Текст книги "Петербуржский ковчег"
Автор книги: Сергей Зайцев
Жанр:
Исторические приключения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 23 страниц)
Глава 7
Встреча с издателем была в этот раз почти мимолетной – на короткой ноге. Господин Черемисов искренне порадовался, что Аполлон перебрался наконец в столицу... Издатель сказал, что давно Пора заняться делом всерьез и ковать себе крылья. «Переводы – хорошо! Вот вам Вергилий, любезный друг Аполлон, начните с «Буколик». Но не забывайте и про свое – куда влечет вашу душу... Я заметил: вы – философ...»
Аполлон, отметив проницательность Черемисова, не стал прежде времени говорить о том, что уже пишет «для души»... Даже издателю. А может, точнее сказать: именно издателю.
Вернувшись, Аполлон поднялся к себе на «аттиковый этаж» (что значительно благозвучней, нежели – чердак) и застал под дверью своей комнаты Устинию с подносом.
Удерживая поднос одной рукой, девушка с самым тревожным видом стучала в дверь и даже не услышала, как Аполлон появился у нее за спиной.
Он легонько тронул ее за плечо, служанка вздрогнула и оглянулась. Губы девушки дрожали. Но она быстро справилась с испугом:
– Господи! Вы уже поднялись?.. Аполлон открыл дверь ключом.
– Я не из тех, кто спит долго. А ты, как будто, думала иначе?
– Слишком мало вас знаю, – горничная уже была прежняя словоохотливая Устиния. – Молодые ученые господа всегда спят много – потому что читают и пишут по ночам. Вот я и думала: мне не добудиться... Госпожа велела передать, что она свободна до полудня – если вам угодно сегодня решить все дела... И послала завтрак.
Войдя в комнату за Аполлоном, Устиния поставила поднос на стол и огляделась удивленно. Должно быть, не ожидала того порядка, какой увидела.
Аполлон усмехнулся:
– Хочешь сказать: молодые ученые господа нуждаются в няньках?
Девушка улыбнулась:
– Все бы были такие жильцы!... Доктор Федотов, например, устроил сущий беспорядок в своих апартаментах и очень злится, если я что-то перекладываю на другое место. И вообще говорит, чтобы я к нему не входила... А как же убираться?! – девушка, с удовольствием глядя на Аполлона, теребила оборки на своем накрахмаленном переднике. – А художник Холстицкий повсюду разбрасывает грязные тряпки – он ими вытирает кисти. И красками заляпал весь пол.– приходится ножом соскребать. Бумагами очень сорит. И тоже злится, когда я прихожу с уборкой... Он, конечно, добрый человек, но очень больно щиплется...
– Щиплется? – Аполлон с интересом, но как бы мельком, оглядел ладную фигурку девушки. – Я его понимаю. Он, наверное, веселый человек...
– Когда как, – Устиния стояла у двери. – Когда работой доволен, он весел, он добрая душа. А бывает мрачен. Однажды порезал портрет ножом.
Аполлон покачал головой:
– Любопытно...
– Господин полицеймейстер заказал ему портрет, – девушка хихикнула, глаза ее весело заискрились, – и все был недоволен этим своим портретом. Говорил: почему щеки висят? почему нос – картошкой? Велел переписать – чтобы щеки были поглаже, как у молодого, чтобы нос был не картошкой. А нос у него и в самом деле картошкой. Куда от этого уйдешь?.. Холстицкий переписывал, переписывал, а потом схватил нож и – по этому самому носу. Хорошо, господина полицеймейстера не было рядом, а то случился бы скандал...
– И чем же кончилось?
– А чем могло? Заказчик – прав... Орлиным носом и закончилось. Господин полицеймейстер остался доволен...
Аполлон снял плащ, стряхнул пылинку с сюртука. Сюртук был далеко не новый, но это, разумеется, не мешало Аполлону держаться с достоинством... Анекдот, рассказанный Устинией, позабавил его.
Аполлон подошел к окну... Уже довольно высоко стояло солнце. Город был свеж после ночного дождя, холодный воздух прозрачен. На душе – томительно и трепетно, как если бы Аполлон остановился на пороге храма, к которому шел издалека и через тернии.
Коснувшись лбом холодного стекла, он спросил:
– А много ли еще сдает комнат госпожа? Устиния взялась перечислять:
– Еще живут чиновник, письмоводитель, буфетчик, кухмистер-француз, некий дядька, занимающийся извозом...
– И комнаты у них подороже? – Аполлон не без некоторой иронии подумал, что чиновник и буфетчик, а тем более дядька, занимающийся извозом, Горация и Вергилия не переводят и философских трудов не пишут, но жилье снимают получше; так уж устроен этот свет.
Горничная предпочла уйти от прямого ответа:
– Есть и подешевле: в подвале сапожник живет. Дочка у него болеет часто... Аполлон пригубил кофе.
– Хорошо. Проводи меня к госпоже. Дом большой, как бы мне не заблудиться.
Глава 8
Они спускались по чугунной лестнице. Устиния впереди, Аполлон следом. Аполлон думал о Милодоре, которую сейчас увидит, а если быть точнее, то не столько думал, сколько лелеял одну мысль – как хороша была вчера ее улыбка!...
– Слышите, ступени гудят? – голос Устинии едва пробивался к его сознанию. – Есть, конечно, и постарее дома на Васильевском. Но и этот очень старый...
– Конечно, старый... гудят...
Аполлон, тешась мыслью о Милодоре, слушал краем уха...
... На месте этого дома некогда стояла просторная крестьянская изба, потом – был построен типовой мазанковый домик. И только затем поставили каменный дом. Строилась чуть ли не одновременно вся улица. Некий швед, адмирал, перешедший на службу к российскому государю, оплачивал строительство дома. Когда адмирал умер, дом был куплен богатым русским заводчиком, поставлявшим для императорского Монетного двора колыванское и нерчинское серебро. Этот заводчик и отделал дом мрамором, дубом и кипарисом, заказал художникам росписи; много денег вложил, но и жил здесь долго. Потом заводчик перебрался на Адмиралтейскую сторону, а этот дом кому-то продал... В 1812 году здесь временно располагалось одно из отделений госпиталя; в зале, в котором когда-то танцевали мазурку, работали хирурги; стояли несколько столов для этих хирургов, а вокруг – все носилки, носилки... с ранеными; со столов кровь лилась, кое-где даже впиталась в паркет – есть до сих пор темные пятна, которые не оттереть... В каком году этот дом купил бывший хозяин – муж Милодоры – Устиния не знала...
Они прошли по третьему этажу и столкнулись в коридоре с худощавым господином – смуглым, с впалыми щеками и внимательным взглядом. Господин посмотрел на девушку добро и даже как бы насмешливо. А Аполлону вежливо кивнул.
Когда худощавый господин был уже далеко, Устиния шепнула Аполлону:
– Это тот самый лекарь Федотов...
Изначально дом не был предназначен под наем жилья. Он был – роскошный особняк, который, правда, со сменой хозяев пришел в некоторую ветхость. Но дом оставался все еще достаточно крепок – и если к нему приложить хозяйскую руку, он мог простоять хоть лет двести. Просторные помещения третьего этажа поделили деревянными стенами и оштукатурили их; недорого меблировали. Это уже делали при госпоже. После смерти хозяина госпоже пришлось несладко. От сдачи комнат был единственный доход; была, впрочем, еще деревня – и довольно большая,– но в результате неурожаев последних лет хозяйство крестьян пришло в совершенный упадок, и хозяйке рассчитывать на прибыли с этой стороны не приходилось.
После короткого стука Аполлон вошел в кабинет.
Здесь действительно было много книг – три стены полностью заставлены ими. Поблескивали золотом корешки. Обставлен был кабинет старой, еще, может, прошлого века, темной и массивной мебелью.
Милодора в атласном стеганом халате стояла за конторкой и что-то писала. Когда Аполлон вошел, она подняла на него глаза и вежливо улыбнулась:
– Вот и вы, господин Романов!... Принесли? – она не была уже так напряжена, как вчера, при первой встрече.
Ветер нес по небу облака, и время от времени проглядывало солнце; вот и сейчас солнечные лучи упали в окно. Милодора в их свете была вся такая свежая и будто прозрачная. И необычайно притягательная: Аполлон едва справился с желанием подойти к ней ближе и дотронуться до нее.
Аполлон положил ей на конторку свои бумаги. Невзначай бросил взгляд на французскую книгу, к которой, видимо, обращалась Милодора; это был Франсуа Шатобриан – что немало удивило Аполлона (молодая женщина, читающая Шатобриана, уже этим своим интересом демонстрирует ум).
Милодора едва глянула в бумаги. Любопытство мелькнуло у нее в глазах:
– Ваше имя отчего-то знакомо мне...
– В этом нет ничего удивительного, если принять во внимание, что я однофамилец государя, – замечание Аполлона вполне можно было расценить как тонкую шутку.
Милодора покачала головой:
– Нет, не это... И у меня есть впечатление, будто где-то я уже видела вас...
– Вряд ли, сударыня.
– Скажите, вы давно в Петербурге?
– Со вчерашнего дня. А до этого бывал наездами.
Она задумалась, бросив взгляд за окно:
– Верно, я ошиблась... Ну да это неважно... Как показалась вам первая ночь в моем доме?..
– Мне не впервой проводить ночь в новом месте. Я много путешествовал.
– Вы мне об этом как-нибудь расскажете... Присаживайтесь в кресло...
Аполлон сел, заставил себя перевести взор на книги (нехорошо ведь так поедать хозяйку глазами), но книг тех все равно не видел, потому что даже внутренним взором был обращен к Милодоре.
– Интересный дом и даже со своей историей, – девушка в общих чертах поделилась.
Аполлон тут вспомнил, как трудно ему было в эту ночь уснуть.
– Мне даже показалось, с голосами дом... Милодора тихо засмеялась:
– Старая мебель. Время от времени вдруг разжимается какая-нибудь продавленная пружина, и диван или одно из кресел как бы вздыхает, оживает... Вы слышали, наверное?.. Эти явления нередки, и на людей, с ними не знакомых, могут произвести неприятное впечатление: будто кто-то невидимый, дух, призрак передвигается по комнатам, присаживаясь то на диван, то на кресла...
Аполлон, слушая музыку ее голоса, подумал о том, что речь Милодоры – удивительно ясная. Эта женщина, вероятно, хорошо умеет излагать свои мысли – не иначе, сказывается образование.
Он сказал:
– Вы что-то писали... А я вас отвлек... Милодора посерьезнела:
– Увы, мне надо закончить это сегодня, – она глянула в свои листочки. – Мы с вами еще поболтаем как-нибудь. Вы сказали, что литератор...
– Только некоторым образом, – оговорился Аполлон.
– Быть может, отсюда... я что-то слышала о вас? Или читала?
– Вряд ли. Я издавался слишком мало. Милодора бросила на него быстрый взгляд:
– Мне это очень интересно, признаюсь... И в наше время, в нашей стране вовсе не обязательно издаваться много, чтобы о тебе узнали. Не так ли?..
– Так, – Аполлон не мог не отдать должное осведомленности этой женщины.
– Достаточно только опубликовать свежие мысли... В наше время все больше пишущих молодых людей, и некоторые их мысли обретают крылья... Я думаю, что слово иногда может повлиять на дело.
Милодора опять вежливо улыбнулась – это была не та улыбка, что вчера. Так же вежливо она улыбалась и графу Н., и малознакомым и незнакомым людям на том званом вечере – тем самым людям, которые, втайне восторгаясь ее красотой, не хотели принимать ее в свой круг.
Аполлон поднялся:
– Не буду вам мешать. Да и свои дела, знаете...
– Я понимаю: свежие мысли... – эти слова можно было бы принять и за иронию, если б не та дружеская теплота, с какой они произносились.
Хозяйка любезно проводила его до двери кабинета. По лицу госпожи Милодоры было видно, что она уже не с Аполлоном, что мысленно она – где-то далеко. Аполлон подумал, что в ней есть если не тайна, то уж загадка – наверняка... Поднявшись к себе в комнату и перекусив наскоро тем, что принесла недавно Устиния, Аполлон отставил поднос в сторону и достал текст, который дал ему Черемисов.
Перевод он начал словами:
Дальше этого дело, увы, не пошло.
Аполлон долго сидел в задумчивости, покусывая кончик пера. Он не узнавал себя – он будто стал другим человеком. То, что увлекало ранее, теперь утратило былое значение; мысли, казавшиеся прежде интересными и глубокими, теперь представлялись пустыми и никчемными – надуманными мыслями; цели, казавшиеся заманчивыми и ясными, растворились в воздухе, и вместо них появилась одна цель – Милодора...
Будто некий языческий божок взял да и перековал его – сделал в жарком горниле Аполлона наоборот... Все, что прежде представлялось Аполлону в нем самом надежным, теперь стало зыбким. Все, во что он верил, вдруг как бы потеряло ценность... От перемен, какие в нем произошли, но какие он еще не осмыслил до конца, Аполлону стало неуютно. Он прислушивался к себе и чувствовал, что как бы завис в воздухе, утратил привычную опору...
Аполлон вдруг поймал себя на том, что уже несколько часов кряду размышляет на тему: есть ли у него хоть одна мысль, которую Милодора могла бы посчитать крылатой?..
Он тщетно перебирал в уме некоторые свои мысли, коими прежде гордился; сейчас все они виделись ему блеклыми. Он думал сейчас для Милодоры... И Аполлон уже не сомневался, кто тот божок, который так ловко и быстро перековал его на иной лад и даже как будто лишил уверенности. Божок этот очень был похож на Милодору...
Когда Аполлон спохватился и собрался продолжить работу над переводом, он увидел, что уже начало темнеть. А свечей он сегодня не купил – совсем позабыл о них.
Чертыхнувшись, он бросил перо на стол и вышел из комнаты. В полной темноте, придерживаясь стен, прошел до лестницы и спустился на третий этаж. Аполлон постучал в первую же из дверей.
Отворил ему тот немолодой худощавый господин с впалыми щеками. Аполлон вспомнил, что этот господин – лекарь, и фамилия его Федотов. Попросил у него огарок свечи – заимообразно.
Господин Федотов открыл дверь пошире и пригласил войти:
– Огарка, наверное, нет, а целую свечу найду, – при этом посмотрел доктор Федотов очень доброжелательно (он, по всей видимости, был хороший доктор). – Я вас понимаю, молодой человек, на ум пришли удачные поэтические строки, и надо бы записать...
– Вы правы, несколько строк можно было бы записать, – Аполлон подумал, что настоящий лекарь и должен быть проницательным, но потом ему пришла мысль, проясняющая обстоятельства: горничная девушка рассказывала Аполлону о жильцах; точно также и жильцам она могла рассказать о нем – и уж, верно, не удержалась.
Словно подтверждая его догадку, лекарь спросил:
– Это вас я сегодня встретил в коридоре с Устишей?..
На первый взгляд в апартаментах доктора Федотова творился настоящий кошмар – но только на первый взгляд. Вся комната этого господина была завалена книгами, альбомами, исписанными листками бумаги, гипсовыми слепками, некими зарисовками на обрывках картона. Раскрытые с закладками книги лежали повсюду: на столе, на стульях, на подоконнике, на полу...
Кое-где на полях страниц Аполлон заметил ремарки, сделанные ровным, как по линеечке, убористым почерком... Да, это был ученый лекарь – не цирюльник какой-нибудь, почитающий отворение крови панацеей и отворяющий кровь всем подряд.
Благородный дух науки так и витал в комнате...
Господин Федотов показал на узенькую извилистую меж завалов книг дорожку посреди комнаты, единственно по которой здесь можно было передвигаться:
– Проходите тут и садитесь на стул... Аполлон прошел по указанному дефиле:
– Мне бы свечу, и я не отвлекал бы вас более...
– Разумеется, разумеется... Но и познакомиться любопытно. Про вас говорят: интересный молодой человек.
– Уже говорят? Как странно...
Доктор Федотов оставил его фразу без внимания.
– Скажите, не жаловалась ли на меня Устиша? Аполлон, дабы не обидеть хозяина, принужден был устроиться на стуле в углу.
– На некоего Холстицкого будто жаловалась. Однако – шутя. Больно щиплется...
Федотов усмехнулся:
– Он хороший человек. Незаменимый для меня...
Аполлон окинул комнату взглядом:
– Сразу видно, что вы не из тех докторов, что всем без разбору ставят клистиры и прописывают шпанских мушек...
Федотов пожал плечами:
– Клистиры бывает тоже нужны... А тут мы с Холстицким... Впрочем, быть может, вам это будет не интересно...
– Отчего же! При желании во всем можно найти интерес.
Федотов удивленно повел бровью:
– Очень верно подмечено для такого молодого человека. Очень верно... Что ж, извольте, отвечу: у нас до сих пор нет отечественного анатомического атласа. А вы как человек с образованием должны понимать, сколь может быть важен такой атлас и для врача, пользующего больного, и для всякого пытливого ума, постигающего медицину... Миша Холстицкий рисует мне – он превосходный рисовальщик. Хотите, я сведу вас с ним?.. Да, да, непременно сведу, он живет рядом – за стенкой. Но чего-то его не слышно давно, наверное, спит. Он напишет вам бесплатный портрет...
– Зачем же бесплатный!...
– Напишет, напишет... Он сегодня весь день радовался, что к нам в Вавилон – так Миша называет дом госпожи Шмидт – поселился еще один человек изящного ума. Не какой-нибудь чинуша с крысиной мордочкой и хитрыми злыми глазками. И не извозчик, от которого за версту несет водкой и конским навозом...
Аполлон не понял:
– Госпожа Шмидт... это кто?
– Милодора. Неужели вы еще не познакомились с Милодорой? Само очарование!... Миша помоложе меня. И он, скажу вам по секрету, безнадежно в нее влюблен... Он мечтает написать с нее портрет...
– Шмидт, вы сказали?
– А... вот вы о чем? Это она по мужу. А тот, хотя и Шмидт, но был русский. У нас ведь каждый второй Шмидт – русский. Вы что? Не знали?.. Мне на секции как-то попался один Шмидт. Вы бы его видели!... Калмык из калмыков – а, поди ж ты! Шмидт!... Тоже где-то немчик затесался... – оглядывая комнату, Федотов задумчиво почесал себе подбородок. – К слову сказать: в прошлом веке все евреи с ума посходили – записались в итальянцы. Мода была, знаете ли... Архитекторы, музыканты... Итальянцы итальянцами, а богу своему молятся – векселю...
Так, за разговором они познакомились.
Федотова звали Василий Иванович. Это был основательный в общении человек, повыспросил у Аполлона, кто он и чем занимается. Рассказал о себе; и дед его, и отец были лекарями – много пользы отечеству принесли – соответственно и ему самому Бог велел...
Федотов дал Аполлону пару свечей «без возврата» и просил заходить без стеснения в гости – по-соседски.
«Очень милый человек», – с этой мыслью Аполлон собрался уж уходить, как в дверь постучали.
Василий Иванович открыл.
На пороге стоял пожилой небритый человек в фартуке; нельзя сказать, что он был сильно пьян, однако от общества Бахуса он сегодня явно не бежал.
Лекарь поморщился раздраженно:
– Ты, Захар, когда-нибудь бываешь трезвый? Лучше бы дочери лишний пряник купил!...– Эх, доктор! Не серчай!... – человек в фартуке махнул рукой. – Настюха заболела – опять у нее случился жар...
Василий Иванович прошел мимо Аполлона, взял из-под стола сумку, велел Захару подождать в коридоре – пока инструменты соберет...
Аполлон попрощался и вышел.
Захар курил в коридоре трубочку. Держал в руке масляную лампу. Если судить по виду этого человека, он не особенно переживал, что у него какая-то «Настюха заболела».
– Настюха – это кто? – приостановился Аполлон.
– Дочка... А вы, значит, новый жилец? – Захар приподнял лампу и осветил лицо Аполлону. – Я – сапожник. Внизу живу... А вы, стало быть, на самом верху... – он зажал мундштук зубами. – Провожу вас до лестницы, пока доктор собирается.
Прикрывая ладонью огонек лампы, Захар сапожник пошел вперед. Аполлон не возражал. Захар, поспешивший помочь ему, вызвал у него симпатию, – как вызывает симпатию всякий простодушный открытый человек, независимо от того, какого он сословия.
На ходу обернувшись, сапожник спросил:
– Уже видели хозяйку? Как она вам? – он не прочь был, кажется, посудачить.
От Захара пахло кожей, крепким вином и табаком.
– Добрая женщина, – отозвался Аполлон.
– Милодора-то? – в улыбке открылись разрушенные табаком зубы. – Да, добрая... И с виду женщина неплохая, и как будто не жадная, не выматывает последнюю копейку, порой прощает долг, дочке конфектов иной раз присылает... Участливая, добродетельная с виду...
– С твоих слов получается: не только с виду, – заметил Аполлон в спину своему провожатому.
Тот, однако, не обратил на его замечание никакого внимания:
– Вот я скажу: видали мы в Париже...
– В Париже? Разве ты бывал в Париже?..
– Больше года. В тринадцатом и четырнадцатом... Чего только ни насмотрелся!... Жизнь совсем другая. Н-да!... – тут он вздохнул. – Я в Париже-то барышень повидал. Могу о них судить... Смотришь на нее – она царевна. Царевна, да? – сапожник оглянулся.
– Положим...
– Так вот царевна, а готова с каждым солдатом пойти. Гулящая... И идут... Скажу по секрету, уж я перебрал этого богатства там... Н-да!... – сапожник на секунду оглянулся, он улыбался приятному воспоминанию. – С виду-то добра. А что внутрях – потемки... Хотя не мне судить... Но с другой стороны: почему бы и не посудить. А?
Сапожник Захар так увлекся разговором, что, кажется, позабыл про заболевшую дочку.
– Постой, ты о ком? – не понял Аполлон.– О хозяйке – о ком еще? О добродетельной нашей... Ведь она, скажу по секрету... По ночам, брат, принимает гостей, устраивает оргии... И довольно часто...
– Что-то ты не то говоришь, – нахмурился Аполлон; он подумал, что с его стороны недостойно обсуждать женщину, красивую и, конечно же, добродетельную, с этим пьяным человеком, который, не иначе, готов был весь мир очернить. – Я тут пару дней всего, но у меня уже сложилось мнение, что она женщина добрая и образованная.
– Вот-вот! – кивнул Захар. – Одно другому не помеха. С виду она, может быть, и ангел. Но я давно заметил: от таких ангелов беги – вместо души у них преисподняя, – он дошел до чугунной лестницы и остановился. – Вы, молодой господин, еще не видели теней в ее окнах. Поэтому не понимаете, о чем я толкую. А как увидите – вспомните Захара... Часто в непогоду... Тени в окнах мельтешат, а в апартаментах хозяйки тихо – ни музыки, ни голосов...
Аполлон пожал плечами:
– Чего только не привидится... – он не досказал насчет зеленого змия.
– Спьяну, вы хотели сказать? – осклабился в свете лампы Захар и пыхнул табачным дымом. – Есть, конечно, грешок. Но я – старый солдат, меру знаю... И явь от бреда отличу... Коляски да кареты подкатывают к крыльцу одна за другой – не простые гости, состоятельные, с лакеями да кучерами; слуги посреди улицы зимой греются у костров... Собираются у Милодоры греховодники с гербами – титулованные, значит... Съезжаются на оргии. А при свете дня встреть их... Сидят в кабинетах, в присутственных местах, в коллегиях под портретом государя-освободителя, принимают важный благочестивый вид. Они – лицемеры титулованные... Им в Петропавловке самое место... Я знаю.
Аполлон посмотрел на Захара недоверчиво (какой-то пьяный бред, ей-Богу):
– Они, может, книги читают... Почему обязательно оргии?
Сапожник посмотрел на Аполлона как на блаженного:
– И на все замки притом закрываются... Вот и сегодня!... Прислушайтесь!...
Аполлон невольно прислушался:
– И что?
– Тихо?
– Тихо...
– А между тем у хозяйки знаете сколько господ собралось!... Десятка два: и в экипажах, и пешими явились. Спросите у Антипа, у дворника нашего...
Аполлон не нашелся, что ответить. Но после этого разговора у него возникла неприязнь к человеку, который всего минуту назад казался ему даже симпатичным. Аполлон зажег свечу от лампы Захара, сдержанно кивнул ему и направился вверх по лестнице. Лекарь Федотов уже спешил по коридору...
Поднявшись к себе в комнату, Аполлон некоторое время раздумывал над тем, что услышал сейчас. Его даже подмывало выйти в сквер и посмотреть на окна второго этажа – есть ли в них, действительно, тени. Но потом он подумал, что выйти и посмотреть – это уронит достоинство его... равно как и достоинство Милодоры, женщины, образ которой он высоко возвел и низводить который не собирался...
Впрочем к окну он подошел и глянул во двор.
Там внизу было темно. Свет свечи отражался от стекла... В разрывах меж тучами, плывущими довольно быстро, время от времени показывался тонкий серп месяца. Отчего-то стало тревожно на сердце.
А с тревожным сердцем – какая литература!...
В расстроенных чувствах и с мыслью о том, что в него плеснули некой дикой небывальщиной, окунули в пьяный бред, Аполлон лег спать. Но сон у него был неспокойный – сон не нес отдыха. Просыпаясь на мгновение, Аполлон ловил себя на том, что мозг его продолжает думать – думать во сне (как бы жить своей жизнью, отдельной от существа Аполлона), мозг ворочает тяжелые, как камни, мысли. Оттого голова словно полна дурмана... В очередной раз засыпая, Аполлон задавался вопросом: не с того ли званого вечера, не с того ли бала, на котором увидел Милодору с графом Н., полна дурманом его голова?..
