Текст книги "Казна Херсонесского кургана"

Автор книги: Сергей Белан

Соавторы: Николай Киселев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

V

– Привет!

– Привет!

Джексон и Верховцев почти столкнулись лоб в лоб в дверях молодежного магазина «Лаймдота», что на Кришьяна Барона.

– Как раз сегодня я хотел тебя увидеть, – радостно объявил Джексон, – и, как говорится, на ловца зверь…

– Серьезно? – безучастным голосом спросил Верховцев.

– А ты чего такой понурый? Жулики не ловятся?

– Если честно, устал, как собака, – признался Верховцев. – Ну, а перестройка приняла такие обороты, что жулье скоро нас самих ловить будет.

– Усталость – не СПИД, явление преходящее, – усмехнулся Джексон, – хорошая разрядка, и все, как рукой… Кстати, есть повод расслабиться: приглашаю на дружеский ужин.

– Когда?

– Да прямо сейчас.

– Знаешь, с деньгами туговато, – замялся Верховцев, – а на шару – не мой принцип.

– Хм, чтобы были деньги, молодой человек, принципы надо менять. Моральный кодекс строителя коммунизма безнадежно устарел, сейчас действуют другие правила типа «тащи все, что не привязано». Короче, взятки надо брать, сыщик ты мой, бриллиантовый, а то и в самом деле на нормальную отбивную наскрести не сможешь.

Верховцева покоробила такая прямота суждений приятеля.

– Ладно, хватит сантиментов, – решительно произнес Джексон. – Какие тут могут быть счеты между друзьями: сегодня у меня есть бабки и желание с тобой посидеть. Случится, разбогатеешь – выставишь мне кабак, хотя на такой службе, как у тебя, это вряд ли возможно, скорей в дурдом попадешь.

– А что за повод, если не секрет?

– Да, та-ак, – неохотно протянул Джексон. – Я сделал ставку на одно дело. Кривить не буду – мероприятие авантюрное. В общем завтра улетаю, и когда снова свидимся, один бог знает.

– Уж не за бугор собрался?

– Ну, так вопрос пока не стоит, – загадочно ухмыльнулся Джексон, – всего-навсего один южный город, а там все зависит от удачи, точнее, от ее масштабов…

– Не понимаю термина «масштаб удачи», – перебил его Верховцев, – по мне удача или есть, или ее нет…

– В моем деле удача может быть относительной, – туманно ответил Джексон. – Ну, пошли.

– И все же, куда?

– Да не волнуйся, в том месте фрак и бабочку не спрашивают – моя епархия с давних лет. Там и поболтаем обо всем за бутылочкой теплой водки.

– А почему теплой? – опять спросил Верховцев.

– Олег, ты, как всегда, задаешь много вопросов. Что, профессиональная необходимость становится чертой характера? Или природная любознательность. Теплую водку будем пить потому, что мы идем в «Росток», а там испорчен холодильник. И довольно дознаний, а то начнешь спрашивать, почему он испорчен и откуда я об этом знаю…

И они направились прямиком к питейному заведению, прозванному в обывательской среде «Германией».

– А вдруг мест не будет? – уже на подходе засомневался Верховцев. – Время самое-самое…

– Со мной мы попадем в любой ресторан Риги, даже если там якобы не будет мест, это во-первых. А во-вторых, с таким напарником, как ты, я вообще не вижу проблем – от тебя, не обижайся, сыскарем за версту разит.

Как и предполагалось, у дверей «Ростока» кучно толпились жаждущие «культурно» провести время. Небольшое окошечко на дверях закрывала табличка «Мест нет». Верховцев вопросительно поглядел на Джексона.

– Сейчас будут, – ответил тот на его немой вопрос.

Он, по-видимому, уже собрался что-то предпринять, как вдруг из подворотни напротив вынырнул какой-то странный тип в кожаном пиджаке и шустро направился к заведению, расталкивая на ходу встречных прохожих. Как нож масло, он рассек скопление желающих попасть в ресторан и стал энергично тарабанить в двери. Верховцев с интересом стал рассматривать невесть откуда появившегося возмутителя спокойствия. Тот был невысокого роста, даже, пожалуй, низкого, что-то под метр шестьдесят, на вид лет пятьдесят с хвостиком. На крупной голове самыми приметными были перебитый мясистый нос, слегка оттопыренные уши и огненно-рыжий ежик коротко стриженных волос. При всей видимой агрессивности действий, лицо у нетерпеливого клиента было совсем не злое и своим выражением и некоторыми чертами, кого-то очень напоминало Верховцеву, только он никак не мог вспомнить, кого.

Казалось, что Джексон читал его мысли:

– Не мучайся, когда я скажу, какая у него кличка, ты сразу все поймешь. А кликуха у него – Бельмондо.

И действительно, физиономия этого плотно сбитого крепыша имела весьма уловимое сходство с ликом знаменитого француза. Правда, если настоящий Бельмондо являл собой эталон элегантности, шарма и мужского достоинства, то этот субъект своими повадками и мимикой больше напоминал другого не менее известного француза актера-комика Луи де Фюнеса. Верховцев не мог сдержать улыбки.

Дверь по-прежнему не открывалась, местный Бельмондо уже разозлился не на шутку и стал лупить по ней ногами. Табличка за стеклом наконец отодвинулась, и в амбразуру выглянула заплывшая шайба швейцара.

– Ага, на воротах Кеша, – тихо сообщил Верховцеву Джексон.

Через секунду заветная дверь распахнулась, и Кеша, здоровенный жлоб с бычьей шеей борца, вытянулся почетным караулом, пропуская Бельмондо и протискивавшихся за ним Джексона с Верховцевым. Приветствие Бельмондо швейцару отличалось оригинальностью – проходя мимо, он с пренебрежением плюнул ему на ботинки и направился по винтообразной лестнице наверх, в зал. Страж безропотно снес наглую выходку – сделал вид, что не заметил. На лестнице Бельмондо грубо шлепнул по заднице проходившего мимо официанта с подносом, тот почтительно уступил ему дорогу и поспешил скрыться с глаз.

– Послушай, Женя, Бельмондо такой мелкий, плюгавенький, а хамит на каждом шагу. И его терпят, удивляюсь…

Джексон мельком глянул на Верховцева:

– Каждому из нас хамят настолько, насколько мы позволяем. Вот ты, позволил какому-нибудь обормоту хватать тебя за зад?

– Сразу же в морду! – вскипел Верховцев.

– Что ж, ответ мужчины, – удовлетворенно кивнул Джексон. – Ну, а тот половой стерпел и быстренько слинял, значит, с ним так и нужно себя вести. Вот Кеша, бывший гребец, мастер спорта, а харкнули на башмаки и ничего, лыбится, как Иванушка-дурачок. Значит, так надо! А ведь попробуй сюда зайти тихенько да культурненько, и увидишь их всех во всей красе. Холеные, алчные, беспардонные, и унизят, и оскорбят, а обсчитывать будут, драть, как липку, – даже не рыпнешься, сюртук заложишь, лишь бы отстали. А каких начальников корчить будут – минимум, министры! А Бельмондо ставит их на место. Ведь они, по большому счету, лакеи, холопы по своей сути… Кроме того, Семен Аронович много сидел, ему ли не можно так вести?

– Бельмондо – в миру Семен Аронович? – удивленно вскинул брови Верховцев. – Интересно…

– Именно так, – подтвердил Джексон. – Так вот, однажды Бельмондо что-то там разошелся, достал их вконец, лакеи возмутились – вызвали, извиняюсь, ментов. Ну, забрали, значит, Сенечку, штрафанули вроде бы и отпустили. На следующий день является, как ни в чем не бывало – ему отлуп, не пускают ни в какую – объявили персоной нон-грата. Уходит. Через пять минут какие-то синьки бьют витринное стекло и скрываются. Тут стонут, охают, милиция протоколы пишет, вставляют новое, на следующий день – снова вдребезги! Не успели вставить замену – опять бамсь! А такое стеклышко, между прочим, стоит больше штуки, за три дня урон не шутейный. Прикинули, во что им каждый месяц такой стеклобой обойдется – прослезились, арифметика-то простая… А Бельмондо через пару дней тут как тут. Приперся внахалку и хамит пуще прежнего. И что ж, его вежливо терпели, а когда он нажрался и демонстративно ушел, не заплатив ни копейки, все с улыбочкой сделали вид, что так и надо, дескать, фирма угощает. С тех пор Семен Аронович здесь дорогой гость во всех смыслах и почетный гражданин «Ростока», а заодно и «Германии».

– Он что, и сейчас не платит? – удивился Верховцев.

Джексон достал из кармана сигарету, прикурил.

– Ароныч – бывалый зек и за водку, кстати, ничего другого не пьет, платит исправно, за все остальное – принципиально нет!

Они поднялись в зал. Разгоряченная взмыленная толпа громыхала ногами по паркету в клубах сигаретного дыма под рвущий душу и перепонки вой оркестра. Кондиционеры не работали, и в зале было тускло и удушающе жарко, как в коптильной печи. Публика за столиками была уже в изрядном подпитии и, с вытаращенными от адовой обстановки глазами, очумело жевала фирменный харч. Джексон что-то сказал, но из-за страшного шума Верховцев его не расслышал. Тогда он, сделав знак рукой, следуй, мол, за мной, направился в сторону служебной двери, открыл ее и по-хозяйски вошел внутрь. Они очутились в маленькой проходной комнате, из которой в разные стороны шли двери в кухню и раздаточную, на склад. Одна дверь была завалена ящиками с пустыми бутылками. У стены стоял разделочный стол из нержавейки, на нем зеленый телефон с трещиной на корпусе. К колонне, торчащей посредине комнаты, был пристроен старый шкаф, который вместе со столом составлял уютный закуток. Три вращающихся стула, наверное, за ненадобностью вынесенных из бара, довершали нехитрую меблировку.

– Вот здесь и бросим кости, – сказал Джексон. – Тут не так смрадно, а главное, не грохочет по ушам, можно будет спокойно поговорить. Я на минутку…

Он исчез за одной из дверей и, как и обещал, точь-в-точь через шестьдесят секунд вернулся с бутылкой водки и парой минералок. Им тут же принесли и пару подсохших шницелей с пережаренной картошкой и большое блюдо салата.

Джексон удовлетворенно потер руки:

– Все, можно приступать. Водка, как и обещано, теплая, и все премудрости этой кухни на столе. Наливай!

Первую выпили молча, без тостов.

– Так что у тебя за дело такое срочное объявилось? – после некоторой паузы спросил Верховцев.

Джексон замялся, но, поколебавшись, ответил:

– Да вот вычислил одно местечко на югах, где, по моим расчетам, сокровища должны лежать. Вылетаю туда отрывать клад.

Говорил он вполне серьезным голосом, но таким тоном, будто ему предстояло копать не клад, а картошку.

– Ты не шутишь?

– Ничуть. Все правда, но где точно это место и как я на него вышел, пока сказать не могу, надеюсь, понимаешь. Лучше расскажи, как у тебя дела.

– Да что у меня за дела… – тяжело вздохнул Верховцев. – Помнишь то дело с квартирными кражами, что я раскручивал в прошлом месяце?

– Ну?.. – неопределенно протянул Джексон, думая о чем-то своем.

– Так его, считай, закрыли. Имел я там пару трупов, вроде бы относящихся к делу, одного беглеца во всесоюзном розыске, да в Москве гуся зацепили случайно с частью краденого, сейчас под следствием, но отпирается, а улик у нас небогато. Скорей всего, дело и до суда не дойдет. О, времена настали: часть вещей нашлась – уже успех! И вообще, людей не хватает, времени, как всегда, в обрез, на каждом дел висит, что виноградин в грозди. Шел, совсем дошел – в госпиталь слег. А меня снова в отпуск не отпускают, вот, в командировку гонят…

– Далеко? – автоматически спросил Джексон.

– Как ты говоришь, в один из южных городов. Утешили – поработаешь, мол, пару недель на солнышке, считай, что в отпуске побывал. Вот жду со дня на день команды «на взлет!».

Джексон аккуратно наполнил рюмки и сказал:

– Подробности не спрашиваю – дружба дружбой, а служба службой, но если не государственная тайна: что-то с наркотой связано?

– Контрабанда. Будто бы. Тамошние сотрудники засвечены и на раскрутку собирают нашего брата с миру по нитке. Это все, что могу сказать, сам понимаешь, я и так…

– Могила! – заверил Джексон. – Пьем!

– За взаимный успех наших предприятий!

– Не возражаю, – Джексон опустошил рюмку и лукаво посмотрел на Верховцева. – Олег, а вдруг окажется, что я выезжаю в тот же город, что и ты, и по тому же делу, только с другой стороны? Выражаясь языком шахматистов буду играть за другой цвет, а?

Верховцев отставил поднесенную ко рту рюмку и полушутя-полусерьезно ответил:

– Тогда операция провалится, а мне придется уйти из органов. За утечку информации разговор обычно короткий…

– Успокойся, к вашим делам я ничего не имею. К тому же, я стараюсь чтить уголовный кодекс, насколько это возможно в наше смутное время. И потом, мой принцип – друзей под удар не подставлять ни при каких обстоятельствах. А мы друзья, разве не так?

– Так.

– Тогда бери рюмку и выпьем за нашу дружбу. Настоящий друг – большая редкость и, на мой взгляд, у человека много их быть и не может. Причем это касается только мужчин, о женщинах я вообще не говорю.

– А у меня много друзей, – как бы между прочим сказал Верховцев.

– Ты глубоко заблуждаешься, – наставительным тоном возразил Джексон, – путаешь два разных понятия. У тебя много приятелей и тех, кто говорят, что они друзья, а настоящих друзей один-два, а больше вряд ли. Я старше тебя и поопытней, так что уж поверь…

– Хорошо, а как ты определяешь: кто друг, кто приятель?

– Однозначного ответа здесь нет, тема обширная, но если вкратце, то приятель – это тот, который будет с тобой, когда тебе хорошо, а друг – когда тебе будет плохо.

– Возможно, так и есть, – задумчиво согласился Верховцев, поднимая рюмку. – Значит, за дружбу?!

– Аминь! – подтвердил Джексон.

– Может, сходим в зал? – предложил Верховцев, когда они закусили.

– Что, на баб потянуло? – без излишней витиеватости спросил Джексон. – Что ж, сходи, посмотри, потом мне расскажешь.

– Да пошли вместе, – настаивал Верховцев.

– Знаешь, Олег, мое первое и основное правило: при посещении кабака никогда не оставлять без присмотра стол, пока на нем есть еще что пить и есть. Если, конечно, хочешь дойти до дома, а не очнуться голым, к примеру, в сортире. Такие случаи и раньше были не редкостью, а теперь… Отойдешь на секундочку, а тебе в рюмку колесико. Шаркнул – и готов, поплыл… Да что я гутарю – сам не хуже меня знаешь. Ну, а дальше по схеме: люди добрые тут как тут, под ручки – и повели, никто и внимания не обратит. То, что разденут – это мелочи по сравнению с тем, что уродом можешь стать – эти подонки ведь дозу не регулируют.

– Все, убедил. Но один не пойду. Кстати, ты рассказал о первом правиле, значит, по крайней мере, есть второе?

Джексон открыл было рот, чтобы продолжить лекцию о правилах личной безопасности при посещении кабаков, как дверь в подсобку с шумом распахнулась и туда ввалился Бельмондо собственной персоной. Он был мрачен и пьян. За ухом у него торчал пучок сельдерея, сочные листики подрагивали прямо против рта. В руке он держал граненый стакан с водкой.

– Рюмки не признает, – шепнул на ухо Верховцеву Джексон.

Бельмондо, не обращая на них ни малейшего внимания, со странным присвистом втянул носом воздух; листочки зелени затрепетали сильней и притянулись к ноздрям. С тем же присвистом он выпустил воздух и залпом осушил стакан. Листики отлипли от ноздрей, он откусил их и со смаком стал жевать.

– Эстет! – коротко и язвительно прокомментировал ситуацию Джексон. – Все свое ношу с собой.

Бельмондо очень нетвердой походкой профланировал в раздаточную, ухватил какой-то кусок мяса и лихо заработал челюстями. Оглядел обстановку безумным невидящим взором, подковылял к огромному баку с фруктовым напитком, стоявшему на двух табуретках. Недолго раздумывая, сунул туда голову и стал лакать из посудины, причмокивая и урча, как избалованный домашний кот.

– Чего это он там делает? – в недоумении спросил Верховцев.

– Не видишь? Они утоляют-с жажду, а заодно и харю полощут, – брезгливо пояснил Джексон.

Наконец Бельмондо отвалил от бачка, зацепив на ходу слегка подпитую раздатчицу, и вытер мокрую физиономию об ее некогда белоснежный халат. Почесал за ухом и заметно огорчился – закуси там не было – сельдерей, видимо, потонул в напитке. Тут его взгляд уперся в разбитый телефон, и в глазах окосевшего любителя свежей зелени отразились радость и просветление. Он поднял трубку и, подолгу целясь пальцем в цифры на диске, стал набирать номер. Чего-то там набрал.

– Борь, ты?! Бери мотор и в «Германию»!.. Я плачу… Да?! Ну, хрен с тобой!..

Кулаком на рычаг, и все по новой:

– Миш, ты?! Не узнал?! Сеня… Бери тачку и в «Германию»!.. Я плачу!.. Какой ты тупой: в «Германию» я сказал – в «Росток», значит! Не можешь?! Твои проблемы… Ну, хрен с тобой!.. (Удар по рычагу) Валька, ты, лярва?! Бери мотор и шуруй… Как это туфли потеряла, где?! Нажратая была!.. Я знаю… Ну, хрен с тобой!..

Бельмондо бросил трубку, забрал свой стакан и поперся в зал.

– Вернемся к разговору, – сказал Джексон, провожая взглядом кабацкого террориста. – Второе правило таково: никогда в ресторанах не заказывай напитка, в каждом из них найдется свой Бельмондо, который вымоет в нем свое мурло да еще харкнет. Всегда бери питье только в бутылках: лимонад, минералку, ну, и так далее…

Друзья опрокинули еще по рюмке и немного закусили.

– А знаешь, Жень, хорошо! – сказал Верховцев, разок обернувшись вокруг оси на стуле. – Когда в державе кризис, вокруг бардак и безнадега, такие дружеские посиделки, как бальзам на душу.

– Не спорю. Все наше нынешнее бытие – ни больше ни меньше – сумасшедший дом, а в сумасшедшей обстановке оставаться нормальным человеком оч-чень нелегко. Вот и ищет каждый отдушину, какую может, любую, лишь бы не свихнуться.

– А как ты думаешь: чем все это кончится?

– А никак я не думаю, – небрежно бросил Джексон. – Я не пророк и не астролог – прогнозами не занимаюсь и высокими материями голову стараюсь не забивать. Не то время, сейчас о самом простом мозговать надо – как выжить, как во всем этом дерьме не захлебнуться. Держава швырнула нас всех за борт, как шавок, – и плюхайтесь, барахтайтесь, кто как может. Кто выплывет, тот выплывет, а кто нет – изволь на дно, акулы сгрызут – им тоже чой-то жрать надо.

– Да, круто… – задумчиво произнес Верховцев.

– Круто, – согласно кивнул Джексон, – а что поделать – ведь с державой тоже сыграли злую шутку.

– Кто? – подался вперед Верховцев.

– Как тебе сказать… – Джексон сделал неопределенный жест руками. – История… Россия всегда дразнила остальных своими масштабами, мощью, а когда с кем-то не могут справиться физически, то подбрасывают идейку, можно сказать, гениальную, жутко похожую на святую правду. Ее вроде и претворить просто, а сделал – и вечный кайф тебе и твоим детям. Возьми идею построения коммунизма в отдельно взятой стране: как красиво все было на бумаге, а что вышло? А вышло, что мы имеем: полный развал всего и вся и вечная гражданская война. А в гражданские войны всегда гибнут лучшие с обеих сторон, а дерьмо, быдло по их трупам приходит к власти. Так и с нами случилось: заманчивая сказочка о райской жизни на поверку обернулась кровавой утопией. Но то, что случилось с Россией, это, так сказать, чепэ местного масштаба, бывают вещи и поглобальней…

– Что ты имеешь в виду?

– Не надо меня заводить, – предупредил Джексон, – а то я буду говорить долго и нудно.

– А-а, говори, – махнул Верховцев, – в кои веки встретились… Мне интересно.

– Тогда слушай. Аферой мирового масштаба мне видится возникновение христианства и превращение его в официальную идеологию мира.

– Ну и что в этом криминального? – не удержался Верховцев.

– Не перебивай, – недовольно поморщился Джексон. – Так вот, как известно, христианство зародилось в иудаизме, точнее, было отрыгнуто из него. А тебе не кажется странным, что новый завет Христа, основным постулатом которого является всеобщее равенство и братство всех людей и народов, базируется на ветхом завете, торе, главной идеей которого является богоизбранность, исключительность народа Израиля. Лично меня это настораживает. Тут мы и подходим к сути, которая нас интересует. Христианство осуждает и считает большим грехом ростовщичество, то есть дачу денег в долг под проценты. Есть такая библейская притча, когда Христос изгнал менял из храма. Ишь, как благородно! И настоящему христианину не позволялось этим заниматься, равно, как и красть. Ох, как заботился господь о нравственности христиан. Помнишь, какую брезгливость вызвала у нас старуха-процентщица Достоевского?

– А что ты имеешь против этого? – поспешно выпалил Верховцев. – Так устроен мир. Это способ жизни, на этом банки держатся…

– Правильно! – вскричал Джексон. – И я о том… Я бы еще понял эту хреновину, если бы смертным грехом было объявлено брать деньги под проценты, а не давать их. Ведь что получилось в христианском мире: христианам давать кому-то деньги под проценты нельзя, а брать можно. А не христианин мог давать взаймы, а кто в Европе был не христианин, а? Евреи! Их презирали, плевали в лицо, но брали, брали у них деньжата и постепенно вся финансовая система оказалась в их власти, а когда могущество Европы перекинулось в Америку, они взяли ее голыми руками. Ведь Америку сотворили немецкое трудолюбие, английская политэкономия и еврейский капитал. Вот истинные составные части марксизма, а вовсе не то, что потом написал об этом дедушка Ленин.

– Но ведь теперь христианство все это уже не запрещает, – вставил Верховцев. – Весь мир теперь этим занимается.

– Ну, во-первых, весь мир занимается тем, что берет, а дают только те, у кого есть, что дать. А есть деньги опять же у тех, кто занимается дачей в долг последние полторы тысячи лет, это во-вторых. И наследники тех, кто запустил христианам такую вот идейку, продолжают снимать пенки со всего мира по сей день.

– Жень, а ты не считаешь, что такие убеждения могут быть только у антисемита? – спросил Верховцев.

– Ни в коем разе, – возразил Джексон. – Более того, я хочу осветить тебе вторую сторону базирования христианства на иудаизме: она состоит в подсознательном признании евреев избранным народом. Обрати внимание, нет более страшного обвинения в области межнациональных отношений, чем обвинение в антисемитизме. Весь мир будет с равнодушием взирать, скажем, на то, как друг друга истребляют армяне и азербайджанцы, но какой подымется хай, если заденут евреев. Ну, а являюсь ли я антисемитом, то, скажу тебе прямо – нет. Любить их у меня больших оснований нет, но то же я могу высказать и в отношении к узбекам или киргизам, список может быть очень длинным. Ну, а работать с ними можно: у евреев есть ценное качество, которое мне импонирует – они не забывают делиться с теми, с кем работают – заработал сам, дай и другому. Я, можно сказать, поклонник их искусства, искусства жить: ведь чтобы человек сам себе на шею надевал хомут и при этом умиленно блеял что-то с благодарностью, для этого нужен настоящий талант.

Джексон отогнул манжет рубашки и посмотрел на часы:

– О, что-то я сегодня больно разговорчив, понесло в риторику…

– Все нормально, – сказал Верховцев. – А вещал ты действительно на уровне академических лекций, но это намного приятней, чем слушать пьяный бред Бельмондо.

– Только не надо оваций, – скромно ответил Джексон и, как бы оправдываясь, добавил: – видимо, внутренняя потребность высказаться присуща каждому смертному. Ты ведь знаешь, в каких кругах мне приходится вращаться: там говорят совсем на другом языке и на другие темы. И все же пора закругляться – мне рано утром на самолет.

Друзья встали и не спеша направились к выходу. В центре зала все тот же неугомонный Бельмондо пытался отбивать чечетку под задорную «славянскую» мелодию «Хава Нагила».

– Ну, Олег, давай прощаться, – Джексон протянул Верховцеву руку на улице. – Кто знает, когда теперь свидимся. Хороших тебе уловов!

– Ну, а тебе удачи в поисках сокровищ, – в свою очередь пожелал Верховцев.

Друзья улыбнулись и, пожав крепко, по-мужски, друг другу руки, направились каждый в свою сторону.