Текст книги "РАМ-РАМ"

Автор книги: Сергей Костин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 29 страниц)

4

Между Дели и Нью-Йорком 7 тысяч 304 мили – 11 тысяч 755 километров. Я вылетел из аэропорта Индиры Ганди без малого в семь вечера. Почти через девять часов я сяду во Франкфурте-на-Майне, но там по местному времени будет всего 23.10. У меня будет три часа до рейса в Нью-Йорк, но это только-только. Мне же нужно будет, во-первых, перебраться из одного тер-минала в другой. А во-вторых, передать мой российский паспорт нашему человеку и купить билет в Нью-Йорк уже по американскому паспорту. То есть я дважды должен буду пересечь границу. В аэропортах в наши дни всюду видеокамеры, так что отнестись к моему превращению из одного человека в другого надо серьезно. А дальше мы взлетаем из Франкфурта в 02.15 по местному и еще через девять с небольшим часов приземлимся в аэропорту Кеннеди. В Нью-Йорке будет всего лишь 06.20 завтрашнего дня. Но на самом деле я проведу в пути – не считая пересадки – восемнадцать часов.

Я произвел все эти несложные расчеты после ужина, сидя в кресле первого класса «аэробуса» Люфтганзы с бокалом «Шато-Фижак» 2003 года. Учитывая стоимость билета, на вине немцы экономили – или плохо в нем разбирались. Ну, ладно, я придираюсь!

Почему я поспешил улететь из Индии? Мне же нужен был – как это теперь говорят – отходняк. Могли бы поужинать с Лешкой и Машей, а дальше у меня вообще был замечательный выбор. Может, я от него и бежал – чтобы не выбирать?

Да нет! Я люблю так играть мыслями сам с собой, но на самом деле я знал. Я бежал не от,а к.

Я натянул на себя плед под самое горло, вытянул ноги на специальной выдвижной подставке для нижних конечностей – в чем-то первый класс себя оправдывает – и закрыл глаза. Хотя спать мне не хотелось.

Человек не помнит своего рождения. Я помнил. Я вернулся к жизни в двадцать семь лет, и второй раз родили меня две женщины – Пэгги и Джессика.

После того кризисного Дня Благодарения в Хайаннис-Порте я стал заново открывать мир. Один момент я хорошо помню. Я шел в сторону Челси по 8-й Авеню. Под ней проходит линия метро, поэтому там, у края тротуара, вмонтированы вентиляционные решетки. Я раньше их никогда не замечал, а в то декабрьское утро вдруг обнаружил их существование. День был холодным, а над ними, вдруг почувствовал я, было тепло. И еще: дымок от жаровни продавца каштанов, мимо которого я только что прошел, перебил поднимающийся от решеток запах сырой котельной. Самые животные из наших органов чувств во мне уже проснулись.

Ко мне вернулись и вкусовые ощущения. Я с удивлением обнаружил, что от американской еды – всех этих бургеров, пончиков, хот-догов – меня, на самом деле, тошнит. Китайские блюда, которые я покупал практически каждый день, потому что ресторанчик с продажей навынос был в соседнем доме, оказались неожиданно острыми и вкусными. Попкорн – я им питался, когда не было желания выйти из дома, – как выяснилось, был безвкусным, как вата.

Еще мне захотелось звуков. Слушать кубинскую музыку, с которой у меня были связаны Рита с детьми и Сакс, я пока еще был не готов. Но теперь я купил кассетный магнитофон Philips и коробками брал у Эда кассеты с рок-музыкой шестидесятых. Он ее обожал, а мне она напоминала московские семидесятые, когда мы открыли для себя этот не запрещенный, но малодоступный пласт культуры того времени, в которое мы жили.

Я обнаружил также, что экскурсии с Эдом по Манхэттену не оставили в моей памяти ничего. Однако глаза теперь требовали пищи, и я стал – то с Эдом, то один – охотно гулять по старым местам, открывая то, что, оказывается, все время было вокруг меня.

И, самое главное, люди перестали быть персонажами из кинофильмов. С ними можно было пошутить, хороших знакомых было приятно похлопать по плечу. Люди толкались в метро, делились своими мыслями, улыбались вам. Как та некрасивая, но очень славная молоденькая официантка в кафе напротив библиотеки, которая, оказывается, училась на флейтистку. Теперь я говорил ей: «Привет, Фло!», и она откликалась: «Как дела, Пако?»

Так я впервые увидел и Джессику, когда она через неделю приехала в Нью-Йорк. Я уже не отказывался, когда Эд предложил мне поужинать вместе у него дома. Помню, как у меня в памяти застревает масса бесполезных вещей, он собирался приготовить спагетти маринара, и я принес плетеную бутыль кьянти. Принес напрасно: Джессика, как и Эд, в рот не брала спиртного.

Но при встрече Джессика вдруг по-дружески обняла меня и расцеловала в щеки – на автовокзале в Хайаннисе мы еще прощались за руку. Я сразу понял, что Пэгги рассказала ей про меня. Я не возражал.

Мы ужинали, о чем-то болтали, из колонок тихонько доносилась труба Майлза Дэвиса, а глаза мои, как намагниченные, то и дело поворачивали голову к Джессике. Ей было восемнадцать, у нее были глубокие, искрящиеся синие глаза, рыжие курчавые волосы и усыпанный веснушками, чуть вздернутый нос. Она была живая без тени кокетства, умная без налета ученой зауми, сложная внутри и простая в общении. Она – теперь я это увидел – была лучше всех. Но Джессика была девушкой моего лучшего и единственного здесь друга. Она была табу.

Потом мы с Эдом пошли провожать ее на Пенсильванский вокзал – Джессика возвращалась в Бостон. Конечно, после ужина, внизу у дома Эда я хотел оставить их наедине, но Джессика поймала мою руку и потянула меня в свою сторону. Эд – добрая душа! – горячо принялся уговаривать меня пойти с ними. Бедный Эд!

На перроне Джессика поцеловала Эда в губы, меня – в щеки и запрыгнула в вагон. Войдя в купе, она открыла окно и высунулась к нам. Она сияла: глаза ее блестели, она то и дело отбрасывала назад от шеи свою рыжую шевелюру, смеялась, что-то говорила, опять смеялась. В ней не было и тени грусти по поводу расставания с любимым. Перед ней была долгая и яркая жизнь, и она это знала. Мне вдруг впервые с той январской пятницы в Сан-Франциско тоже захотелось жить. Пэгги вернула мне ощущение, что я живу. Теперь Джессика заставила меня почувствовать, как я хочу жить! Но она была табу.

Потом, перед самым Рождеством Джессика снова приехала в Нью-Йорк – экспромтом, не предупредив Эда. Нет, не так! Сначала был сон.

Я вас уже замучил своими снами и доктором Юнгом! Я не бабка с сонником и не домохозяйка, которая ходит к цыганке погадать по картам. Но для меня особый, вещий сон имеет такую же несомненную, непосредственно влияющую на мою жизнь силу, как повестка в суд или результаты биопсии. Однако помимо неоспоримой теории моего любимого Карла Густава, уже по своему собственному опыту, я знаю, что это еще и мостик между этим миром и миром по ту сторону смерти. Так, ко мне несколько раз приходил отец, чтобы сообщить мне вещи, которые без него я не мог бы знать. Но это отдельный разговор!

Тот сон был такой. Мы крутились в нашей московской квартире на Маросейке: Рита с детьми, отец, еще какие-то бабушки и дедушки, которых я никогда не видел. Моей первой реакцией во сне было огромное, неизмеримое, вселенское облегчение: «О, Господи! Я-то ведь думал, что они все умерли! Нет, вот они, живы!» А дальше все было очень бытовое. Бабушки и дедушки что-то готовили на кухне. Кончита с Карлито, лежа на животе, плечо к плечу, раскрашивали карандашами одну и ту же картинку – они все делали вместе. А мы с отцом и Ритой собирали мой чемодан: такой клетчатый, венгерский, который участвовал во всех наших переездах. Я уезжал в Америку.

Так вот, я складывал в чемодан какие-то рубашки, брюки, а отец стоял у книжной полки и отбирал мне книги. Он прижимал к груди уже штук пять и тянулся за шестой.

– Пап, ну куда мне столько? – пытался остановить его я. – Я же еду всего на неделю!

Отец только потряс устремленным вверх указательным пальцем: я, мол, лучше знаю, сколько тебе понадобится.

А Рита несла мне мои зеленые ласты, того же цвета маску и трубку – мы их брали с собой на Кубу.

– Ну, а это-то мне зачем? – горячо воспротивился я. Я почему-то был настроен агрессивно. – Развлекаться у меня точно времени не будет!

Рита, не обращая внимания на мой тон, положила маску с ластами в чемодан. Я отметил еще, что они заняли в нем половину места.

– Пригодятся тебе. Спасибо потом мне скажешь!

И поцеловала меня.

И все! Я проснулся и рывком сел в постели. Сердце у меня бешено колотилось – Рита только что была здесь. Но что все это значило?

Я сунул ноги в шлепанцы, прошел к окну и распахнул его. На меня хлынул морозный декабрьский воздух, наполненный нестихающим шумом сотен проезжающих машин. Для расшифровки закриптованных файлов существует специальная программа. За толкование снов берется сознание.

Во-первых, место действия. Это была наша квартира, но мамы там не было. Зато были незнакомые мне бабушки и дедушки. С этим было понятно. Мама же была жива! А они, умершие близкие, которых я знаю и которых я никогда не видел, были где-то все вместе.

Я не уезжал в Америку. На самом деле, я жил в Америке, и мои родные это знали. Отец отбирал мне книг не на неделю – он знал, что это надолго.

Почему я был так настроен против Риты? Вот это было непонятно.

А ласты? Что у меня связано с ластами? Мне нравится нырять с маской, это даже одно из моих любимых занятий на отдыхе. И я вдруг понял! И про ласты, и про весь сон.

Рита сунула мне их в чемодан, чтобы я не отказывался ни от чего хорошего. Мы все равно какое-то время должны были провести в разлуке, но мне из-за этого не надо было лишать себя радостей жизни. А они составляют ее добрую половину – именно столько ласты с маской заняли в чемодане.

И вот поэтому я был так агрессивен! Я не хотел снова жить в полную силу, боясь, что это испортит то, что у нас с ней было. А Рита говорила мне, что нет, это ее никак не обидит. Она благословляла меня своим поцелуем.

Что еще важно с такими снами. Когда ты разгадал их смысл, уверенность, что это именно так, всегда полная. Это как сложная деталь, которая всеми изгибами точно встает на предназначенное ей место. Рита хотела, чтобы я жил дальше и был счастлив.

Уф! Меня каждый раз трясет, когда я вспоминаю такие сны!

Так вот, Джессика. Джессика приехала, не предупредив Эда, где-то через день-два после этого сна. Где искать своего жениха, она не знала, а где мог быть я, было известно – в библиотеке на 5-й Авеню. Я повернулся к столу, за который села, скинув дубленку, какая-то девушка, и это была она, Джессика.

Она объяснила мне ситуацию. Я на нее не смотрел. Если мне можно было жить дальше, я знал, с кем бы я хотел соединить свою судьбу. Но Джессика была табу.

– Пойдем, я напою тебя кофе, – предложил я.

– Не обращай на меня внимания, – сказала Джессика. Она была раскрасневшаяся с мороза, и на волосах у нее были растаявшие снежинки. – Ты же занимался!

– Нет, мы сейчас пойдем. Я только дочитаю до конца главы, хорошо?

Джессика кивнула.

– Вот! – Я залез в карман и протянул ей яблоко. – Погрызи пока!

Это американская библиотека! Туда и приходить можно, не записываясь,

и если ты проголодался, из-за яблока или шоколадки тебя никто не обругает. Джессика как-то заколебалась. Я тогда решил, что она сомневалась, может ли она лишить пищи человека, проводящего жизнь в ученых трудах. Как потом выяснилось, нет!

– Я вдруг поняла, что делаю сейчас очень важный выбор, – рассказала она мне неделю спустя, когда все уже произошло. – Я тогда не знала, что уже люблю тебя. Ну, не формулировала, так себе не говорила. Я же была с Эдди! И когда ты протянул мне яблоко, я вдруг почувствовала – где-то глубоко внутри почувствовала, что если возьму его, я буду с тобой.

– Ты хочешь сказать, я был змеем-искусителем?

– Нет, – Джессика поцеловала меня: она лежала, уткнувшись мне в шею. – Ты не был искусителем, ни, тем более, змеем. Это из-за яблока! Наверно в них есть что-то такое, мистическое. Рай точно был где-то на юге, но почему-то же в Библии не говорится о персике или апельсине.

Это было потом. А тогда Джессика грызла яблоко, а я водил глазами по буквам, которые отказывались составляться в слова. Мы перекусили с ней в кафе напротив, и я отвел ее к Эду на 27-ю улицу. Я боялся оставаться с ней наедине. Мы попрощались у его подъезда.

На Рождество Эд уехал в Хайаннис-Порт. Они с Джессикой долго уговаривали меня поехать вместе с ними, но я был непреклонен. Не помог и звонок Пэгги. Я один понимал, в какой опасной ситуации все мы находились. Эд отстал, лишь взяв с меня слово, что Новый год мы встретим вместе. Мы договорились поехать втроем на Ниагарский водопад.

За пару дней до Нового года повалил снег. Джессика нехотя оставила машину в Бостоне и приехала в Нью-Йорк на поезде. Это было 29 декабря. Мы поужинали вместе в итальянском ресторанчике неподалеку от Пенсильванского вокзала. Я не догадывался о яблоке, Джессика и не подозревала о моем сне, но мы оба знали, что теперь между нами вовсю шел ток. Потом они с Эдом уехали на такси – не знаю, к нему ли или все-таки Джессика ночевала у своей тети в районе Центрального парка? А я вернулся в свою каморку на 33-й улице.

В Ниагара-Фоллз мы приехали на следующий день уже к вечеру. Мы остановились в новом многоэтажном отеле – не помню сейчас, как он называется – с огромным рестораном и целым этажом, занимаемым казино. На улице шел мокрый снег, и мы провели полночи в зале игровых автоматов. Джессика веселилась, как ребенок. Но я знал, что она, как и я ее, все время видела меня – даже, когда была ко мне спиной.

Кстати, у нас было заказано три номера. Возможно, подумал тогда я, накануне Джессика все же ночевала у тети. Иначе зачем было заказывать лишний номер в дорогущем отеле, да еще и в новогоднюю ночь – с оплаченным ужином и танцами до последней пары?

Это может показаться странным, но я по сю пору не знаю, спали они с Эдом или нет. Джессика никогда не заговаривала на эту тему, а я никогда не спрашивал. Однажды – мы еще не были женаты, но я уже заменил Эда – я слышал мимоходом, как Джессика в разговоре с матерью сказала «анатомическое пособие». Это все, что я слышал, но речь точно шла об ее отношениях с Эдом. Но что это значило? Что он был для нее анатомическим пособием? Что ей не нужно было всего лишь анатомическое пособие? Бог его знает!

В общем, в то утро мне было неясно, спустилась ли Джессика на завтрак из номера Эда, или они встретились в коридоре. Но она была задумчивая. Наши взгляды в какой-то момент пересеклись, и я понял, что это было из-за меня, из-за нас.

Несмотря на наши опасения, в парке вокруг Ниагарского водопада людей было немного. Стеклянные будки касс у входа на каждую достопримечательность были пустыми, автобусы на территории парка тоже были бесплатными.

Мы поднялись на смотровую башню. Я заранее противился разрекламированному сильному впечатлению, но мощь стихии, которую ты можешь наблюдать без риска для собственной жизни, всегда завораживает. Огромные, бесконечные, непонятно откуда берущиеся в таком количестве массы воды с грохотом обрушивались в едва видимый поток. Вода падала, и часть ее тут же живыми клубами из миллионов капель снова взлетала в воздух. Я помню только это ощущение чего-то необоримого – куда бы я ни смотрел, я видел Джессику. Эд, если и подозревал недоброе, не подавал вида. Он был, как всегда, улыбчивым, предупредительным, приветливым с нами обоими.

Мы сели на автобусик с симпатичным румяным старичком-водителем, охотно сообщавшим сведения о каждом мало-мальски значимом кусте. Мы въехали на Козлиный остров, с которого можно было подойти к водопадам почти вплотную. Но мы вышли раньше, у островков Три сестры – нам понравилось название. Там-то все и произошло.

На первый островок, который побольше, вел узкий деревянный мостик. Джессике с Эдом – они шли под руку – пришлось разъединиться, и дальше мы уже двигались гуськом. Небольшой щит предупреждал нас, чтобы мы, под страхом наказания, ни в коем случае не сходили с асфальтированной дорожки. Для Эда этого оказалось достаточно – там, где она заканчивалась небольшим кругом, он остановился. Но Джессика без колебаний пошла дальше, ступая по влажной земле среди мертвых листьев, веточек и валунов. Я последовал за нею.

Река в этом месте, до водопада, широкая и мелкая. Старичок-водитель сказал нам, что воды в Ниагаре по колено, но пересечь ее вброд невозможно – снесет! Самого водопада – с этой стороны был так называемый водопад Подкова – отсюда видно не было. Мы слышали только его мерный, не смолкающий ни на секунду рев.

Мелкая река, чью силу не предвещает ничто. И в каких-нибудь ста метрах – мощный, вне меры человеческого понимания, властный поток, который сокрушает все. Это была история нашей любви, только мы этого еще не знали.

Джессика повернулась ко мне:

– Почему называется «Три сестры»? Мы стоим на одном островке. Вон второй, а где третий? Третьего нет!

На моем лице интереса к географии написано не было. Джессика посерьезнела, потом лицо ее снова изменилось, как будто к чему-то приготовилось. Я обхватил ее голову руками и поцеловал в губы. Губы у нее, тогда я это отметил впервые, пахли малиной.

Джессика ответила на поцелуй и неловко обняла меня. Я прижал ее к себе. Потом мы обернулись: Эд стоял на предписанном законом месте и смотрел на нас. Странно, но мне тогда уже не было совестно – случилось то, что должно было случиться.

Эд смешно взмахнул руками и запрыгал между валунами к тому месту, на котором мы стояли. На меня он ни разу не взглянул – он смотрел на Джессику. Я выпустил ее, и она пошла ему навстречу.

В шаге от Джессики Эд остановился. Его взгляд – всегда открытый, добрый – сейчас был ошеломленным, большие руки висели вдоль тела. Они покраснели от холода, но ему не приходило в голову спрятать их в карман.

Джессика взяла их в свои руки – она тоже была без перчаток.

– Эдди, ты очень хороший! Ты такой же хороший, как моя мама – а лучше ее нет никого на свете! Я люблю тебя – как человека. Очень люблю, и сейчас люблю! Я могла бы быть с тобой, у нас был бы дом, дети – все, как ты хотел. Но у меня только одна жизнь, и я знаю, что я хочу прожить ее с Пако.

Джессике, напомню, было тогда восемнадцать лет.

Эд даже в этой ситуации был безупречен. Он покивал, как бы соглашаясь со всем, что только что услышал. Потом вырвал свои руки из рук Джессики и сунул их в карман. Но не уходил, он что-то хотел сказать.

Сначала он не знал, что. Потом слова его уже были готовы вырваться из уст, но он сдержался.

– Эдди! – с болью за него произнесла Джессика.

Эд снова покивал.

– Удачи тебе! – сказал он и бросил быстрый взгляд на меня. Он не посмотрел мне в глаза, просто отметил мое присутствие. – Удачи вам обоим!

Он повернулся и нелепыми большими шагами пошел к мостику.

Мы пошли за ним, не знаю, зачем. Но Эд успел заскочить в подошедший автобус и уехал без нас. Мы не стали ждать следующего, просто пошли к выезду с Козлиного острова. Это было эгоистично, но мы не носили траура по его чувствам: го, что происходило с нами, было намного важнее. Каждые десять метров мы останавливались и целовались. Как если бы мы не верили, что мы вместе, и теперь должны были постоянно подтверждать это друг другу. Наверное, двадцать семь лет – это тоже немного.

Добравшись до гостиницы, мы спросили об Эде. Портье сообщил нам, что мистер Кэрри недавно выписался и уехал на такси. Мы оба почувствовали облегчение.

Лифт был совершенно бесшумным. Он был отделан изнутри стальными панно, матово отражавшими наши силуэты.

Мы вошли в номер Джессики. Я захлопнул дверь и оперся о нее спиной. И что дальше?

Джессика представляла это себе еще меньше, чем я. Мы молчали. На самом деле, мы не сказали друг другу ни слова с того самого поцелуя у реки. Я подошел к Джессике и снял с нее дубленку – я и сейчас помню, она была такая короткая, темно-зеленая, почти черная, с коричневым мехом.

Джессика смотрела мне в глаза, но не покорно и не призывно. Она пыталась понять, что во мне происходит. Я вдруг понял это для себя. Все, от чего я успел навсегда отказаться, было теперь передо мною, и я жаждал этого всем своим существом.

Я хотел взять ее нежно. Я относился к ней нежно: она была совсем молоденькой девочкой, почти на десять лет меня моложе. Но это сразу стало Ниагарским водопадом – и с моей стороны, и с ее. Мы не расцепляли объятий – так мне казалось, и так это и было – много-много часов.

Потом мы поняли, что смертельно проголодались. Мы спустились в ресторан, где вовсю шло празднование. Полукругом были накрыты десятки столов с едой, которой хватило бы на небольшой город, трое официантов разливали в бокалы шампанское, несколько пар томно танцевали под неизбежных по такому случаю «Strangers in the Night». И это был праздник в нашу честь. Мы не сразу сообразили, что Новый год уже наступил.

Я посмотрел в иллюминатор. В готовой захлопнуться непроницаемой раковине ночного неба оставалась лишь узкая послезакатная красно-желто-синяя полоска – впереди, на горизонте, там, где был Нью-Йорк. Я всегда чувствовал, что ночное небо дано нам, чтобы думать о вещах, на которые у нас нет времени днем. И в самом деле, если вникнуть, это ведь непостижимо! Это перемещение в пространстве, ради которого мы вторгаемся в сферу, совершенно непригодную для обитания, как в некий коридор неземного мира. Эта остановка времени, когда почти сутки ты идешь вровень с ним и лишь в конце отпускаешь его в вечность прошлого. И для меня – а, может, и еще для кого-то из моих попутчиков – этот переход из одной из чужих жизней, к которым меня толкала моя жажда быть, к той, без которой все они не имели бы смысла.

Я снова закрыл глаза. Что бы там меня ни несло по всем этим векторам, я чувствовал себя в безопасности.