Текст книги "Секира и меч"
Автор книги: Сергей Зайцев
Жанр:
Исторические приключения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 26 страниц)
Святополк был совсем мрачен и без всякого воодушевления держал меч:
– Дело в том, что большая дружина уже как будто подошла.
– Да? – обрадовался князь.
– Но ничего не изменилось. Они не смогли остановить Глеба…
– Все равно! Надо тянуть время! – воскликнул Мстислав и бросился к большому дубовому столу. – Давай-ка пододвинем это к двери.
Они подтащили ко входу в трапезную стол, на стол навалили лавки, табуреты и еще какую-то мелочь.
Мстислав посмеялся:
– Не слишком-то геройски мы себя ведем!
А Святополку было не до смеха:
– Ох, государь, я начинаю жалеть, что однажды уехал из Киева…
Мстислав хотел было что-то ответить, но здесь оба они услышали, что шум битвы стал много громче, – как видно, дрались уже в доме. Доносящиеся до слуха крики были страшны. От этих криков прямо-таки стыла в жилах кровь. Князь сумел пересилить страх, сказал:
– Быть может, нам открыть дверь и встретить Глеба с честью на пороге? Старый Владимир, отец мой, именно так бы и поступил.
Побледневший Святополк ответил:
– Что честь? Жизнь дороже.
И он удержал молодого князя за руку.
…Пока Глеб стряхивал с плеч разъяренных воинов, Волк и Щелкун пытались закрыть двери. Но это им не удалось. Дружина вламывалась в дом, как таран. В пылу сражения воины позабыли, что такое страх. Все будто обезумели от злобы, от вида крови, от бранных слов, изливавшихся потоком.
Рябой и с ним пять-шесть воинов сумели опередить Глеба и ощетинились мечами на лестнице, ведущей наверх.
Глеб прокричал:
– Опять ты!
Рябой ответил:
– Дальше не пройдешь!..
Тогда Глеб засмеялся:
– Одумайся! Было бы кого защищать! Они завтра съедят твоих детей…
– Ты умрешь! – Рябой, не подпуская Глеба, размахивал клинком.
Тогда Глеб ударил его ногой в колено. Рябой вскрикнул от боли и замер на мгновение. Этого мгновения Глебу оказалось достаточно. Глеб рассек Рябого от чела до чресел. Того не уберегли от страшного удара ни шлем, ни железные доспехи.
Не издав ни звука, Рябой рухнул на ступеньки. А побратимы его, видя, что с ним вдруг сталось, в страхе отпрянули в стороны. Они слышали про удар такой силы, но, похоже, видели его впервые.
Глеб, весь обагренный кровью, опять шел вперед. Дружинники пятились вверх по лестнице и еле успевали отбивать его секиру. Воины слышали сквозь шум битвы ее зловещее гудение. Гудение это все больше пугало их.
А дружина напирала сзади. Волк и Щелкун по-прежнему успевали прикрывать Глебу спину. Они дрались достойно. Щелкун бился молча, разил точно. А Волк – как варяжский берсерк – рычал и бесновался, и крутился на месте, и колотил, и тыкал мечом, и ударял ногами, и кусался, разбрызгивая пену изо рта. Вид его был ужасен и останавливал многих несмелых. Волк большей частью бил наугад, но поскольку перед ним стояла сплошная стена воинов, редкий удар его не достигал цели.
Со двора прибежали копейщики и метнули копья.
Одно копье просвистело над ухом Глеба и пробило насквозь бедро пожилого могучего дружинника. Тот мгновенно стал белее полотна и лишился чувств. Другое копье ударило в толстые кленовые перила и осталось так торчать. Древко упруго покачивалось. Глеб вырвал это копье и бросил его назад, в самую гущу воинов. Копье, брошенное с большой силой, произвело в рядах дружинников немалые опустошения.
Дружинники закричали на копейщиков, чтобы те не метали больше копий, ибо в неразберихе и давке копья больше вредили своим, нежели досаждали Глебу. Так же и лучники не могли применить свое грозное оружие и вынуждены были взирать на то, как побратимов их избивают, будто скот перед пиром.
Ступень за ступенью отвоевывал Глеб, валились бездыханные воины к его ногам. А он сталкивал их дальше вниз, порой поскальзываясь на их крови…
У Глеба уже была во многих местах изорвана рубаха. На плечах, на груди, на руках кровоточили раны. И секира его иззубрилась, и дребезжало надтреснутое древко.
А руки были красные от крови…
И вот лестница – кровавое побоище – осталась позади. Только двое крепких молодых дружинников кое-как сдерживали натиск Глеба. Но они уже сопротивлялись больше оттого, что им некуда было деваться, нежели из радения выручить Мстислава и Святополка. Эти двое медленно пятились по каменному коридору и вяло отражали выпады Глеба.
Глеб кричал им:
– Бросьте оружие! Я не трону вас.
Но они молчали, будто не понимали его, и не бросали мечей.
Коридор был узок. Волк и Щелкун здесь могли бы сдержать и тысячу храбрых воинов, равно как и те двое дружинников, укрепившись сердцем, могли бы с легкостью остановить великана Глеба.
В каком-то углу, не то нише, Глеб заметил – мелькнула тень. Глеб присмотрелся: на крохотной скамеечке у узкого, заложенного поленом окна-бойницы сидел старик. Он глядел на Глеба помертвевшими от ужаса глазами.
Глеб выбил ногой полено из бойницы. Сразу стало светлее.
Старик не двигался. Можно было подумать, что он умер.
Тронув его за плечо, Глеб спросил:
– Мстислав там? – он показал вперед по коридору, где стояли, тяжело дыша, два дружинника. – Я правильно иду?
Старик закрыл глаза и не ответил. Козлиная жиденькая бородка его мелко-мелко дрожала.
Глеб пошел вперед по коридору. Дружинники пятились, не поднимая больше мечей; потом они скользнули в другую нишу и остались там. Глеб, взглянув на них спокойно, прошел мимо.
Перед ним была дверь – небольшая, в рост человека, обитая крест-накрест полосами железа. Глеб попробовал толкнуть дверь ногой. Она оказалась запертой. Тогда Глеб навалился плечом. Дверь даже не скрипнула.
Глеб крикнул:
– Мстислав! Неужели ты прячешься?
Из-за двери не было ответа.
Глеб засмеялся:
– Старый Владимир очень огорчится, когда узнает, что сын его прятался, как женщина.
И он посильнее ударил секирой в дверь. Тяжелое лезвие перерубило одну из железных полос и впилось в древесину.
Глеб ударил и второй раз, и третий… Шум битвы позади него не стихал. Волк и Щелкун все еще сдерживали дружину где-то в начале коридора.
Глеб продолжал насмехаться:
– Мстислав, стыдись! Неужто ты лишь перед безоружным стариком герой?
Не было ответа. И крепка была дверь.
– Мстислав, ты искал меня! Вот я пришел! А ты заперся…
Глеб, широко размахиваясь, кромсал дверь. Одна за другой отскакивали перерубленные железные полосы, сыпалась на пол щепа, выскакивали дубовые клепки. Глеб уже видел через дыры часть трапезной, видел стол, подпирающий дверь изнутри. Вот он выломал еще одну доску и заметил наконец Мстислава и Святополка. Те, оглядываясь на дверь, пытались открыть окно во двор. Но окно это, возможно, никогда не открывали, и, сколько князь и киевлянин ни тянули за ручку, у них ничего не получалось.
Глеб смеялся и говорил обидные речи:
– Я думал, ты князь! А ты, как последний безродный челядин, убегаешь от боя.
Мстислав и Святополк помогали себе мечами: остриями клинков они поддевали раму. Однако древесина обламывалась, а рама и не думала открываться.
Тем временем Глеб все выбивал из двери доску за доской. Вот он уже просунул в дыру руку и сбросил засов.
Князь в испуге оглянулся и, оставив раму, изо всех сил ударил мечом по окну. С громким звоном рассыпались и полетели вниз разноцветные венецианские стеклышки.
Глянув на пустой двор, Мстислав возопил:
– Эй, кто-нибудь! Тащите лестницу…
Глеб, отталкивая ногой дубовый стол, слышал, что князю ответили какие-то женские голоса.
Мстислав глядел вниз свинцовыми злыми глазами, а девки-челядинки метались по двору в поисках большой лестницы.
– Живее! Живее!.. – поторапливал их и Святополк.
Когда князь и киевлянин в очередной раз оглянулись, Глеб уже стоял перед ними. Секира его – большая, окровавленная, выщербленная – была страшна. Мстислав и Святополк не в силах были отвести от этой секиры испуганных глаз; они как будто были заворожены секирой.
Глеб поднял ее.
Святополк, дико закричав, кинулся к Глебу; Святополк целил ему мечом в живот. Но секира была быстрее. Большой силы удар в голову остановил Святополка. Удар был нанесен сверху вниз, и так получилось, что острое лезвие отсекло у киевлянина лицо. Сам киевлянин упал в одну сторону, а лицо его, почему-то ставшее вдруг похожим на коровий блин, пало к ногам Глеба. В злой усмешке продолжали кривиться губы.
Мстислав при виде этого зрелища стал бледен как смерть. Бессознательным движением он ощупал свое лицо – на месте ли?
Глеб сказал:
– Я не успел спросить его про Анну. Но про Аскольда не забуду у тебя спросить.
Губы молодого князя дрожали. Он покосился на окно, за которым открывался двор; три переполошенные девицы все еще искали лестницу.
Мстислав тихо ответил:
– Анну он убил. Но ты убил его напрасно!.. Ты даже не представляешь, какая умная у него была голова… А ты эту голову – как орех!..
Глеб ответил:
– Я недавно встретил на дороге паломников. Вот они умны. А Святополк – коварная собака!
Звон мечей и яростные крики доносились из коридора. Шум этот был все ближе. Верно, Волк и Щелкун отступали все же под натиском дружины.
Искра надежды загорелась во взоре Мстислава. Он решил, видно, потянуть время, надеясь, что дружина выручит его.
Мстислав сказал:
– Ты напрасно пришел мстить мне, Глеб. Я не хотел убивать Аскольда. И я его не убивал. Это Корнил-десятник убил. Все видели…
Глеб горько усмехнулся:
– Я многих спрашивал. Никто не хотел убивать Аскольда. И Корнил говорил, что не хотел… Однако Аскольда все же убили. Не могу этого понять.
И Глеб опять поднял секиру.
Мстислав просил:
– Пощади! Я князь все-таки… Я господин твой…
Сверкало лезвие. Приближался шум. Мстислав косился на дверь…
– Пощади!.. Аскольд был стар, он пожил. А я молод… Я даже потомства еще не оставил…
Мстислав молил о прощении и все поглядывал на дверь. Все ближе звенели и скрежетали клинки. Глаза Глеба оставались холодны.
– Не убивай меня, Глеб. Старый Владимир тебе не простит…
При этих словах в трапезную вбежали, отбиваясь мечами, Волк и Щелкун. Их гнали дружинники, вооружившиеся палицами и копьями.
– Глеб! – крикнул Волк. – Мы не в силах сдержать копейщиков.
Глеб оглянулся.
Мстислав оттолкнул его и бросился к воинам:
– Дружина! Я здесь…
В два прыжка Глеб настиг его и, рванув за ворот шелковой рубахи, бросил на пол.
Мстислав упал навзничь. Он с ужасом взирал на могучего Глеба, вставшего над ним; и с надеждой глянул князь на дружину. Все больше и больше воинов прорывались в трапезную. Они теснили побратимов Глеба, они торопились…
И тут Глеб махнул секирой.
– Нет!.. – вскрикнул Мстислав и глазами, полными дикого ужаса и одновременно удивления, уставился на секиру, пробившую ему грудь и рассекшую сердце.
Кровь хлынула у Мстислава ртом. Взгляд его остановился.
Воины, в отчаянии вскричав, продолжали теснить Волка и Щелкуна. И только когда дружинники увидели, что Глеб новым ударом отделил голову Мстислава от тела, они остановились и опустили оружие.
Волк и Щелкун вытерли обильный пот со лба.
Все тяжело дышали, и долго никто не мог сказать ни слова.
Наконец кто-то из воинов молвил:
– Немало пролилось сегодня крови.
Другой воин ему ответил:
– Но виновники по-прежнему невредимы.
– Ты ошибаешься, – возразил ему Глеб. – Виновные мертвы.
И он указал на тела Мстислава и Святополка. Потом Глеб наклонился, взял за волосы голову князя и бросил ее в какую-то суму, что подобрал здесь же.
Все глядели на это действо, затаив дыхание. Какая-то девица показалась в разбитом окне и, увидев обезглавленное тело князя, вскрикнула, прикрыла рот рукой; челядинки отыскали наконец лестницу…
Воины стояли стеной, исподлобья смотрели на Глеба. Дышали тяжело.
Глеб, держа в одной руке суму, а в другой – секиру, пошел прямо на дружину. Воины безмолвно расступились. Никто из них и не думал продолжать битву.
Волк и Щелкун, настороженно озираясь, готовые отразить внезапный удар, последовали за Глебом.
Тонко и жалобно заголосила в окне девица.
Глеб остановился и сказал воинам:
– Вы хорошо дрались! Мне было очень трудно.
Потом втроем они спустились во двор, вывели из конюшни трех коней и, не седлая, выехали за ворота.
Один из дружинников тут сказал:
– То, что я слышал про этого Глеба, – сущая правда. Он сумасшедший. Страшный человек!..
А кто-то со знанием дела ответил:
– Он – Воин.
И они принялись убирать трупы.
Глава 20
На следующий день на рассвете Глеб, Волк и Щелкун подъехали к Чернигову.
Стражи только открыли ворота, и в город въезжали возы с лесом, камнем, веревками – в Чернигове постоянно велось при Владимире строительство, – шли мелкие торгаши, каждый со своей поклажей на плечах, купцы побогаче гнали целые обозы товаров; валил в город и разный бродячий люд – паломники, нищие, перехожие калики, погорельцы, беглые; были среди людей и наемники, ищущие себе господина.
Глеб спешился, а Волку и Щелкуну сказал в Чернигов не входить. И те отъехали в сторону, пустили коней пастись, сами же уселись под деревьями.
Стражи кое-кого обыскивали. Кто был с оружием, не пускали в город. У некоторых купцов осматривали товар; в обозах шарили между мешками – не припрятано ли что недозволенное; где-то заглядывали и в мешки.
Глеб вел коня в поводу, в свободной руке держал суму. А секира была припрятана под одеждой.
Рослый стражник с густой бородищей спросил какого-то человека:
– Что несешь?
– Медь несу. Кузнецу продать, – ответил заискивающе человек. – Часто здесь хожу. Неужели не узнал меня, Тит?
– Проходи, не задерживай! – обронил Тит, и коснулся плеча другого человека. – А ты что несешь, покажи…
– Воск несу. На продажу… А брат мой, вот, лыко несет…
С башни крикнули:
– Эй, Тит! Вон того проверь… Который коня ведет.
– Этого? – Тит издалека указал на Глеба.
– Да. Что-то рожа его мне знакома..
Волк и Щелкун насторожились, встали.
Глеб спокойно шел к воротам.
Тит уперся рукой ему в грудь:
– Стой, молодец. Что несешь? – и стражник кивнул на суму.
Глеб улыбнулся: – Я?
А улыбнулся Глеб так открыто и светло, так дружески, что стражник не мог не улыбнуться в ответ.
– Ты, ты, родной!..
Глеб протянул ему суму:
– Здесь голова…
– Что еще за голова? – усмехнулся Тит.
Глеб все еще протягивал суму:
– Голова. Усекновенная…
– Крестителя Иоанна? – пошутил Тит.
Глеб кивнул:
– Для царя Ирода!..
Тит хлопнул Глеба по плечу и засмеялся:
– Веселый ты человек! Выдумчивый. Люблю таких, – и стражник указал на суму. – Масло, должно быть, несешь?..
– Масло несу, – пожал плечами Глеб.
– Проходи, родной! Не задерживай, – Тит подтолкнул Глеба к воротам, а коня его хлопнул рукой по крупу; потом повернулся к башне и крикнул: – Это хороший человек, веселый – шутить любит.
С башни не ответили.
Войдя в город, Глеб опять взобрался на коня, медленно поехал по улицам. Глеб направлялся ко двору старого князя Владимира.
Копыта коня мерно постукивали о деревянную мостовую. Главная улица поднималась вверх. Там, на горе, стояли и хоромы княжеские, и красовался над Десною большой Спасский собор.
Проезжая мимо собора, Глеб придержал коня и перекрестился. До этих пор он всего-то крестился раза два или три, ибо чувствовал себя больше язычником, чем христианином. А теперь в душе, в сердце Глеба что-то переменилось. Быть может, перемены начались в тот день, когда Глеб заговорил с паломниками, или когда он увидел, как крестится Анна, или когда он воздвиг простенький крест на ее могиле, а может, после вчерашнего дня, после того кровопролития, что Глеб учинил в каменном доме князя Мстислава…
Проехав еще немного, Глеб стукнул кулаком в ворота, за которыми простирался широкий Владимиров двор. И ожидал Глеб, не сходя с коня.
Ворота скоро приоткрылись, выглянул страж – был он при шлеме и при дорогой кольчуге. Ощупал Глеба неприязненным колючим взглядом:
– Что тебе, молодец?
Глеб протянул ему суму:
– Передай старому Владимиру.
Стражник принял суму, взвесил ее в руке, спросил:
– Что тут?
– Князь знает. Скажи: из Гривны…
– Из Гривны? – страж сделал радостное лицо. – Значит, от Мстислава.
– От него, – усмехнулся Глеб.
Но страж не заметил этой едкой усмешки, открыл ворота пошире, пригласил:
– Зайдешь на кухню, мил человек? Покормим…
Глеб покачал головой:
– Нет, тороплюсь.
И, развернув коня, направил его под гору.
Старый Владимир принимал у себя гостя – богатого купца-латинянина. После обильной трапезы они, уединившись в любимом покое князя, заваленном книгами и свитками, беседовали о том о сем. В толмаче не нуждались, ибо Владимир, будучи искусным опытным воином, был еще и весьма премудр – искушен во многих науках и языках. И язык этого латинянина, как и шесть или семь иных языков, знал в достаточной мере, чтоб легко изъясняться на нем, – чем немало удивлял самого латинянина.
Князь расспрашивал гостя о его делах. А тот – тоже человек немолодой, опытный – о своих делах умалчивал, он все больше рассказывал о далеких западных странах.
– Неспокойные настали времена, – говорил латинянин. – А в неспокойные времена – как в мутной воде. Хищной рыбе – легкая добыча. А всякой мелочи отовсюду можно ждать смерть…
– Да, да, – соглашался Владимир. – Это верные слова! У нас в княжествах тоже полно смутьянов, ищущих легкой добычи. Многие видят цель жизни в престоле, а не в пути к нему. Я думаю, они ошибаются, ибо за целью не видят самой жизни…
– Поистине мудрые слова, – соглашался латинянин. – Я рад, что имею такого друга, из которого можно черпнуть мудрости. Мудрость из книг хороша, но она суха и как бы безвкусна. Совсем другое дело слышать мудрость из живых уст…
Князь со скромностью выслушал эти приятные слова. Потом напомнил:
– Но мы говорили о Папе Урбане…
– Да, государь!.. В Клермоне на церковном соборе Папа призвал всех благочестивых христиан – от королей до простолюдинов – отправиться в Святую землю. Призвал силой оружия спасать от неверных Гроб Господень. И обещал всем, кто отправится в поход, отпущение грехов и мирские блага, обещал простить им все долги…
Князь кивнул:
– И клич его услышали.
– О да! Говорят, желающих отправиться в поход было тысячи и тысячи. Они тут же в Клермоне дали обет… Какому-то счастливцу Папа сам нашил на одежду шелковый крест. И по этому примеру все стали нашивать на себя кресты: и благородные люди, и голытьба. Они шумели и праздновали несколько дней. Они стали называть себя крестоносцами…
– Крестоносцы… – задумчиво произнес князь, будто пробуя это слово на вкус. – Не очень подходящее название для такого грозного явления. Ведь это Христос нес крест на Голгофу. Христос страдал…
– Да, государь!.. Но молва есть молва. Ее не перешибешь. И не всегда можно объяснить простолюдину…
Здесь послышался стук в дверь, и латинянин замолчал.
В покой заглянул слуга:
– Господин, к вам гонец…
– Пусть подождет, – велел Владимир.
– Но он уехал уже. Оставил суму…
– Что за сума? – Владимир досадовал, что мешают такому интересному разговору.
– Не знаем, господин. Сума и есть сума. Крепко завязана. Гонец сказал, из Гривны…
Лицо князя прояснилось:
– Из Гривны, говоришь!.. Тогда я знаю, что там… Хорошо! Бросьте пока в угол в прихожей. Я после посмотрю…
Когда дверь за слугой закрылась, Владимир повернулся к латинянину:
– Нам помешал этот олух.
Гость вежливо осведомился:
– Может, наш разговор отложить? Может, этот человек сказал что-то важное? И у государя дела?..
Владимир улыбнулся:
– Нет-нет, мой друг! Этот человек – слуга. Он только что сообщил мне, что одним смутьяном в моих владениях стало меньше.
– Это хорошо! – улыбнулся в ответ гость.
Владимир напомнил:
– Мы говорили о крестоносцах… Что было потом, после собора в Клермоне?
– Они двинулись в путь… – латинянин кончиками пальцев потер седые виски. – Они продали все свое имущество, купили оружие и доспехи и пошли за монахом Петром Пустынником на восток. Говорят, что многие пошли в поход с семьями – с малыми, с грудными детьми… Трудно сказать, на что они надеются. Они, как видно, полагают, что Святая земля простирается за соседней их дому горой, а город Иерусалим – в пяти-шести днях пути…
– Конечно же, многие погибнут, – уверенно, со знанием дела сказал князь. – Тяготы похода – не для женщин и уж тем более не для малых детей. О чем думают их военачальники? Святая земля не близко.
– О да! Те дороги, по которым сейчас идут крестоносцы, говорят, сплошь усеяны могилами. Смерть так и косит их ряды. Быть может, от этого крестоносцы злы. В тех городах, что попадаются им на пути, они устраивают жестокие погромы. Убивают иудеев. А потом на костях их устраивают дикие оргии… Это очень страшно: темный необразованный разум в союзе с вседозволенностью. Горят безвинные города и деревни. А к крестоносцам пристают все новые толпы голытьбы. Ужасные вещи творятся под сенью креста. И мне кажется все это бессмысленным…
Владимир сказал:
– Не всегда мы можем понять смысл того, что творится сегодня.
– Да, – вздохнул латинянин. – Но льется так много крови… Многие города закрывают перед крестоносцами ворота. Говорят, крестоносцы берут некоторые из них штурмом. Они очень злы, голодны. Они очень спешат.
Владимир кивнул:
– Я знаю, как бывает в походах.
– Ваше счастье, государь, что земли, коими вы управляете, далеко в стороне от пути крестоносцев. Я побывал в одном городе, через который прошли они. Последний раз этот город выглядел столь плачевно во времена Аттилы…
Они долго еще говорили о крестоносцах.
Когда гость утомился, Владимир позвал служанок и велел им показать латинянину сад во дворе, потом кликнул кухарок и приказал готовить к обеду тридцать блюд. Князь хотел удивить гостя. Владимир отлично знал, что гость, возвращаясь в свои латинские земли, будет рассказывать всем, как его на Руси принимали. И от того, что он расскажет, в немалой степени будет зависеть, приедут ли в Чернигов торговать еще и другие богатые латинские купцы. А у них очень уж хорошие товары!..
Едва служанки увели гостя, едва удалились кухарки, Владимир крикнул:
– Эй, несите суму!..
Слуга тут же исполнил приказание, он, видно, все это время ждал под дверью:
– Вот она.
Старый князь все еще сидел на высоком резном стуле. Владимир взял из рук слуги суму и дернул за шнурок. Но шнурок не развязался. Князь дернул сильнее. Узел только крепче затянулся.
– Ах, как бестолково завязано, – посетовал Владимир. – Подай нож.
Слуга принес князю нож.
Разрезая шнурок, Владимир спросил:
– Из Гривны, говоришь?
Слуга поклонился:
– Человек сказал: из Гривны.
– Знаешь, что тут? – засмеялся Владимир.
– Откуда мне знать, господин?
– Здесь голова.
– Голова?.. – слуга вскинул удивленные глаза.
– Да, наконец-то эта голова. Мы за нею долго охотились… Мне даже пришлось обещать народу перед церковью, что эту голову мы насадим на кол.
– Должно быть, это голова очень дурного человека, – предположил слуга.
– Да, так и есть…
И старый Владимир открыл суму.
Слуга вместе с ним заглянул внутрь и оторопело отшатнулся. А князь вмиг побелевшими губами произнес:
– Глубокая сума. Плохо вижу. Дай-ка мне вон то блюдо.
– Серебряное?
– Давай… И… ты свободен.
Когда слуга с поспешностью вышел, старый князь откинулся на высокую спинку и закрыл глаза. По щекам его сбежали слезы. Владимир сидел так некоторое время, как бы еще более постаревший, обмякший, а потом, грозно сверкнув глазами, вытряхнул из сумы на серебряное блюдо голову сына своего Мстислава…
…Отъехав от Чернигова на два-три поприща, Глеб, Волк и Щелкун увидели при дороге большое раскидистое древо – старый-старый дуб. А в стволе Глеб приметил дупло, которое очень напоминало раскрытый в крике рот.
Глеб подъехал к дубу и, достав из-под свиты секиру с иззубренным лезвием и треснувшим древком, посмотрел на эту секиру напоследок, печально вздохнул и спрятал ее в дупло. Но дупло оказалось глубоким. Глеб слышал, как секира скользнула куда-то вниз, раздался тихий шорох, а затем… – знакомый заунывный звук, голос секиры, который Глеб знал с детства. Дупло это было, возможно, лишь с виду дупло. А под ним был глубокий колодец. Секира падала в этот колодец, как в бездну, и гудела все тише и тише… Глеб не слышал, как секира упала. Просто голос ее затих. Быть может, она и не достигла дна? Пришла из глубины прошлого, ушла в глубину бездны, безвременья… Говорили, ее выковал бог Волот. А был ли он?.. Глеб не мог сказать, видел ли он Волота наяву или тот к нему пришел в странном сне, в бреду. И сейчас, оглядывая свои руки, Глеб не мог сказать, была ли у него вообще «поющая» секира, а вся его жизнь – не видение ли, не игра ли это света и тени, не облачко ли, влекомое куда-то ветром, не звук ли, не голос ли той же секиры?
Кто скажет, что такое явь?..
Волк удивленно кивнул на дупло:
– Чудеса!..
Не вспоминая больше о секире, Глеб сказал:
– Я в великом долгу у вас, побратимы, но не знаю, как и когда тот долг заплачу, поскольку ухожу из сих мест. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять: старый Владимир возьмется искать меня так, как не искал никогда.
Щелкун, взъерошив себе пятерней волосы, ответил:
– Нам тоже здесь оставаться не след. Все видели, как мы дрались плечом к плечу с Глебом.
– Куда вы пойдете? – спросил Глеб.
Волк оглянулся на дорогу:
– Вы оба знаете, что я в Киев иду. А зачем – сам не знаю. Наверное, чтобы не стоять на месте. Но еще говорят: Киев красив. Хочу на красоту полюбоваться.
– А ты, Щелкун?
Щелкун вздохнул:
– Пожалуй, и я в Киев пойду. Ведь говорят: кто Киева не видел – не видел городов…
Глеб обнял друзей и сказал:
– На этом месте мы и расстанемся, – и он показал вперед. – Видите развилку? Одна дорога уходит на юг. Это ваша дорога.
– А ты? – выдохнул Волк.
– Моя дорога другая – на запад.
– А куда она? Ухабистая… – Волк прищурил глаза, будто прицелился. – Самые ровные, самые прямые дороги ведут на юг.
– Говорил я недавно с паломниками, – припомнил Глеб. – Открытые простые люди. И сами они, и речи их пришлись мне по душе. Паломники эти звали меня в Царьград, а потом, может, и в Святую землю… Вот я и подумал сейчас: почему бы не сходить и не поклониться святыням христиан! – здесь глаза Глеба погрустнели, ибо он вспомнил Анну. – Пойду, наверное, за паломниками. Мне легко будет идти, ведь в здешних печальных местах я оставляю только могилы…
Волк спросил:
– Разве ты знаешь, какой дорогой пошли паломники? Как ты их теперь найдешь?
– Встречу каких-нибудь, – ответил Глеб. – К ним и прибьюсь. Все паломники – одно племя.
Щелкун с сомнением покачал головой:
– Ты, брат, не тот человек, который к кому-то прибивается. Ты из тех, к кому прибиваются.
Глеб пожал плечами:
– Значит, не буду одинок…
Так, разговаривая, они доехали до развилки и, еще раз обнявшись на прощание, расстались. Глеб поехал на запад, не оборачиваясь, а Волк и Щелкун, с сожалением оглядываясь на него, направили коней на юг.
Так часто бывает в жизни, что дороги разлучают друзей…
