Текст книги "Копельвер. Часть I (СИ)"

Автор книги: Сергей Карабалаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 13 страниц)

Глава 13. Веческая

Весна в Низинном Крае наступала много позже. Снег, все еще глубокий и липкий, лежал повсюду. Ни единой прогалины, ни одной обнажившейся кочки не было видно на много тысяч шагов вокруг. Скованные морозом деревья крепко спали. Даже птицы, главные вестники весны, не спешили возвращаться в свои гнездовья.

Больше всех прихода весны ждал Вида Мелесгардов. Весной должна была состояться его свадьба с красавицей Бьираллой, и юноша уже устал считать до нее дни.

Его свадебный наряд – вышитая золотыми и серебряными нитями рубашка из тончайшего шелка, шелковые же штаны, красный кумачовый кафтан и новые сапоги из телячьей кожи – ждали своего часа в резном, стоящем в углу рундуке. Мелесгард пообещал сыну подарить новые ножны со вставками из чистого золота, а Зора приготовила в подарок норковую шубу.

В Угомлик привезли тяжелые парчовые занавеси, шелковые ковры, шерстяные одеяла, пуховые подушки, льняные скатерти, серебряную посуду и бронзовые подсвечники. Большие зеркала в тяжелых деревянных рамах, по указанию Виды, теперь стояли в каждой комнате, куда могла зайти Бьиралла, а в длинных вазах благоухали цветы, которые Вида купил у цветочника в Стрелавице. Поварята сновали туда-сюда, без конца коптя и жаря, служанки намывали мраморные полы, натирали резные балясы и до блеска начищали блюда и кубки.

В эти дни Ойка старалась поменьше бывать в Угомлике. Она приказывала запрячь лошадей, садилась в сани и уезжала кататься. Возвращалась она только тогда, когда солнце начинало касаться черных крон деревьев, наскоро ужинала и ложилась спать. С ней уезжал и Трикке, о котором все, как ему казалось, давно позабыли.

– Мать глядит в меня, словно в стекло. – как-то пожаловался он Ойке. – Смотрит, но не видит.

А Зоре и впрямь было не до младшего сына: подготовка к свадьбе с дочерью Перста было (-а) делом хлопотным. Бьиралла передавала через Виду свои пожелания, а на деле требования, о том, какие кушанья должны быть на праздничном столе, какое вино плескаться в кубках, кого она желает видеть по левую руку от себя, а кого по правую, сколько должно гореть свечей, сколько играть музыкантов…

– Уж очень требовательна твоя невеста, – как-то попыталась попенять сыну Зора. – Ей не угодишь.

– Это ведь ее свадьба. – отвечал Вида. – И пусть все будет так, как она того желает.

В один из таких дней в Угомлик, в котором дым стоял коромыслом, пожаловал Хольме. Хоть он еще и не простил Виду, но держался с ним куда как менее высокомерно.

– До свадьбы еще долго! – объявил ему Вида, проводя его в Круглую залу, украшенную лентами и цветами.

– А я не на свадьбу. Да и, признаться, не к тебе.

– Не ко мне? А к кому же? – удивился Вида.

Хольме замялся.

– К Ойке. – сказал он. – Она вчера приезжала в гости и кое-что забыла.

Хольме вытащил из кармана костяной гребешок. Не будь Вида так занят подготовкой к свадьбе, он сразу бы понял, что Хольме ему лжет: Ойка ничего не забывала в его замке, нет, Хольме придумал всю эту историю лишь для того, чтобы увидеться с ней.

– Сейчас кликну.

Ойка спустилась вниз почти тотчас же. Красные волосы, которые она еще не успела заплести в косы, искрами рассыпались по ее плечам и спине.

– Хольме! – поздоровалась она.

Хольме дождался, пока Вида выйдет из Круглой залы и плотно затворит за собой двери, и только тогда сказал:

– Я приехал поговорить!

А Арма, которая по обыкновению своему подслушивала, прижавшись к зазору между досками, рассказала потом Майнару о том, что, казалось ей, видела:

– И ведь глянь! Девка ведь не красавица, с нескладным костлявым туловом, с белой, что твое молоко, кожей, а уж на волосы без слез и не посмотришь – толстые, жесткие, словно проволока, огнем пыхают на темечке-то, а погляди, и на нее женихи нашлись!

Трикке, который тоже околачивался рядом с дверью, желая подслушать, о чем говорят Ойка с Хольме, уколола ревность. Он уже не хотел избавиться от Ойки, как раньше – в эти заботные дни он внезапно понял, что единственной живой душой на белом свете, кому можно было излить свои печали, были именно безродная ведьма из Олеймана. Ойка никогда не смеялась над ним, не отмахивалась, не дразнилась и, самое главное, никому не выдавала его тайн. В этой маленькой женщине он увидел своего единственного друга и потому не хотел делить ее с противным Хольме Кьелепдаровым!

– Чего это ему здесь нужно? – ревниво спросил он Ойку, когда Хольме отбыл из Угомлика. – Чего притащился?

Девочка посмотрела на него и впервые в жизни осмелилась взять обычно колючего Трикке за руку.

– Мы с ним друзья, Трикке. – сказала она тихо. – А с тобой – брат с сестрой.

И если раньше Трикке обругал бы Ойку за такое родство, то сейчас он лишь в ответ сжал ее белую тощую ладошку.

С того самого дня, как Цей навестил Архена в лавке, влюбленный в Иль торговец потерял всякий покой. В каждом прохожем ему чудился посланник государя, в каждом слове, обращенном к нему, неявный приказ. По улицам несчастный ходил, воровато оглядываясь и втянув голову в плечи. Уульме же, стоило им случайно встретиться на базаре, он даже в глаза не решался смотреть.

– Что я наделал? – причитал Архен, запершись в лавке.

Ему было пришла в голову мысль сбежать из Даиркарда, оставив торговлю на брата, но, справедливо решив, что государь через своих людей следит за ним и днем и ночью, Архен быстро передумал. Куда бы он ни поехал, куда бы ни пошел, Иркуль найдет его, а держать ответ за свой малодушный побег перед Цеем Архен хотел меньше всего на свете.

За дни ожидания вестей от охранителя Цея торговец золотом осунулся и посерел. Даже стук в дверь заставлял его подпрыгивать до потолка. Он даже стал закрывать лавку позже всех, надеясь, что даже редкие теперь покупатели удержат от него проклятого гридня. Каждый вечер, ложась спать, Архен благодарил богов за то, что и сегодня никто за ним не пришел, и просил их о том, чтобы и Иркуль и его люди позабыли про простого торговца навсегда.

Архен не знал, что причиной долгого молчания была вовсе не забывчивость телохранителя – Цей ждал, когда мастер хоть на миг останется один: в последние дни Уульме нанял еще людей и свет в мастерской не гас даже ночью. От зари до зари работники плавили стекло, выдавая Бопену по три корзины посуды разом, и Уульме, который трудился наравне со всеми, и вовсе перестал покидать мастерскую. Он перестал видеться даже с Иль и только передавал ей приветы через посыльных.

– Все работает, – докладывали Цею соглядатаи, кругом ходившие вокруг мастерской. – Заказов тьма.

Тридцать дней Уульме и его подмастерьем потребовалось, чтобы закончить работу. Тридцать дней Архен ждал вестей от Цея.

Когда телохранитель, одетый, как и прежде, в неприметный халат, вошел в лавку, у Архена подкосились ноги.

– Государь готов призвать тебя, – сообщил Цей, нависая над торговцем. – Ночью Уульме будет один.

И, увидев как побледнел, как затрясся от страха несчастный Архен, добавил:

– Иди и не бойся. Рядом будут слуги государя. Они тебя не дадут в обиду.

Архен слабо кивнул, а Цей выскользнул за дверь, оставив золотаря готовиться к встрече с Уульме.

Хоть Цей и убедил Архена в том, что Уульме его и пальцем не тронет, идти трезвым к мастеру на разговор он не решился. Достав бутылку вина, он плеснул себе для храбрости и, залпом выпив первую чашу, налил еще.

– Ночь длинная, – сказал он сам себе. – Никуда проклятый чужак от меня не денется…

За второй пошла и третья, а потом и четвертая. Золотарь не рассчитал свои силы и, упившись в усмерть, едва доволочил ноги до мастерской стеклодува.

– Открывай, хозяин! – заревел он, тарабаня по двери. – Отворяй!

Уульме, который уже проводил своих работников и сам собирался лечь спать, не сразу отпер незваному гостю:

– Чего нужно? – спросил он, распахивая двери.

Архен, оттолкнув его, грузно ввалился в мастерскую, опрокинув стоявший на входе ящик с посудой.

– Разговор к тебе есть, пришлак, – едва ворочая языком ответил Архен. – Столько времени бок о бок торгуем, а поговорить и не говорили не разу.

– Разве сейчас подходящее время? Приходи завтра, когда проспишься, коль хочешь поговорить.

Архен поднял на него пьяные глаза и засмеялся:

– Зачем ты приехал в нашу страну? Чой тебе дома не сиделось? Расскажи, а я послушаю.

Уульме молчал, думая, как вытолкать хмельного гостя, не переломав ему при этом костей.

– Расскажи, – не унимался Архен, плюхаясь на топчан. – Иль сказать нечего? Или стыдишься ты себя, раз молчишь?

– Убирайся вон, – негромко, но строго ответил ему Уульме.

– Живешь тут, жену себе взял из наших, торгуешь вместе со всеми, а никто про тебя и не знает ничего… Не дело это, пришлак, средь людей ведь живешь…

Значит, дело в Иль! – догадался Уульме и сказал:

– Я с тобой дел не веду, чтобы тебе докладываться.

Архен оглядел мастерскую и тяжело встал.

– А придется, – пробормотал он и двинул на оннарца.

И тут же неуклюже рухнул на пол, запнувшись о ножку стола, на котором на зеленом сукне стояли фигурки стеклянных коней. Осколки разлетелись по всей мастерской, блестя в отсвете тусклой свечи как настоящие алмазы.

– Ай! – вкрикнул Архен. Стараясь подняться на ноги, он нечаянно порезал руку и теперь, моргая, глядел на алую кровь, капающую на деревянный пол.

– Вставай да уходи! – сказал Уульме, поднимая Архена за ворот халата. – Убирайся, пока я не вышвырнул тебя сам.

Но не успел он договорить, как в лавку ворвалось четверо мужчин, одетых в платье и доспехи городских стражником.

– Кровь нордарца! – закричал один из них, и Уульме сразу догадался, что Архен был лишь одним из исполнителей чужого замысла.

– Взять его! – отдал приказ начальник стражи.

Уульме рванул прибитый к стене поставец и, что было сил толкнул его от себя. Стеклянный дождь осыпал его убийц. Боль от неглубоких, но острых порезов на миг остановила стражников. Но Уульме знал, что он лишь отсрочил свой конец. На этот раз он не спасется, умрет.

Пьяный купец старался отползти поближе к двери.

– Убей, – приказал начальник, кивая на Архена. И тотчас же один из его воинов пригвоздил несчастного к полу. Тот всхрипнул и вытянулся на досках.

Уульме видел все. И ярость, та самая ярость, которая уже однажды спасла его в настоящей кровавой драке, вновь закипела в нем. Пусть он уже, считай, и мертв, как и глупый купец, но он не сдастся без боя. Он вытащил свой кинжал, который всегда висел у него на поясе, и бросился навстречу собственной смерти.

В тесной и уже темной мастерской биться было не с руки как Уульме, так и его противникам. Падали и разбивались стеклянные поделки, переворачивались столы, звенела сталь, раздавались громкие проклятья. Подосланным убийцам не удалось быстро разделаться с простым мастером, как рассчитывал Цей. А шум, тем временем, привлек внимание запозднившихся торговцев и нищих попрошаек, которые еще оставались на базаре.

Решив, что на стеклодува напали грабители, на подмогу кинулись два гончара, державшие свои лавки через ряд от Уульме.

– Уульме! – закричал один из них, заходя во внутрь и держа перед собой длинный нож.

Этого было достаточно, чтобы один из охранителей отвлекся, и Уульме одним махом вогнал клинок тому в плечо. Тот выронил меч и повалился на пол.

– Убийца нордарца! Убийца нордарца! – закричал начальник, уразумев, что просто убить непокорного оннарца у них не выйдет. – Этот человек убил нордарца! Пусть наш кет судит его за грехи!

Тяжелый меч плашмя обрушился на спину Уульме. А следом и второй, и третий.

Уульме пошатнулся. Стражники набросились на него и в один миг скрутили по рукам и ногам.

– Ведите его к кету! Это убийца! Убийца!

И Уульме потащили по улице прямиком во дворец Иркуля.

Уульме уже пришлось пережить подобное – давно, много лет назад, когда его точно также вели, связанного, несвободного. Вели, словно быка на веревке.

Дворец Иркуля располагался почти в двух тысячах шагов от мастерской. Идти, даже сгибаясь пополам от боли и впивающихся в кожу и жалящих веревок, было недолго. Вестовые, предупрежденные заранее, ждали их у ворот.

– В темницу, – отдал короткий приказ начальник городской стражи.

– Нет! – остановил его второй вестовой. – Кет желает с ним говорить.

– Но господин Цей… – попробовал было воспротивиться начальник стражи, который лично получил свою награду из рук приближенного телохранителя.

– Приказ государя, – отчеканил вестовой.

И Уульме повели по длинным, освещенным переходам дворца, по широким лестницам, по всем уровням на самый верх. К кету. Даже ночью дворец освещался тысячей ламп, и Уульме узнавал все комнаты, о которых рассказывала ему Иль.

Наконец, его привели к покоям Иркуля, самым большим и красивым. На входе не двое, а пятеро стражников охраняли государеву жизнь, держа за поясом сразу по два ножа, помимо меча.

– Кет ждет, – был им короткий ответ, и их впустили внутрь.

А Иркуль и вправду уже ждал преступного гостя. Уульме никогда не видел кета вблизи, лишь однажды, когда мимо его лавки пронесли носилки с Иркулем, он заметил глаза правителя Нордара. Теперь он мог хорошенько разглядеть брата Иль, который сидел на высоком троне, надменно задрав подбородок к потолку. Иркуль был очень молод – намного младше самого Уульме, но власть ожесточила, выточила его юные черты, сделав их излишне горделивыми. Но даже так он был красив – черноглазый, смуглый, с гладкой блестящей бородой и темными пышными кудрями.

– Это и есть тот чужак, что осмелился нарушить закон города, который дал ему приют? – спросил Иркуль стражников, ответно разглядывая Уульме.

– Это он, – с поклоном ответили ему.

– До меня дошли слухи, что этот человек и стал мужем моей дурной сестрицы.

Стражники закивали.

– Не слишком много грехов для одного человека? – продолжал Иркуль, почесывая бороду.

Его прислужники сдержанно засмеялись. По лицу Иркуля никогда нельзя было сказать, рад он или же внутри кипит от бешенства.

– Цей задумал тебя извести, оннарец, – продолжал Иркуль, словно и не ожидая ответа от Уульме. – И даже подослал к тебе этих ряженых дуралеев. Мне сказали, что эти шуты долго вчетвером не могли тебя одолеть…

Уульме, поразившись тому, как быстро до кета доходят нужные ему вести, только кивнул.

– Будь ты нордарцем, я бы одним тобой заменил всю городскую стражу, – добавил Иркуль, вставая со своего места.

Его охранители хотели было вытащить мечи из ножен, но кет взглядом их остановил.

– Цей просчитался, решив, что может вершить свой суд, – после недолгого молчания снова заговорил Иркуль. – И Цей уже поплатился.

Иркуль сделал знак рукой. И тотчас же двое телохранителей внесли золотое блюдо, на котором лежала отрубленная голова Цея.

– Ты, верно, думаешь, что хуже да несправедливее правителя не видал этот свет, но это не так. Я наказываю и одариваю, я сужу и возвеличиваю, но всегда делаю так, как велит мне честь. Я любил Цея как брата, как друга, но я приказал казнить его за то, что он использовал моё имя, чтобы убить тебя.

Уульме молчал. Он не знал, чего ожидать от столь хладнокровного правителя.

– Цей уже заплатил за свой проступок, а вот ты еще нет. Я не могу тебя отпустить, ибо ты смертельно ранил одного из моих людей. Народ никогда мне не простит, если я, осудив своего преданнейшего слугу на смерть, отпущу тебя с миром. Я казню и тебя, ты уж не обессудь.

Решение Иркуля было справедливым, этого Уульме отрицать не мог.

– У меня к тебе есть просьба, государь, – подал он голос, глядя Иркулю прямо в глаза.

Кет милостиво кивнул.

– Не обижай Иль.

– Не обижу, – пообещал Иркуль и кивком приказал стражникам увести оннарца.

Уульме снова повели по всем переходам и лестницам, но не во двор, а вниз и вниз – глубоко под землю.

– Только лишь слово – и смерть придет к тебе в тот же миг, – пригрозил ему один из телохранителей. Но Уульме и не собирался больше ни с кем говорить. Он чувствовал, что облик Лусмидура, что мучил его все это время, поблек и посерел.

Уульме привели в темницу и оставили одного.

– Наутро тебе не станет, оннарец, – сказали ему. И приглушенный шорох подбитых войлоком подошв по земляному полу затих в подземелье.

Уульме оглядел свою темницу, которая освещалась лишь чадящей свечей, закрепленной где-то под потолком. Он бывал уже в темнице в Южном Оннаре, куда раненного привели его городские стражники, но в Нордаре было все по-другому. Здесь темницы строились в подземелье, куда не проходили ни свет, ни тепло, а каменные черные стены были в плесени и черном смердящем налете. Хорошо одно – долго ему здесь быть не придется, а одну ночь он выдюжит.

Отец всегда говорил ему, что умереть, как настоящий воин, даже приятно. Это честь, это великая доблесть. Сегодня он умрет как воин, а не как предатель.

– Теперь мы свидимся с тобой, Лусмидур, – проговорил Уульме на оннарском. Больше ему не придется говорить на языке чужом и сложном, не придется ходить по земле-мачехе, которая никогда не могла заменить мать.

Но против воли Уульме не почувствовал облегчения. Наоборот, никогда прежде он не любил жизнь, как сейчас. Страстно захотелось ему увидать солнце, вдохнуть запах земли после дождя, глотнуть жирного молока или ледяной колодезной воды.

В темнице не было окон, так что он не знал, далеко ли до рассвета. Он вздохнул. Ведь он давно приготовился к смерти, еще тогда, когда, оставляя за собой кровавый след от стертых ног, уходил из Низинного Края в Стрелавицу, но сейчас он не хотел умирать.

– Стража! – вдруг закричал он. – Стража!

Его, казалось, никто не слышал.

– Стража! Клянусь всеми богами – я выломаю эти решетки, коли вы не придете сюда.

И лишь тогда его услышали.

– Кричишь? Тут перед смертью-то все не поют, – раздался голос из длинного узкого перехода.

– Моя жена придет сюда, – сказал Уульме, сжимая прутья решетки. – Скажите ей одно – что пусть она не печалится да не думает обо мне. Пусть не вспоминает о прошлом и не жалеет о том, чего уже не вернуть! Пусть каждый день пьет, словно воду!

Стражник кивнул. Он был одет вовсе не так, как Иркулевы дворцовые охранители. Платье у него было хоть и не такое нарядное, но дорогое и новое. А держался он с непривычной обычным стражникам вольностью и спокойствием.

– Еще что? – спросил начальник стражи, доставая из кармана тыквенных семечек. – Еще что передать?

– Больше ничего. Иди.

– Так скоро рассвет. Иркулев палач не опаздывает. Коли есть тебе что сказать да в чем покаяться да чего попросить – ты скажи. Перед смертью-то всяко лучше будет.

– Нечего, – бросил Уульме, отворачиваясь. – Я все сказал.

Нордарец ушел, бесшумно ступая в кожаных башмаках с длинными носами.

Накануне свадьбы Вида собрал друзей в доме Ваноры. Пришли не только обходчие и охотники, но и его друзья – Воргге и Кестер Олистуровы. Даже Хольме ответил на его приглашение и теперь сидел рядом с Ванорой и пил вино, которое подарил Виде по случаю свадьбы сам Перст. Трикке сидел рядом с Кестером и больше помалкивал, радуясь тому, что оказался среди таких суровых мужей на равных.

– Семь дней осталось. А потом я женюсь!

– А в обход-то будешь ходить? – смеясь, спросил Воргге. – Али жена не отпустит?

– Я без обхода – как птица без крыльев! – горячо сказал Вида. – А Бьиралла знает, что муж ее – главный обходчий, так что и запретить мне не сможет.

– Даже и не верится, что в следующий обход ты пойдешь уже женатым, – протянул Игенау. – Вот и дружбе конец.

– Вот и глупости! – рассердился Вида. – Мы друзья навек!

Вида вдруг осекся и подумал, что Игенау не был уж так неправ – ставши мужем Бьиралле, он уже не сможет подолгу, как обычно, засиживаться в лесной избушке, а то и оставаться там на ночь. Но вслух он об этом не сказал.

– Поднимем же чаши! – вместо этого закричал он. – И выпьем до дна!

– За Виду Мелесгардова! – заорали остальные и даже Хольме, насмешливо глядя на Виду, поднял свою чашу.

Охотники и обходчие еще долго сидели и беззлобно подтрунивали друг над другом и только к ночи стали разбредаться по домам. Вида остался ночевать у Ваноры. Игенау после недолгих уговоров, тоже решил никуда не идти.

– Ложись, друг, – сказал хозяин, расстилая для Виды постель.

Игенау лег на полу – ему такой чести Ванора никогда не оказывал.

– Мне-то что, – сам себе сказал Игенау, – я и на голых досках могу.

И, упав на пол, захрапел. А к Виде, хоть он и выпил не меньше друга, сон все не шел. Ванора и Иверди, который тоже решил остаться на ночь, погасили свечи и вышли в сени выкурить по самокрутке.

– Кстати, я надысь в Стрелавицу ездил, – негромко начал Ванора, высекая огонь, а Вида против воли прислушался. – Кей-чего продать, кой-чего купить. И видал я там человека, который служит в Южном оградительном отряде, что у Бидьяд-Сольме. Он рассказал мне кое-что занимательное. Рийнадрекцы копят силы. Готовятся разбить войско на границе. А дальше – сам знаешь…

Иверди долго не отвечал. Он прекрасно помнил, что было в прошлый раз, когда отряд из Рийнадрека напал на Низинный Край. Битва при Угомлике, когда Мелесгард лишь чудом отстоял не только родовой замок, но и дорогу, ведущую к Кьелепдаровой Прилучной Топи, а потом и вглубь Низинного Края, к деревням, стоила многим жизней.

– А оградители? – спросил он. – Разве не они охраняют Гололетнюю пустошь и все подступы к нашему лесу?

– Они. Но их мало. И мрут они, как мухи. Тамошний хардмар все ноги сбил, пытаясь сыскать себе крепких здоровых бойцов. А все зазря. Никто на верную смерть итить не хочет. Нет дураков. Все думают отсидеться при замках, коли беда придет.

– А не выйдет, – сказал Иверди. – Война всех наружу выкурит.

Он глубоко затянулся и спросил:

– Знает ли Перст?

– Знает, – был ему ответ. – Но он-то что может сделать? В Низинном Крае воинов нет, послать в подмогу некого. Токмо обозами помогает. Мясо, зерно, соль… Кой-чего со своих подручников собирает. Недавно, говорят, отправил с десяток коней.

– И впрямь. – согласился Иверди. – Как им еще помочь?

– Гиблое это место. – продолжил Ванора. – Самими богами проклятое. И люди там и не живут, и не умирают. Тот хардмарин, которого я видел, говорил, что смерти они ждут как избавления.

– Горемыки. – выдохнул Иверди.

Они еще посидели, но уже молча, куря и выпивая, а потом вернулись в общую комнату и легли спать. Тогда-то задремал и Вида, почему-то страшно распереживавшийся о незавидной доле оградителей из Бидьяд-Сольме.

Под самое утро за Уульме пришли другие стражники, чтобы отвести его на казнь. Выходя из темницы, Уульме увидел, как первый луч солнца коснулся спящего города, и сердце его сжалось от боли. Хоть бы еще чуть-чуть, хоть один день, хоть один миг…

Вели его недолго – хотя убийц обычно казнили на исходе дня, Иркуль приказал не медлить и отделить голову мастера от его тела как можно раньше.

Уульме подвели к каменной стойке, еще черной от запекшийся крови верного Цея, и толкнули вперед.

Ни Иркуля, ни Иль, ни кого другого не было. Уульме огляделся и увидел лишь начальника стражи, который по обычаю всегда присутствовал на казни.

И он зашептал последнюю свою молитву на оннарском, в которой помянул всех, кого оставляет в этом мире – отца с матерью, братьев, Иль и Сталливана с Забеном.

– Живите же по правде да по чести, – сказал он. – Да помните, коли сделал я что хорошее, али позабудьте навек, коли славен я дурными делами.

Один из стражников отворотился от него, позабыв о том, что с приговоренного нельзя сводить глаз до тех пор, пока тело его не расстанется с головой. На миг в Уульме вспыхнула безумная и страстная надежда освободиться от веревок и убить еще хоть кого-нибудь, прежде чем убьют его. Но она быстро погасла – нет, не тогда, когда боги звали его. Он не смеет отнять еще одну жизнь…

А время летело так быстро, что он начал задыхаться. Он вспомнил себя мальчишкой, которого отец впервые взял поглядеть на казнь какого-то рийнадрёкца. Он вспоминал о нем, когда уходил из дома, и сейчас будто наяву увидал того несчастного. Он никогда даже и помыслить не мог, что и сам закончит так же– бесславно казненным на чужой земле.

– Ты все сказал? – спросил подошедший к нему начальник стражи. – Тогда и тянуть нечего.

Он кивнул палачу, и тот, выбросив на землю целую пригоршню тыквенных кожурок, отошел от Уульме.

И в последний миг мир полыхнул своими красками, такими яркими, что ослепили Уульме. До него донесся запах свежего хлеба, а ворон вдалеке прокаркал свое утреннее приветствие. Мгновение спустя тяжелый и острый топор нордарского палача отрубил ему голову.