Текст книги "Копельвер. Часть I (СИ)"

Автор книги: Сергей Карабалаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

Глава 8. Одинокий уступ

Лето преобразило Даиркард, шумный, крикливый и яркий южный град. Ярмарки и базары проходили теперь каждый день, и столица Нордара так и переливалась красками, словно большой диковинный цветок.

Уульме, хотя достаточно жил здесь, все никак не мог привыкнуть к тому, что шум не стихает даже ночью. А Иль, получившая свободу идти, куда вздумается да делать то, что захочется, наоборот очень радовалась гаму и толкотне. Даиркардский базар манил ее так, как запретный лес манит юношей, а новые, припрятанные игрушки манят детей. Иль было тринадцать, и в этом возрасте все звуки и запахи, все цвета и лица, все слова, оброненные вскользь, без всякого умысла, все, что человек взрослый и прижатый к земле думами да заботами уже не замечает, оставляло в ее сердце глубокий след.

Она привязалась к Уульме и теперь донимала его расспросами, а мастер, который поначалу смущался в ее присутствии, мало-помалу тоже привык к Иль, начал рассказывать ей истории, шутить, смешить и даже беззлобно над ней подтрунивать.

– А в Опелейхе господарь, не поверишь, змей! Говорит, а у него из пасти огонь вырывается!

И, видя, с каким вниманием Иль его слушает, начинал хохотать.

Первый раз он и сам испугался своего хохота – слишком уж давно он в последний раз так смеялся, что успел уже позабыть, каково это, но Иль, обрадованная такими переменами в поведении смурного мужа, тоже залилась смехом.

– Хоть и обманываешь ты меня, рассказывая небылицы, все равно продолжай! Только на оннарском!

Даже язык, такой сложный поначалу, начал мало-помалу даваться ей. Иль уже понимала Уульме и даже наловчилась отвечать ему, пусть и не всегда верно.

– Мой брат, – говорила Иль, – не знает ни единого языка, кроме нордарского. При нем всегда были толмачи. А я вот знаю.

Иногда она делала вид, что не может вспомнить ни слова на родном наречии и вставляла оннарские слова, чем приводила и Беркаим, и торговцев на базаре в великое замешательство.

Уульме, которого это очень веселило, не спешил одергивать ее. Если юная кера находит в этом удовольствие, то и пусть. А вот Беркаим не скупилась на замечания.

– Где ж это видано, – ворчала она, – чтобы кто забыл язык своего отца и своей матери. Да и честных людей грех дурачить. Говори, как все, на нордарском и будет тебе!

Впрочем, говорила она это так и тогда, когда была уверена, что Иль ее точно не услышит.

Иль и сама охотно рассказывала Уульме о своей жизни во дворце, повадках Иркуля и его приближенных:

– Иркуль не ездит верхом, только в повозке или на носилках! Его в детстве ослик укусил, с тех пор он их всех боится! А ведь никто и не знает! Ему виндарёли Нордара посылают в подарок лучших скакунов, думая, что так они ему услужат, а он аж бледнеет, когда видит очередного коня!

Уульме засмеялся. Такой испуг было ему не понять.

– А его советники! Все такие важные, ходят, головы задравши, а полы халата за ними по полу волочатся! Прямо государи, не иначе! Только Иркуль, когда ему скучно, приказывает им разоблачиться да докладывать ему о состоянии дел голышом! Так и стоят они все – и стар, и млад, не смея прикрыться, а за Иркулем его телохранители, все в броне, прыскают в бороду!

– Да уж, горазд кет Иркуль на забавы, – сказал Уульме. – Ученых мужей, первых людей Нордара заставить стоять без порток!

– А еще Иркуль кошек любит! Со всего Даиркарда собрал. У них даже свои слуги есть, которые каждый вечер рассказывают ему, какая из них чем занималась. И сов тоже! Приказал построить им совятню из белого мрамора, а насесты и жерди отлить из серебра!

Из рассказов Иль выходило, что Иркуль вовсе не был злодеем, каким поначалу представлялся Уульме.

– Иркуль никогда не терпел прекословия. – продолжала Иль. – Если каждый, говорил он, будет думать да делать только то, что ему хочется, Нордар очень скоро сотрут с лица земли.

С каждым днем Уульме все сильнее тянуло домой после работы. Беззаботный щебет Иль, ее веселость, а временами и упертость молодого бычка, заливистый сочный смех и лукавый блеск глаз словно живой водой отпаивали давно позабывшее о радостях сердце Уульме. Глядя на Иль, он и сам ненадолго становился совсем еще юным мальчиком, чья голова была набита проказами и забавами.

– Можно я приду к тебе в лавку? – как-то, расхрабрившись, попросила Иль, когда Уульме вечером зашел ее проведать.

Уульме давно ждал этого вопроса. Он, бывало, даже сердился на Иль за то, что она совсем не хочет посмотреть на его игрушки. Своим умением оживлять стекло, выдувая из раскаленного пузыря самые замысловатые фигурки, Уульме страшно гордился, хоть старался этого не показывать.

– Для меня будет честью показать тебе мою работу, принцесса, – сказал он. – Но не сейчас. Подожди пару дней, пока я не закончу с одной безделкой.

Уульме нанял еще двоих подмастерьев делать простые фигурки и бусы, а сам целыми днями пытался сотворить то, чего сделать не удавалось еще ни одному мастеру по стеклу: Уульме взялся выдуть человечка.

Старуха Беркаим, которая частенько наведывалась в мастерскую Уульме навестить сына-подмастерья, лишь подливала масла в огонь нетерпения Иль:

– Рукастый тебе муж попался, – причмокивала она. – Такие красоты делает, что аж дух захватывает! И звери у него, и птицы. И все, как живые!

Иль страшно хотелось поглядеть на эти диковинки, но она терпеливо ждала, когда Уульме закончит свою работу.

Наконец, он разрешил ей прийти.

– Доделал я, – сказал он. – Теперь и показать можно.

И на следующее же утро Иль отправилась вместе с ним и неизменной Беркаим в лавку. Бопен, которому Уульме заранее сообщил о гостях, уже ждал их с чайником горячего чая и стопкой сладкой пастилы.

– Кера Иль! – поприветствовал он ее. – Госпожа!

Он кивнул и старухе, которая семенила следом за керой:

– Мать!

Иль прошла вовнутрь и обомлела: Беркаим не обманула – Уульме действительно был редким умельцем. Иль сначала и не поверила, что пушистые коты, ощерившиеся волки, цветастые птицы и золотистые рыбки были из стекла.

– Как ты так смог? – ахнула она, осторожно дотрагиваясь до каждой игрушки.

Уульме лишь пожимал плечами, втайне радуясь тому, что юная принцесса, повидавшая в своем дворце всяких разностей, так высоко оценила его работу.

– Я не это хотел тебе показать, – сказал он, когда Иль обошла всю лавку и осмотрела каждое изделие, выставленное на продажу.

И он вынул из кармана фигурку старика, одетого в красный нордарский халат и подпоясанного желтым кушаком.

Иль даже слова не могла вымолвить: старик, казалось, вот-вот подмигнет ей.

Уульме улыбнулся: много лун он посвятил этой работе, то и дело бросая ее, а потом начиная снова. То ему казалось, что невозможно на стекле передать хитрую ухмылку Сталливана и молодецкий блеск его глаз, то он начинал верить, что в руках настоящего мастера оживет даже камень, то он считал, что начав эту работу, никогда не закончит ее, а на другой день уже мечтал о том, как сможет снова увидеть своего друга, пусть и застывшего в стекле.

– Кто это? – спросила Иль. – Он нордарец? Нордарский купец?

Она бережно передала стеклянного Сталливана обратно Уульме и сделала шаг назад.

– Это мой друг. Такой, каким я его запомнил.

Уульме добрался до Опелейха поздно ночью, но жители и гости города все еще бодрствовали. То там, то тут раздавались хмельные голоса, распевающие похабные песни, беззлобно поругивались между собой собаки да тихо сопели привязанные у постоялых дворов кони. Город пах чуть горелой домашней едой, горячей сухой землей и дешевым вином.

Сначала Уульме хотел остановиться на постоялом дворе, но, уже дойдя до дверей, он вспомнил, что у него не было ни единого медяка оплатить свой постой. Он сел на голые камни, стянул с себя сапоги и чуть не заплакал от резкой дергающей боли. Во время своего бегства из Низинного Края сначала в Стрелавицу, а потом и в Опелейх Уульме стер ноги в кровь и теперь все бы отдал за чан ледяной воды и чистые полотенца.

– За день заживет. – стараясь не глядеть на кровавые мозоли, сказал Уульме и стал разрезать свой кушак на перевязи. – Или за два.

Он сидел под высоким каштаном, закусив губу, и молча плакал от жалости к себе. Уличный шум прервал тяжкие думы Уульме: двое нищих дрались за остатки еды, которые выбросил хозяин трактира.

– Отдай! – рычал высокий рыхлый оборванец, вцепившись в волосы тощей сгорбленной старухи. Та лишь голосила и плакала в ответ, прижимая к груди сухую лепешку.

– Не трогай ее! – заорал Уульме, мигом позабыв о больных ногах.

Такой здоровый громила мог раздобыть себе еды и не колотя беззащитную попрошайку.

– А ты откель взялся, малек? – отлипнув от старухи, спросил оборванец. – Аль тебе тоже бока намять?

Другие нищие, которые тоже вышли на свой промысел, выступили из ночной тьмы и стали окружать Уульме. Старуха, о которой все позабыли, пустилась наутек.

– Он тут самый умный, поди! Решил свои порядки навести. Так знай, малек, нам их не нать! – зло сказал громила.

С Уульме никто и никогда так не разговаривал. Вспыхнув, словно сохлая трава, он схватил палку, лежащую на земле, и ринулся на обидчика.

Схватка была недолгой: ловкий Уульме, обученный бою на настоящих мечах, справился и с тяжеленой длинной палкой. Одним ударом в живот он повалил попрошайку на землю, вышибив из него дух. Остальные побирашки отступили. Ярость и решительность Уульме им пришлись не по вкусу.

– Вот так молодец! – раздался голос откуда-то сверху и Уульме задрал голову. – Лихо ты с ними.

Седоватая голова скрылась в окне, но уже совсем скоро невысокий старик, обряженный в нордарский красный халат, спустился вниз.

– Я и сам хотел вмешаться, – признался старик. – Но ты шустрее меня оказался.

Поверженный Уульмов противник застонал и с трудом поднял голову.

– Убирайся прочь! – прошипел Уульме, поудобнее перехватив палку.

– Уберется. – заверил его старик и, схватив за плечо, поволок в дом.

И только сейчас, когда Уульме неосторожно наступил на порог, он вспомнил о больной ноге и, едва не охнув, присел на скамью.

– У тебя кровь, – заметил старик, вытаращив глаза. – Ты ранен!

– Это не он, – ответил Уульме, кивнув на дверь, за которой остался лежать побирашка.

– Пойдем, – решительно сказал старик. – У меня есть кое-что в моей сумке. Кровь остановит зараз!

Он стал бодро подниматься наверх, в свою комнату, а Уульме поплелся следом.

– Садись, – приказал старик. – Сейчас мы тебя заштопаем. Как новый будешь.

Он вытащил из-под кровати маленький сундучок и принялся перебирать мешочки и склянки.

– Я здесь недавно. Только, можно сказать, и приехал. Как видишь, без охраны. А зря! Охранник мне нужен. В Опелейхе, ежели ты не обвешан с ног и до головы оружием, делать нечего. – продолжал старик, то и дело поглядывая на Уульме и хитро ему улыбаясь. – И только я решил с самого утра поискать себе телохранителя, как услыхал на улице шум, а потом и тебя увидал, как ты, с голыми руками, бросился на того упыря!

– Он здоровый, как боров! – воскликнул Уульме. – На таком пахать можно, в плуг, вместо коня, впрягать! А он ползает ночью по улицам и отбирает у нищих старух кусок хлеба!

– Вот-вот. – согласился старик. Он, наконец, нашел нужный ему порошок и теперь размешивал его с водой в маленькой деревянной ступе. – Постыдился б!

Уульме был с ним согласен.

– Так о чем это я? – напомнил сам себе говорливый Уульмов знакомец. – Мне нужен охранник, а ты, вроде как, не из пугливых. Пойдешь ко мне на службу?

– Пойду! – не раздумывая, согласился Уульме.

– Сталливан, – представился старик. – Сталливан Кевераев.

– Уульме, – пожал протянутую руку юноша.

Сталливан удовлетворился и таким ответом.

– Положи ногу вот сюда. А сам возьми что-нибудь в зубы.

Уульме послушно закусил рукав от рубахи. А Сталливан ловко намазал открытую рану коричневой кашей, заложил чистой тряпочкой и туго перетянул широкой бумажной лентой.

– Три дня и как новый будешь! – пообещал он Уульме.

А тот, одурев от боли, сумел лишь кивнуть.

Уульме встал. Он и сам не мог объяснить, почему его сразу потянуло к этому странному болтливому старику. Он доверился ему, словно другу, которого знал тысячу лет.

– Сталливан. – вслух сказал Уульме на оннарском, укладывая шкатулку обратно в сундук. – Где бы ты ни был, а я помню о тебе.

Вида чистил коня – большого рыжего жеребца по кличке Ветерок. Такое имя коню дали будто бы в шутку, так как он был медлителен и ленив, и больше всего на свете любил сладкие яблоки и душистое сено. У Мелесгарда было сколько угодно слуг и конюших, но и он сам, и Вида с Трикке и седлали и чистили своих лошадей.

Пряный запах опилок и лошадиного пота, курлыканье голубей где-то под крышей, мерное сопение других обитателей конюшни – от всего веяло незыблемостью и крепостью. Вида любил проводить время здесь, до блеска начищая шкуру Ветерка, заплетая ему причудливые косы, а то и ведя с ним долгие беседы.

– Перестань же егозить! – хлопнул Вида коня по наливному гладкому боку, когда тот заплясал на месте и чуть не наступил Виде на ногу.

Ветерок прижал уши и фыркнул. Коню было уже шесть лет, а Виде семнадцать, но они были неразлучными друзьями, пусть Ветерок и не всегда показывал свою любовь к молодому хозяину. Вот и сейчас он сердито раздувал ноздри, косил черным глазом и бил копытом, всем своим видом показывая, как он относится к таким вольностям, как неуважительная и возмутительная чистка ушей.

Двери в конюшню скрипнули, и маленький пострелёнок-посыльный просунул внутрь голову:

– Господин Вида! – позвал он.

– Я здесь! – отозвался Вида.

Слуга змейкой юркнул в щель и вприпрыжку подбежал к Виде, вызвав этим еще большее неудовольствие Ветерка.

– Господин Вида! – выдохнул он, протягивая ладонь, чтобы пощупать Ветерка за мягкий влажный нос. – Господин Мелесгард приказал мне найти тебя сей же миг и передать, чтобы ты, бросив все иные дела да заботы, бежал к нему со всех ног! Господин Ванора и господин Иверди только что отбыли из Угомлика!

Вида отбросил скребницу и щетку и выпрямился. Сердце его на миг остановилось.

– Выборы? – спросил он. Охотники давно должны были выбрать главного обходчего, и Вида уже начинал злиться за их нерасторопность.

Лицо мальчишки просияло.

– Я краем уха услыхал, что они так долго и выбирали, ибо выбрать не могли: с одной стороны ты, господин, а с другой – господин Хольме, с третьей – господин Баса, а с четвертой – господин Грозей. Одни говорили, что господин Баса самый опытный и старый, достойнее всех. Другие, что господин Хольме, хоть и благородных кровей, а лес знает, как свою ладонь, третьи, дескать, что господин Грозей должон быть. Господин Ванора и господин Икен из деревни Шонери долготь судили да рядили, даже поссорились, говорят. Господин Икен за господина Грозея горой стоял, а господин Ванора за тебя…

– Так что ж решили? – выкрикнул Вида, не в силах больше ждать, пока мальчишка закончит свои объяснения. – Кого избрали-то?

Мальчик скосил глаза. За добрые вести в Северном Оннаре полагался подарок, и чем щедрее, тем лучше.

– Я бы сказал… – протянул слуга, чем окончательно вывел Виду из себя. – Но что-то не хочется.

– Золотой подарю! – пообещал Вида, изо всех сил борясь с желанием вытрясти ответ из хитрого мальчишки.

– Господин Мелесгард пир вот-вот начнет. Его среднего сына Виду – тебя, господин, стало быть – избрали главным обходчим на этот год! – торжественно объявил мальчик.

– Ты уверен? Точно не перепутал? Точно меня, а не Грозея?

– Точно, господин. Господин Ванора ясно сказал – лучше господина Виды и нет обходчего!

Не считай Вида себя взрослым и сдержанным мужчиной, он бы запрыгал, заголосил, заплясал на месте от радости. Много месяцев он не находил себе места от волнения, страшась и одновременно предвкушая решение совета обходчих. И вот этот день настал – лучший в его жизни!

– Дочисти коня, – сказал он мальчишке и, не дожидаясь, пока тот справится с задвижкой, побежал в замок.

Он бежал во весь дух, все еще не до конца веря в собственное везенье. А что, если дурак-посыльный ошибся? Или, хуже того, решил его разыграть?

Уже подбегая к замку, Вида заметил отъезжающих охотников. Не обращая внимания на слуг и крестьян, сновавших по двору, он вбежал вовнутрь, одолел высокую крутую лестницу и длинный крытый переход, и оказался в Круглой зале – самом нарядном и богато убранном месте в Угомлике. Не только Мелесгард, но и Зора, Ойка и Трикке ждали его там.

– Вижу по твоим глазам, что ты уже знаешь, какие вести принесли охотники? – спросил Мелесгард, не в силах скрыть радость и гордость за сына.

– Я слышал, – едва отдышавшись, начал Вида, – что Ванора… Они все выбрали меня…

– Так и есть, – подтвердила Зора. И последние сомнения сгорели в сердце Виды, кричащем от счастья.

– Поздравляю, брат! – крикнул Трикке и повис на шее у Виды. – Я с самого начала знал, что выберут тебя! С самого первого дня!

А Ойка, не решаясь повторить смелый поступок Трикке, лишь сжала горячую Видину ладонь. Она тоже всегда знала, что именно Виде выпадет честь вести охотников в лес. Кому же еще, как не ему?

Мелесгард, дождавшись, когда Трикке отлипнет от Виды, крепко обнял сына, так, как обнимают мужчин, а не мальчиков.

– Никогда я не гордился тобой больше, чем сегодня! – сказал он.

– Я не подведу охотников, не оплошаю, – пообещал Вида. – Клянусь!

Поклонившись всем сразу, он выбежал вон из залы. Еще нужно было успеть к Игенау, его лучшему другу, который тоже пойдет с ним в обход. Сначала Вида решил, что, окрыленный такими замечательными вестями, он ветром долетит до домика на опушке, но потом понял, что верхом доберется все-таки быстрее. Малыш-посыльный не выполнил приказа своего юного господина и так и оставил Ветерка – наполовину блестящего, наполовину серого от спекшегося пота, но Вида не злился на него. В такой день он простил бы любое прегрешение, любую оплошность!

– Случаются же в жизни чудеса! – выдохнул он, ловко накидывая седло на Ветерка. – Нынче великий день!

Выехав из конюшни, он пустил коня вскачь, надеясь успеть добраться до дома Игенау еще до обеда, и не заметил, как за ним побежал Трикке, который тоже хотел поехать с ним в лес.

– Вида! Постой! – закричал он, но тот его не услышал.

Трикке махнул рукой и, бросив завистливый взгляд на удаляющегося Виду, побрел обратно, раздумывая о том, какая честь выпала его брату, и против воли сравнивая себя с ним. Ему уже исполнилось пятнадцать, но он совсем не выглядел на свои лета: худой и узкоплечий, с белой гладкой кожей и высоким, еще детским голосом. Вида же в свои семнадцать был настоящим мужчиной – сильным, высоким, с широкой грудиной и низким голосом. Что и говорить – старший брат во всем превосходил младшего.

Да и относились к ним двоим по-разному: Виде позволялось многое, тогда как с ним, с Трикке, обращались как с ребенком. Даже нянька Арма не стеснялась отчитывать его перед другими, словно он был совсем бессловесным дитем:

– Ах, господин Трикке! – пеняла ему Арма. – Как обычно не доели, на тарелке оставили. И ведь говорила я вам, что силу свою теряете, а все зазря! Клюнете, как птенчик какой и все, вон из-за стола! Разве ж это дело?

Трикке про себя злился на нахальную няньку, но дать отпор ей не решался, а только что-то мямлил в ответ. К Виде же с такими замечаниями никто не лез, а если Арма, нет-нет, да и забывалась, то тот одной лишь остроумной шуткой мог ее приструнить.

Родители тоже были о нем невысокого мнения. Мелесгард часто рассказывал Виде о том, что делалось и в Низинном Крае, и в других окрестах, говоря с ним на равных, а вот Трикке во взрослые дела не посвящал. Дескать, незачем ему еще было о таком знать. Даже родная мать в нем видела лишь мальчишку, отказываясь признавать почти мужчину и воина.

Но кроме всего этого, Трикке чувствовал, что сегодняшняя победа Виды отдалит их друг от друга. Вряд ли у главного обходчего будет время на младшего брата. Вида и раньше предпочитал общество Трикке Игенау, а теперь и вовсе будет глядеть на него с насмешливым высокомерием, с каким все взрослые смотрели на него.

Обо всем этом думал Трикке, бредя обратно в замок.

– Вот ведь! – в сердцах воскликнул он, ударяя себя по колену.

На пороге стояла Ойка. Трикке было так горько, так жалко себя, что он впервые за всю время не пожелал Ойке всех бед.

– Что случилось? – спросила девочка, участливо заглядывая Трикке в глаза.

– Отстань, – по привычке выпалил Трикке. Но тут же и передумал – ему нужно было кому-то рассказать о том, что так его терзало. Друзей, как у Виды, Трикке еще не нажил, а со слугами откровенничать юному господину не пристало. Оставалась лишь Ойка, которая ни разу не пожаловалась на него родителям, а значит, умела держать язык за зубами. – Я скажу. Но если ты станешь смеяться надо мной, то отвешу тумака!

Но Ойка и не думала потешаться над ним.

– Говори, – сказала она.

– Вида теперь главный обходчий. Я рад за него, но в то же время и нет. Теперь он уже не мой брат, а предводитель всех обходчих. А ведь многим из них он сыном мог бы быть! У него и раньше на меня времени было ни шибко, а сейчас и вовсе не станет…

Ойка хотела было похлопать Трикке по плечу, но быстро одернула руку, вспомнив, что оскорбленный такой вольностью младший Мелесгардов и впрямь мог отвесить ей затрещину.

– Вида любит тебя больше всех на свете, – сказала она.

– Не любит! – плаксиво крикнул Трикке. – Никто меня не любит!

На этот раз Ойка все же осмелилась дотронуться до Трикке.

– Ты тоже станешь главным обходчим…

– А если не стану? – и слезы брызнули из глаз юноши. Этого он боялся больше всего. – А если не выберут? Вдруг охотники не заметят во мне доблести и отваги, вдруг я так и проживу всю жизнь, и ни разу мне не доведется быть избранным главным обходчим?

– Но ведь не всех выбирают главными обходчими? – попыталась утешить его Ойка. – Кестер никогда им не был…

Трикке сбросил ее худенькую ручку со своего плеча.

– Так и знал, что толку от тебя никакого! – зло бросил он и скрылся в замке.

– Я же не хотела обидеть тебя, Трикке! – вслед ему закричала Ойка и, подхватив юбки, поспешила за гневливым юношей.

Но Трикке уже плакал навзрыд, запершись в своих покоях. Нет, никогда ему не стать Видой! Никогда!

А Вида тем временем вовсю наслаждался своей новой должностью. Мать Игенау, едва завидев юношу, тотчас же бросилась месить тесто для своих знаменитых пирогов, одновременно похлопывая его по щеке белой от муки рукой.

– Так и я сразу сказала сыну, что Ванора дурнем будет, коль тебя не отстоит перед всеми! – сообщила она Виде. – Грозей тебе и в подметки не годится! А эти олухи еще и сумлевались.

– А, кстати! – вспомнил Вида. – Я тоже думал, что Грозея выберут. Почему ж передумали?

На этот вопрос ответил сам Игенау.

– Победа Грозея уже была делом решенным, – согласился он. – Даже Ванора уступил, сказал, что ты слишком уж мал для такой ответственной службы. Да только потом ты нашел нож Везная, зайдя туда, куда и куда более опытные обходчие соваться бы поостереглись.

– Так ты тоже там был? – вскричал Вида, вспоминая свое приключение у Морного Озера.

– Был, – не глядя на него, сказал Игенау. – С Ванорой и был. Чуть ума не лишился от страха.

Вида ахнул. Игенау никогда не говорил ему о том, что чего-то боялся.

– А уж ежели одному б пришлось, то и вовсе бы дух испустил. – продолжил его друг. – А ты, когда к Ваноре-то явился с ножичком этим, сразу на голову выше Грозея прыгнул. Обходчие и решили, что коль ты живым зашел да живым вышел, то и верховодить тебе.

Хотя Виде и польстили эти слова, его не отпускало чувство, что спасся он лишь чудом и его заслуги в этом нет.

– Ладно, – махнул он рукой, желая переменить тему. – А Грозей как?

– Грозей? – усмехнулся Игенау. – Ты лучше про Хольме спроси. Вот уж кто не рад был твоей победе. Лично к Ваноре припожаловал за разъяснениями, почему ты вдруг стал главным. Кричал, что и с Басой, и с Грозеем он бы смирился, но вот с тобой никак.

Вида фыркнул. Значит, и Хольме думал так же, как он сам.

– Пироги готовы, – закричала мать Игенау. – Быстро к столу! А то все языками треплете. Уж стерли их о зубы-то поди…