Текст книги "Звезда, зовущая вдали"
Автор книги: Сергей Шлахтер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)
Гато объяснил изумленной щедростью гостя женщине, что покойник был не простым матросом, а кормчим, часто спасавшим корабль во время бурь, и напомнил, что деньги и подарки нужно немедленно спрятать, пока о них не проведали сборщики налогов. Уж они‑то найдут «законное» основание, чтобы отобрать и золото, и красивую одежду. И едва Лашита успела отлучиться и вернуться, как в комнату вошел приземистый толстяк с выражением важности на лице.
При виде богато одетого Паладига он немного смешался, представился как староста деревни и попросил объяснить цель визита; мол, ему надо знать обо всех чужеземцах, появляющихся здесь, для доклада начальству. Гато тут же повторил свой рассказ, а Паладиг выложил на стол два десятка мелких серебряных монет – «жалование» покойного за два месяца службы. Оба гостя успели отметить жадный блеск глаз старосты – уж он наложит лапу минимум на половину денег. Тут, словно спохватившись, Гато добавил, что они привезли сохраненное тело покойного для предания земле на родине, согласно последней воле. Староста, сразу почувствовав себя должностным лицом, запротестовал:
– Я этого не дозволяю! Нельзя хоронить покойника, не прошедшего очищения в храме после долгого отсутствия, это принесет бедствия всей местности.
Очевидно, он рассчитывал на весомую взятку, однако Паладиг с надменным видом помахал у него перед носом свинцовой табличкой из храма. Староста был страшно разгневан, потребовал показать запись местному жрецу, на что ассириец спокойно согласился, в душе дивясь невероятной предусмотрительности покойника.
Гато предложил тут же отправиться за телом, но у вдовы не было ни лошади, ни телеги. Однако Паладиг тут же посоветовал Лашите через переводчика:
– Не скупись, все расходы по погребению беру на себя.
Это вызвало новый приступ зависти у старосты, но надменность пришельца сбивала с толку. Тем временем хозяйский сын, Мени, побежал к соседу нанять лошадь с телегой. Весть о смерти Нафо мигом облетела селение, и люди толпами сбегались к его дому. Однако пришельцы отказались вступать в разговоры, пока не закончат дела. На повозку сели вдова, уже сменившая шапочку на темный платок, староста, жаждавший поживы, и Паладиг, вынужденный поддерживать свой имидж. Гато и односельчане поспешно двинулись следом, Мени же побежал за жрецом.
Уже приближался вечер, когда упряжка достигла места причала плота. Товарищи успели очистить лицо покойного от соли, и этот исхудалый лик был устремлен в родное небо. Только вдова сумела угадать в нем то, когда‑то полнокровное, круглое лицо. Огромная сила потребовалась ей, чтобы не разрыдаться прямо сейчас, при всех. Староста взглянул в лицо покойника и со значением спросил Лашиту, узнает ли она мужа. Получив вместо ответа кивок, он еще сильнее нахмурился. Тут подоспел и жрец, молодой и худой, с тощей бородкой. По‑видимому, он еще не был испорченным, поэтому сразу подтвердил подлинность записи об очищении души и сделал вид, что не заметил расхождения дат. После этого староста совсем помрачнел и больше не произносил ни слова.
Тело переложили на телегу и повезли в сторону деревенского храма, впрочем, только по названию. Это было обычное приземистое здание, лишь тремя грубо изготовленными деревянными фигурами богов над входом выдававшее свое назначение. Так как уже стемнело, жрец выполнил службу прямо у входа, даже не снимая покойника с телеги. Паладиг расплатился со всеми, нанял могильщиков и поспешил вместе с Гато на корабль. Почти никто не заметил их исчезновения.
Рано утром все путники были уже на берегу, на корабле остались лишь Паладиг и выздоравливающие друзья. Роль старшины сейчас исполнял Кумик, тоже неплохо ее игравший. Так как жители были людьми занятыми и не могли надолго отвлекаться от дел, хоронить покойника решили на рассвете. Кроме жены и сына, пришла еще старшая замужняя дочь, лицом и статью очень напоминавшая отца (она жила в соседней деревне). Вторая дочь тоже вышла замуж, но жила далеко. Кумик познакомился с родственниками, узнал, что староста уже приходил вымогать деньги, боялся, что вдова все отдаст за накопившиеся долги. За ночь он придумал еще несколько способов вытянуть деньги из пришельцев, вплоть до обвинения в убийстве халдея и требования выплатить цену крови, но вид полутора десятков мрачных вооруженных чужеземцев сразу заставил его поджать хвост.
Покойного уже обернули материей, пропитанной маслами, и положили на твердую широкую доску – заменитель носилок. Товарищи хотели сами отнести тело на кладбище, но им этого не позволили (иноверцы!), и за доску взялись могильщики. На кладбище не было памятников, только каменные кубы или столбы, причем даже не на каждом были высечены надписи. Могила была уже готова, отпевание и погребение прошли быстро. Путешественники отметили, что во время молитвы все халдеи стояли, закрыв лица ладонями, и молча шевелили губами в определенные моменты. Затем Кумик расплатился со всеми, причем умело торговался – не из скупости, а во избежание подозрений по поводу щедрости к какому‑то матросу. Все зрители сразу разошлись на работы, остались только товарищи. У халдеев не принято было устраивать дома поминки, поэтому все моряки, кроме Гато и Кумика, отправились в лавочку, где продавались горячий хлеб, шашлыки и пиво. Что касается финикийца и шумера, то они пошли проводить вдову с сыном, шепнув заранее, что предстоит серьезный разговор.
Лашита пригласила гостей на кухню, накрыла на стол скромный завтрак с медовым напитком. Поели молча, затем хозяйка хотела отослать сына, но Кумик объявил присутствие Мени обязательным.
– Все, что я расскажу, лучше держать в секрете.
И финикиец кратко рассказал историю покойного, многое переиначив. По его словам, Нафо в Вавилоне выгодно торговал, но потом его обокрали, и ему пришлось браться за любую работу, лишь бы выжить. Он не мог вернуться домой с пустыми руками, поэтому ушел на запад, к Великому Зеленому морю, и стал моряком. Со временем он сделался помощником кормчего, заработал немного денег и вложил их вместе с товарищами в покупку корабля. Он планировал заняться морской торговлей, но плавание оказалось неудачным. Поэтому он, Кумик, намерен продать корабль в ближайшем порту – Уре, а долю покойного передать семье.
За время рассказа вдова несколько раз смахивала слезу, а сын не сводил напряженного взгляда с рассказчика. Географии хозяева не знали и не высказали недоумения, как мог корабль проплыть морским путем из Великого Зеленого моря к устью Тигра. Но другие сельчане могли быть более грамотными, этим и объяснялось отчасти пожелание сохранить историю в секрете. Лашита спросила только, каким образом она сможет получить деньги, ведь ей нельзя оставлять дом и хозяйство. А морем плыть до устья Евфрата не менее суток, да еще подниматься по реке до Ура столько же. И тут Кумик предложил взять Мени с собой на корабль, а из Ура отправить обратно с какой‑нибудь оказией.
Лашита только замахала руками в знак протеста, а мальчик даже запрыгал от восторга. Ему доводилось плавать на лодке, а на корабле – никогда, то‑то ему позавидуют товарищи! Да он и не видел еще ничего, кроме пары окрестных деревень, а вот теперь побывает в большом городе! Мать обхватила сына руками и твердила:
– Не отпущу! Да его ограбят, убьют, похитят, или вы сманите его с собой в далекие края! Он заблудится, а после смерти мужа сын – моя единственная опора, нет‑нет‑нет! У нас из деревни кое‑кого уже увезли обманным путем и продали в рабство на невольничьем рынке.
Кормчий резонно возразил:
– Если бы нас интересовали деньги, то нам выгоднее было сбросить тело покойника в море и ничего не платить семье. Ведь ты получила гораздо больше, чем платят за раба‑подростка. А путь от Ура сюда по суше займет всего два дня, ведь туда ведет торговая дорога. И уж мы позаботимся, чтобы сына покойного товарища никто и не подумал грабить. А денег, которые он получит, хватит, чтобы залатать все дыры в расходах, выплатить долги, отремонтировать дом, обучить мальчика хорошему ремеслу.
К этим убеждениям горячо присоединился сын, который уже не мыслил жить без этого путешествия. Наконец, мать сдалась.
Через пару часов они трое (вернее, четверо, так как мальчик, по настоянию Кумика, прихватил с собой дворовую собаку) находились уже на борту корабля, был поднят якорь, и «Дом» понес свой экипаж в его последнее плавание. На этот раз ветер был бесполезен, поэтому парус свернули, и все сели на весла. Мени сначала не отходил от кормчего, пожирая глазами его работу и выслушивая пояснения, затем начал обходить судно и осматривать все уголки, любоваться видом низменного зеленого (болотистого) берега и моря с множеством лодок и баркасов. «Дом» оставался самым крупным из судов, и мальчик наливался гордостью. Он и сам. под добродушный смех гребцов, попробовал подменить одного из них, старательно пытаясь подражать отцу. Кстати, он прихватил отцовский меч, вполне подходивший по росту.
С самого начала кормчий порекомендовал товарищам не напрягаться и экономить силы, так как цели они все равно достигнут не раньше ночи, и провести ее опять придется на борту. Берега медленно проплывали мимо, и азиаты пытались любоваться ими напоследок. Ведь почти все бывшие рабы – люди сухопутные, и вряд ли им доведется еще когда‑нибудь увидеть море. Вода оставалась с мутноватым оттенком – две великих реки старательно несли ил, столь же плодородный, как и в Черной земле от разливов Нила.
Перед закатом вдали показалось устье второй большой реки, имевшей существенное отличие от первой, и не природное, а рукотворное: по обе стороны высились тонкие маяки, предназначенные указывать морякам прямой путь. Построены они были в незапамятные времена, когда междуречье было завоевано правителями Элама.[69] Когда‑то огни на них зажигали каждую ночь, теперь – только в разгар морской торговли, или во время бури. Кумик благоразумно отложил вход в реку до утра, а сейчас опустился на колени, прямо на палубе возле мачты, и произнес благодарственную молитву богу моря, закончив ее словами на языке Та‑Кемта, чтобы не понял мальчик:
– Я выполнил свою клятву, и ты не заставил меня умереть, чтобы отказаться от нее! – и, обернувшись к Паладигу, добавил: – Спасибо, что ты не пустил меня в бой с египтянами.
Утром приступили к выполнению сложной операции – входу в русло. Попутный ветер помогал, а слабое течение на равнине мало мешало работе гребцов, и на протяжении примерно пятидесяти стадий весла справлялись с работой. Но затем островки разделили русло на плесы, и пришлось заняться необычным делом – стать бурлаками. Здесь уж Мени по праву занял место рядом со взрослыми, и все зашагали по глинистому правому берегу, на руле остался выздоравливающий раненый. Травмированный же хетт лежал на корме, изредка взглядывая на окрестности. Хотя работа была очень тяжелой и невеселой, но эта работа была для себя, а не для рабовладельцев. Правда, попытка запеть быстро угасла и сменилась ритмичными вскриками (через две тысячи лет они звучали как «Эй, ухнем!» во время такого же, ничем не модернизированного труда). А когда достигли окраины деревушки, сбежались два десятка мужчин, предложивших свою помощь. Паладиг отобрал половину людей, согласившихся на минимальную плату. И вплоть до момента, когда открылся вид на городскую стену на возвышенном берегу, пристани на реке и множество судов разного размера в воде и на пляжах, люди шли без отдыха. Отпустив бурлаков и поставив судно на якорь, стали совещаться.
Морское путешествие благополучно окончено. Теперь предстоит путь вверх по реке до Вавилона, четыре или пять тысяч стадий. Морской корабль для этого не годится, придется покупать или нанимать лодки, наличных денег, полученных в обмен на египетское золото и серебро, на это хватит (о драгоценностях по‑прежнему знали только двое). А «Дом» нужно продать, для дальнего пути среди людей требуются немалые деньги, ведь Вавилон – еще не конец дороги. Следовало решить: продать ли корабль быстрее, первому же покупателю, или не торопиться, подождать настоящей цены. Ответить непросто: и по дому стосковались, и возвращаться нищими неохота, насмотрелись на старосту в деревне Нафо. Наконец, решили: попробовать и то и другое.
Оставив на корабле (называть его «Домом» больше не приходилось) надежную охрану, отправились на поиски. Решено было остановиться вне городской стены, для этого были основания. Нашли большой постоялый двор, в настоящий момент полупустой, и потребовали у хозяина одно просторное помещение. Разместились тесно, но это было лучше, чем отдельные клетушки в шене, египетском лагере для рабов. Кумику пришлось снять для себя отдельную комнату – положение обязывало. Гато взял на себя хозяйственные вопросы, а нарядный Кумик в сопровождении Паладига, просто одетого и вооруженного до зубов «телохранителя», отправился в город. В дневное время стража у ворот впускала пешеходов без поклажи свободно, друзья прошли через крепостную арку длиной в девять локтей и сразу оказались окруженными городской суетой. К ним, точнее к богато одетому финикийцу, подбегали разносчики, проводники, сводники, накрашенные девицы. Не удостоив вниманием никого из них, Кумик направился в деловую часть города. Благодаря опыту и тонкому чутью он довольно быстро нашел богатую торговую контору и надменным тоном велел провести себя к хозяевам. Вспомнив рекомендации Ситана, финикиец, прежде всего, сослался на это имя, и охранник чуть не бегом отправился доложить. В этот час в конторе находился один из компаньонов, сухощавый старичок с проницательными глазами и густой рыжей с проседью бородой, довольно скромно одетый. Комната его была большой, но тесной из‑за множества шкафов, ларей и столов. О богатстве говорили лишь красочно расписанный потолок и множество иноземных редкостей (ваз, статуэток) на полочках и шкафах. Гостей он встретил почтительно, но с достоинством. В этом кабинете искушенный купец‑финикиец почувствовал себя рыбой в воде.
Разговор оказался долгим, хозяин проявил большой интерес к путешествию. Кумик, разумеется, самого главного не сообщил, много присочинил, но об общении с Ситаном старался говорить только правду. Единственно, в чем пришлось солгать, это в происхождении корабля. В Уре, безусловно, разгадают его египетское происхождение, поэтому пришлось сочинить версию, что корабль был изготовлен в Ахурамазе по проекту заезжего мастера‑египтянина, на пробу, несколько лет назад. Судно выдержало все испытания, но хозяин его попал в трудное финансовое положение (финикиец назвал настоящее имя судовладельца), и Ситан помог Кумику купить корабль за полцены. Теперь он, Кумик, намерен перепродать судно, так как спешит по важному делу в Ниппур (при этом глаза хозяина блеснули, он явственно уловил запах жареного).
– Но «спешу» – не значит, что намерен терпеть убыток при продаже; все равно в это дело посвящен только Ситан, а конкуренты ничего не знают, поэтому неделю можно свободно подождать. Не знает ли почтенный хозяин солидного покупателя?
Хозяин пустился в пространные объяснения, время от времени пытаясь выяснить какие‑нибудь подробности «важного дела», но он столкнулся с достойным противником. Максимум, чего он добился – устного обещания, что в благодарность за помощь с продажей судна получит определенные льготы с до‑стулом в компаньоны. Про себя финикиец подумал, не многим ли он уже наобещал того же самого? Но хозяин сразу взял деловой тон и предложил устроить аукцион – здесь так поступают часто. А пока представить корабль к осмотру, для чего его следует подогнать ближе к причалам. Для оповещения же об аукционе нанять глашатая. На том и договорились.
Следовало быстрее вернуться к товарищам и приступить к делу, но Кумику очень хотелось посмотреть город, в котором он также успел побывать много лет назад. Главные улицы здесь проходили радиально, собираясь возле центральной крепости на невысоком холме. В городе были и деревья, хотя в небольшом количестве, лишь на нешироких площадях и в парках богатых домов. На первых этажах размещались лавки и конторы, на вторых были небольшие балконы, украшенные статуями и цветами. Издалека был виден дворец местного правителя: из белого камня, с синей окантовкой под крышей, с четырьмя ажурными башнями по углам. Когда‑то здесь жил местный царь, но после объединения страны – только наместник, не располагавший средствами для дальнейшего совершенствования дворца. Но достаточно было свернуть в переулок, как открывалась другая картина: проходы настолько узкие, что годятся только для пешехода или лошади, пыльные, перекрытые лужами, с глухими заборами. Рынок находился на северной окраине, возле ворот, здесь друзья увидели такое богатство товаров, что разбегались глаза. В отличие от рынков городков и селений, где царил в основном товарообмен, здесь все покупалось за деньги, поэтому уже у входа теснились меняльные и закладные лавки. А шум стоял такой же, как и в маленьких городах.
Купив кое‑каких деликатесов и решив обязательно привести сюда всех товарищей, Кумик нашел и нанял глашатая с медной трубой, поручив ему завтра же, с рассветом, приступать к делу. Затем зашел к меняле и лишь потом, с небольшими деньгами, направился к постоялому двору. Товарищи уже ожидали их двоих с беспокойством. Гато тем временем походил среди лодочников и расспросил на предмет возможности поездки на север, к Уруку. При самом произнесении этого названия у шумера начинал дрожать голос. А на постоялом дворе Гато вновь начал рассказ, знакомый многим товарищам.
Он был единственным сыном кузнеца и сам готовился к этому занятию, хотя попутно осваивал и другие ремесла. Он женился на дочери их старого друга, красивой и доброй девушке.
Были все условия для благополучной жизни, но молодому мужчине было душно в их кузнечном ряду, на однообразной работе, в домашних делах. Даже создание художественных изделий из железа развлекало лишь на время. Душу волновали неясные стремления, хотя вслух он ничего не высказывал. Поэтому, когда был объявлен воинский набор для войны с египтянами в Передней Азии, Гато с лучшим другом, сыном брадобрея Рифатом, записался в ополчение и ушел на северо‑запад, в расчете на приключения, славу и богатую добычу. Но им не повезло: в Сирии небольшой вавилонский отряд сбился с пути и был атакован в чистом поле египетской конницей. Рифат был ранен в самом начале боя, а на Гато набросили аркан и утащили в рабство. Это было более четырех лет назад, когда большая вавилонская армия одержала победу над египтянами, но пленнику это не помогло. И пожилые родители с невесткой остались без единственной опоры.
Когда вожаки вернулись, был устроен совет. Говорили на языке Та‑Кемта, опасаясь подслушивания. На следующее утро планировалось подготовить все для незаметного и быстрого исчезновения из города, как только будут закончены дела с расчетами.
Весь следующий день был посвящен намеченным хлопотам, которые Гато опять взял на себя, а Кумик с «телохранителем» и Мени пошли в город, чтобы проследить за работой глашатая и наметить покупателей. Пока финикиец остался ожидать возле шумера‑глашатая с басистой трубой и раскатистым голосом, а половина товарищей и ассириец с мальчиком пошли осматривать город – возможно, в последний раз. Впрочем, особенно долго Кумику ждать не пришлось – некоторые покупатели были негласно оповещены вчера хозяином торговой конторы. Мысленно кормчий хвалил себя за предусмотрительность, подсказавшую ему сослаться на Ситана. Иначе покупатели легко могли сговориться друг с другом не давать высокой цены, ведь чужеземцам податься было некуда и ждать долго тоже было затруднительно. Теперь же никому не хотелось ссориться с агентом «сыновей Мурашу», могущественной купеческой гильдии. Несколько солидных покупателей сговорились встретиться с судовладельцем сегодня вечером на борту корабля, а назавтра устроить аукцион.
Вечером на корабле дежурила другая смена товарищей, а Кумик, уже переодетый в походный плащ (не обычный, поношенный, а купленный в Ахурамазе), демонстрировал гостям товар. Естественно, потенциальные покупатели строили недовольные гримасы, произносили критические оценки, но финикиец знал другое: корабль построен сравнительно недавно и очень старательно, а во время ремонта кое в чем был подновлен. Поэтому на все замечания он отвечал грамотно и даже насмешливо, чем сбивал поднатчиков с толку. Когда один из них с важным лицом, как бы невзначай, назвал приятелю смехотворную цену, Кумик тоже, как бы между прочим, заявил:
– А я уже приготовил погребальную урну для пепла сожженного корабля как подарок «сыновьям Мурашу». Это лучше, чем отдать за бесценок. – После этого никто хитрить не пытался.
За день все азиаты, по очереди, побывали на рынке для покупки подарков родным.
Аукцион был назначен на полуденный час, завтра. Возле корабля выстроилась вся команда, в походных плащах и грубых сандалиях на толстой подошве, с оружием в руках. Она представляла внушительную на вид охрану корабля от праздных зрителей и возможных воров. Кумик был опять нарядно одет и исполнен важности. Перед строем было сооружено нечто вроде помоста с парусиновым навесом, на который взобрались торговый агент и сборщик податей. К счастью для путешественников, в те времена не принято было требовать от продавца документов на право владения кораблем. Была названа обговоренная заранее с товарищами стартовая цена, в пять раз выше, чем прозвучавшая от вчерашнего «шутника». Это сразу вызвало глухой ропот, и несколько покупателей недовольно отошли. Остались только трое самых богатых купцов.
Торг происходил медленно, на востоке вообще не принято было совершать сделки быстро. Уже рядом кружились разносчики прохладительных напитков и закусок, несколько раз менялись зрители, сборщик откровенно зевал, а покупатели все набавляли «по копейке». Впрочем, Кумик давно вычислил настоящего покупателя, остальные упорствовали просто из принципа. Навес уже не защищал от косых лучей солнца, когда двое «лишних» отмахнулись. Для расчета уединились в каюте, где составили расписки по всей форме, сборщик податей тщательно пересчитал казенные отчисления и еще тщательней – выданного ему «барашка в бумажке». Все трое выпили по большому бокалу привезенного из Ахурамазы вина, и Кумик, в окружении грозной стражи, понес полученные деньги на постоялый двор. Там он рассчитался с хозяином и велел приготовить обильный ужин в большой зале. Хозяин, уже слышавший об аукционе, тут же принялся хлопотать, раздавать команды, рассылать подручных в кладовые, соседние лавочки, дровяные склады. За этой суматохой никто из работников не заметил, как из задней калитки двора вышли два десятка бедно одетых людей с котомками и по тропинке сбежали к берегу реки, где их ожидали четыре лодки и подросток, одетый в пастушеское платье, с мохнатой собакой. Ну, что же, если местные грабители устроят ночной налет на постоялый двор, они утешатся нетронутым богатым даровым ужином. Поистине, африканские хищные звери не представляли для путников такой опасности, как двуногие азиатские разбойники. Лодочники с веслами уже разместились на носу и корме, а путники плотно окружили мальчика, как бы для прощания. Затем все расселись по скамьям, с веслами в руках, а подросток и собака приготовились бежать к восточной окраине города, откуда утром направлялся на север небольшой отряд крестьян, распродавших в городе урожай. В узелке мальчика лежали серые лепешки, овечий сыр, зеленый лук и фляга с водой – на это вряд ли покусились бы дорожные грабители. И никто не подозревал, что шкура на собаке – двойная, и между слоями лежит несколько крупных золотых монет.
– А теперь послушай внимательно, ведь ты уже мужчина. Тебе нужно знать правду об отце, но лишь тебе одному. Не рассказывай даже матери.
И Паладиг рассказал историю исхода из рабства от начала до конца, описав умершего халдея как настоящего героя.
– А на мече, который отныне должно носить только тебе, сыну, – кровь многих врагов, мешавших нам прорваться к дому. Твой отец оказался подлинным воином, хотя всегда хотел быть мирным тружеником. Гордись им!
На прощанье Мени получил совет для матери быстрее продать дом и хозяйство и переехать к младшей дочери, подальше от родных мест, а там начинать новую жизнь. Ведь стоит их старосте что‑то заподозрить, и он оберет сирот до нитки.
* * *
Позади были три дня плавания вверх по реке. Гато рассчитывал преодолеть путь до родного города за двое суток, но их задержал вчерашний сильный дождь, а плыть на ночь глядя никто не решился, вопреки горячим просьбам шумера. Паладиг с трудом уверил его, что на ночь ворота города будут заперты и еще печальнее ночевать под стенами. Поэтому на ночлег устроились в большом селении. Дождливая погода и усталость навеяли сон, только Гато не смог ни на минуту сомкнуть глаз. Он до поздней ночи беседовал с хозяином харчевни, выясняя новости последних лет. Тот знал о многих событиях в Уруке, о назначении нового наместника, затеявшего обширное строительство дорог и каналов, о прошлогодних волнениях в связи с новым налогом, но о рядовых жителях города ничего рассказать не мог. И поднял товарищей шумер ни свет ни заря, опасаясь возобновления непогоды. Первый час невыспавшиеся азиаты гребли молча, а виновник был слишком взволнован, чтобы начинать беседы. Лишь взошедшее на расчистившемся небе светило восстановило бодрое настроение, и началось нечто вроде гонок на воде. Впрочем, уже через час стали видны крепостные башни, затем стены города – серые, с белой окантовкой наверху, и необычайно длинные.[70] И по мере того, как небо светлело, лицо Гато бледнело, глаза пожирали знакомую с детства картину. Урук, в отличие от Ура, лежал не на холме, а на равномерно возвышенном берегу, вдоль которого тянулись защитные дамбы. Под их укрытием теснились слободы бедноты, возникшие в период роста и расцвета города.
Гато еще издалека начал перечислять примечательные места родины, однако все время сбивался, терял мысль. Чувствовалось, что все помыслы его вертятся вокруг дома, семьи. Самое большее, на что его хватило, это указать лодочникам место причаливания, а друзьям – подходящий постоялый двор. Идти от реки ко двору пришлось по размокшей глине, что мешало товарищам разделять восторги виновника торжества.
Хозяин, толстяк с крашеной бородой, принял «бедняков» не очень приветливо, но предложенные Паладигом серебряные монеты заставили его смягчиться. Пришельцы расположились, с удовольствием отмыли грязь водой из колодца и направились в обеденный зал. Столов здесь не было, сидеть приходилось на полу, застеленном толстым войлоком, а еду подавали на широких мелких глиняных блюдах‑подносах. Гато от завтрака отказался, а сразу направился назад, в спальный зал, и переоделся в платье, специально закупленное им для явки домой в роли «блудного сына». Только вместо лохмотьев, описанных в Библии, на шумере были короткий белый плащ, перехваченный витым поясом, такая же белая остроконечная шапка, льняная синяя рубашка, кожаные штаны до колен, красные сапоги. На поясе висел бронзовый египетский меч, хорошо послуживший в боях. Появление этого франта в обеденном зале вызвало шумный восторг и шутки, так как неухоженные волосы и борода совсем не гармонировали со щегольским туалетом. Паладиг сразу вручил ему узелок с денежной долей.
Гато попросил Кумика и сирийца Оя проводить его к дому, перед остальными принес извинения, попросил потерпеть до вечера. Оба товарища тоже нарядились и украсили пояса серебряными кинжалами. Комизм положения состоял в том, что к городским воротам пришлось идти по грязи без сапог, обмотав ноги тряпками. Лишь там была мощеная дорога, позволившая надеть чистую обувь. Ворота только что открыли, и друзья легко затерялись в толпе пешеходов, ограничившись платой за вход в одну малую серебряную монету. Толщина стен в проходе достигала пятнадцати локтей. Абориген уверенно повел спутников сначала по центральной улице, потом – по кольцевой. Там вскоре открылся вид на величественное сооружение странной формы: ступенчатые террасы, соединенные широкими лестницами, раскрашенные каждая в свой цвет (белый, красный, синий и другие). Каждая терраса состояла из отдельных каменных кубов. Гато объяснил, что это – зиккурат,[71] культовое сооружение в честь богов, управляющих небесными светилами, посещаемое только жрецами, для которых построен отдельный храм, с левой стороны.
Затем друзья перешли через узкий канал и оказались на небольшой площади, усаженной уже отцветающими декоративными кустами вокруг высокой статуи. Она изображала бородатого человека в богатом кафтане и высокой меховой шапке, попирающего ногой каменного льва. Гато поклонился изваянию, прочел вслух молитву о благополучии родных и рассказал, что здесь изображен древний царь Гильгамеш, национальный герой Урука, объединивший вокруг города обширные земли. Тогда, до построения Вавилона, здесь была столица царства.
После этого ритуала шумер свернул с главной улицы в проулок и повел друзей к восточной окраине города, где жили ремесленники и мелкие торговцы. Здесь был разгар рабочего дня, отовсюду, из‑за глухих заборов, доносился трудовой шум. Гато то и дело вносил комментарии: вот слобода плотников, вот ткачей, шерстобитов, гончаров. И тут же: вот по этой дороге я с другом Рифатом уходил на войну, вот на этом пустыре мы еще юношами устраивали кулачные бои, я и мой друг были самыми умелыми, а вот определить сильнейшего из двоих так и не смогли. А вот это – он указал на домик с замысловатой вывеской, изображавшей красивые мужские лица, – цирюльня дяди Оло, отца Рифата. И тут же выразил желание зайти.
Дверь была открыта настежь, но занавешена от насекомых кисеей с медными кольцами внизу. При отбрасывании ее в сторону раздался легкий звон, на который тут же выглянул юркий сухой бритоголовый старик в легком хитоне и кожаном фартуке. Он близоруко вгляделся в посетителей, угадал в них чужеземцев и спросил, чем может служить. Гато решил соединить приятное с полезным и измененным голосом попросил привести в порядок волосы и бороду. Хозяин пригласил клиента к скамейке перед большим треснутым зеркалом; Гато про себя отметил, что второй скамейки, возле которой когда‑то работал друг, нет, и ощутил болезненный укол в сердце. Двое товарищей разместились на длинном ларе у стены и начали тихий разговор на египетском языке. Впрочем, дядя Оло весь погрузился в дело и очень умело придавал клиенту приличный вид, болтая о том о сем. Гато вдруг подумал, что он совсем не похож на согнутого горем отца, и немного приободрился.
