Текст книги "Дело Зорге. Следствие и судебный процесс."
Автор книги: Сергей Будкевич
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)
Хотя, как было сказано, Зорге и не питал иллюзий в отношении японского судопроизводства, но очевидцы свидетельствуют, что он был крайне возмущен, узнав, что верховный суд отклонил рассмотрение его кассации из-за непредставления ее в срок. Тэйкити Каваи, находившийся в той же тюрьме Сугамо, рассказывает в своих воспоминаниях, что ему представился случай увидеть Зорге как
См. там же, стр 4.
раз в тот момент, когда ему сообщили об отказе верховного суда. По словам Каваи, Зорге с негодованием воскликнул: «Это не суд! Это жалкая пародия!»42.
Кассационная жалоба Хоцуми Одзаки, написанная его новыми адвокатами Хоригава и Такэути, рассматривалась в верховном суде 5 апреля 1944 г. В своем пространном решении суд, не посчитавшись с доводами адвокатов, оспаривавших обоснованность вынесения смертного приговора, ходатайство о его пересмотре отклонил 43.
Итак, «правосудие» японских милитаристов свершилось! Из пяти главных обвиняемых двое были приговорены к смертной казни, двое – к пожизненному заключению, а один – Етоку .Мияги был замучен тюремщиками еще до вынесения приговора. Остальные 12, обвиненные как соучастники в деятельности группы Зорге, были осуждены на различные сроки тюремного заключения – до 15 лет включительно. Четверо из них умерли в тюрьме либо до вынесения приговоров, либо вскоре после осуждения.
До самого конца мировой войны мало кто знал что-либо о судьбе осужденных. После 16 мая 1942 г. японские власти не сделали пи одного сообщения о ходе судебного процесса и его результатах, а печать по их приказанию хранила молчание. Японские милитаристы были намерены на долгие годы облечь «дело Зорге» в непроницаемый покров секретности.
Лишь после поражения японского империализма, когда под давлением народных масс Японии и мировой общественности перед политическими заключенными распахнулись ворота японских тюрем, правда о деятельности группы Зорге начала мало-помалу становиться достоянием общественности.
Однако представители военщины и правящих кругов США, проявившие необычайный интерес к деятельности Рихарда Зорге и его товарищей, тотчас же поспешили сделать все возможное, чтобы придать видимость справедливой законности этому акту военно-фашистского ре-
ма Японии. В своих официальных публикациях американские добровольные адвокаты японских милитарн-СТОВ пытаются убедить мировую общественность, что об-пиняемые «получили возможность пользоваться всеми правами, представлявшимися японскими законами», и что ИМ вынесли «мягкие» приговоры, поскольку из числа всех осужденных «только двое были приговорены к смертной казни» 44.
Эта лживая версия об «обеспечении прав» обвиняемых и мнимой гуманности, проявленной по отношению к ним со стороны суда, перекочевала из официальных публикаций США на страницы книг ряда буржуазных авторов. Одним из примеров такого рода является уже упоминавшаяся нами книга американца Ч. Джонсона. В ней имеются следующие строки: «Приговоры другим участникам группы Зорге (кроме самого Рихарда Зорге и Хоцуми Одзаки. – С. Б.) не были особенно суровыми. Макс Клаузен и Вукелич получили пожизненное заключение, а Анна Клаузен – всего лишь три года. Каваи получил десять лет, а Сайёндзи – только два года (и то условно)»45.
Весьма любопытно, что г-н Джонсон, стремясь доказать, как строго объективны были японские судебные органы, намеренно включил в число участников группы Зорге ярого противника Советского Союза Сайёндзи. А ведь Джонсону было хорошо известно, что этого не сделали даже японские следственные и судебные органы. Не менее хорошо должна быть ему известна и причина вынесения мягкого приговора суда Сайёндзи.
Нетрудно убедиться, что военщина США и их правящие круги оценивали все то, что было связано с «делом Зорге», с тех же исходных позиций, что и милитаристская клика Японии, – с позиций антикоммунизма. Комментируя рассмотрение «дела Зорге» в комиссиях палаты представителей и сената США, Тосито Оби отметил поразительное тождество оценок, содержавшихся в публикации американского конгресса, и той, которая была дана деятельности группы Зорге японской тайной полицией 4в.
46 См. «Материалы по современной истории. Дело Зорге», т. I, стр. 555.
Заключительные страницы жизни тех, кто был осужден по «делу Зорге», наполнены величайшим драматизмом. Дошедшие до нас скупые сведения об этих днях позволяют все же воссоздать образы людей удивительной душевной красоты и моральной силы. В письме, датированном 7 апреля, Хоцуми Одзаки писал своей жене: «5 апреля! Вспоминая эту дату, окончательно определившую мою судьбу, я не ощущаю волнения. Как и следовало ожидать, находясь в течение столь долгого времени между жизнью и смертью, готовность ко всему моего сердца не оставляет желать ничего лучше». Более всего волновало Одзаки, как воспримут известие об утверждении ему смертного приговора жена и дочь. Он просит их спокойно ожидать его неизбежного конца. «Эйко, – продолжает Одзаки, – ты мне рассказывала, какие усилия делали для меня мои друзья, находящиеся на воле. Я это вполне понимаю. Даже не зная об этом до разговора с тобой, я чувствовал это... Благодарность, благодарность и только благодарность! Если вдуматься, я всегда бы i счастливым человеком. Всю свою жизнь я жил, ощущая любовь людей. Оглядываясь на нашу жизнь, я думаю, что то, что сверкало в ней, подобно ярким звездам, была поистине искренняя любовь. И среди них, как звезда первой величины, сверкала любовь друзей».
Обращаясь к дочери, Одзаки писал: «ёко! Ты должна знать, что сияние любви тускнеет от себялюбия и эгоизма. Сам я, к счастью, с рождения был человеком, который до крайней степени не преследовал личных выгод» 47.
Пройдет еще немало времени, прежде чем Рихард Зорге и Хоцуми Одзаки в последний раз переступят порог своих камер. Никто из них не знал о дне казни, но каждый начинающийся день мог стать последним в их жизни. Один за другим проходили эти дни. Дни складывались в недели, недели в месяцы томительного ожидания.
До нас дошло очень мало сведений о годах, проведенных Рихардом Зорге в тюрьме Сутамо, и особенно о последних месяцах его жизни. Благодаря отрывочным и скупым свидетельствам очевидцев теперь стало известно, что, находясь в тюрьме, Рихард Зорге не уронил чести советского гражданина, пламенного патриота своей Родины. Его моральный дух, стойкость и верность своим убеждениям коммуниста не сломили и те девять с лишним драматических месяцев, которые пролегли между днем утверждения ему смертного приговора и его исполнением. Это был последний подвиг Рихарда Зорге, ставший, как и вся его жизнь, символом мужества, преданности своим идеалам, бескорыстного служения своему народу, интересам прогрессивного развития человечества.
УЗНИКИ
ТЮРЬМЫ СУГАМО
Что собой представляла Сугамо?
Вот что рассказывает о ней Анна Клаузен: «Со двора по темной мокрой лестнице спустили меня в подвал. Там было темно, только у самой двери горела маленькая лампочка. Ничего не было видно: через несколько минут я увидела, что в яме по обеим сторонам у стенок – черные клетки, а в них плотно друг к другу сидели на полу люди. На каменном полу была вода. Полицейские вампиры сорвали с меня одежду, вплоть до белья, туфли, чул-ки. Один из полицейских запустил свои лапы в мои волосы и, визжа, растрепал их, остальные хохотали, словно шакалы. Меня затолкали в одиночную камеру и бросили вслед только белье. Я осмотрелась. По стенкам текла вода. Соломенная циновка была мокрая. Несло невероятной вонью. В каменном полу в дальнем углу была дыра– параша» '.
О порядках, царивших в тюрьме Сугамо, и о режиме, установленном тюремщиками для всех причастных к «делу Зорге», рассказывает один из заключенных – японский врач Токутаро Ясуда: «В шесть часов утра —подъем. Через час – проверка. Трое тюремщиков спрашивают: жив? Заключенный должен встретить их, распластавшись в поклоне на полу. Далее – завтрак: горстка риса или ячменя, чашка супа. Обед и ужин —из прогнивших продуктов. Если родственники заключенного были бедны, он не получал ничего. Политические узники умирали от дистрофии. Днем —прогулка, двор разделен на восемь секторов... Дни тянулись мучительно долго. Камера – узкий бетонный пенал: пять шагов в длину, три – в ширину. Наверху крохотное оконце с решеткой, деревянный столб, поднимешь доску – он превращается в умывальник. Под стулом – параша. Уйма блох.
Тюремщики, – продолжает Ясуда,—не оставляли нас без внимания, часто заходили поиздеваться: «Сколько ты получил за предательство? Небось туго набил мошну?» Надсмотрщики не могли понять, что мы работали ради идеи. Люди шли на смерть не из-за денег» 2.
Тяжелый и унизительный тюремный режим, издевательства тюремщиков, полуголодное существование, грязь и антисанитария – все было рассчитано на то, чтобы истощить физические и моральные силы заключенного. В тюрьме Сугамо многие не выдерживали такой жизни и погибали. Не избегли такой участи и некоторые из тех, кто оказался здесь по обвинению в принадлежности к организации Зорге.
Но Рихард Зорге, вопреки расчетам тюремщиков, не утратил в Сугамо присущих ему бодрости, выдержки и стойкости. Он обладал поистине потрясающим запасом моральных сил и даже перед лицом грозившего ему смертного приговора не поддавался унынию.
Некоторые из бывших заключенных тюрьмы Сугамо вспоминали впоследствии, что Зорге дни своего заключения проводил «скорее спокойно». Под обаянием личности Зорге оказались даже тюремные надзиратели. Этому немало способствовали общительность Зорге и любовь к шутке. И естественно, что со стороны многих из них он встречал вежливое обращение, а некоторые даже любили его.
Со школьной скамьи Рихард Зорге любил спорт и всегда находил время для физической тренировки. Даже в самый напряженный период жизни в Токио Зорге неизменно начинал свой рабочий день со спортивной зарядки 3. И находясь в тюрьме, подвергаясь многочисленным лишениям, Рихард Зорге остается верным себе. Те немногие минуты, которые отводились заключенным для прогулок на тюремном дворе, Зорге, по свидетельству очевидцев, использовал для активных физических упражнений– обычно он занимался «наватоби» («прыгание через веревочку»).
– Цит. по: Б. Чехонин, Герои не умирают, – «Известия», 8 IX. 1964.
3 Ханако Исии, Зорге с нами, – «Труд», 13. IV. 1964.
Всегда и всюду непременными спутниками Зорге были книги. Его личная библиотека насчитывала к моменту ареста до тысячи томов, которые были конфискованы4. «Наверное, они доставили немало хлопот полиции»,– иронически заметил он по этому поводу во время следствия5. Библиотека Зорге могла стать предметом гордости любого ученого-японоведа. В ней были собраны книги японских авторов по широкому кругу вопросов, касающихся истории, экономики и политики Японии, а также много работ иностранных авторов о Японии. На полках его библиотеки рядом с книгами по проблемам современной Японии стояли фолианты «Кодзики» и «Ни-хонсёки», томик «Хэйкэ моногатари» 6.
Рихарда Зорге глубоко интересовали истоки многовековой культуры японского народа, его искусство. Серию книг, относящихся к этим проблемам, открывали тома «аЧанъёсю» 7. На его книжной полке стоял роман выдающейся поэтессы Мурасаки Сикибу «Гэндзи-моногатари»8.
В тюрьме же Зорге – страстный книголюб – был лишен радости общения с сокровищами своей библиотеки. Но жажда к чтению не покидала его и в эти мучительные годы. В центре научных интересов Рихарда Зорге всегда была история. Находясь в Японии, он изучал историю этой страны с самых древних времен. «Я много изучал древнюю историю Японии в ее экономическом, социальном и политическом аспектах,– пишет Зорге в своих «записках» и здесь же добавляет: – Продолжаю интересоваться сю и ныне»9.
Конечно, времени для чтения, особенно в первый год заключения, когда допросы проводились ежедневно с утра и до позднего вечера, было немного. Кроме того, он не получал «с воли» передач. Оставалась только тюремная библиотека. Это была, разумеется, весьма ограниченная возможность, особенно если учесть духовные потребности Зорге и тот ассортимент, который составлял фонд тюремной библиотеки. Вот что по этому поводу пишет Синъити Мацумото: «Каждое воскресенье тюремный надзиратель, нагрузив тележку книгами, развозил их по камерам. Большая часть этих книг – популярное чтиво или так называемые книги по воспитанию. Но даже и эта литература была для заключенных единственным развлечением» 10.
Тюремная библиотека, так же как и просмотр литературы, передававшейся заключенным вместе с тюремными передачами, находилась на попечении так называемого надзирателя по воспитанию. «Разрешение или отказ в передаче книг, – пишет С. Мацумото, – зависел не от каких-либо установленных правил, а главным образом от настроения этого надзирателя. С просмотром книг на немецком и русском языках он сам справиться не мог... иногда он советовался с теми арестованными, которым доверял. Если он обнаруживал на книге малейший след, хотя бы от проведенного ногтя, он запрещал выдавать такие книги, а также те книги, которые, по мнению надзирателя по воспитанию, могли оказать отрицательное влияние на умонастроение заключенного» п.
Поскольку тюремная библиотека не могла обеспечить запросов Рихарда Зорге, он был вынужден из своих скудных средств, оставленных ему следственными властями на прожиточный минимум, выделять какую-то часть, чтобы покупать интересующие его книги через адвоката Асанума– единственного, кто мог навещать Зорге в тюрьме после начала процедуры кохан. По словам Асанума. Рихарда Зорге интересовали исключительно книги по истории. За три года заточения он прочитал более сотни томов только по различным проблемам истории.
По купить такие книги на западных языках в Токио
11 Там же.
Ю «Дело Зорге> 145
тогда уже было трудно, и Асанума ездил за ними даже в Кобе, где проживало большое число иностранных резидентов. Многие из них, уезжая из Японии, продавали свое имущество, включая книги. Так Зорге купил книги по истории Японии на английском языке, «Историю мировой культуры» Уэллса и даже «Всемирную историю» Ранке (быть разборчивым тут уж не приходилось!).
Как рассказывает адвокат Асанума, каждый раз, когда Зорге получал от него желаемую книгу, он поглаживал рукой по переплету, горячо благодарил, и его глаза светились радостью 12.
Аналогично проходила тюремная жизнь и Хоцуми Одзаки. В письме от 14 октября 1942 г. он пишет жене: «Я думаю, что в течение зимы будет достаточным делать одну передачу в две недели. Что касается книг, то сначала я буду читать те, что на японском языке, а потом перейду к чтению на западных... Я уже составил план чтения, о нем скажу немного дальше» 13.
В письме от 25 ноября того же года он жалуется, что ему отказали в передаче заказанной им литературы: «Два тома по истории цивилизации и октябрьский номер «Тоа Мондай» («Проблемы Восточной Азии». – С. Б.) не разрешили получить, так что получил только одну связку. Удивительно также, почему не разрешили к передаче «Фауста» Гёте, ведь эта книга в переводе есть и в тюремной библиотеке» 14.
В начале 1943 г. Хоцуми Одзаки согласно составленному им плану приступает к чтению литературы на западных языках. Но уже в конце февраля тюремное начальство запрещает передачу этой литературы Одзаки под предлогом, что оно не имеет возможности проверять содержание.
Читая письма, в которых Одзаки делится с женой своими впечатлениями о прочитанном, поражаешься разносторонности интересов этого необыкновенного человека, глубине его культуры, меткости его суждений и оценок. В письме от 1 марта 1943 г. он писал: «К моему великому сожалению, книга Гёте «Годы странствий Вильгельма Мейстера» – последняя, которую я читаю на ино
146
странном языке. Хорошо хоть разрешили дочитать. Откровенно говоря, я не думал, что эта книга столь же интересна, как ранее прочитанные мною «Поэзия и правда», «Итальянское путешествие» и «Вертер». Большой интерес представляет отношение Гёте к новой эпохе промышленного производства – он выражает его через преклонение перед ремесленным укладом» 15.
И даже после того как Зорге и Одзаки были утверждены смертные приговоры, ничто не изменилось в сложившемся образе жизни этих двух замечательных людей. В письме из тюрьмы, датированном 3 мая 1944 г., Одзаки пишет: «Наиболее интересная книга, которую я прочел за последнее время, – это записки Папанина об экспедиции к Северному полюсу. Это отнюдь не какая-то политическая пропаганда Советского Союза. Это дневник подлинно научного исследования. Но более всего я поражен силой сознания – через служение науке целиком отдать себя родине. Это высокий патриотизм! Именно в этом и нужно искать объяснение столь стойкому вопреки ожиданиям сопротивлению Советского Союза в нынешней войне... Я думаю, – заключает Одзаки, – что эту книгу полезно будет прочитать и ёко» 16.
Разумеется, в центре внимания заключенных по «делу Зорге», и прежде всего самого Зорге, было положение ha советско-германском фронте. Всеми доступными ему средствами Зорге стремился получить информацию, позволявшую уловить ход войны.
Икома писал: «Когда наступательная мощь германской армии начала постепенно утрачиваться и обозначились признаки перелома в военной обстановке... Зорге буквально плясал от радости, и лицо его расцветало» 17.
Конечно, возможности получения сколько-нибудь подробной, а главное, правдивой информации о ходе войны были для заключенных весьма ограниченными. «О состоянии международной обстановки я время от времени узнаю лишь из передач тюремного радио» 18,—пишет в одном из писем Хоцуми Одзаки. До поры до времени раз-
10* 147
решали слушать радио и Рихарду Зорге. Но потом его лишили этой возможности. К счастью, Икома в пределах возможного информировал Зорге по волновавшим его вопросам войны.
По словам Икома, Зорге придавал огромное значение Сталинградской битве и считал, что она должна стать решающим этапом в ходе советско-германской войны. «Он горел от нетерпения, – пишет Икома, – и во время допросов, при каждом удобном случае, например когда судья и секретарь были заняты оформлением протокола, тихо спрашивал у меня о положении на фронте. Я боялся много говорить об этом, но все же шепотом сообщал ему кое-что об общем положении дел».
Последняя стадия процедуры ёсин проводилась в тот период, когда советские войска, измотав в оборонительных боях гитлеровские полчища, перешли в решительное контрнаступление и осуществили окружение более чем трехсоттысячной группировки гитлеровцев под командованием Паулюса. Узнав об этом от Икома, Зорге, по словам переводчика, словно расцвел 19.
Зорге с величайшей радостью переживал великий триумф победного исхода Сталинградской битвы. Как раз в эти дни Тэйкити Каваи довелось увидеть Рихарда Зорге через замочную скважину своей камеры. Вспоминая об этом, Т. Каваи пишет: «В день, когда мы узнали о победе советских войск под Сталинградом, я увидел его очень радостным. Он даже приплясывал»20.
Адвокат Асанума рассказывал посетившей его Ханако Исии, что в беседах с ним в камере тюрьмы Рихард Зорге никогда не жаловался, но постоянно беспокоился о своих товарищах, буквально засыпая его вопросами о состоянии их здоровья, о жизни их семей и т. д. «Он безгранично верил своим товарищам по группе и испытывал к ним чувство глубокой привязанности»21. Зорге и его помощники внесли немалый вклад в подготовку и организацию исторических побед советских войск и советского народа. Сознание честно выполненного долга перед Родиной являлось для Зорге источником, из которого он
19 Цит. по: «Материалы по современной истории. Дело Зорге», т. I, стр. XIV.
20Nicol С hat el ct Alain Guerin, Camarade Sorge, стр. 130.
21 Ханако II с и н, Зорге – человек, стр. 252.
148
черпал моральные силы и стойкость, помогавшие ему переносить все тяготы тюремного заключения. Моральное состояние Рихарда Зорге в последние месяцы его жизни ярко рисует эпизод, о котором рассказывают авторы монографии «Доктор Зорге радирует из Токио».
В августе 1944 г. японское министерство иностранных дел разрешило Мейзингеру встретиться в последний раз с приговоренным к смертной казни Рихардом Зорге. Однако, как пишут авторы монографии, Мейзингер не решился на этот шаг и послал вместо себя переводчика посольства, некоего Хамеля. Посетив тюрьму Сугамо, Хаме, ib доложил, что Рихард Зорге «производит впечатление человека, гордого тем, что он совершил большое дело, и вполне готового покинуть арену своей деятельности». По словам Хамеля, Зорге «откровенно и не без торжества говорил о том, что он доволен результатами своей деятельности»22.
Имеются достоверные данные, что приговоренным к смерти Рихарду Зорге и Хоцуми Рдзаки было разрешено написать свои предсмертные записки и что оба они воспользовались этим. Зорге и Одзаки видели в этом возможность рассказать людям о том, чем жили они. о чем размышляли и каким было их состояние духа в последние месяцы перед казнью.
В письме, написанном 21 июня 1944 г., Хоцуми Одзаки сообщает жене: «В последнее время я больше пишу, чем читаю. С увлечением я записываю свои размышления, наблюдения. Конечно, это очень похоже на то, как если бы я писал на песке. Не знаю, задержится кто-либо, чтобы посмотреть на написанное мною» 23.
Более подробно об этих записках Хоцуми Одзаки говорит в завещании семье, составленном им 26 июля 1944 г. и направленном на имя адвоката Такэути. Он просит адвоката передать жене и дочери его последнюю волю после того, как смертный приговор будет приведен в исполнение. В этом завещании, в частности, говорится, что с разрешения прокурора Хирано (из верховного суда) он, Одзаки, пишет свои дзию на кансороку (свободное изложение мыслей и наблюдений), выражая опасение, что.
возможно, его записки никогда не выйдут за пределы Сугамо и их единственным читателем станет начальник тюрьмы.
«Я хочу просить Вас, – обращается Одзаки к адвокату,– позаботиться о том, чтобы эти записки не попали кому-либо на глаза при моей жизни. Я писал их только для собственного удовлетворения. Иначе говоря, это нечто, что написано на песчаном берегу до того, как набежавшая волна смоет написанное». Одзаки говорит далее, что, приступая к изложению своих мыслей и жизненных наблюдений, он словно уподобил себя белому облачку, остановившемуся над гладкой поверхностью озера и созерцающему то, что отражается в нем: беспорядочно бегущие облака, тени пролетающих птиц и силуэты растущих на берегу деревьев... Этот последний, предсмертный литературный труд Одзаки впоследствии так и был назван «Хакуунроку» («Записки белого облачка»).
Сообщая о содержании своих предсмертных записок, Одзаки пишет: «В моих записках говорится о мировоззрении, о философии, о взглядах на религию. Там же излагаются критические замечания о литературе, дается обзор текущих событий, выражается мое беспокойство за судьбу страны, высказываются мои соображения о системе управления, о проблемах современности, мысли о различных людях, даются воспоминания о прошлом. Я думаю, что если внимательно прочитать написанное мною, то это могло бы принести пользу. Правда, с самого начала, когда я только приступил к этим записям, я не ставил перед собой такой цели. Но об этом я ставлю в известность только Вас» 24.
Значительно меньше известно о предсмертных записках Рихарда Зорге. О факте их написания и частично о содержании мы узнаем главным образом из воспоминаний Икома. Видимо, Зорге в какой-то мере знакомил Икома с тем, что он писал перед смертью. В своих воспоминаниях Икома несколько раз упоминает о записках Зорге, которые тот писал после утверждения ему смертного приговора. Но он почти ничего не говорит об их содержании, кроме того, что в них изложено «критическое отношение» Зорге к проводившемуся следствию, а также
–* Там же, стр. 272. Весь текст завещания см. там же. стр. 267—273.
имеется такая запись: «Любезный переводчик рассказывал мне о положении дел и ходе Сталинградской битвы» 25. Тот же Еситоси Икома сообщил авторам монографии «Доктор Зорге радирует из Токио» следующее: «До самой своей смерти он (Зорге.– С. Б.) оставался преданным своим принципам и своим убеждениям как коммунист. Мне доподлинно известно, что, уже будучи приговоренным к смерти, он писал в своих записках: «Я умру как верный солдат Красной Армии»»26.
Вот, собственно, и все, что мы можем узнать из свидетельства Икома о завещании Рихарда Зорге, о его последних словах, обращенных к людям, за счастье которых он отдал свою жизнь.
Однако записки Рихарда Зорге и Хонуми Одзаки пока что еще недоступны для ознакомления, и судьба их неизвестна. Имеется лишь свидетельство бывшего начальника тюрьмы Сугамо Сэйити Итидзима. Прочитав довольно объемистую рукопись Одзаки, он решил, что она «в будущем может сыграть какую-либо роль» и ее целесообразно «хранить до окончания войны». Он переслал ее в министерство юстиции, предварительно сняв копию27. .Можно предполагать, что та же судьба постигла и рукопись Рихарда Зорге. Официальная же версия гласит, что эти документы погибли во время пожара в министерстве юстиции.
И все же по отдельным письмам, присланным Хоцуми Одзаки из тюрьмы Сугамо в период, когда он писал свои «Записки белого облачка», по его завещанию можно в какой-то мере судить о содержании этих предсмертных записок.
Несомненный интерес представляют, например, его оценки исхода второй мировой войны и будущего послевоенного мира. Это оценки проницательного, эрудированного политического наблюдателя, который даже в условиях тюрьмы, имея возможность пользоваться лишь весьма ограниченной информацией о событиях, происходивших в международной жизни, делал глубокие и верные выводы.
В одном из своих писем Одзаки высказывал следующие соображения: «Военная обстановка становится все более ожесточенной. Однако специфика нынешнего этапа заключается в том, что те, кто ведет мировую войну, охватившую уже весь мир, полностью обнажили свои черты. Ыо несомненно, что в текущем году центр тяжести войны находится в Европе»28. Это было написано примерно в те дни, когда Красная Армия, освободившая от врага около трех четвертей оккупированной территории, достигла предгорий Карпат, вышла на подступы к Балканам, получив возможность оказывать непосредственную поддержку народам Юго-Восточной Европы в их борьбе против фашизма. Именно в этот период гитлеровская Германия, на победу которой в свое время делалась ставка японских правящих кругов при вступлении Японии во вторую мировую войну, сама оказалась на грани полного военного поражения.
Кое-какие вести о жизни и судьбе заточенных в одиночных камерах участников группы Зорге просачивались и сквозь тюремные стены. Например, в письмах Хоцуми Одзаки и Бранко Вукелича 29 к их семьям, а также некоторых других заключенных содержалось немало намеков, которые могли быть понятны лишь посвященным. Конечно, чтобы преодолеть строгости тюремной цензуры, воспрещавшей сообщать что-либо о других заключенных, приходилось прибегать к эзоповскому языку.
Такие письма становились достоянием не только их адресатов, но и людей, связанных с ними дружескими, родственными и другими узами. Вот что об этом пишет Син Аоти: «С некоторыми письмами Одзаки, присланными из тюрьмы, я ознакомился задолго до того, как они были опубликованы (впервые они были опубликованы после окончания войны, в 1946 г.– С. Б.). Я получил возможность прочитать их в некоем месте незадолго до того, как Одзаки был вынесен смертный приговор. Эти письма, полные искреннего чувства, согрели сердца собравшихся там людей. В тот момент я сам почувствовал, что у меня впервые раскрылись глаза на неведомую мне до того глубину характера Одзаки»30.
Тюрьма с ее невыносимым режимом, с ее жестокостью делала свое страшное дело. Первым 15 декабря 1942 г. умер журналист echo Кавамура, обвиненный полицией в принадлежности к организации Зорге. Семь с половиной месяцев спустя, 2 августа 1943 г., наступила очередь Ётоку Мияги – японского патриота, талантливого художника, целиком отдавшего себя любимому искусству и борьбе с ненавистным фашизмом.
Находясь на свободе, Мияги отдавал живописи много времени и сил. Он писал маслом, а чаще пастелью. «Некоторые оставшиеся после него картины,– замечает Хоцуки Одзаки, – отличаются большим своеобразием и отмечены печатью истинного таланта. Мияги погиб, не дождазшись крушения японского фашизма, но произведения, которые он создавал, горячо призывая в душе этот час, как бы передают нам страстный шепот этой его молитвы»31.
И все же Мияги не замыкался в своем творчестве. Как и Хоцуми Одзаки, он руководствовался в жизни велениями совести и сознательно поступался своими личными интересами и привязанностями. «То, что мы делаем сейчас,– не для меня. Но обстановка нас вынуждает. Нельзя отказываться от того, что не устраивает нас лично. Ставка очень важная»32, – сказал как-то Мияги своему другу Тэйкити Каваи.
Одзаки глубоко переживал смерть своего друга и единомышленника. Мияги обучал его дочь живописи. Его произведения украшали стены дома Одзаки, который очень высоко ценил мастерство своего друга. Сообщая жене о смерти Мияги, он писал о его картинах: «Они полны какого-то очарования. Выполнены они в каком-то совершенно особенном колорите, и в каждой из них скрыта глубокая грусть... Я прошу тебя тщательно хранить все картины Мияги, имеющиеся у нас в доме»33.
Но вот в письмах Одзаки вес чаще начали проскальзывать жалобы на собственное недомогание. Его мучили то одни, то другие болезни. Он все больше слабел.
В столь же тяжелом состоянии находились и другие узники Сугамо. Осужденный на пожизненное заключение, Бранко Вукелич буквально таял в своей одиночной камере. Кто бы мог признать теперь в этом изможденном человеке жизнерадостного, общительного и остроумного собеседника?
Со своей женой Есико Вукелич прожил лишь два счастливых года. Их сыну Хироси не было и года, когда люди из токко увели его'отца. Исполняя волю мужа, Есико Ямасаки-Вукелич долго разыскивала мать Бранко. Наконец судьба ей улыбнулась. 15 декабря 1946 г. она получила возможность послать ей письмо. Вот выдержки из этого послания: «Дорогая мама! Один французский корреспондент в Токио сообщил, что его агентству удалось найти Вас в Загребе. Узнав об этом, я была счастлива... Корреспондент сообщил хне также, что Вы желали бы узнать подробности, касающиеся Бранко. Мне очень горько, что я вынуждена рассказывать о таких тяжелых вещах...
Наша совместная счастливая жизнь длилась недолго. 18 октября 1941 г. Бранко был арестован. Его посадили в тюрьму Сугамо в Токио. До апреля 1944 г. я еще имела возможность навещать его, приносить ему одежду, книги, деньги, чтобы он мог купить себе что-нибудь. Затем мне разрешили видеть его лишь раз в месяц...
