Текст книги "Копельвер. Часть I (СИ)"

Автор книги: Сергей Карабалаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

– Ты желаешь заглянуть ведьме в глаза, Вида Мелесгардов? – спросил Перст после недолгого молчания.

Толпа, плотно обступившая помост, заревела. Этот незванец, вестимо, тронулся умом! Кто в своем уме будет смотреть в ведьмины глаза? Только такой же колдун! А если он наколдует так, что ведьма сбежит и они лишатся долгожданной казни?

Трикке мертвой хваткой вцепился в плащ Виды и крепко зажмурился.

– Она никакая не ведьма! – храбро сказал Вида. – И я докажу тебе это! Прикажи снять с нее повязку, и я посмотрю прямо в ее глаза!

И, не дожидаясь позволения Перста, он растолкал зрителей и вскарабкался на помост.

– Что ж, приказываю, – запоздало согласился Перст.

Вида смело подошел к Ойке и осторожно начал распутывать тугой узел на затылке. Яркий солнечный свет ослепил Ойку, и она закрыла глаза руками.

– Погляди на меня, – попросил Вида и отнял белые ладони от ее лица. Синие, как небо, глаза смотрели на него.

– Она не ведьма! – выдохнул он, оборачиваясь к толпе.

Но жители и гости города, собравшиеся поглазеть на смерть колдуньи, так не считали. И отпускать дерзкого незванца не хотели.

– Ведьма! – закричали они.

Кто-то бросил в него ком земли, от которого Вида едва успел увернуться.

– А ну пошел прочь!

Он увидел, как сквозь толпу протискивается Майнар, как, побелев он страха за сына, стоит, прижав к груди бесполезные покупки его мать, как, закрыв глаза, истуканом стоит Трикке.

А Итка, который не отрываясь смотрел на Виду, понял, что живым спасителю его сестры из города не выйти. Не тем народом были олейманцы, чтобы вот так просто их отпустить. Он похолодел от страха и жалко вдавил голову в плечи.

– Она не ведьма! – стоял на своем Вида, уже не уворачиваясь от летевшей в него гнилой репы. – Не ведьма!

К нему на помощь подоспел Майнар, но и вдвоем им было не выстоять против взбешенной толпы.

Итка, в последний раз посмотрев на Ойку, отвернулся от помоста и, размазывая слезы по грязным щекам, начал шептать странные слова:

– Красно да жарко, ковко да плавко, красная лошадь, копытом ударь-ка! Дунь со всей силы, вдарь посильнее, пусть поскакушки бегут веселее…

Камень, брошенный из толпы, попал в Майнара.

– Верни ведьму! Верни ублюдину Дьома-тура!

– Прыгни повыше, пламенем дышни, вылакай воды на длинные годы…

Пот катился градом по тощему, черному от грязи лицу, тело дрожало как при лихорадке, а голос становился все тише, а слова все неразборчивее:

– Искрой просыпься, вспыхни огнищем, вот тебе пища из многия тьмища…

Он почуял, как по его телу разливается тепло. Оно все росло и крепло, и теперь Итка уже горел изнутри. С трудом набрав в грудь воздуха, он закончил:

– В небо лети, мир обойди, землю сожги, злато расплавь, кость обугли, сей и пожни и Кузнецу в ноги пади! Я есть огонь, пламя я есть, суд я вершу да силы прошу. Воля его пусть снизойдет, огненный жнец пусть жатву соберет!

И едва он произнес последнее слово, как в толпе кто-то дико отчаянно закричал: место, где только что стоял, сгорбившись, Итка, будто по волшебству, заполыхало огнем. Шумное, мощное пламя рвануло в небо, пожирая сухие мостки, на которых стояли Вида, Ойка и Майнар. Огонь, словно живое сильное чудовище, расправил свои плечи и, издав жуткий рык, кинулся на беспомощную толпу.

Первым опомнился Вида.

– Скорее! – закричал он и спрыгнул вниз, закинув Ойку на плечо.

Майнар оттолкнул его и побежал впереди, расчищая дорогу.

– Трикке! Беги к коновязи!

В суматохе Вида едва не запнулся о собственные ноги, но удержался и помчал дальше. Трикке, который, по счастью стоял дальше всех от помоста, тоже припустил во всю прыть.

– Моя мама! – кричал, задыхаясь Вида, догонявшему его Майнару.

Майнар повернул туда, где оставил свою хозяйку, и добежал до нее прежде, чем Зора, осознав весь ужас, успела бросить на каменную мостовую свои покупки. Телохранитель, крепко схватив Зору за руку со всех ног несся туда, где их дожидался ничего не подозревающий возница.

– Вон из города! – закричал Майнар, почти забрасывая Зору в повозку.

– Трикке! Вида! – кричала Зора, пытаясь одолеть крепкого телохранителя. – Где они?

Но Трикке уже был тут – тонкий, быстрый, он ужом проскальзывал там, где остальные едва протискивались. Хоть он чуть заплутал, от страха позабыв дорогу назад, но быстро нашелся и теперь тоже взбирался в ходивший ходуном возок. Лошади, не привыкшие ни к такой суматохе, ни к запаху гари, плясали на месте, вырывая поводья из рук возницы.

Вида прибежал следом, крепко прижимая к себе почти невесомую Ойку.

– Вида, скорее сюда! – закричала Зора, едва завидев в толпе красные волосы девочки.

– Держите ее! – в ответ крикнул Вида и передал Ойку матери.

– Прыгай к нам! Скорее! – звал его Трикке.

– Я не брошу коня! Езжайте! Я догоню! – закашлялся Вида, пытаясь распутать узел, который на совесть завязал поутру.

Ветерок истошно ржал и хрипел, и бил копытом, и рвался с привязи.

– Потерпи! – попросил его Вида, впрочем, не надеясь, что испуганное животное его послушается. – Стой смирно!

И он некстати подумал, что узел можно было бы разрезать ножом, который так и не пришлось ему сегодня купить.

– Вида! – вопил Трикке, но возница уже настегнул лошадей.

Узел поддался, и Вида освободил Ветерка. Майнар уехал вместе со всеми, и Вида начал зубами и ногтями развязывать и его коня. Он задыхался от едкого дыма, во рту у него пересохло, а рубаха насквозь пропиталась потом.

– Вида! – припадая на одну ногу, подбежал к нему Майнар. Он убедился, что повозка выехала за пределы города и, выпрыгнув на ходу, бегом вернулся к коновязи.

– Ты ранен? – спросил Вида, запрыгивая в седло.

– Колено, – махнул рукой Майнар. – Скорее.

И они бросились вслед за повозкой.

Вида изо всех сил стегал Ветерка – никогда в жизни он не видел такого ужаса, как объятый страшным пламенем город, который лишь миг назад казался незыблемым и вечным. Откуда взялся огонь, который сначала слизнул помост для казни, а потом заглотнул всю площадь целиком? Он слышал страшные крики несчастных, пытающихся спастись и тех, кто полоумно бегал, охваченный огнем.

– Гони же! – закричал он вознице, поравнявшись с возком. – Скорее!

Ему показалось, что сам ветер не поспевает за ними, так быстро они мчались, но огонь был быстрее. Он видел, как пламя перекинулось на дранковые крыши домов, мимо которых они ехали, как загорелись деревянные части мостовой и как точно позади них обрушилась горящая балка. Им не спастись, подумал он с ужасом.

– Гони, что есть мочи! – снова закричал он.

И вдруг огонь отступил. Будто зверь, который преследовал свою жертву, желая только одного – убить, вдруг понял, что ошибся. Взметнувшись красным столпом к небу, он тысячей ярких искр просыпался на землю и погас навсегда.

– Что случилось? – выдохнул Вида, придерживая коня и оглядываясь назад. – Как мы смогли оторваться?

– Глазам своим не верю, – выдохнул Майнар.

Позади них остался сожженный Олейман.

А Трикке, поглядев сначала на мать, а потом на Ойку, дрожащим от страха голосом произнес:

– Это она вызвала огонь! Она – ведьма.

Он знал, что никогда не простит маленькую красноволосую оборванку за тот страх, который ему пришлось натерпеться по ее воле.

Домой они вернулись только за полночь, а на подъезде к Угомлику их встретил Мелесгард – встревоженный их долгим отсутствием, он решил ехать в Олейман сам.

– Слава богам! – воскликнул Мелесгард, увидев жену, сыновей и слуг живыми и невредимыми. – А я уж решил, что с вами стряслась беда.

– Она и вправду стряслась, – сказал Майнар, кивая на возок. Вида вынес бездыханную Ойку.

Глава 4. Пал да выпал

Через семь дней после несостоявшейся ярмарки Вида ушел в обход. Накануне выпало так много снега, что от пестрой осенней одежи леса не осталось и следа. Обходчие разом сказали, что это добрый знак, ведь коли первый обход снежный, то весь год потом можно беды не ждать.

Вида так долго предвкушал обход, что даже маленькая Ойка, которая, к счастью, пришла в себя и уже даже сидела на постели, подпертая со всех сторон подушками, не могла его задержать.

– Я туда и обратно, – пообещал он ей. – А потом вернусь и дорасскажу тебе сказку про бычка и господарева служку.

Ойка слабо кивнула и помахала ему тонкой бледной рукой. Маленькая оборванка полюбила Виду всем сердцем в тот миг, когда он один, не убоявшись гнева толпы, осмелился вступиться за нее перед Перстом Олеймана. Никто и никогда не заслонял Ойку от людского гнева, так что теперь Вида казался ей почти богом. Ведь только боги, как она знала, способны защитить от беды. И сейчас, провожая его в обход, Ойка боялась не дождаться Виду назад.

Но Вида о том не знал.

Он встал еще затемно, подхватил собранный загодя охотничий мешок и, стараясь никого не разбудить, вышел из замка. Тусклый свет далеких звезд едва отражался от утоптанного снега, так что Вида, чьи глаза еще не привыкли ко тьме, чуть ли не вслепую направился к стоящим поодаль деревянным постройкам.

– Чепрак! – тихонько позвал он, заглядывая внутрь теплого амбара. – Служба зовет!

На его голос вышел, слабо помахивая хвостом, сонный пес. Увидев хозяина, он сел, облизнул нос и закрыл глаза.

– Все дрыхнешь! – засмеялся Вида. Чепрак выглядел точь-в-точь как Трикке, если разбудить его спозаранку. – Ну так и оставайся тогда.

Он прикрыл дверь и, оставив пса досыпать, зашагал вниз по склону холма.

Вида любил вот так уходить в лес, ранним утром, когда сама жизнь, казалось, спит, подобно Чепраку, когда скрип снега под ногами слышится колокольным звоном, когда древний лес, чернеющий где-то внизу, видится бездонной пропастью, и когда хочется запеть, закричать да пуститься в пляс от переполнявшей сердце радости.

Бросив на землю кожаный мешок, Вида сел на него верхом и, оттолкнувшись от земли ногами, как на санях полетел вниз.

– У-у-у-у! – захохотал Вида, задыхаясь от восторга и попавшего в рот снега.

Он любил и переменчивую весну, то топившую толстый наст, то задувавшую ледяным ветром, и дождливое лето, пахнувшее мокрой травой и яблочным цветом, и багряную осень, пропитанную запахом костра и вязкой смолы, но сейчас ему казалось, что больше всего он любит зиму – холодную и снежную, такую, как сейчас.

– У-у-у-у! – снова завопил Вида, едва удерживаясь на своем мешке.

Остановился он у самой кромки леса, напугав своим криком молодого зайца, осторожно выглядывавшего из-за деревьев. Встал, отряхнулся, приладил мешок обратно на спину и зашагал по едва заметной тропинке в сторону Аильгорда, владений Перста Низинного Края, туда, где на самой границе жил Ванора.

– Первый обход! – вслух сказал Вида. – Главный обход!

Первый в году обход был особенным: самый долгий, самый сложный, но и самый веселый. Собирались все обходчие увала от мала до велика и шли в лес, возглавляемые Главным обходчим – храбрейшим и опытнейшим из всех. А сам Ванора как-то обмолвился, что этот год станет для него последним, а там уж и другие пусть силы пробуют.

– Я-то с лесом сросся, кожей его чувствую, – сказал Виде Ванора, – но не дело это, всю жизнь обход возглавлять. Лес тоже к тебе привыкает, а как привыкнет, так и отвыкнуть не может. И чужака не пускает, козни строит, пакостит…

Вида Ваноре верил. Он и сам знал, каким обидчивым может быть лес – то тропинку застит, то ветку на голову уронит, то подножку на ровном месте выставит, так, что кубарем катишься в колючие кусты. Но его это не пугало – наоборот, Вида любил разгадывать загадки, которые, не скупясь, подкидывал ему лес. Да и лес, казалось, принимал храброго юношу, как своего, не чиня тому препон без лишней надобности.

– После Ваноры, поди, Иверди предложат, – вслух начал рассуждать Вида, стараясь не проваливаться в снег по пояс. – Или Грозея. И Басу тоже грех не взять… А еще ведь Тоса и Сайла! Все обходчие хоть куда! До меня еще очередь нескоро дойдет…

Так, болтая сам с собой, к рассвету Вида добрался до приземистого деревянного домика Ваноры, укрытого сверху еловыми ветками.

Вида пришел не первым – его опередил Хольме Кьелепдаров из соседней с Угомликом Прилучной Топи. Чуть старше Виды, чуть его выше, с бледным лицом, будто выточенным из холодного мрамора, в котором не было ни оттиска юности и беззаботности, Хольме всегда держался со средним Мелесгардовым несколько снисходительно, чем повергал того в великую досаду. Но, несмотря на это, Вида считал его своим другом, пусть и не таким близким, как других.

– Привет! – еще издали прокричал Вида.

Хольме лишь вскинул бровь.

– А ты не торопишься, – насмешливо сказал он. – Только проспался, поди.

Виде захотелось кольнуть несносного Хольме в ответ, но он сдержался.

– А где остальные? – спросил он, подходя ближе.

– В доме. Иль ты не видишь, как тут натоптано?

Вида снова прикусил язык. Действительно, спрашивать о таком было большой глупостью.

Он сбил снег с сапог и вошел в Ванорину избу. Хольме втиснулся следом. В низкой деревянной избе яблоку было негде упасть – обходчие всего увала сидели на скамьях, стульях, подоконниках, полу и даже столе, каждый о чем-то громко рассказывая.

– Вот и Мелесгардов наш! – поприветствовал его хозяин дома, перекрикивая охотничий гомон. – Все в сборе.

Вида глазами поискал Игенау, своего лучшего друга, такого же, как и Ванора, сына охотника, но того среди обходчих не было. Игенау такие значимые обходы никогда не пропускал, и его отсутствие встревожило Виду.

Поздоровавшись со всеми обходчими по очереди, Вида присел рядом с Иверди, вторым, после Игенау, своим лучшим другом.

– Давно не виделись, Мелесгардов! – толкнул его в бок Иверди. – Слыхал, что ты в Олеймане шуму-то наделал. Девку какую-то спас.

– Ребенка, – поправил его Вида. – Сейчас в Угомлике.

– А что потом?

– Не знаю, – пожал плечами Вида. – Я бы ее при себе оставил. Я о сестре никогда и не мечтал, а тут она сразу готовая… А где Игенау?

– Кабы знать, – ответил Иверди. – Не пришел и все.

Когда все приготовились слушать, Ванора начал:

– Обходчие из Увинара надысь приходили, – без предисловий начал он. – Говорят, что земля под ногами трескается. Там, где раньше была твердь, теперь щели в руку толщиной. Только снегом их припорошит и прощай охотникам – оступятся и сгинут. Нужно метки проставить да тропки обновить.

Обходчие закивали. Они слышали то от одних, то от других те же вести. Такое на их памяти случалось не в первый раз – чрево земли жило, дышало и ворочалось, то и дело меняя паутину тропок снаружи.

– Вида! – обратился к Виде Ванора. – Ты с Хольме пойдешь к Сочьей тропке, по ней до перекреста, затем вглубь тыщу шагов возьмешь. Оттуда до ильмовой заросли. Проверьте капканы да медвежьи ямы. Какие не засыпало еще, забросайте снегом и лапником. Медведь нынче слабый, бить не будем. Обождем год аль другой. Как управитесь, так на заимку.

– Баса! – повернулся он к другому обходчему, жившему на самом отшибе, в Привалках. – Ты с Иверди. Двинете к среднему увалу, обойдете Аильгорд стороной. Снимете силки на птицу…

Вида уже не слушал. Он встал, поправил ножи и вместе с Хольме вышел наружу.

– Дорогу помнишь, Мелесгардов? – так же насмешливо, как и до этого, спросил Хольме. – Аль проводить?

– Помню, – отозвался Вида и первым зашагал по тропинке в лес. Хольме двинул следом.

Шли они молча, лишь изредка останавливаясь, чтобы зачистить старые метки на деревьях.

– Сюда, Мелесгардов! – вдруг махнул рукой Хольме и нырнул под ветки.

– Эй! До Сочьей тропки еще идти да идти! – крикнул Вида, останавливаясь.

– Я знаю дорогу короче, – ответил Хольме, расчищая себе путь руками. – Недавно сыскал. Охотники редко ею ходят – валежник кругом, но нам срезать путь сгодится.

– Не знал о ней, – пробормотал Вида и последовал за другом. Хотя он часто тут бывал, но ни разу не приметил эту тропку. А Хольме приметил, стало быть, здесь он его обошел.

– Летом здесь все зарастает. Ни шагу не ступить. – продолжал Хольме, чуть не ползком продвигаясь вперед. – Зимой-то полегче… А, кстати, где Игенау? Вас же обычно вместе ставят?

Вида не ответил. Кабы самому знать…

Тропинка, так удачно обнаруженная Хольме, была хоть и короче, но всяко труднее нахоженной Сочьей дороги. Древесная пыль, щедро сыпавшаяся с мертвых веток, запорошила им глаза, так, что шли они на ощупь. Может, и не зря охотники не пользовались этой тропой, мелькнуло в мыслях у Виды, и тотчас же он почувствовал, как земля под ним хрустнула и подломилась.

Вида едва успел ухватиться за ветку и повиснуть над расщелиной, до поры до времени прикрытую ковром валежника.

– Вида! – заорал Хольме, бросившись было за юношей.

– Стой там! Не наступай!

Хольме отпрянул. Сделай он шаг, полетит вниз. Он потоптался на твердой земле, думая, что делать.

Ветка, за которую уцепился Вида, едва выдерживала вес юноши. Долго ему не провисеть…

– Веревка! Зацепи веревкой! – почти прошептал Вида, боясь, что ветка подломится от одного его крика.

Хольме будто очнулся. Отвязал от пояса веревку, соорудил петлю, куда как менее красивую, чем если бы у него было достаточно времени с ней провозиться, и, прицелившись, забросил на ногу Виды.

– Теперь вяжи дерево! Да скорее! – сипел Вида.

Едва Хольме успел обмотать толстый ствол и закрепить веревку тугим узлом, как ветка, на которой болтался Вида, подломилась, и он камнем полетел вниз.

– Вида! – заорал Хольме.

Но падение Виды в пустоту закончилось так же скоро, как и началось: петля стянула лодыжку юного обходчего, и он повис под пропастью вниз головой.

Хольме начал тащить.

– Плохую я дорогу выбрал! – задыхаясь, сказал он, когда Вида оказался на твердой земле. – Идем к Сочьей тропке!

Трикке времени даром тоже не терял: воспользовавшись отсутствием старшего брата, он стращал слуг рассказами о ведьме из Олеймана.

– Я видел, как вспыхнул помост, – в который раз повторял он свой рассказ. – Словно сухая трава занялась! Раз – и всё в огне. И люди, и кони. А эта стояла и смотрела. Видно, огонь – ей отец родной.

Впервые в жизни его слушали, будто он был не ребенком, а настоящим взрослым. Воодушевленный таким вниманием, он крепил страх жителей Угомлика перед маленькой Ойкой.

Даже Майнар, который тоже был там и все видел своими глазами, не мог с уверенностью сказать, что Трикке выдумал свои страсти. Ведь пламя и впрямь вспыхнуло почти там, где стояла Ойка. Тут волей-неволей, а подумаешь о том, что так ли был неправ Перст Олеймана, вынесший маленькой ведьме смертный приговор?

“Лихая девка” подумал он про себя. – С такой нужно в оба смотреть – чуть не по ее сделаешь, как она одним взглядом тебя испепелит.

Ойку побаивался не только он. Слуги с великой неохотой соглашались сменить Зору у ее постели. Даже старая нянька Арма, вырастившая троих Мелесгардовых, по доброй воле никогда не приходила в покои Ойки.

– Бедовая она какая-то. Такой сторониться нужно, а не в дому привечать, – как бы невзначай обронила она при Зоре, когда та ненадолго покинула покои Ойки.

– Это уж почему? – строго спросила Зора.

– Так пожар, – напомнила Арма.

– Я там была, – отрезала Зора. – И все видела. Ойка, а вместе с ней и мой сын чуть не сгорели заживо. Будь она колдуньей, неужто б не смогла отвести огонь от себя?

Арма лишь пожала плечами. Хозяйка ее была слишком жалостливой и от этого слепой: любой бы увидел, что от Ойки нужно ждать беды.

Вида и Хольме вернулись к Сочьей тропке. Сердце Виды все еще бешено колотилось, стоило ему вспомнить, как он чуть было не сорвался вниз. На Хольме тоже было больно смотреть, разом сошла с него спесивость и высокомерие. Не убереги он Виду, Ванора, а потом и родной отец шкуру бы с него спустили. Да еще и дело, на которое их отрядили, было б не сделано.

– Время лишь потеряли, – выругался Хольме, стуча зубами от холода. – Солнце уже к окоему идет, а мы ни одной ямы не проверили.

– Успеем, – синими от мороза губами просипел Вида. – Ночью и лучину можно запалить.

– Позже всех вернемся! – не унимался Хольме. Он был зол сам на себя за то, что так неосмотрительно повел их через лес.

Они шли, то и дело по колено проваливаясь в тяжелый липкий снег, охая и оступаясь на каждом шагу, на ощупь отыскивая дорогу. Тусклый зимний свет почти погас, а ночной мороз пробрался даже сквозь теплую шубу. У Виды заиндевели пальцы в толстых рукавицах, а ног он и вовсе не чувствовал. Эх, оказаться бы сейчас у огня в доме Ваноры! Но возвращаться, не выполнив наказа, было нельзя, поэтому юноши, надвинув бобровые шапки на глаза, молча шли вперед.

– Слушай! – прохрипел Вида, различив вдалеке глухой шум.

Хольме замер и напряг слух, но услышал лишь свое тяжелое дыхание.

– Показалось, поди, – сказал он Виде.

Но глухой утробный звук раздался снова.

– Медведь! Там же яма! – догадался Вида. – Пошли проверим!

И напролом двинул туда, где кричал, измучившись, пленник. Близость дикого зверя мигом разогнала кровь по жилам, и Вида уже не чувствовал того холода, что раньше. Он на ходу ломал сохлые сучья, уворачивался от колючих веток и стряхивал с плеч тяжелые снежные шапки, падавшие на него с высоких деревьев.

Яма была близко. Уже на подходе юные обходчие заметили тяжелые следы, обрывавшиеся куда-то вниз.

Осторожно, стараясь попусту не злить обессиленного зверя, Вида подобрался к самому краю. На дне ямы, утыканной острыми кольями, скребся раненый пленник. Почуяв своих губителей, медведь опустил голову и зарычал.

– Надо освободить, – решил Вида, вставая на ноги.

– С ума сошел? – воскликнул Хольме, ошарашенный таким предложением. – Как его прикажешь тащить? Иль он схватится за веревку да вылезет наружу сам?

– Оставлять его так нельзя, – решительно возразил Вида. Хоть в их связке Хольме был старше, а потому и главнее, отступать Вида был не намерен.

– Добьем и будет, – предложил Хольме, заглядывая в яму. – Охотники тушу вынут, всяко им и мясо, и шкура.

– Ванора сказал, что бить медведя нельзя! – вскинулся Вида. – Иль ты не слышал?

Но не только Ванорин запрет удерживал Виду от того, чтобы убить зверя – ему стало жалко косолапого дурака, который так опрометчиво угодил в ловушку.

– Так и не бей! – огрызнулся Хольме. – Он себе бочину распорол. Долго не протянет и так, и эдак. Завтра уже сам издохнет.

– А если нет? – не унимался Вида. – Если не издохнет? Ты сам туда прыгни и посиди. Тебе миг за жизнь покажется!

Но Хольме такое сравнение вовсе не убедило.

– Как хочешь! – поджал он губы. – Тащи!

Он подхватил сброшенный на снег мешок и закинул его за плечи.

– А ты куда?

– Я? Ванорин приказ исполнять. Он сказал проверить ямы, а вот вызволять оттуда живых медведей не говорил.

Хольме надеялся, что Вида, испугавшись его слов, бросится за ним. Но Вида, не на шутку рассердившись, и не думал бежать за другом.

– Ну и иди! – выкрикнул он ему вслед. – Да сам туда не свались.

И, сев на широкий пень, он стал думать, как освободить медведя.

Первым делом решил расчистить яму от лапника. Солнце уже село, и в сумерках он сам чуть не упал прямиком к рассерженному пленнику. Медведь, не зная, чего ждать от своего нового знакомца, сердито ворчал.

– Погоди, дурак! – стал увещевать его Вида. – Да не напарывайся ты на колья!

Он обошел округ, ища легкий, но прочный ствол, который мог бы выдержать медвежью тушу. Почти в полной темноте он набрел на поваленное дерево, и, охая на каждом шагу, потащил его к яме.

– Вот ведь пропасть! – выругался он, порвав рукавицу и занозив руку. Но тащить не бросил.

Приволок он его уже в кромешной тьме. Упал рядом, чтобы отдышаться, а потом встал и, стараясь не напугать зверя, столкнул вниз. А потом и зажег лучину.

– Вот тебе и лесенка! – пояснил он, заглядывая вниз. – Вылезай же!

Про Ванору говорили, что он единственный на весь Низинный Край обучен говорить с птицей да зверем, но в тот миг Виде показалось, что и ему перепало немножко этого умения: медведь, задрав голову, грозно было зарычал и тут же смолк.

– Лезь же! – подбодрил его Вида. – Не трусь!

Тяжелой лапой медведь попробовал бревно. Оно дрогнуло под его весом, но выдержало, не сломалось.

И медведь полез.

– Давай же! – подзывал Вида, обмирая каждый раз, когда дерево начинало выплясывать под зверем. – Еще шаг да еще шаг!

В Низинном Крае медведей всегда звали косолапыми, якобы за неуклюжесть и тяжеловесность, но то была злая шутка: пленник карабкался по дышащему бревну с ловкостью канатоходца. Ни разу не оступился, ни разу не сорвался вниз. Вида, как завороженный следил за тем, как медведь ползет вверх.

Лишь только тогда, когда тот показался из ямы, Вида подумал, что вряд ли зверь, просидевший в ней столько времени, не попытается свести счеты с тем, чьими силами он туда угодил. Но бежать было поздно, да и далеко бы он убежал в дремучем черном лесу?

Вида попятился, про себя соображая, как скоро найдут его кости другие обходчие. Второй раз за день он на волосок от смерти – такого с ним за все обходы не было ни разу.

Медведь вылез и, отряхнувшись, уставился на Виду. Повел носом. Замотал головой. И, прихрамывая, побрел прочь.

Только под утро Вида добрался до охотничьей заимки, где на ночлег оставались обходчие. Хольме вернулся гораздо раньше и теперь крепко спал вместе со всеми. Не спал лишь Ванора, сидя на пне и выкуривая одну самокрутку за другой.

– Мелесгардов! – закричал он, едва завидя юношу. – Где ты пропадал?

– У первой ямы… – выдохнул Вида, падая прямо на снег. – Медведь.

– Вытащил? – спросил Ванора.

– Вытащил.

– И правильно. Лесной царь. С духами он на короткой ноге. В случае беды за тебя попросит…

Что хотел сказать ему Ванора, Вида тогда не понял. С трудом поднявшись на ноги, он вошел в домик и, не раздеваясь, уснул на полу.

Поддавшись на уговоры Бопена, Уульме решил хоть раз куда-то сходить. Нордарец, родившийся и выросший в Даиркарде, особенно хвалил корчму у Малых городских ворот.

– С виду корчма, как корчма, ничего особенного, – описывал Бопен. – Но вот вино там самое лучшее! Сам кет такое пьет!

Хорошее нордарское вино Уульме любил. Пожалуй, в виноделии нордарцам не было равных – даже вино из Южного Оннара, которое подносили в Низинном Крае ко столу только в богатых домах, было на вкус куда как хуже самого дешевого нордарского пойла.

Да и захотелось ему вдруг оказаться среди людей, послушать истории, самому вставить слово-другое…

К корчме он дорогу знал. Внутри было не протолкнуться, но хозяин, увидев хорошо одетого мастера, быстро отыскал ему место, потеснив каких-то забулдыг.

– Вина? – спросил посланный вытереть залитый стол слуга.

– Вина и лепешек, – кивнул Уульме и сразу выложил несколько медных монет. – Сдачу возьми себе.

Слуга сунул монеты в карман и подобострастно поклонился.

– Вас никто не побеспокоит, господин.

Вскоре принесли вино. Бопен не солгал – лучше Уульме не пробовал. Терпкое, чуть с кислинкой, душистое. Уульме бы не удивился, если бы россказни о том, что сам кет пьет такое вино, оказались бы правдой. Нужно быть глупцом, чтобы отказаться от такого напитка!

А в корчме уже яблоку было негде упасть. Некоторых Уульме знал – торговцы, мастера и подмастерья, пекари, водовозы. Заметил он и городских стражников, сидевших отдельно ото всех. За большим столом в самом дальнем углу собрались купцы из Радаринок – соседнего с Нордаром государства – возившие сюда ценные породы дерева. По соседству с Уульме расположились торговцы пушниной из Чиртаньи – он узнал их по светлым волосам, водянистого цвета глазам и тяжелым, подбитым белым мехом плащам. Здесь, на юге, их товар покупала лишь знать – слишком уж дорого, хоть и красиво.

– Простите! – извинился нордарец, одетый и причёсанный по обычаю Южного Оннара, присаживаясь рядом с Уульме. – Потеснимся?

Уульме подвинулся, и двое мужчин сели рядом.

– Я недавно заезжал в Северный Оннар! – сказал нордарец своему спутнику, черному от южного палева. – Сам-то я живу в Опелейхе, подальше от этих дикарей, но на мой товар нашелся свой купец, вот и пришлось ехать…

Уульме напряг слух – в шуме трактира было сложно разобрать слова купца, хоть тот сидел совсем рядом.

– Я всегда только в Олейман заезжаю. Красивый город, весь из белого камня. И улицы там широкие, и торговля идет. С тамошним Перстом мы знакомцами всегда были, очень уж ему мои ковры нравились. А тут приехал и не узнал – как срезали половину. Мне и рассказали, что по осени город горел. Вспыхнул, как спичка, и сгорел дотла. Жили, говорят, кто где. Сейчас вот заново отстраивают…

Уульме оторопел. Олейман сгорел, а ведь Бэна, которому он отдал стеклянную розу, ехал на ярмарку именно туда.

Не допив вина, Уульме встал и, кивнув хозяину корчмы, вышел вон.

Он шел по темным улицам, которые, тем не менее, были заполнены людьми, и думал о том, что боги в очередной раз явили ему свою волю – не сметь тревожить родных, не сметь даже думать о том, чтобы послать весточку домой. Давши слово, держись. А он дал слово не поминать о доме и о семье. Значит, и не нужно ему их беспокоить.

Уульме решил заночевать в мастерской. Пройдя Главную площадь, к которой примыкал дворец кета Иркуля, он свернул на Шелкопрядную улицу, но, сделав несколько шагов, остановился, услышав в темноте какую-то возню. Уульме напряг глаза: едва различимые в слабом отблеске луны пьяные нордарцы теснили кого-то к стене лавки. Повинуясь вспыхнувшему в нем любопытству, Уульме подошел поближе, стараясь разглядеть, что же вызвало такую суету.

– Ночью и одна!

– Такая красавица!

– Не замерзла ли, сладкая?

Уульме понял еще раньше, чем увидел: в кольце из пьяненьких нордарцев стояла совсем еще юная девушка, одетая в белое шелковое платье и тонкую, прозрачную накидку. Она не кричала, не звала на помощь, но Уульме нутром почуял ее страх.

– Эй! – рявкнул он, расталкивая пьянчуг. – Пошли вон.

– А ты кто? Отстань! – заплетающимся языком ответил ему один, потирая ушибленное плечо.

Другой попытался остановить Уульме и дернул за ворот халата:

– Идешь – иди!

Уульме, как и всякому иноземцу, не позволялось носить оружия, но зато не запрещалось пускать в ход тяжелые натруженные кулаки. Размахнувшись, он ударил нордарца по лицу, отчего тот охнул и упал на четвереньки.

– Отойди от нее! – заорал Уульме, увидев, как уже третий нордарец схватил девушку за руку и притянул к себе, обдавая ее кислым дыханием.

Точный удар в висок охладил горячего нордарца куда лучше грозных окриков.

Уульме на ходу стянул с себя халат и накинул на девушку, которая словно окаменела.

– Иди за мной. Да быстрее, – коротко приказал он несчастной.

– А ну стоять! – уже четвертый нордарец, но куда более трезвый, а значит, куда менее сговорчивый, чем остальные, преградил им дорогу.

– Беги вперед! – тихонько сказал Уульме. – И жди меня там.

Но девушка словно и не слышала его приказа. Осталась стоять, как и стояла.

Раздался звон стали, и Уульме понял, что нордарец не только трезв, но и зол.

– Это моя служанка! – прорычал Уульме, надеясь на священное для любого свободного человека право защищать свою собственность. – Не смей ее трогать!