Текст книги "Копельвер. Часть I (СИ)"

Автор книги: Сергей Карабалаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)

Высокий седой старик с лицом, будто высеченным из камня, гладкой бородой и черными глазами, сидел у оконца, откинувшись на пуховых подушках, и наблюдал за тем, как соседский мальчонка играет в кости сам с собой. Ему предстоял важный разговор и он, как мог, оттягивал тот миг, когда ему придется сказать те слова, которые говорить он вовсе не хотел. Это был Забен, хозяин самой большой в городе стеклодувной шорни и господин десятка стекловаров, стеклодувов да гранильщиков хрусталя.

Мальчик расставил вываренные бараньи мослы в ряд и отошел назад, приноравливаясь к броску. В руках у него оставалась последняя кость – залитая свинцом битка. Сложив алые губы трубочкой и сосредоточенно наморщив лоб, он с точностью мастера метнул битку прямо в середину ряда. Два мосла откатились в пыль, а, мальчик, испустив победный вопль, подпрыгнул на месте.

– Гельдей! Сюда, экий ты балбес! – раздался пронзительный женский крик. – Наступишь ведь босой ногой на ржавый гвоздь али колени в кровь расшибешь!

Юный Гельдей, чью забаву так грубо оборвали, охнул и, погрозив родному дому кулаком, начал собирать кости в кожаный мешочек, пошитый нарочно для них.

Старик нахмурился. С раннего утра и до позднего вечера суетливая мать Гельдея звала своего сына-сорванца домой или, охая и причитая, жаловалась на него соседям.

– Все никак не поймет, что мальчонка не ее собственность! – пробормотал Забен, отходя от окна. – Да и вечно он с тобой не будет. Не удержишь!

Он вспомнил о неприятном разговоре, которого так хотел избежать, и потянулся за колокольцем. Сколь ни тяни, а время говорить придет. Так что уж пусть раньше, чем позже.

На его зов пришел слуга, одетый в короткую рубаху и широкие штаны-шаровары. Такие шаровары носили только простолюдины, господа обряжались в шитые золотыми и серебряными нитками кафтаны, под которые поддевали длинные срачицы.

– Господин? – подобострастно поклонился он.

– Позови мастера, – только и был ему приказ.

Слуга кивнул и выскочил за дверь.

Долго Забену ждать не пришлось – скрипя половицами, в покои вошел высокий статный мужчина. Он был одет в такие же простецкие штаны, как и слуга, но на поясе у него висел кинжал, поблескивая на скудном свете драгоценными камнями.

– Господин, – поприветствовал он своего хозяина.

Когда-то давно, когда они встретились в первый раз, старик Забен точно так же сидел, откинувшись на подушках, а мастер, совсем еще юный, стоял перед ним, ощерившись, словно дикий зверь. Теперь же он зовет его господином и как все кланяется в пояс, а от его непокорности не осталось и следа.

– Сегодня ко мне в лавку заходил один господин из Привея, – начал Забен. Его голос был по-стариковски скрипучим, и это, пожалуй, было единственное, что в нем изменилось за эти годы. – Искал для дочери своей любимой подарок. Стер ноги в кровь, пока обошел все лавки Опелейха, а вот достойного гостинца для нее не нашел.

Мастер хорошо знал эту присказку – именно так Забен обычно начинал рассказ о том, что изделия его стеклодувов в очередной раз пришлись по вкусу пресытившимся и избалованным покупателям со всех сторон Западного Прая.

– Тот господин уже и не надеялся увидеть что-то стоящее, – продолжил Забен, – но тут я решил показать ему ту игрушку, которую ты закончил три дня назад – стеклянный цветок на тонкой ножке. Едва он увидел его, как, не торгуясь, купил за десяток золотых!

Цветок, пусть и тонкой работы, столько не стоил, и мастер против воли поморщился – ему претило завышать цену на свой товар, но вот Забен рассуждал иначе: он всегда накидывал сверху одну-две монеты, какой бы высокой ни была начальная стоимость.

– Я видел много умелых мастеров, – после долгого молчания изрек Забен, причмокнув языком. – но ты превзошел их всех.

– Благодарствую, господин, – слегка поклонился мастер, но в голосе его не было ни гордости от похвалы, ни смущения. – У меня был хороший учитель.

– Ты о Дарамате… – протянул Забен. В сгущающейся тьме было трудно разглядеть его лицо, но по голосу мастер понял, что старик ждал совсем не такого ответа.

– И о Сталливане.

Забен долго молчал, а потом вдруг засмеялся.

– Всё никак не позабудешь этого прохиндея! Бывает же и такое… И чем Сталливан брал таких дурней, как ты, что и спустя столько лет они молят о нем богов?

– А ты разве забыл его, господин? – спросил мастер.

– Давно, – отрезал старик. – И советую позабыть и тебе, если ты хочешь закончить свои дни как уважаемый человек, а не как шелудивый пёс. А то, я гляжу, память у тебя короткая, что уже и не помнишь, чем закончилась твоя дружба со Сталливаном.

Он встал, оправил на себе длинный, расшитый золотыми птицами халат, и обошел стеклодува кругом.

– Но я не затем тебя призвал, чтобы поминать преступного Сталливана. У меня к тебе другой разговор.

Мастер кивнул и едва заметно снова поклонился.

– Ты служил мне долго и исправно. За все годы я не припомню и дня, когда ты бы заставил меня пожалеть о том, что я не дал тебе сгнить на каменоломнях, хоть в начале тебе и не было веры. Работал ты на совесть и весьма приумножил мое богатство. Да и своим мастерством прославил мою лавку – ко мне нарочно едут из далеких земель, зная, что больше таких изделий не найдут нигде.

Забен снова замолчал, ожидая, что мастер смутится от такой похвалы, но тот продолжал стоять, не выказывая никаких чувств.

– Ты служил на совесть, – повторил Забен. – Но всякой службе приходит конец. Вот и твоей подошел. Отработал ты свое, кровью да потом расплатился за все. Кончен твой срок в неволе. Ступай, куда ноги понесут.

Мастер знал, что когда-нибудь старик Забен отпустит его, но не ждал этого сейчас.

Забен сунул руку в карман и достал оттуда большой кошелек, набитый монетами:

– А это плата за те годы, что ты лил пот в моей мастерской. Я говорил тебе когда-то, что своих работников я обижать не привык.

Где-то на улице протяжно закричал осёл, а мастер так и стоял, не зная, что ответить Забену.

– Прощай, Уульме Мелесгардов, – махнул рукой старик. – И пусть боги укажут тебе верный путь.

Словно очнувшись от морока, Уульме поклонился.

– Прощайте, господин.

Он взял кошель и вышел за дверь.

Известие о свободе, о которой он давно перестал мечтать, подействовало на него как крепкое вино – в голове был туман, а слабые ноги едва донесли его до топчана, на котором раньше, скорчившись, отдыхал старый Дарамат. Давно похороненная мечта о свободе ожила и, расправив еще слабые крылья, взмыла ввысь. В Опелейхе все называли его мастером, но никто и, прежде всего, он сам не мог забыть, что был даже не наймитом, а кабальным слугой, чья жизнь полностью принадлежала Забену.

Уульме много лет не произносил вслух имени своего отца – великого воина Мелесгарда, имени родового замка Угомлика и имени своего народа – северных оннарцев. Он давно свыкся со своей незавидной жалкой долей, даже в мечтах запретив себе думать о том, чего он так глупо лишился. И вот сейчас, нежданно да негаданно, он получил самое ценное, что у него когда-либо было – свободу. Он больше не раб, не собственность Забена, не пленник Доратских стражников – он вольный человек, над которым больше не довлеет слово хозяина.

– Я свободен! – шептал он снова и снова. – Я свободен!

Подмастерья, узнав о том, что Забен отпустил лучшего своего мастера, решили честь по чести проводить его на волю: один из них, по прозвищу Оглобля, выпросив у Забена несколько серебряных монет, купил кувшин вина и большой свиной окорок, другой – его брат Коромысло начисто подмел двор и расставил топчаны, двое других – Несип и Телеп – достали припасенные для особого случая праздничные одежды и, нарядившись в них, стали распевать песни.

– Вот и славный день! – кричали они, сидя на дувале, будто это их, а не Уульме, освободил Забен.

Когда все было готово, они позвали мастера к столу.

– Решил, что делать-то будешь? – спросил Оглобля.

– На свободе-то, – уточнил Коромысло.

– Решил, – ответил Уульме.

Первым делом он найдет Сталливана – своего лучшего друга, которого он не видел уже много лет. В ту пьянящую ночь Уульме казалось, что Сталливан только его и ждет, и стоит ему, Уульме, покинуть Опелейх, как на первом же постоялом дворе он услышит знакомый громкий сочный голос и увидит широкую нахальную улыбку.

– Ты теперь свободный, – протянул Оглобля, делая глубокий глоток.

– И богатый, – подытожил Коромысло.

Это было правдой: в кошеле, что дал мастеру Забен, было почти три сотни золотых – огромные деньги для того, кто еще вчера не имел ни одной серебряной монеты!

– Дом купишь, жену заведешь… – продолжил мечтать Оглобля.

– Детей народишь, – закончил за него Коромысло.

Уульме не стал ничего отвечать. Он молча поднял чашу и залпом выпил все вино.

– Повезло тебе, – уже под самое утро сказал Оглобля. – Вся жизнь впереди. Успеешь нажиться на воле. А мы-то, поди, и смерть здесь встретим. А коли Забен раньше нас преставится, так на другой день уже кто другой выкупит. И приставит к работе тяжелой. А ежели работать не сможем, так и плетьми будет охаживать.

– И батогами, – невесело добавил его брат.

Только на рассвете подмастерья отправились спать – в честь такого события Забен разрешил им не вставать спозаранку. А Уульме, собрав свои нехитрые пожитки, навсегда покинул Опелейх.

Он направился в Усьмицу, что лежала к западу от Опелейха. Проведя там почти луну и не найдя того, кого искал, он поехал в Ден-на-Троде, город, стоящий на реке. Но и там никто ничего не слышал о Сталливане из столицы. Уульме объезжал город за городом, расспрашивая всех и каждого, но все было зазря. То воодушевление, которое он испытал в ночь, когда Забен отпустил его из неволи, исчезло. Уульме вдруг понял, что, кроме свободы, у него ничего не было. Ни родных, ни друзей, ни единой живой души, к которой он мог бы вернуться. Вот теперь он и взаправду остался один, словно перст.

Ему было пришла в голову мысль жениться и породить детей, как и присоветовали ему Оглобля с Коромыслом, но он быстро отбросил ее. Что он им скажет? Как заговорит о прошлом? Хоть Уульме никогда не носил кандалов, да и клейма Забен на нем не поставил, правда была одна – он, Уульме Мелесгардов, сын и наследник великого отца, был куплен, словно вещь.

Он вспоминал, как заслушивался историями о великих битвах и о подвигах его дедов и прадедов, как гордился ими и всем говорил, что он-де уж точно вырастет не хуже них. Только вот он вырос, а рассказать все равно нечего. О чем он может поведать? О том, что подвел своего отца, возжелав славы? Что погубил друга? Что трусливо сбежал из дома?

– Нет, не должны дети стыдиться отца, – думал Уульме. – Не продолжить мне свой род.

А через восемь лун после обретения свободы Уульме оказался в Нордаре, в славной его столице Даиркарде, и понял, что Сталливана он не найдет. На деньги, которые заплатил ему Забен, Уульме купил себе дом, мастерскую и место на базаре, и стал жить так, как жил любой восточный торговец.

Сам он себе пообещал, что не будет вспоминать ни о доме, ни о Забене, ни о Сталливане. Но даже яркий и пёстрый Даиркард, полный сочных красок, острых пряностей, сладкого вина, открытых допоздна корчем, громкой музыки и диких нравов, не смог заставить Уульме даже на миг забыть о своем прошлом. Уульме быстро выучил каркающий нордарский язык, такой непохожий на строгое оннарское наречие, обрядился в нордарский халат и остроносые сапоги и, по обычаю всех торговцев, повесил на шею кулон из чистого золота, который был призван засвидетельствовать, что дела у сего господина идут хорошо. Он сразу заслужил славу умелого мастера и честного торговца, к нему в лавку заглядывали и нордарские богатеи, и иноземные искатели диковинок. Но своим он так и не стал.

К последней в году ярмарке в Олеймане готовились загодя. Туда, как на празднество, стекались все жители соседних окрестов, чтобы поглазеть на диковинные товары, привозимые из Нордара, Южного Оннара, Рийнадрека, Радаринок, Присточья, Бессточья, Чиртаньи и других далеких чудесных земель.

Угомликцы никогда не пропускали олеймановской ярмарки. Еще бы! Перст Олеймана не скупился на развлечения как для дорогих гостей, так и для простых зевак, а торговцы из кожи вон лезли, чтобы угодить покупателям, раскладывая перед ними такие редкости, которых в другие дни было не сыскать ни в одном городе Северного Оннара.

Средний сын Мелесгарда Вида больше всех ждал этой поездки. Он вспоминал те диковинки, которые видел прежде на прилавках торговцев: длинные, в его рост, но совершенно бесполезные в бою мечи, тяжелые стрелы с серебряными наконечниками, легкие, почти невесомые седла из кожи редких зверей, серебряные уздечки, оправленные драгоценными камнями кинжалы, и верил, что и в этом году ему будет на что посмотреть.

– Целый ряд с оружием! – живописал он Трикке ярмарку в Олеймане. – А еще ряд – с чистокровными жеребцами, такими дикими, что из ноздрей их валит дым! А третий ряд – со щитами, под которым могут укрыться сразу два, а то и три воина!

Трикке тоже мечтал поехать. В прошлом году он некстати захворал и целую луну провалялся в кровати. А то, что было в году позапрошлом, Трикке успел позабыть.

– Отец сказал, что я смогу выбрать себе настоящий охотничий нож! – похвалился Вида. – Я уже обходчий, а мои ножи – как для ребенка!

На самом деле Вида лукавил – нож у него был, но обычный, простой, а отец обещал подарить ему другой – работы настоящего оружейного мастера. Такие ножи были не у всех и дарились лишь по особому случаю.

Трикке ножа, да и любого другого оружия, пока не полагалось, но Мелесгард утешил его, сказав, что подарит ему жеребенка, из которого потом вырастет настоящий боевой конь.

– А ты поможешь выбрать мне самого быстроногого скакуна? – спросил он Виду. Сам Трикке плохо разбирался в лошадях и во всем полагался на старшего брата.

– Это завсегда, – заверил его Вида. – Я в прошлый раз сам Ветерка купил. И погляди, какой конь стал – смотреть любо! И тебе такого же справим! Будешь вихрем летать по всему Низинному Краю!

Трикке смотрел на брата с обожанием. Вида был самым храбрым, самым благородным и самым отчаянным из всех, кого он знал. Кроме, разумеется, самого Мелесгарда.

Зора тоже ждала этой поездки. В Олеймане она собиралась накупить шелка, парчи и шерсти для себя и Виды с Трикке, кумача для рубашек Мелесгарда, сермяги и льна для простого платья слуг, дерюги для пошива мешков, а еще пуговиц, иголок, цветных лент, костяных гребней и других крайне нужных в хозяйстве вещей.

Но и не только это тянуло Зору на ярмарку: много лет, с того самого дня, как пропал Уульме, она не теряла надежды отыскать сына, расспрашивая о нем всех и каждого, кто встречался на ее пути. А на ярмарке, да еще и такой пестрой, собирался люд со всего света, среди которого рано или поздно найдется тот, кто хоть краем глаза видел Уульме. Зора загодя запаслась записками, в которых подробно описала, как выглядел ее сын, когда ушел из дома, и надеялась раздать их купцам из дальних земель. Мелесгард, давно похоронивший надежду свидеться с Уульме в этом мире, мешать ей не стал – он видел, что только вера в то, что старший ее сын жив и когда-нибудь вернется под отчий кров, не дает его жене зачахнуть от горя.

Глава 3. Оземуха

В день ярмарки Вида и Трикке, собравшись еще засветло, ждали отца с матерью во дворе Угомлика. Вида должен был ехать верхом, как взрослый, а Трикке, которому было всего тринадцать, в возке с родителями. Мелесгард настоял на том, чтобы с ними поехал его личный телохранитель Майнар, рослый черноволосый воин, который лишь недавно закончил свою службу в личной охране господаря Северного Оннара и вернулся домой в Низинный Край.

– Всяко надежнее, – объяснил он донельзя раздосадованному Виде.

Нет, Вида был вовсе не против бывалого Майнара, как попутчика, он не нуждался в охранителях. Да и что с ними может случиться на прямой и торной дороге в Олейман, куда простые низинцы ездят без всякой охраны? Однако спорить с отцом он не стал.

Сам Мелесгард ярмарку пропускал – с утра в Угомлик приехал посланник Перста Низинного Края и привез тревожные вести: на границе окреста было опять неспокойно. Дикой своре рийнадрекских грабителей в очередной раз удалось прорваться сквозь живую стену воинов из Южного оградительного отряда. И хотя оградителям удалось отбросить ворогов назад, потери они понесли огромные. Перст призывал Мелесгарда тотчас же прибыть к нему в Аильгорд, чтобы обсудить, как помочь бойцам на границе.

– Я не смогу поехать, – объявил Мелесгард, когда вслед за первым посыльным, нагрянул и второй. – Хардмар прислал письмо. Просит подкрепления, а его нет.

Трикке не заметил, как спал с лица и посуровел его отец, тогда как Вида сразу почуял беду.

– Я могу остаться с тобой, – предложил он. – Поедем к Персту вместе!

– Не нужно, – остановил его Мелесгард, впрочем, оценив такую жертвенность среднего сына. – Езжай в город!

Он поцеловал на прощанье Зору, обнял сыновей, дал указания Майнару и с добрыми напутствиями отправил их всех в Олейман.

– Видел на днях Ванору, – начал беседу Майнар, когда они отъехали от Угомлика. – Сказал, что нынче обход леса позже начнут. Зима, говорит, суровая будет, а значит, и спешить некуда.

Слово Ваноры считалось законом даже для тех, кто и сам мог править и повелевать.

Вида кивнул:

– Деревья ссохлись. Силы свои берегут.

– А ты сам-то? – снова спросил Майнар. – Пойдешь на обход-то?

Вида даже поперхнулся от такого вопроса – чтобы он да пропустил?

– Пойду! Ванора лично меня выбрал!

– А я как-то к лесу непривычен. Всегда больше служба влекла. С оружием да конным да в броне – всяко лучше, чем безлошадному бродить меж деревьев да ножичком корешки подрезать…

Этого Вида решительно не понимал. Для него не было ничего более увлекательного, чем уйти на день в лес, такой опасный для врагов и уютный для друзей. Он любил, прихватив с собой лишь ломоть хлеба, долго изучать тайнописи леса, подмечая то тут, то там новые подсказки. Он восхищался Ванорой и внимательно слушал и запоминал все то, что опытный обходчий ему говорил. А уж первый в году обход, когда лучшие знатоки леса вместе уходили в дремучую чащу и смотрели, слушали, нюхали, пробовали на вкус, чтобы потом, вернувшись, рассказать охотникам, где можно расставлять силки, а где нужно пропустить зверя, какие деревья сгодятся на дрова, а какие пойдут на строительство, где резать грибы и собирать ягоды, да так, чтобы понапрасну не растревожить лесных охранителей… Нет, нелюбовь Майнара к лесу Вида совсем не разделял!

– Кстати, о ноже! – решил он переменить тему. – Я ж зачем на ярмарку еду? Ножи присмотреть. Старый мой обвес никуда уже не годится. Ножи тяжелые, неудобные, в руке не лежат, как надо, да и рукоять разболталась. Пользы от них никакой уже, в лес не пойдешь, разве что других обходчих насмешишь… Ванора и вовсе, как увидел их, так и спросил, как я с таким ломом хожу…

– Ножи найдешь. Только покупать не торопись. Одни и блестят, и на солнце переливаются, а сталь никуда не годна. А другие, вродь, и глянуть не на что, а в руку возьмешь – перышком ложатся.

В оружии Майнар действительно разбирался и был рад поделиться с Видой своими наблюдениями:

– Бери из белой стали. Лезвие быстро почернеет, зато кромка как бритва режет. У меня самого кинжал такой. Да и меч я себе у мастеров из Южного Оннара выправил. Они там куда умелее наших-то будут…

– Выберу самый лучший нож! – заверил его Вида. – Какой ты скажешь!

– Эх, если бы самый лучший, – усмехнулся Майнар. – Самые лучшие клинки куют не здесь. И даже не в Южном Оннаре.

– А где же тогда? – подивился Вида. Оннарская сталь действительно считалась самой лучшей, а о мастерах из других земель он и не слыхивал.

– Однажды пришлось мне увидеть и даже в руках подержать диковинный меч. В Стрелавице на ярмарке. И таких мечей, Вида, ни в жисть мне больше видеть не доводилось. Длинный, тонкий, легкий, как пушинка. Бьет – словно жалом жалит. После него родной меч неподъемным показался. А этот из рук выпускать не хотелось – лег в ладонь как влитой, словно его по мерке ковали. Я раз взмахнул, другой, а меч как живой отзывается…

– А чего ж ты не купил его? – перебил Майнара Вида. Такой хороший меч упускать было большой глупостью.

– А он не продавался! Торговец выставил его, чтоб похвастаться, и ни за какие деньги уступать его не хотел. А кроме меня еще много кто к нему в очередь выстроился – вся господарева охрана! Люди очень богатые! Ан нет, не продал меч купец. Сказал, что в мире нет большей редкости, чем скильдское оружие. И купить его нигде нельзя – скильды народ закрытый, никого к себе не пускают, ни с кем не торгуют, ни с кем дружбы не водят, живут на окраине мира одни…

Вида слушал, открыв рот. Про таинственных скильдов он ни разу не слышал.

– Так а как тот меч попал купцу? – спросил он.

Майнар усмехнулся:

– Это я сказать не могу. Но купец клялся, что досталось оно ему из рук настоящего скильдского бойца…

Выехав ранним утром, когда солнце еще только-только начинало разгонять ночную тьму, Зора и ее сопроводители добрались до Олеймана к полудню. Еще издали увидели они людской поток, стремящийся к городским воротам.

– Толчея знатная будет, – усмехнулся Майнар. – Кабы все не раскупили.

Трикке проснулся и теперь осоловело глядел по сторонам. Его, в отличие от старшего брата, всегда тянуло ко сну в дороге.

– Скорее, Трикке! – закричал, спрыгивая с коня, Вида. – Самое интересное пропустишь!

Трикке, все еще сонный, вылез из возка и начал расхаживать затекшие ноги.

Еще загодя угомликцы договорились, что каждый пойдет своей дорогой, а вечером, когда огни ярмарки потухнут, встретятся у коновязи, где их будет ждать возница. Зора, подозвав к себе Майнара, направилась к рядам, торговавшим тканью и посудой, а Вида, подождав, пока Трикке окончательно проснется, двинул в самое сердце ярмарки, туда, где, как он помнил, всегда выставляли самые редкие и дорогие товары. Он не ошибся – такого изобилия он в жизни не видал! Чего только не было разложено, развешено да расставлено вокруг – красная мебель, покрытая блестящим лаком, медные, украшенные причудливой резкой подносы, вышитые шелковой нитью шали и платки, драгоценные перстни и ожерелья, диковинные звери и птицы, запертые в клетках, бутыли с вином со всего света, кожаные сапоги, подбитые мехом плащи, бобровые шапки, стеклянные безделки. По рядам ходили зазывалы и во весь голос кричали, звали покупателей к своим лавкам:

– Бусы, камни самоцветные!

– Ножи и кинжалы! Оннарская работа!

– Медвежата! Медвежата!

– Мечи! Щиты!

– Стекло из Нордара! Лучшие мастера!

У Трикке аж голова закружилась от всего этого великолепия. Он, идя след в след за Видой, только и успевал зажмуриваться от тут и там вспыхивавших ярких красок, ударявших в нос пряных запахов и разнобойных звуков людей, зверей и лязгающей стали.

– Ох, Вида! – то и дело восклицал Трикке, не в силах никак иначе выразить свой восторг. – Ты только гляди!

– Ты помнишь, брат? – бросил через плечо Вида. – Мы зачем сюда приехали? Мне – ножи, тебе – коня.

Трикке, разумеется, совсем об этом позабыл. Ему и так было хорошо. Как же большой город отличался от их тихого, стоявшего на самом отшибе жизни Угомлика! Столько людей за раз Трикке никогда не видел и даже не представлял, что их столько живет на свете.

Они долго ходили меж рядов, внимательно осматривая выставленный на продажу товар, что-то мерили, что-то пробовали на вкус. Уже к полудню Вида изнывал от жары под теплым плащом, который купил, не торгуясь, у купца из Чиртаньи.

– Они в мехе знают толк! – назидательно сказал он брату.

Обзавелся он и новой парой крепких мягких сапог, и прочной шелковой веревкой, которой было удобно вязать деревья для повала, и новым вместительным кошельком, который он тут же повесил на пояс.

Трикке тоже не шел пустым – он купил костяную дудочку у бродячего певца и теперь то и дело прикладывался к ней губами, издавая резкие отрывистые звуки.

– А мы не поедим? – спросил он брата, когда мимо них проплыл лоточник, предлагавший гостям еще теплые пирожки.

– Коли голоден, так давай! Я и сам бы не прочь подкрепиться. – согласился Вида.

Но не успел он подозвать разносчика, как сразу со всех сторон раздался звук рожка и конные глашатаи в ярких желтых плащах, перекрывая шум толпы, закричали:

– Казнь ведьмы! Казнь ведьмы!

В тот же миг торговцы стали доставать суконные укрывала и накидывать на прилавки, зазывалы-горлопаны, нахваливавшие свои товары, бродячие певцы, развлекавшие гостей чужеземными песнями, лоточники, ходившие меж рядов и предлагавшие покупателям то холодной воды, то нордарских сладостей – все разом смолкли. Людской поток медленно потек к Главной площади.

Вида, ничего не понимая, двинулся следом. Трикке, пораженный тем, как разом ярмарка потеряла все свои краски, семенил рядом.

Дойдя до площади, они обнаружили на ней высокий деревянный помост, который уже со всех сторон облепили зеваки. В центре помоста пара рослых детин устанавливала виселицу с болтавшейся на ней заранее изготовленной петлей.

– Что здесь такое? – спросил Вида старика, опиравшегося на клюку и жадно следившего за тем, что происходило на помосте.

– Ведьму поймали! Вешать будут! – ответил тот, даже не взглянув на юношу.

Вида никогда в жизни не видел ни одной ведьмы, а потому вместе со всеми уставился на помост. Воображение тотчас же нарисовало ему уродливую старуху, всю покрытую отвратительным язвами, которая делает свое темное дело, дождавшись самой черной ночи. Он даже сглотнул от ожившего в его голове образа.

– Ведьма, – сплюнул другой олейманец, стоявший рядом с Видой. – И ведь давно их извели! Но нет, вылазят на свет божий, словно черви! Одно слово – приспешницы Кузнеца.

– Проклятый Кузнец! Черный Коваль! Погибель грядет! – заохали две сморщенные старухи и осенили себя обережными знаками.

– Какой кузнец? – шепотом спросил Трикке, приклеившись к спине старшего брата.

– Дьома-Тур, – так же шепотом ответил Вида. – Хозяин подземного огня.

– А-а-а-а, – протянул Трикке, впрочем, так и не вспомнив такого имени.

Толпа волновалась. Казнь всегда была делом хорошим, а уж казнь ведьмы и вовсе милостью самих богов. Да, такой ярмарки давно никто не видал!

– Слуг своих отправляет, чтобы дурные дела делали да простых людей со свету сживали! – снова сказал первый зевака, тот, что стоял рядом с Видой.

– Хоть эту изловили! – подал голос еще один олейманец. – И поделом уродине!

– Черная колдовка! – подхватил третий. – Вылезла из своей норы нам на погибель!

Глашатай, одетый во все черное, вышел на помост и толпа стихла.

– По велению Перста нашего окреста мы начинаем! – зычным голосом объявил он и поклонился куда-то в сторону.

Вида только сейчас заметил Перста Олеймана – тот сидел на возвышении, под широким навесом, украшенным по случаю ярмарки живыми цветами, и лениво переговаривался со своим советником, стоявшим по правую руку, и хурдмаром окреста, стоявшим по левую.

Здоровый палач, одетый, как и Глашатай, в черное платье, вывел на помост совсем маленькую девочку с красными, словно огонь, волосами. На ее глазах была плотная повязка, а руки надежно и туго стянуты за спиной.

Толпа одобрительно закричала.

Вида глядел на девочку и глазам своим не верил: нет, палач ошибся – ежели эта хилая девчонка ведьма, то тогда он, Вида Мелесгардов – господарь Северного Оннара!

Палач привязал маленькую ведьму к столбу и под одобрительные крики горожан на время удалился.

– Долой ведьму! – кричали зеваки, истово требуя смерти маленькой Ойки. – Долой гадину!

А Итка стоял с другой стороны помоста, прижавшись к деревянному остову. Он трясся всем телом, роняя слезы и шмыгая носом. Его надежда, что, избавившись от сестры, он останется у Малы, не оправдались – хозяйка, едва стражники увели Ойку, тотчас же приказала Итке идти, куда глаза глядят.

– Убирайся вон! – проговорила она слова, которые лишь недавно слышала его сестра.

Как ни плакал Итка, как ни умолял ее смилостивиться над ним, Мала была непреклонна. Мальчишка был таким же порченным, как и его дрянная сестрица, и видеть его она больше не хотела.

– Прости меня, Ойка, – беззвучно шептал Итка.

Он понял, что никому в целом свете, кроме нее, до него не было никакого дела, и оттого страшно горевал. Все дни до казни Итка провел на улице, клянча кусок хлеба у дверей постоялых дворов и лавок. Будь Ойка рядом, она бы не дала его в обиду, как не давала много раз до этого, но ее не было, а, значит, скоро не станет и его.

Глашатай дождался, пока толпа затихнет, и продолжил:

– Многие из вас видели ведьму, а некоторые, – он смолк и поискал глазами Малу, стоявшую совсем рядом с помостом, – делили с ней кров и пищу! Делились последним куском! Привечали в своем дому!

Толпа осуждающе выдохнула.

– Много лет ведьма носила человеческую личину, ничем не выдавая своей истиной сути! Но правда всегда вылезет наружу! Не укрыть ее лживостью и обманом! Ведьма явила свой лик! Решив, что добрые люди, растившие ее как родную дочь, слепы и слабы, ведьма стала колдовать!

– Смерть ведьме! – в едином порыве заголосила толпа.

– Заговорами она призвала своего заступника, своего покровителя Кузнеца, чтобы на всех нас наслать погибель!

– Казнить! Казнить ведьму! – неистовствовала толпа, жаждая справедливой смерти для красноволосой колдовки.

Но пока убивать ведьму никто не спешил. Вздернуть ее на виселице всегда успеется, сначала нужно дать зевакам вволю насладиться представлением.

– Не только красными волосами отметил ее Кузнец, глаза ее тоже красные! Они выжгут любую плоть! Кто желает заглянуть в них?

Но никто, разумеется, не желал.

– Нет! Убить ее! Убить!

Глашатай повернулся к Персту, ожидая дальнейших распоряжений. Перст милостиво кивнул. На помост снова вышел палач и поклонился сначала Персту, а потом и остальным присутствующим.

– Убей ведьму! Сверни ей шею! – подбадривали его зрители. – Вырви ей глотку!

– Кто желает поглядеть в глаза черной колдовки? – снова проревел глашатай.

Толпа отступила на шаг.

– Кто готов взглянуть в глаза самой смерти? – повторил глашатай. – Кто ценит свою жизнь меньше монеты?

– Я! – выкрикнул Вида, выбрасывая руку вверх. – Я погляжу!

Палач обернулся. А Перст даже приподнялся на своих подушках.

– Ты кто, храбрец? – удивленно спросил он. Он был уверен, что никто не отзовется на призыв глашатая, ибо все знали, что такие вопросы нужны, лишь чтобы раззадорить толпу. Наглого мальчишку следует вышвырнуть вон, чтобы он не портил другим праздник.

– Вида Мелесгардов! – ответил Вида.

Перст переменился в лице. Он знал это имя. Мелесгард был правой рукой Перста Низинного Края Ардя, а тот, в свою очередь, приходился кровной роднёй господарю всего Северного Оннара. Этого мальчишку не получится отходить палкой или высечь розгами. Как же оскорбится Мелесгард, если узнает, что его сына прогнали с казни как собаку, а это Олейманову Персту было ни к чему.