Текст книги "Секира и меч"

Глава 4

В церкви на службу набилось полно народу. Священник-грек произносил проповедь. Речь его трудно было понять, ибо по-русски он говорил плохо, часто подменял русские слова, коих не мог вспомнить, греческими. Но у священника были большие, карие, очень выразительные, умные глаза, – как у апостолов с греческих икон. Люди смотрели в глаза священнику и, пожалуй, почти все, о чем тот говорил, понимали.

Многие из людей были новообращенными христианами. В недавнем прошлом язычники, а некоторые так и по сей день язычники, двоеверцы, – они с любопытством оглядывали храм изнутри. И проповеди о милосердии, о кротости, о братской любви, о всепрощении Бога были им внове.

Среди людей прятался Глеб. Надвинув на самые глаза черный половецкий колпак из мягкого войлока, он опустил голову и делал вид, что внимательно слушает священника.

Вошли в церковь два княжьих человека – дружинника. Они стали неподалеку от Глеба, у него за спиной, и слушали проповедь. Глеб раз-другой незаметно оглянулся…

Один из дружинников был тот, что приметил Глеба еще в воротах городка, дружинник почему-то внимательно оглядывал его лошадь, седло. Какие-то сомнения были у него, но потом, верно, отогнав сомнения, дружинник хлопнул лошадь рукой по крупу. После Глеб еще дважды видел этого дружинника на улицах Гривны.

Немного послушав проповедь, княжьи люди стали тихонько переговариваться.

– Милий где-то здесь, – сказал один дружинник.

Глеб насторожился, слегка повернул голову, прислушался.

Второй дружинник – тот, знакомый уже Глебу, – возразил:

– Не должен здесь быть Милий Он с побратимами нам пированье готовит. Расставил силки. Обещал поднять вепря…

Но первый дружинник сказал:

– А лошадей видел у церкви?

– Видел.

– Так одна из них – Милия лошадь. Точно!

Второй дружинник помолчал. Видно, раздумывал. Потом сказал:

– Мне тоже показалась эта лошадь знакомой. Я ее еще в воротах приметил. Но сидел на ней не Милий, а какой-то удалец. И в поводу у него были еще две лошади. Тот удалец сказал: на продажу…

Они надолго замолчали. Глеб даже подумал, что ушли. Оглянулся. Нет, дружинники стояли. Лица у них были сосредоточенные. Наконец опять заговорили.

Первый дружинник припомнил:

– У лошади Милия одно колено сбито. Помнишь, он еще сетовал, что неловко через изгородь перескочил.

– Помню. Но давеча не посмотрел.

– Хорошо. Как выйдем – посмотрим…

Глеб подумал, что ему надо бы выйти первым. Не хотелось Глебу прежде времени шум в городке поднимать. Не все он еще разузнал. Следовало поскорее увести лошадей.

Глеб собрался уж покинуть храм, как дружинники опять заговорили за спиной:

– А удалец-то тот вон стоит!..

– Где?

– Да вот же, рядом! В колпаке половецком.

– Не вижу…

– Такого великана и не заметить!

– А-а! Вижу… И верно, великан. Аскольдовым сыновьям под стать!

– Кому-кому, говоришь?..

Глеб, пригнув голову, стал протискиваться к выходу.

– Аскольдовым сыновьям, – повторил голос за спиной.

– Тем самым?

– Да… Постой! А где удалец?..

У самого выхода Глеб едва не столкнулся грудь в грудь с молодым князем. Тот в сопровождении свиты – нескольких бояр и дружинников – как раз входил в храм. Мстислав равнодушно, как на любого из крестьян, глянул на Глеба. Корнил-десятник выскочил вперед и, прошипев что-то нечленораздельное, оттолкнул Глеба.

Корнил не узнал сына Аскольда, наверное, потому, что и думать не думал встретить его здесь – в городке. Да еще Глеб все надвигал на брови колпак.

Святополк из-за спины Мстислава бросил на Глеба надменный взгляд. Святополк удостоил Глеба взглядом, снизошел, впрочем как снисходил и до всех других, собравшихся в храме. Святополк входил в церковь с таким лицом, с каким входил, наверное, в хлев.

Глеб посторонился, глянул исподлобья на князя и свиту. Не знали они, что дохнула на них в этот миг смерть, были спокойны. Не чувствовали опасности, исходящей от человека в войлочной шапке.

А Глеб боролся с искушением выхватить из-под полы меч и воздать убийцам должное. Но не обнажил Глеб меча, обвел глазами стены и своды храма – пожалел святое место.

А позади Глеба уже было оживление. Те два дружинника проталкивались через толпу. Один из них махнул рукой, крикнул Корнилу-десятнику:

– Останови! Вон того!.. В черной половецкой шапке… Это Глеб!

Выбежав из церкви, Глеб взлетел в седло и погнал лошадь к воротам. Сзади доносились крики, ругань. Эти крики слышали и стражники у ворот. Один из стражников неуверенно вышел на дорогу и поднял руки, тем приказывая Глебу остановиться. Но Глеб только пуще нахлестывал лошадь. И стражнику не оставалось ничего иного, как отскочить в сторону, – он сделал это вовремя, иначе лошадь сшибла бы его.

Скоро городок остался за спиной. Преследования не было, и Глеб придержал лошадь. Он спрыгнул на землю, осмотрелся, прислушался. Потом снял с лошади уздечку и посильнее хлестнул животное по спине. Лошадь вздрогнула, скосила на него испуганные глаза и побежала по дороге прочь от Гривны. А Глеб углубился в лес.

Пройдя немного назад, Глеб отыскал в чаще секиру, привычно взвалил ее на плечо и направился к охотничьей избушке. Он радовался тому, что кое-что сумел-таки выведать. Милий «готовит» своим побратимам пированье. Значит, сегодня к вечеру можно ждать гостей. Весь десяток; кроме тех, конечно, с кем Глеб уже свел знакомство. Возможно, будет и десятник Корнил.

Глеб улыбнулся своим мыслям.

Он легко шел по лесу: поднимался на холмы, спускался в низины, перепрыгивал через ручьи. Был теплый солнечный день; пели, радовались весне птицы. На открытых местах в лицо Глебу задувал легкий ветерок. Тогда подавала голос секира – тихо-тихо. И если для врагов Глеба песнь секиры была ужасной, была песней смерти, то Глебу она ласкала слух.

Глеб погладил прочное древко, ласково провел пальцами по железному обушку:

– Потерпи, скоро у нас праздник!..

Еще Глеб порадовался в мыслях тому, что глаза в глаза встретился сегодня с князем. После этой встречи Мстислав, конечно, потеряет покой. Теперь он будет знать, что возмездие рядом и что оно не только ходит по пятам, но иногда и заглядывает в лицо и остается до поры не узнанным. Отныне князь не будет чувствовать себя, как прежде, вольготно, не будет расхаживать без свиты – этих прихлебателей и ублюдков – в людных местах; окружит себя охраной…

Взгляд Глеба стал жестким.

Он подумал, что ни одна охрана не убережет Мстислава от кары. Зло будет наказано!.. Не случайно является Глебу старец в ночи. Этому старцу, бесплотному духу, известно больше, чем обычному человеку, чем тому же князю… Глеб припомнил лицо старца – будто вылепленное из воска; словно воочию увидел его горящие прозорливые глаза и высокий, изрезанный морщинками лоб… Очень даже может быть, что старец этот – вершитель судеб. Князь Мстислав на ниточке своей наделал по глупости, по недальновидности узелков. Старец те узелки развяжет и осудит Мстислава. Старец уже поставил Глеба на нужную дорогу. Придет время – локоть подтолкнет. Что тогда споет секира?.. Со старой песней ниточку Князеву оборвет!..

Так, в раздумьях, Глеб и не заметил, как пришел к избушке.

На прежнем месте лежал мертвый Милий. Но уже издали Глеб увидел, что руки и лицо у него обгрызены. Это постарались лисицы. У лисиц тоже был голод.

Глеб оттащил Милия в орешник и бросил рядом с его побратимом.

Когда Глеб вышел из орешника, налетел порывом ветерок. И опять подала голос секира. Глеб погладил холодное, остро отточенное лезвие:

– Подожди! Скоро уже праздник…

Постояв немного, послушав шум ветерка в вершинах деревьев, послушав голоса птиц, Глеб вошел в избушку – совсем небольшую. В этой избушке могли улечься на полу от силы десять человек. Сработана избушка была крепко: стояла на дубовых плахах, дверь и косяки тоже были из дуба. Оконце – маленькое, головы не просунуть. В такое не влезет медведь, не влезет и человек. Крыша – слабое место; потолок и скаты – из березовых жердей.

В избушке Глеб нашел невысокое ложе у глухой стены – ложе, забросанное волчьими шкурами. Под оконцем стоял стол – грубая столешница на козлах. Над столом торчала из стены лучина.

Осмотревшись, Глеб довольно хмыкнул и прилег на ложе. Секиру положил себе под руку у стены.

Некоторое время он лежал и глядел на оконце, затянутое бычьим пузырем. Сквозь этот пузырь едва пробивался мутный свет. Через открытую дверь слышалось пение птиц.

Глеб засыпал. Давали себя знать прошлые бессонные ночи. Рука его покоилась на секире.

– Подожди, скоро уже… – обронил Глеб, засыпая.

…Ему снилась бескрайняя степь – такая, какую любил его отец. Под ярким солнцем серебристо блестел ковыль. А Глеб был соколом. Он легко, играючись поднимался под самые небеса и обозревал оттуда просторы. Так радостно было на сердце!.. Далеко-далеко Глеб увидел холм. А на холме что-то белело… Взмахнув крыльями, Глеб в мгновение ока оказался над самым холмом. И увидел: там на камне сидел отец в белой льняной рубахе. Отец пел песню. Это очень удивило Глеба-сокола, ибо он никогда не слышал, чтобы отец пел. Глеб кружил над холмом. Голос отца был высок и чист. Но не выходила у него песня.

В песне славил Аскольд чьи-то подвиги, но когда доходило до имени героя, певец обрывал песню и печально смотрел вдаль. Потом принимался петь снова… Соколу было жаль Аскольда. Сокол готов был признаться: «Я твой сын!» Но сокол не умел говорить… Старый Аскольд пел. У него было мужественное лицо, но какое-то очень уж старое – не такое, как при жизни!.. Сокол вздрогнул: «А что? Аскольд уже умер?..» Лицо у Аскольда было будто вылепленное из воска. Глаза горели углями в глубоких глазницах, высокий лоб изрезали морщины. Аскольду было двести или триста лет. За долгую жизнь он познал так много, что сам уж мог быть вершителем судеб… Он пел высоким голосом, а сокол спешил услышать имя – имя того героя, в честь которого была сложена песнь. Сокол думал, что прозвучит сейчас светлое имя Аскольда. Потом приходили сомнения: соколу казалось, что рядом с именем отца должно прозвучать имя бога Волота. И очень удивился сокол в небесах, когда вдруг услышал имя Глеба, имя Воина… «Кто это?» – крикнул сокол и взмыл в небеса. А Аскольд ему не ответил. Сокол посмотрел вниз и не увидел на холме отца. Там в высокой траве лежала и сверкала в солнечных лучах грозная секира. Степной ветерок расчесывал ковыль. Секира пела заунывно. Сокол с быстротою молнии пролетел над ней и услышал слова ее песни: «Опускайся на землю, душа! Пришел праздник… праздник пришел…».

Глеб проснулся от того, что ему приснилось, будто верная секира вдруг подрезала ему, соколу, крыло. Глеб вздрогнул, открыл глаза. Вокруг было темным-темно. В правой руке саднило. Глеб догадался, что оцарапал о секиру руку.

Тут он вспомнил, что лежит в охотничьей избушке и что вот-вот должны прийти «гости» к Милию на пир. А он, Глеб, должен их достойным образом встретить. Глеб подумал, что «гости» уже возможно и пришли, – не напрасно же его разбудила секира.

Было очень темно. Глеб едва разглядел в проеме двери две-три звезды. Видно, небо было затянуто облаками. И было очень тихо. Необыкновенно тихо. И это настораживало! Тишина так и вползала в избушку. Тишина эта была злая.

Глеб представил, как со всех сторон к избушке подкрадываются побратимы Милия, княжьи люди, княжьи цепные псы, убившие старых Аскольда и Апраксию. И приподнялся на локтях, всмотрелся в темноту.

Глеб подумал, что княжьи псы должны именно подкрадываться. Они уже заподозрили неладное. Они видели Глеба на лошади Милия, они поняли, что вызов им уже брошен. И насторожились. Они думают теперь над каждым своим шагом.

Глебу почудилось, что в том месте, где днем горел костер, промелькнула неясная тень. Потом ближе к избушке под чьей-то неосторожной ногой тихонько треснула сухая веточка… Глеб в темноте покачал головой. Подхватив секиру, он встал на ложе, нащупал настил потолка и, отодвинув несколько жердин, подтянулся, взобрался на чердак. А березовые жерди положил на место. При этом не произвел ни шороха. Отойдя в угол, замер.

Но «гостей» Глебу пришлось ждать еще долго. Князю Мстиславу, должно быть, служили очень осторожные люди… Они уже были здесь. Глеб чувствовал их. Глеб даже слышал исходящий от них запах конского пота. Они – шесть или семь человек – стояли возле самой избушки. Наверное, совещались. Они тоже не доверяли тишине и темноте; они подозревали, что Глеб – отчаянный воин – сторожит их в избушке. И не ошибались…

Вдруг с громким стуком в избушку влетел какой-то предмет – полено или камень. Предмет ударил в стену и покатился по полу. Глеб даже не вздрогнул на чердаке, он как будто и не дышал. Глеб умел скрадывать зверя, умел и прятаться от людей. Последние годы только тем и занимался, что водил княжьих дружинников за нос.

Побратимы, замершие в напряжении возле входа в избушку, вздохнули облегченно. Они полагали, что если бы кто-то в избушке их поджидал, то уж непременно выскочил бы сейчас наружу… Однако входить еще опасались.

Глеб слышал: они пощелкали огнивом. Еле слышно потянуло дымком ветошки…

И поляну, и открытую дверь озарило пламя. Тут же внутрь избушки влетел пылающий факел. Несколько воинов с громкими злыми криками, с обнаженными мечами в руках вломились в дверь вслед за факелом. И остановились, озираясь, щурясь в свете огня. Глеб хорошо видел их через щели в настиле…

Кто-то поднял с пола факел, сбил ногой огонь со стены – это брызнула с факела горящая смола.

Один из воинов сказал:

– Его нет здесь!..

– Я так и думал, – ответил другой. – Не безумный же он… Сидеть здесь, зная, что мы придем!..

– От него всего можно ожидать, – заметил еще кто-то. – Хитер очень. Я не встречал хитрее. И отчаянный!.. Прямо сейчас может в избушку ворваться…

Их было семеро. Они все оглянулись на дверь. Глеб видел сверху, как двое или трое зябко передернули плечами. Опять принялись оглядывать избушку изнутри: посмотрели под стол, под ложе, устланное шкурами, ткнули мечом в кучу каких-то тряпок в углу. Кто-то блуждающим тревожным взглядом пробежал по потолку.

Не обнаружив ничего подозрительного, княжьи люди несколько успокоились.

– Где же Милий? Где Каплун и Федот?

Один дружинник вогнал меч в ножны:

– Я думаю, их нет уже.

– Что ты говоришь, Роман! Как это нет?

– Нет и все! Не жильцы… – Роман криво усмехнулся. – Милий никому не доверял свою лошадь. А мы видели ее под кем?

– Глеб мог украсть!.. – возразили те, кто никак не хотел поверить в смерть побратимов.

Роман раздраженно повысил голос:

– Тогда где же Милий до сих пор? От нас что ли прячется?

– Милия не так-то просто взять! – упорствовали двое дружинников, очень похожие друг на друга, видно, братья.

– Хорошо, – Роман кивнул им. – Вот вы, Филипп и Лука, и поищите побратимов. Походите вокруг, присмотритесь… Это будет много разумнее, чем спорить попусту.

– А вы? – понятное дело, братьям не очень хотелось обыскивать окрестности в темноте; им вообще не хотелось сейчас выходить из избушки.

– А мы пораскинем тут мозгами, где его искать, – ответил Роман уверенно.

– Кого?

– Глеба, – Роман опять недобро усмехнулся. – Милия нам вряд ли удастся найти.

Филипп и Лука осторожно, с оглядкой на побратимов вышли. Роман зажег от факела лучину, а факел погасил в бочонке с водой. Сказал:

– Если Глеб разделался с ним, значит, откуда-то узнал, кто убил Аскольда, значит, были глаза, которые все видели, и был поганый язык, который обо всем донес.

– Что же из того? – пожали плечами княжьи люди.

– А то! Глеб и нам будет мстить.

– Не пугай нас, Роман! – посмеялся один из дружинников, у которого недоставало сверху двух зубов. – Не так уж страшен нам этот Глеб.

Роман кивнул:

– Ты прав в одном, Щербина. Нам всем, когда мы вместе, Глеб не страшен. Но он может взять нас по одиночке.

– Устроит охоту? – усмехнулся кто-то. – Нам не привыкать. Всякое бывало. И не с такими справлялись, как этот Глеб.

Но самый молодой дружинник, кажется, струхнул:

– Зачем охоту?.. Надо дать знать ему, что Аскольда убил Корнил. Пусть за ним и охотится!..

– Ты, Никита, говоришь, будто недоумок. Кабы слышал тебя тот же Глеб, подумал бы, что не воин перед ним, а блаженный.

– Почему? – не понял Никита.

Роман сверкнул на него глазами:

– А потому! Самое время тебе принять лекарство и прочистить мозги… – потом он пояснил: – Аскольда-то убил Корнил, это верно. А старуху? Ты старуху как будто мечом не колол…

– Все кололи, и я… – Никита спрятал глаза.

Роман сказал:

– Нам найти его надо. Если мы его вперед не найдем, – он непременно найдет нас. Попомните мои слова!.. Глеб, хоть и молодой, а уверенный. И справиться с ним будет непросто. Лучшим из нас попотеть придется…

– Как его искать? – спросил Щербина. – Лес большой.

– Лес большой, – кивнул Роман. – Но искать Глеба нужно среди людей. Люди выведут на него, продадут. Не может быть, чтоб никто ему не помогал.

– Найдешь его!.. – усомнился Никита. – Он прятаться умеет.

Роман опять зыркнул на него зло:

– А сегодня? Будь мы чуть-чуть порасторопнее, и попалась бы птичка…

Так они разговаривали, сидя за столом. А Глеб смотрел на них сверху через щели в настиле и выбирал, кому первому голову снести. Но не спешил пока – хотел узнать побольше.

Вдруг снаружи раздался какой-то крик.

Княжьи люди в избушке смолкли все как один. Побледнели и поглядели друг на друга.

– Что это? – спросил Никита.

– Может, Милия нашли? – неуверенно предположил Роман.

А Щербина нервно сжимал рукоять меча:

– Или попали в передрягу Филипп и Лука…

Больше ни слова не говоря, сгрудились побратимы у двери, долго смотрели в темноту.

Наконец крик послышался ближе. А другой крик донесся от кострища.

– Это наши, – сказал Щербина и крикнул: – Что?..

Скоро братья – Филипп и Лука – вошли в избушку. Бледные, взъерошенные. В глазах застыл страх. Они говорили возбужденно, перебивая друг друга.

– Он убил их! – Филипп махнул рукой на дверь:

А Лука сел на пол у порога:

– Я нашел Каплуна. Я с трудом узнал его… У него нет полголовы.

Роман кивнул с пониманием:

– Это секира! Я знаю, у него очень острая секира. Старая. Сейчас таких не делают…

Филипп сказал:

– Милия и Федота я нашел в орешнике…

– Ну же! Говори!.. – торопили побратимы.

Глаза Филиппа были стеклянные от страха:

– У Федота перебита спина. А у Милия… нет лица.

– Как это нет лица? – не понял Щербина.

– Обезображено все. Обгрызены губы, нос, брови, – срывающимся голосом пояснил Филипп.

– Зверь! – обронил кто-то.

– Лисицы, – сказал Щербина.

Роман, почесывая в затылке, предположил:

– Значит, Глебу было известно, что Милий старуху добил. Помните? Милий ударил ее в затылок. Она еще дернулась после этого и затихла…

– Что с убитыми делать? – спросили Филипп и Лука.

– Надо закопать! – с сумрачным видом сказал Щербина. – Не то зверье устроит себе пир.

Филипп и Лука пошли закапывать побратимов.

А Роман внимательно посмотрел на Щербину:

– Пир, говоришь?..

– Трупы – пир для зверья, – пояснил Щербина.

– Я не об этом! – скривился Роман. – Помнишь, в церкви сегодня ты говорил, что Милий готовит нам пированье…

– Да, говорил, – кивнул Щербина. – Что из того?

Роман задумался.

Все молча глядели на него.

– Ну, что? Что?.. – торопил Щербина.

– Глеб, думаю, мог это слышать. Ведь он стоял недалеко. В храме было тихо, только грек бубнил свое с амвона.

– Какая ж тут связь? – пожал плечами Щербина.

– А такая! – перешел на шепот Роман. – Если Глеб про пир услышал, должен был догадаться, что все мы явимся сюда. И если он решился мстить, то должен быть где-то поблизости…

– Нет, брат! – засмеялся Щербина. – Кабы Глеб был здесь, то уже бы объявился. Да и не сладить ему со всеми.

– Он очень быстро скакал! – подал неуверенный голос Никита. – Наверное, убежал далеко.

– А ты откуда знаешь? – спросил Щербина.

– Я в воротах стоял. Пытался его остановить. Но он скакал так быстро…

Роман все раздумывал. Он поднялся со скамейки и в волнении прошелся по избушке. Все смотрели на него, ждали, что он скажет.

Роман остановился в углу:

– Чую, он где-то здесь.

– Где здесь? – побелел Никита.

– Где-то здесь, – неопределенно повел рукой Роман. – Может, в кустах прячется, может, притаился за дверью… А может…

И Роман поднял глаза к потолку.