Текст книги "Аферист (СИ)"

Автор книги: Сергей Майоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)

Annotation

Выстрел оборвал мою жизнь. Продажный начальник подставил меня. Я оказался в 1982 году, без жилья, документов и даже без имени.

Зато теперь я не связан рамками закона и могу вершить справедливость. Все, кто причастен к моей смерти, вы еще не знаете, но я иду к вам! Поймайте меня, если сможете!

Аферист

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Эпилог

Аферист

Глава 1

– Да стой ты, сволочь! – досадливо воскликнули надо мной.

Вот идиот! Как я могу стоять, если в меня целую очередь из калаша выпустили. Из них пара точно в голову. У меня мозги на полкабинета разлетелись.

– Брось его, пусть валяется, – ответил ему другой и смачно сплюнул. – Включай.

Не успел я подумать, возможно ли быть мёртвым и слышать чьи-то разговоры, как на меня обрушился поток ледяной воды. Ааа! Что за хрень? С хрена ли мёртвому мне так холодно? А кто сказал, что в аду жара? Где-то я читал, что там наоборот ледяная пустыня.

Погодите, а божий суд? Взвесить поступки, и прочая божественная лабуда? Где справедливость хоть в посмертии? Я так не согласен. Я может быть уже защитную речь приготовил про мудаков в погонах, увешанных орденами и медалями. Про бывших коллег и друзей, которые подставили под статью и в конечном итоге под пули. Про гнильё до самых верхов, которое вертит системой как ему удобно.

Подумал я так и понял, что неправ. Если это ад, я страшно разочарован. Где котлы и черти? Лишь двое человек, кафель и ледяной душ.

– Хватит! – заорал я, понимая, что замёрз как цуцик, и спасения от воды нет.

Ноги не держали, руки тряслись, а башку так ломило, что хотелось оторвать её и выбросить. С такой башкой, да под ледяным дождичком никак не находился ответ на вопрос: почему я после смерти продолжаю чувствовать тело, как будто и не умирал? А не умереть я не мог. Меня хладнокровно расстреляли. Наверняка при попытке к бегству. Или оказал сопротивление при аресте.

Водяной поток, наконец, иссяк, но вертеть головой по-прежнему не было желания. Помещение кружилось, и это тошнотное ощущение усиливалось при любом движении. Млять, да у меня по ходу дикое похмелье. Нихрена не понимаю, но сейчас не до воспоминаний, как это получилось. Я живой, и это главное.

– Фамилия? Где работаешь, учишься? – прогремело надо мной.

Ну нафига так орать? Под черепушкой резонирует. Тем более будто они сами не знают, кого взяли. Нет, такой приём я и сам не раз применял. Крик и демонстрация силы подавляют волю. Позадаёшь тупые вопросы, требуя ответа криком, а там подследственный и на остальные ответит. Но от меня они таким образом признание не выбьют. Просто потому, что признаваться мне не в чем. Могу правду-матку выложить как на духу, хотите? А за признаниями к генералу Барсукову сходите.

– Бесполезно. До утра он двух слов не свяжет.

– Потащили. Утренняя смена пусть спрашивает.

– А в документах-то что написать?

– Да ничего не пиши. Документов нет, сильное опьянение, говорить не в состоянии.

Меня проволокли по пустынному коридору и занесли в большую комнату с кроватями. Камера? Казарма? Уронили на покрытую бордовым дерматином кушетку, в ногах которой лежало свёрнутое клетчатое шерстяное одеяло.

Попытка дотянуться до него едва не кончилась падением на пол. Второй раз я и пытаться не стал, подтянул коленки к груди, пытаясь согреться и уплывая в беспамятство. Кто-то в итоге накинул на меня одеяло, а то к утру я имел все шансы подхватить пневмонию.

Рассвет случился слишком рано и раздражающе громко.

– Фамилия? Место работы?

– Забатуев. Радиозавод.

– Фамилия, место работы?

– Новиков. Комбинат питания.

– Фамилия, место работы?

Блин, чё за перекличка, Николаич? Я пошарил по кровати, но ничего полезного не нашёл – ни подушки, чтобы швырнуть в шумного дежурного, ни пистолета в кобуре, чтобы его пристрелить.

Млять! Меня же вчера пристрелили! Парни из управления собственной безопасности! Я подорвался, чтобы ощупать себя на предмет ранений, и смутно вспомнил ледяной душ и как меня допрашивали. Открыл глаза. Казённая комната. Кушетки с раздетыми до трусов людьми на них. Кто-то в полном отрубе, кое-кто слабо шевелится. Немолодая женщина-врач в белом халате и двое милиционеров. Не полицейские, нет. В форме советской милиции. Молодые парни, со смутно знакомыми физиономиями. В помещении вытрезвителя, где я, походу, в качестве клиента. Это что, бред умирающего? Как иначе объяснить то, что я вижу?

– Фамилия. Место работы, – заметив мои шевеления, подошёл один из ментов. Это же Барсуков, падаль! Молодой, щекастый мой будущий продажный начальник. Только в звании младлея. Точно, бред.

Не дождавшись ответа, он дёрнул моё одеяло, и я полетел за ним на пол, потому что судорожно стискивал его край.

– Гандон, – простонал я, отбив копчик и руку.

– Вставай, пьянь!

И пнул носком фирменного начищенного ботинка под ребро. Млять, моя печень!

– Прекратите, что за выходки, – прервала наше увлекательное общение суровая докторша. – Ещё раз увижу, сообщу начальству. Вы же сотрудник милиции. Вы людям помогать должны.

– Да какие они люди, Авдотья Никитична?

– Не хуже нас с вами, молодой человек. Может быть, перед вами мастер золотые руки. Или гений математики. Или вовсе ваш коллега.

Я так охренел от этого разговора, что даже забыл об отбитых частях тела.

– Ну это вы загнули – коллега, – фыркнул Барсуков. – А документы где?

– Помогите человеку подняться для начала. Так как ваша фамилия, молодой человек? – обратилась напрямую ко мне врачица.

Я, кряхтя, поднялся на коленки, переждал, когда стенка встанет на место и, опершись на неё, заполз на кушетку, кутаясь в одеяло. Млять, да что ж такое со мной произошло-то? Неужто группа захвата и автоматная очередь мне в пьяном угаре прибредились? А тогда как объяснить лоснящуюся молодую рожу Барсукова и вытрезвитель, которых у нас десять лет как нет?

– Вы меня слышите?

– Да, – еле выдавил я, стараясь удержать позывы желудка.

– Как вас зовут?

– Всеволод. Казаков Всеволод.

– Как самочувствие, Всеволод?

– Ху… плохо.

– Что вчера пили?

– Не знаю.

– Давайте руку, смерим давление.

Я дал обмотать манжетой руку, а сам во все глаза смотрел на второго милиционера, в лихо сдвинутой на затылок фуражке. Это же Степан Николаевич, наш бессменный дежурный. Его месяц назад похоронили. Инсульт на рабочем месте, скончался не приходя в сознание в госпитале ветеранов.

Николаич стоял передо мной, понимающе усмехался в усы. И лет ему так двадцать-двадцать пять максимум. А было шестьдесят три.

Я зажмурился, аж цветные круги поплыли перед глазами.

– Эй, плохо, что ли? Ну-ка ложись. Подставляй ягодицу, укол поставим. Пьёте всякую дрянь, потом отхаживай вас. Почему вчера не увезли в наркологию? Вы же видели, что не наш клиент?

Мне кололи что-то болючее, а я дышал глубоко и сосредоточенно.

Я за годы службы чего только не навидался. Никогда не говори никогда, такой был мой девиз. Бывает всякое. Поэтому сейчас я смотрел на молодых Николаича и Барсукова в форме советской милиции, и украдкой щипал себя за ногу. Было одинаково больно от укола и щипков, а мираж не рассеивался. Мне срочно надо наружу, чтобы подтвердить или опровергнуть сумасшедшую мысль – я в прошлом. Этого не может быть, но иного объяснения я не вижу.

Врачица со свитой пошла дальше, а мне ничего не оставалось как прикидывать варианты дальнейшего развития событий и моего в них участия.

Как только появилась цель, я мобилизовался. Похмелье, хоть и дурное, отошло на второй план. Первым делом одеться, голышом далеко не уйдёшь. С Николаичем поговорить, он мужик с понятием. Осмотреться снаружи. А дальше по обстоятельствам.

Видимо, я снова вырубился, потому что пришёл в себя от очередной переклички.

– Граждане Новиков, Гололобов, Приходько, Мартиросян на выход.

– А я? – приподнялся я на локтях.

– Казаков, очухался уже? Ну вставай.

– Так идти? Мне бы одежду.

– Стыдно стало? Уже опозорился, поздно о стыде вспоминать, – ехидно ввернул Николаич.

Да похрен, не такой я и страшный в свои сорок пять. Прикрывшись руками, я попытался идти за остальными. Шлось с трудом. Качало из стороны в сторону, а главная беда – я себя не узнавал. Не узнавал длинных в кудрявых волосах ног, впалого живота и главное своё богатство тоже не узнавал. В первый миг я прифигел, но понял, как глупо смотрится голый мужик, изумлённо таращащийся на собственные причиндалы, и побрёл за остальными. К плану прибавился ещё один пункт – посмотреться в зеркало.

Как ни готовился я к любому результату, видеть в зеркале чужое отражение было шокирующе. Помятая физиономия, это понятно. Но то, что эта физиономия совершенно не моя и на добрых четверть века меня моложе, вот где вопрос. На меня таращился молодой пацан, который с бритвой едва знаком. На вид двадцать-двадцать два года. Худощавый, среднего роста. Европейский тип лица, волосы тёмные, коротко стрижены, особых примет нет.

Я поймал себя на том, что мысленно составляю ориентировку.

– Налюбовался? Забирай своё барахло, – пренебрежительно швырнули мне ком одежды.

– Это моё? – уточнил я.

А вдруг эти куцые брючки и клетчатая рубаха не первой свежести не мои всё же. Трусы-семейники, сто лет таких не носил, белая майка. Куртка опять же на широкой резинке по подолу. В ответ прилетело стандартное про алкашей. Понятно, значит мои. Придётся брать, что дают, не голышом же ходить.

После одевания полагалась лекция о вреде пьянства. Всех уже загнали в аудиторию, а я ещё копался. Так хреново с похмела мне ещё не было. А опыт у меня богатый. Так что с уверенностью могу сказать, что вчера это тело употребляло какую-то дрянь, имеющую очень отдалённое родство с этиловым спиртом. Меня колбасило по-страшному, поэтому я никак не мог попасть в рукава и застегнуться. Завязать шнурки и вовсе казалось невыполнимой миссией, поэтому я их просто упихал за борта ботинок. И вот я копался под неодобрительными взглядами технички, которая три раза прошла мимо, а дежурные Николаич с Барсуковым принимали очередного постояльца. Тот активно протестовал и нарушал общественное спокойствие, поэтому его вязали по рукам и ногам.

– Менты позорные! – орал гражданин.

– Держи его, держи, – пыхтел Николаич.

– Готово! – наконец выдохнул Барсуков и уселся на поверженного буяна.

Мне было видно его в то самое зеркало, куда я перед тем таращился, пытаясь постичь, что со мной приключилось.

– Что там? – спросил Барсуков.

– Документы на имя Дмитриева Петра Ивановича. Сантехник жэка номер пять.

– Плевать мне на документы. Деньги есть?

– Неа.

– У, жирный боров. А в штанах смотрел?

– Штаны с твоей стороны.

– Так, что тут у нас. Трёшка, рубь, ещё рубь о, пятёрка.

– Негусто. На оплату не хватит.

Барсуков повертел купюры, поделил их на двоих, и сунул свою часть в нагрудный карман.

– Ты чего? – изумился Николаич.

– Сам же сказал, тут даже на оплату вытрезвителя не хватит. А мы с этим боровом столько провозились. Считай, премия за труды.

– Ты это брось, так же нельзя! – пытался протестовать Николаич.

– Да перестань. Я же говорил, тут можно неплохо зарабатывать.

– Это не заработок, это воровство. А если он пожалуется?

– Кто? Этот? Да он же не соображает ничерта. Завтра он и не вспомнит, сколько пропил, а сколько потерял. Так что не бойсь. Бери.

– Нет, Миша, я так не могу. Сейчас доктор придёт…

Я так напряжённо вслушивался, что завалился вместе с лавкой в угол. На грохот примчались доблестные стражи.

– Опаньки! Это ж тот мультик. Ты почему не на лекции?

– По-моему, рано его отпускать, – скептически прокомментировал Николаич мои барахтанья.

– Нормально, – справившись с лавкой, встал я. – Где тут ваша лекция?

– Знаешь, чего, иди-ка ты отсюда подобру-поздорову.

– Погоди, он ещё не расписался поди. Гражданин, пройдёмте.

Барсуков вывел меня к стойке дежурного.

– Валентина Васильевна, гражданина оформите, домой его отпускаем.

– А лекцию прослушал?

– Прослушал. Только не расписался. Выдайте его вещи, ключи-кошелёк, что там при нём было.

– Как фамилия?

– А он без фамилии поступил. По номеру ищите – тридцать шесть.

– Кто заполнял журнал? Пишут, что попало. Почему начёркали? Сумма какая? Было семьдесят пять рублей, зачёркнуто, двадцать пять.

– Двадцать пять там было. Ошибка, потому и зачёркнуто, – уверенно вступил Барсук, тыкая пальцем в журнал. – Сейчас проверим. Открывай кошелёк.

С заклёпкой я с горем пополам справился, а считать содержимое было выше моих сил. Это не мой кошелёк, и внутри не мои деньги. И вообще не наши российские. Это советские, образца шестьдесят первого года. Барсук нетерпеливо выхватил у меня купюры, пересчитал.

– Двадцать пять. Говорил же. Не ту сумму записали вначале.

И внушительно посмотрел на каждого по очереди, убеждая, что так и было.

Николаич поймал взгляд напарника, точно хотел возразить, но оставил разборки на потом. Развернулся и вышел.

А у меня чётко щёлкнуло, куда девалась разница в пятьдесят рублей. Ах ты, сука. Он и тут меня успел поиметь. С моего кошелька полтинник присвоил. Скандалить не буду, потому что доказательств у меня нет. Бегающие глазки Барсука к делу не пришьёшь. Но зарубку в голове сделаю.

– Молодой человек, двадцать пять рублей уплатите за пребывание в вытрезвителе. Где работаете? Справку на работу выпишем, – отмерла Валентина Васильевна.

– В уголовном розыске, – мрачно сообщил я, сообразив, что меня лишают последних денег. В кошельке оставалась какая-то позвякивающая мелочь.

– Чего? Какой уголовный розыск? А удостоверение где?

– Учтите, гражданин, мы проверим ваши сведения, будете отвечать по всей строгости закона за дачу ложных сведений.

– Надо позвонить в отделение и выяснить, работает ли у них гражданин Казаков.

– Телефон какой? В каком отделении работаете? – требовали у меня ответа. – Кто начальник?

И что ответить? Начальник Барсуков Михаил Игнатьевич, гнида и падаль. Вот он передо мной стоит, и судя по всему, вчера из школы милиции, а падалью уже сейчас является. Я-то думал, он с годами ссучился, а он такой изначально был. Сегодня ты бухарей на работе чистишь, а завтра с криминалом закорешишься. Ну я тебе, мудила, крылышки-то пообломаю.

– Телефон милиции – ноль-два, это любой ребёнок знает. А начальник – генерал Барсуков, – нагло заявил я. И ведь ни словом не соврал.

– Нет у нас таких генералов! – взвился Барсучонок. – А вот тебя мы сейчас за хулиганство на четырнадцать суток задержим.

Я не стал дослушивать, схватился за рот обеими руками и побежал в сторону туалета. Типа, сейчас стошнит. Никто, естественно, за мной не побежал. Куда я денусь?

Через пять минут, поплескав на лицо, я собрался с мыслями и оглядел руки-ноги. Прикинул, что одного Барсука уделать смогу. Николаич после моего полтинника свалил подальше от нечистого на руку дружка. И правильно. Его мне бить неохота.

Открыв дверь с ноги, я приготовился к схватке, но биться оказалось не с кем. Привезли ещё одного шумного клиента, и встречающие были заняты им. Я выглянул из-за угла, удостовериться, что всем пока не до меня и по тихой двинулся на выход. Чёрный ход где-то здесь, мы проходили мимо него, когда шли из спальни за одеждой.

Так что покинуть вытрезвитель удалось совершенно беспрепятственно.

Глава 2

Через пять минут я шёл по улице, с наслаждением вдыхая свежий воздух и осматриваясь во дворах, куда нырнул сразу после бегства. Ну хоть город тот же самый, а вот времена не те, совсем не те. Нет яркой детской площадки, которую поставил депутат Пупкин и растрезвонил об этом во всех средствах массовой информации. Вместо неё красуется монументальная песочница под не менее монументальным грибом на столбе-ноге. Вкопанные до середины покрышки. Обычные качели – доска на верёвках. А лестницы и рукоходы рассчитаны на баскетболистов, не иначе. И ведь играли дети, лазили на высоте, и никто над ними не трясся. И мамаши не кудахтали и не сопровождали каждый дитятин шаг. А вот и верёвки для сушки белья, и перекладины для выбивания ковров. Людей как-то мало, на работе все наверное. Но даже те, кто встретился, одеты в такой же винтаж, как я сам. И мне любопытно будет вступить в контакт с аборигенами. После того как напьюсь воды. Сушняк давит. Вовремя вспомнилось, что неподалёку есть парк, а в советском парке должны быть автоматы с водой.

Парк тоже изменился. Ещё возвышались старые деревья, дающие шикарную тень в жару. Недавно высаженные сосенки на аллее ветеранов высотой с человеческий рост. В наши дни – это целый строевой лес.

В парке царило оживление. Бригада рабочих колотила из досок сцену. Вдоль аллеи на верёвках пестрели красные и жёлтые флажки, а у памятника погибшим воинам трепетала на ветру розетка с флагами союзных республик. Настроение у прохожих приподнятое. Какой-то праздник? В конце аллеи виднелась мороженщица с холодильником, но я даже мороженого сейчас не хотел. Газировочки бы, без сиропа.

У центрального входа, под сенью огромного плаката с изображением счастливого трудового народа, стояли автоматы с газводой. Стакан – копейка. Я вытряхнул из кошелька остатки былой роскоши, поймал копейку и сунул её в прорезь. Монетка провалилась с металлическим звяком, и в подставленный стакан с шипением полилась прозрачная жидкость. Кажется, вкуснее я ничего в своей жизни не пил. Три стакана проглотились на раз. Хотелось ещё, но пока остановлюсь. Сортиров в нашем парке отродясь не водилось.

– Подскажите, какой сегодня день? – спросил я у двух девушек в лёгких брюках и кофточках.

– Четверг, – укоризненно взглянув на меня, сжалилась одна.

– А число? – понял я, что просто четверг ни о чём мне не говорит.

– Двадцать девятое.

– Двадцать девятое чего?

– Апреля, – засмеялись девчонки. – Год тоже сказать?

– Да, пожалуйста.

– Восемьдесят второй. А век не надо?

– Нет, спасибо, оно и так понятно, что не двадцать первый.

Девчонки весело расхохотались и пошли своей дорогой. Я пошёл к ближайшей скамейке. Посижу, подумаю, куда бы мне податься? Восемьдесят второй – это ещё перестройка не началась. Всё ещё строим коммунизм со всеми вытекающими. Тут прописка – главное достояние человека. А где я живу – неизвестно. Где работаю – тоже. Кто я вообще такой – чёрт его знает. Без денег, без документов, вот это попал. Впрочем, как раз деньги-то раздобыть можно. А жильё? Ладно, будем решать проблемы по мере поступления. Сначала деньги, заодно осуществлю свою маленькую месть Барсуку. О большой подумаю позже.

На углу Коммунаров и Энгельса должна быть телефонная будка. Она там долго стояла, чуть ли не последняя в городе. Смотри-ка, правильно помню. Я дождался, когда внутри наговорится женщина в цветастом платье и с пластиковой жёлтой кошёлкой на сгибе локтя. Дверь будки скрипела и не хотела прилегать плотно, но главное, что телефон работал. Где тут моя припасённая двушечка? Сейчас она мне вернёт прихватизированный Барсуком полтинник.

– Алло, горсправка? – набрал я ноль-девять. – Будьте так любезны, подскажите номер вытрезвителя на Титова?

Поскольку записать мне было нечем и не на чем, я воспользовался гвоздём, который на такой случай был воткнут в щель. С трудом отыскав свободное местечко на стойке, я процарапал номер: шесть-ноль-три-шесть-пять. Потом прокашлялся, и изобразил характерный кавказский акцент:

– Кировский витрезвител? Прокуратура. Младшего лейтенанта Барсукова пригласите. Срочное дело.

– Лейтенант Барсуков? Прокуратура. Юрист третьего класса Гегешидзе.

– Слушаю вас, – нервно отозвался мой должник.

Страшно, сучонок? Сейчас ваще в штаны наложишь.

– Ну что, Барсуков, прощайся с погонами. Удостоверение можешь на работе оставить.

На том конце провода раздалось слабое блеяние. Уже готов?

– Молчишь? Правилно, молчи. Анна Дмитриевна Барсукова – твой жена?

– Мой, – невольно скопировал мой акцент Барсуков.

Интересно он от страха мог бы сказать «нет»? Там такая грымза, что по характеру, что на внешность. А к старости ваще натуральная баба Яга стала. Как он с ней прожил столько лет?

– Находясь при исполнении обязанностей водителя троллейбуса, гражданка Барсукова насмерть сбила человека на переходе. Грубо нарушила правила дорожного движения.

– Не может быть, – слабым голоском отозвался сучёныш.

– Отчего же не может? Очень может.

– Что же теперь будет?

– Возбуждено уголовное дело, будет расследование, суд. Получит реальный срок. Ну и на твоей карьере отразится, сам понимаешь, жена сотрудника милиции в тюрьме – несмываемое пятно на репутации.

– Ааээ…

– Хочешь спасти карьеру и жену?

– Да, – наконец вразумительно ответил Барсук.

– В таком случае нужны деньги – компенсация родственникам погибшего, дело закроем и спишем на несчастный случай.

– Сколько?

Надо же, повёлся. Как всё просто. Не зря у телефонных мошенников это любимая схема.

– Пятьдесят рублей. Через двадцать минут принесёшь на боковую аллею центрального парка. К тебе подойдут.

Я повесил трубку, не дожидаясь ответа. Двадцать минут – это минимальное время, чтобы ему от вытрезвителя добежать и не успеть голову включить. А мне это время на маскировку, думай, голова. Пальто бы мне или плащ. Но нету. Выверну куртку наизнанку, подкладка яркая, жёлтая, останется в памяти как примета. Воротник поднять. В руку газету «Труд», вон киоск, цена три копейки, и дело сделано. Еще бы кепчонку какую на голову, и хрен он меня узнает. Не таких дурил.

А вот и головной убор. На скамейке сидел дед, сам с собой играющий в шахматы. А за скамейкой валялась шляпа, которую сдул ветер.

Задумчивый дед всё равно ничего не видит, позаимствую ненадолго.

Встреча прошла без сучка без задоринки. Барсуков был слишком напуган, глаза беспокойно бегали, и сам он отворачивался и непрестанно оглядывался. Конспиратор хренов.

– Вот. Я тут приготовил, – прошептал он, протягивая пачку мятых купюр. – Здесь пятьдесят рублей. Ещё столько же готов добавить. Только вы уж поспособствуйте.

«Мне чужого не надо», – хотел я сказать, но вместо этого грозно взглянул на продажного Барсука и приоткрыл сложенную газету. Деньги упали внутрь.

– Можешь жить спокойно… на этот раз, – великодушно разрешил я, с отвращением глядя на бывшего начальника. Уж точно не на будущего. Больше я в полицию не пойду. И даже в милицию, где работают такие сволочи, не хочу. Из парка он уходил быстрее, чем я. А чего мне торопиться? Обращаться он никуда не будет, это очевидно, кто же признается в покушении на взятку должностному лицу? А если вернётся, так я его уделаю. С большим удовольствием.

– Вы шляпу уронили, – протянул я головной убор хозяину.

Тот вскинулся, непонимающе глядя на нас со шляпой. Заозирался, ища свой головной убор.

– Действительно, моя. Спасибо, молодой человек. Я и не заметил. Увлёкся. Партию в шахматы?

– С удовольствием, но не в этот раз, – отказался я.

– Я тут каждый день, приходите, – пригласил добродушный старик.

– Приду, – пообещал я и отправился восвояси.

Самое время подумать о том, что же я хочу и что буду делать в этом знакомом-незнакомом времени. Документов нет, где живу – без понятия. Даже имени своего не знаю. Пожалуй, осмотрюсь, пошатаюсь по городу. На первое время деньгами разжился, так что с голоду не помру. А дальше по обстоятельствам.

Первым делом я съездил в свой район. Двадцать восьмой исправно ходил по знакомому маршруту, расписание висело прямо на остановке. Болота по пути всё те же самые, разве что в наше время от них потихоньку начали оттяпывать края, отсыпать строительным мусором и возводить автомобильные центры. И улицы все на месте, с теми же названиями. Магазины, правда, другие. Здесь промтоварный, а там – супермаркет «Фея», здесь Дом быта, а там торгово-развлекательный комплекс «Удача». Мой двор тоже на месте. Всё на месте, кроме меня. На балконе незнакомая женщина поливает рассаду. А я сюда заеду только через двадцать пять лет. Но если всё на месте, то и химкомбинат на месте. А это одно из крупнейших предприятий города, с собственным соцкультбытом, поликлиникой, школами, стадионом, бассейном, футбольной командой, домом культуры и жилым фондом. Последнее интересовало меня больше всего. Дни сейчас длинные конечно, но ночь всё равно настанет. А бомжей нигде не любят – ни у нас в России, ни в стране Советов.

Подумал я так и пошёл пытать счастья на комбинат. На проходной честно сказал, что устраиваться на работу, мне помахали руками, объясняя дорогу, да я пошёл. А что по пути к заводоуправлению первой попалась столовая, так сами так построили, кто вам виноват? Время и впрямь обеденное, так что я влился в ряды трудящихся, уже чувствуя себя частью большого дружного коллектива. Столы были заняты, но люди без стеснения подходили к тем, где были ещё места, вот и я поступил так же.

– Здравствуйте, товарищи! У вас тут есть местечко? – спросил я из вежливости. За столом сидели трое, значит, место есть. Но народ почему-то старательно обходил этот столик стороной. За все другие подсаживались и не по разу, а за этот никто так и не присел, пока я очередь на раздачу отстоял. Почему? Страсть как люблю загадки разгадывать. А эта и не особо сложная. Ответ – потому что сидит за этим столиком начальство. Его-то мне и надо.

Я поставил свой разнос и по-хозяйски уселся на пустующий стул.

– Вы извините, что я так бесцеремонно, – без стеснения взялся я за горчицу. – Но вы по-видимому, с заводоуправления, а мне после обеда всё равно к вам, вот я и подумал, чего время терять.

Трое переглянулись.

– А вы, собственно, кто? – спросил самый солидный из троицы – при галстуке и с портфелем.

– Ах да, позвольте представиться: Казаков. Из Москвы.

– Не слышал, – пожевал губами главный. – А вы по какому ведомству?

Я запихнул в рот сразу три пельменя и внимательно взглянул ему в глаза, не переставая работать челюстями. Проверка на вшивость. Ага, потянулся галстук ослабить. У всех у вас грешки, грехи и грешищи.

– А если не слышали, значит, не по-вашему, – легко отмахнулся я ложкой и перенёс всё своё внимание в тарелку. Бульон со сметаной и зелёным луком хорош. – Следователь я.

– Извините, – закашлялся самый худой и бледный из троицы и стремительно выскочил из-за стола.

Оставшиеся двое тоже не задержались. Портфельчики свои похватали и свалили на выход.

– Приятного аппетита, – пожелали они мне напоследок.

– До встречи, – поднял я в ответ руку.

Чёрт знает, какой бес пихнул меня под ребро, когда я к ним решил подсесть и нести эту пургу в духе Гоголя. Просто вижу, вот сидят трое, от важности щёки трескаются. Люди проходят, здороваются, но никто к ним не садится, хотя мест не хватает. По-любому элита. А я эту братию на дух не переношу. Решил потроллить. Да и вообще, передумал я на завод идти. Документов-то нету. Даже если скажу, что потерял, отправят восстанавливать. А кто мне их восстановит, если Всеволод Казаков в этом городе будет жить лишь двадцать лет спустя.

Нет, мы пойдём другим путём. Осталось его найти.

– Опять всё на столе бросили, – воинственно размахивая тряпкой, приблизилась работница кухни. – Баре нашлись. Убирай за ними каждый день.

– А кто это такие были? – полюбопытствовал я. – Только зашёл, смотрю, свободное место. А все как-то косятся.

– Новенький? – проницательно заметила тётка. – Это главный инженер, главный технолог и зам по административно-хозяйственной части. Начальство надо знать в лицо, молодой человек. Пообедаете, не забудьте грязную посуду к окошку отнести. У нас тут не ресторан.

Напрасно я эту троицу шуганул. Похмельная голова плохо варит пока. Развлёкся слегка, а толку ноль. А меж тем, вопрос с жильём никуда не девается. Самое время им заняться. Советские порядки конечно усугубляют ситуацию. В любой гостинице первым делом потребуют документы, а у меня даже паршивой справки из вытрезвителя нет. Но восемьдесят второй год даёт массу возможностей для лавирования. Народ тут непуганый, баз данных у правоохранительных органов кот наплакал, и уж конечно, никто за день-два не сможет разоблачить обман, из-за отсутствия технических возможностей. Вот от этого и будем плясать.

Я зашёл в ближайший киоск союзпечати, и купил блокнот с ручкой. Потом снова позвонил в горсправку, и попросил адреса и телефоны городских гостиниц. Таковых нашлось целых тринадцать штук.

Номера мне смогли предложить всего в двух. В первой я почти договорился с директором, которым оказалась симпатичная барышня средних лет. Она конечно, строго хмурилась и утверждала, что без документов никак. Но через полчаса весёлой пикировки прониклась сочувствием, и была согласна на ужин в тёплой дружеской обстановке у меня в номере. Но тут ей позвонили. И мой резервный номер ушёл для какого-то важного гостя.

Во второй гостинице я только вошёл к директорше а-ля «мымра» из «Служебного романа» и вышел. Я столько не выпью, чтобы ублажать её ради ночёвки. В остальных табличка «мест нет» была давняя, пыльная и кажется, вмонтирована ещё при строительстве здания. И директора были такие же давние и пыльные. Из того сорта людей, что взятки не берут или принципиально, или боятся. Сталинской закалки.

Выйдя из последней гостиницы, я задумался над выражением «без бумажки ты букашка, а с бумажкой человек». У нас в управлении очень оно в ходу было, только вместо букашки другое слово употребляли.

Пойти в отделение, заявить о пропаже? А кто я такой, на чьё имя документы пропали? Объявлю об амнезии, в психушку ещё упекут. Нет уж, я как-нибудь сам. Не так уж всё и плохо. Я жив, почти уже здоров, завтра вообще огурцом буду. И морда лица внушает доверие, два раза за день спросили дорогу: как пройти к вокзалу, и далеко ли до рынка. А уж придумать на ходу историю, и разговорить любого, это на раз. Специфика оперативной работы из прошлой жизни сказывается. Да и просто язык подвешен. Такими данными грех не пользоваться. А мне кровь из носу нужен ночлег, и в ближайшей перспективе документы. Прямо сейчас и начну с первого пункта. Сделаю ставку на молодёжь.

Я прошёлся по любимым местам городской молодёжи. Судя по количеству тусящих и прогуливающихся, места эти мало изменились за сорок лет. Набережная, центральная площадь, городские парки. Разве что популярный скейт-парк, устроенный в проезде между музеем и ночным клубом, здесь отсутствует. Точнее, здесь в этом месте дорога, проезжая часть. Когда её сделали пешеходной? Убей, не помню.

Осталось определить наиболее перспективную компанию. Гуляющие были в основном обычные для своего времени ребята – рабочая молодёжь отдельно, студенты сами по себе. Школьники есть, но мало. Не то, всё не то. На гитаре «модного» Антонова играют. Скука. Мне бунтари нужны, готовые идти против системы. Потому что в систему я встраиваться не собираюсь. Чем это дело кончится, известно, и меня вообще не вдохновляет по талонам жить. Поэтому я и прошлое своего тела узнавать не рвусь. Хотя можно было попытаться. Откуда-то же меня привезли в вытрезвитель. С кем-то пил значит вне дома. Всё можно раскопать, если сильно постараться. Только зачем? Нет, с чистого листа, так с чистого листа.