его танцевать, и он нелепо дрыгал заплетающимися ногами, отскакивая, словно мячик, от ее живота.

Заполночь мотор подкатывал к ее жилью. Там Аркаша принимал еще полстакана водки и пышные необъятные телеса поступали в его безраздельное распоряжение. Слава богу, месячные все еще продолжались, и это освобождало Аркашу от «радостей» полного обладания партнершей по развлечениям. Ласки обычно ограничивались интенсивным массажем, от которого у него уже болел «сексуальный» палец и неприятно ныла изгрызенная благородным металлом головка члена.

Просыпались поздно. «Любимая» женщина умывалась и тут же уходила на море. Аркаша с ее уходом испытывал несказанное облегчение, залазил в ванну и, отмокая телом от липких ночных объятий, лечил больную голову и горящие трубы холодным пивком. Физическое недомогание отступало, но от брезгливости избавиться не удавалось, саднило душу, и эту непреходящую пытку он заливал стопкой-другой водки. Душевные муки заглушались до вечера, а вечером все начиналось по новой, и так до утра по замкнутому циклу…

Все оборвалось так же неожиданно, как и началось. В то утро Аркаша проснулся, как обычно, поздно, и, как обычно, было отвратно во рту, гудела голова, но обстановка в комнате была иная. Его пассии не было рядом, впрочем, как и отсутствовали ее вещи – исчезла по-английски, не попрощавшись. В углу комнаты, оперевшись на холодильник, стоял какой-то мужик, судя по хозяйскому виду, владелец жилища, и опустошал из горлышка бутылку пива, которую Аркаша с вечера припас себе на опохмелку.

– А-а, глазки разлепил, эт-то хорошо, – оторвавшись от бутылки, скрипучим голосом махрового алкаша проговорил хозяин. – Ну, а теперь срочно выметайся, мне новых жильцов запускать надо, а после вас прибирать сколько…

И он бесцеремонно выпер Аркашу из квартиры, не дав ему даже умыться.

Стоял жаркий полдень. Солнце палило так нещадно, словно хотело досрочно выполнить месячный план по теплоотдаче. В желудке у Аркаши неприятно урчало; требовалось привести измученный организм в порядок, но выпить и закусить было абсолютно не на что. Он на всякий случай перетряс карманы джинсов, но там было пусто. «Хоть бы чирик оставила на память», – с неприязнью вспомнил любвеобильную клиентку Аркаша. Впрочем, обижаться на нее у него не было оснований – условиями контракта дополнительная оплата услуг наличными не предусматривалась. И старые проблемы снова воскресли перед ним угрожающей реальностью – жить не на что, к тому же и за номер не плачено… Поневоле пришла на ум поговорка: «мы гуляли, веселились, подсчитали – прослезились…»

В минорном настроении он брел по городу и вдруг вспомнил о Маркизе. Взглянул на часы, ага, в это время она должна быть в известном месте. Настроение сразу приподнялось, и он, окрыленный возрождающейся надеждой хоть как-то поправить свои дела, заспешил, заторопился в парк на рандеву со своей антрепренершей. Маркизу он заприметил еще издалека и искренне обрадовался этому. Он был готов чуть ли не побежать к ней, но сдержался и даже замедлил шаг, словно подчеркивал неспешной походкой чувство собственного достоинства. Маркиза обернулась в его сторону и, кажется, заметила приближающегося Дон Жуана – надомника, тот хотел было подать ей знак рукой, но не успел. И слава богу. Через мгновение произошло непредвиденное: двое из трех мужчин, шедших по той же аллее навстречу Аркаше, неожиданно сели на скамейку по обе стороны от Маркизы, перекинулись с ней несколькими фразами, а потом, резко поднявшись вместе, повели ее под руки в направлении желтого милицейского «бобика», затесавшегося среди других машин на ближайшей стоянке. За этой троицей семенил низкорослый толстячок в шортах и визгливо скулил:

– Это она, она, подлая… Авантюристка, а прикидывалась такой порядочной… Надо же, честных людей обкрадывать! Вот и попалась, все равно попалась!..

Маркизу запихнули в «бобик», туда же отправился толстячок, и машина укатила, скрывшись за ближайшим поворотом.

«Свят-свят, пронесло, – подумал Аркаша, вытирая со лба холодную испарину. – А ведь мог еще как влипнуть. Согласись тогда взять таблетку – неизвестно, где бы был сейчас. Упас бог от напасти, упас».

Его волнения понемногу улеглись, но легче не стало. Делать ничего не оставалось, и он с мыслями как-нибудь уладить вопрос с долгом за проживание, отправился в гостиницу.

Постучавшись, он зашел в кабинет с табличкой «Администратор». Миловидная женщина встретила Аркашу очень неприветливо:

– Нехорошо, молодой человек, пропадаете на неопределенное время, не платите… Мы уже в милицию хотели заявлять. К тому же номер с сегодняшнего дня на брони – надо освобождать.

С этими словами она стала оформлять квитанцию на расчет.

– Красавица, погоди! – елейным голоском протянул Аркаша. – У меня сейчас временные сложности с финансами, поиздержался – давай-ка отложим исполнение приговора на пару дней?.. Послезавтра я получу деньги и…

Аркаша многообещающе обласкал взглядом администраторшу и страстно сжал ее ладонь. Та не спеша освободила руку и внимательно оглядела Аркашу с ног до головы.

– Что ж, в данной ситуации компромисс вполне возможен…

«Клюнула! – сердце Аркаши сладостно защемило. – Силен я, однако, а мамзель, видать, одинокая, не устояла…»

Хозяйка кабинета откинулась на спинку кресла.

– Снимай-ка штанишки, приятель.

Аркаша расползся в бархатной улыбке:

– О, вы меня даже смущаете. – В его голосе появилась игривость. – Может быть, вечерком, в интимной обстановочке…

Грубый мужской голос с кавказским акцентом прервал его на концовке фразы:

– В интымной апстановки пусть тебя ищяк смущает.

В дверном проеме стоял здоровенный мужик с внешностью, соответствующей его произношению. Из-под синего халата выглядывала мощная волосатая грудная клетка, закатанные по локоть рукава обнажали крепкие, с пудовыми кулаками руки. Судя по несвежей спецодежде, это был «высокопоставленный» работник гостиницы уровня слесаря из котельной, и ко всему прочему, товарищ по производству, особа, в известном смысле, приближенная к администраторше.

– Тваи джины пайдут в уплату за номэр! – бесстрастно объявил амбал голосом, не допускающим возражений.

– Да вы что, побойтесь бога! – не на шутку струхнул Аркаша. – Джины-то новые, фирма, не жирно ли будет за три дня в паршивом номере?

– Насчет побойтесь бога, надо было думать, когда без денег в гостиницу вселялся, – вставила свое веское слово хозяйка уютного кабинета.

– А нэ снымэш сам, я тэбе салазки загну и мусоров вызову, – кратко обрисовал ему возможные последствия сопротивления земляк вождя всех народов.

– Ну, не в трусах же мне идти, – голосом, полным безысходности и отчаяния промямлил Аркаша, и на его глаза даже навернулись слезы.

– Зачэм в трусах, что тут звэри, что ли?! – с этими словами кавказец по-хозяйски залез в стол администраторши (что подтверждало версию об их теплых и дружеских отношениях) и, порывшись в ящике, протянул удрученному постояльцу латаные шорты в белых пятнах неизвестного происхождения. – Бэри, радной, одэвай, тэбэ к лицу будит.

Аркаша понял – брыкаться бесполезно. Он с отвращением взял обнову, снял кроссовки и зашел за шкаф переодеться. Когда он вышел из закутка, его ждал сюрприз: кроссовок не было, на их месте стояли рваные вьетнамки, чиненые изолентой.

Тут уж слезы у Аркаши выступили наяву.

– Кроссовки-то отдайте, – расхныкался он.

– Какие кроссовки? Ты что, травки накурился? – в голосе администраторши слышалась агрессивность. – Одевай свои лапти и проваливай, покуда цел.

– Астав сваи капрызы, – мягко попросил кавказец. – Паглядись в зэркало, нэ была у тэбя красовок, ты напутал, бивает. А тэпер иды, дарагой, иды – ти свабодэн, как горный орел.

И мужчина хлопнул Аркашу по щеке, не сильно, но язык несостоявшийся бармен прикусил. Раздираемый стыдом и обидой, поплелся он к выходу.

– Ладно, помни мою доброту, – администраторша, подобрев лицом, сунула ему в руку смятую купюру. – И можешь до завтра еще пожить, но в десять часов, чтоб и духу…

Выйдя за дверь, униженный и раздавленный гость всесоюзной здравницы, узнал, что его моральный и материальный урон компенсировали все тем же злополучным трояком. Вот так: ни больше и ни меньше! В оскорбленном его сознании пронеслась грустная мысль, что именно в достоинство этой купюры оцениваются его честь и достоинство в этом городе. Как оплеванный, он вышел на улицу и тихо побрел в тени кипарисов, пытаясь проанализировать сложившуюся ситуацию. Все было плохо, к тому же уважение к себе опустилось ниже уровня канализации. В этом дурацком прикиде, истерзанный и высосанный, он смахивал не больше, чем на бомжа субтропической зоны.

«А схожу-ка я на пляж, – пришла ему в голову незатейливая мысль, – а то уже неделю в Сочи, а толком не купался. Я теперь свободен, как птица, со всей вселенной в полном расчете, а значит, кум королю, только вот идти некуда – король на званый бал не приглашает…»

И, свободный от долгов и обязательств, он зашагал вперед, на шум морского прибоя.