Текст книги "Копельвер. Часть I (СИ)"

Автор книги: Сергей Карабалаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

– Хочу! – горячо прошептала Ойка, изо всех сил борясь с желанием взять Виду за руку. – Очень хочу!

– Обход – дело такое, – начал юноша. – Не каждый сдюжит. Ванора – наш главный обходчий – всегда говорит, что лес полон загадок, он играет с тобой, как кот с мышью, и коль ты не видишь его подсказок, то и не надо тебе туда идти… Вот бывало иду я, иду, а потом – глядь! – и не пойму куда попал. Вроде и день только что был, а уже ночь… Вроде и сосны только что были, а теперь один сухостой вокруг. И тихо так, будто весь мир разом уснул.

– И ты не испугался? – ахнула Ойка.

– Совсем нет, – ответил Вида. – То есть, испугался, конечно, но быстро вспомнил все то, чему Ванора учил. Даже сотни шагов не сделал, а все снова стало, как и было.

– Потому что ты герой! – уверенно сказала Ойка. – Герои ничего не боятся!

Хотя Виде очень польстили такие слова, он понял, что для перепуганной Ойки героем был бы любой, кому хватило бы духу прогнать хоть комара.

И он перевел разговор.

– А ты сама-то! Другая девчонка на твоем месте давно бы уже в слезы, а ты стояла на том помосте, как каменная. Ни слезинки не проронила!

Ойка удивленно поглядела на него, словно не понимая о чем он говорит.

– В Олеймане! – подсказал Вида.

– Я привыкла. – ответила девочка. – Да и от слез проку нет.

Больше Вида, пораженный такими недетскими речами, спрашивать не стал. Он помог Ойке сложить кукол в большой резной сундук и пообещал, что как только она достаточно оправится от болезни, он ее обязательно покатает на настоящему коне.

– Коль тебе нужно чего – говори, – напоследок попросил он девочку. – Мать моя сказала, что твое слово – закон.

В тот же день к Ойке наведалась и Зора. Укутав девочку в теплую шубу, она приказала слугам вынести ее во двор поглядеть на поросшие лесом заснеженные холмы.

– Олейман – вон там, – указала Зора на восток.

Ее беспокоило то, что маленькая Ойка ни разу за все время не позвала свою мать или отца или брата с сестрой, ни произнесла ни единого имени и, будто бы, не вспоминала о своей прежней жизни. Ведь не могло быть так, что на всем белом свете у девочки не было ни единой родной души, по которой она бы сейчас тосковала?

Ойка посмотрела в ту сторону, куда показывала Зора, и вновь вперилась взглядом в бескрайний черный лес.

– Разве ты не хочешь домой? – спросила Зора, убирая выбившуюся красную прядку со лба девочки.

– Нет. – покачала головой Ойка. – Олейман не был мне домом. Если вы позволите, то я останусь в Угомлике. Я буду стирать, и мыть полы, и помогать на кухне, и делать все то, что вы прикажете, но никогда не вернусь в Олейман!

– Мы тебя и не отпустим, – ответила Зора, пораженная горячностью, с какой Ойка отказывалась возвращаться в город.

Зора, чье сердце ни на мгновение на переставало скорбеть о старшем сыне, сразу увидела в маленькой Ойке промысел самих богов. Она сделает все, чтобы стать Ойке матерью и, быть может, тогда на другом краю земли чужая мать поможет ее Уульме, став ему семьей, которой он так рано лишился.

– Дом – там, где тебя ждут. – сказала он, смахнув слезу, скатившуюся по щеке. – Значит, твой дом теперь здесь.

Она приказала слугам занести Ойку обратно в замок, напоить горячим чаем и развлечь историями про Угомлик и его обитателей, а сама осталась стоять, глядя на заснеженную дорогу, обрывавшуюся у черного леса.

Слуги, которые поначалу побаивались и сторонились Ойку, увидели, что вреда от нее никакого, а ее сердечная благодарность за любую малость, которую они для нее делали мало-помалу стала топить лед в их сердцах.

– Мобыть и не зря она здесь, – как-то сказала Арма Майнару, тем самым признав, что и для Ойки найдется немного ее любви.

– Богам лучше знать, – ответствовал ей Майнар, который тоже уже привык к найденке. – Да и хозяин сказал, что всегда о дочери мечтал.

Один только Трикке был против Ойки в Угомлике. Поначалу он надеялся, что мать его одумается и прогонит ведьму из дому, но, видя, что время идет, а Ойка и не думает убираться вон, воспылал к ней самой настоящей ненавистью.

– Что ты торчишь при ней, словно слуга? – выговаривал он и брату, заставая того подле девочки. – Или тебе мало было ее колдовства?

Он всегда хотел быть похожим на Виду, и его злило, что тот так глупо и опрометчиво себя ведет.

– Она ребенок! – пытался успокоить его Вида. – Ты же сам слышал, что сказал про ведьм Перст – глаза у них красные, а у нашей Ойки – синие, словно речные воды.

Но Трикке было не так легко убедить. Он нутром чуял, что это Ойка была повинна в пожаре и гибели всех тех людей, которые в тот день собрались на площади. Он ненавидел и боялся ее одновременно. Знал, что разозленная ведьма однажды запалит и Угомлик со всеми его обитателями.

– Гадкая дурнушка! – в сердцах восклицал он каждый раз, когда думал о ней. – Настоящее отродье Дьома-Тура!

Но сделать он ничего не мог: мать его была непреклонна. Ни слезы, ни крики Трикке, ни убеждения его в том, что девка опасна, не помогли.

К вящему негодованию Трикке и радости Виды Ойка осталась в Угомлике. Тогда он пообещал себе, что ни словом не перекинется с маленькой ведьмой, ни взглядом не обменяется.

Ровно через месяц после памятного обхода к Виде в гости приехал его лучший друг Игенау. Он пропустил Главный обход и уже давно не виделся с молодым хозяином Угомлика, а потому очень по нему соскучился. А еще Игенау распирало от желания своими глазами увидеть ведьму, о которой все только и говорили.

– Вели докладать господину о моем приезде, – крикнул он маленькому постреленку-слуге, спрыгивая с коня.

Игенау был на три года старше Виды и на полголовы выше, а впридачу еще и побывал главным обходчим, но никогда не позволял себе насмехаться над ним, как это обычно делал Хольме.

– Вот уж давно тебя не видел! – закричал Вида, выбегая навстречу другу. – И на обходе ты не был! Я к тебе сколько раз наведывался, а тебя все нет и нет.

– Дядька захворал, – сказал Игенау, крепко обнимая Виду. – Живет он один, на отшибе, помочь да воды поднести некому. Вот мать и сослала меня к нему. Дескать, кровь – не вода, да и не по-людски оно… А я, как воротился, так бегом к тебе.

Из дома он привез большой пирог.

– Гостинец. Мать моя испекла. Она, как прослышала про то, что сделалось с Олейманом, хотела сама к вам ехать, а потом все же решила сначала меня послать. Да вот и подарочек припасла.

Виду передернуло от дурных воспоминаний.

– Я до сих пор забыть тот огонь не могу, – доверительно сообщил он другу. – Виданное ли дело? Откуда он взялся? Никто и опомниться не успел, как пламя пожрало сначала тот помост, а потом и улицы! Люди носились, словно живые костры, и кричали так страшно, что у меня до сих пор сердце замирает, стоит мне их вспомнить.

Игенау замолчал. Он и не подумал о том, что пожар, уничтоживший Олейман, был не сказочным, а живым, настоящим.

– Это уж точно, – кивнул он. – А где она? Девка-то ваша? Мать сказала, что она сама как огонь, хотя ее ни разу не видела.

Игенау не верил слухам, но мысль о том, что он, быть может, увидит настоящую ведьму, приятно его взбудоражила.

– Огонь, – согласился Вида. – Она все еще не выходит. Сидит наверху. Но мы ее кликнем, она и выглянет. Вот и увидишь.

Они обошли замок кругом.

– Ойка! – закричал Вида что есть мочи.

В башенном оконце мелькнули красные волосы, а потом и белое бескровное лицо. Зора все еще запрещала ей одной без сопровождения покидать свои покои, опасаясь, что еще не до конца оправившаяся от болезни девочка, снова сляжет с горячкой.

– Вида, – помахала ему Ойка слабой рукой.

Игенау глядел на Ойку, даже не пытаясь скрыть своего разочарования. И это из-за нее весь этот переполох? Какая ж из этой щуплой девчонки ведьма? Маленькая, худая, лицо жалкое и будто заплаканное. Такая даже костер не разложит, куда уж ей целый город спалить!

– Ну как тебе? – спросил Вида, оборачиваясь к другу.

– Дураки те, кто считает, что она колдовка, – выпалил Игенау.

– Ну так и я о чем говорю, – согласился Вида.

Ойка продолжала стоять у окна, глядя на двух друзей.

– Хочешь, я спущу тебя вниз? – предложил Вида. – Это – мой друг Игенау, который живет у самой опушки. Я говорил тебе о нем. А сейчас мы устроим поединок.

Ойка лишь покачала головой.

– Я погляжу и отсюда, Вида.

– Тогда смотри, – и Вида поднял над головой меч. – Однажды я стану великим воином, таким, о котором сложат легенды. Я прославлюсь на весь Низинный Край, на весь Северный Оннар и на весь мир!

Игенау расхохотался.

– Ты ведь обходчий, Вида, забыл?

Но юноша не смутился.

– Это я пока обходчий, а потом стану героем. Подвиги меня подождут.

И они, подхватив деревянные мечи, поднесенные маленьким слугой, начали свой поединок. А Трикке, который на крик брата тоже высунулся из окна, лишь завистливо вздохнул – он был не соперником Виде, и биться на мечах ему приходилось с такими же детьми, как и он сам.

– Я тоже буду воином, – пообещал он сам себе. – Но потом.

А Ойка глядела на Виду, свесившись из окна своей спальни.

До самого вечера во дворе раздавался стук мечей, веселые крики Виды и заливистый хохот Игенау. Уже затемно Вида подседлал коня и отправился провожать друга до развилки, откуда тот прямой тропой обычно добирался до дома.

– Знаешь, – вдруг опомнился Игенау. – Я тут услыхал надысь от Ваноры. Ты, говорит, медведя вызволил.

– Было дело, – согласился Вида.

– И мне не сказал! – упрекнул его друг.

– Да и было б о чем рассказывать! – отмахнулся Вида. – Повезло, что медведь с меня сам шкуру не снял. И чем я только думал тогда!

– А вот Ванора так не считает, – перебил его Игенау. – Говорит, что мало кто бы так поступил. Бросили б косолапого в яме подыхать и все.

Виде было приятно слышать похвалу, но особого геройства он за собой не чувствовал.

– Ну спас и спас, чего уж вспоминать!

– А того уж, что тебе это ужо аукнулось. Ванора тебя на будущий год в главные обходчие предложил!

У Виды чуть сердце не остановилось.

– Меня? – ахнул его друг. – А чего ты молчал целый день?

Такого известия он точно не ждал.

– Позабыл, – отмахнулся Игенау. – А таперича вспомнил. Иль ты не рад?

– Рад? Не то слово! Поверить не могу! Только я думал, что выбирают тех, кому уже есть восемнадцать, а мне ж только шестнадцать исполнилось.

– Есть такое правило. – согласился Игенау. – Обычно таких зеленушек как ты, не берут, но Ванора сказал, что ты лес всяко поболее многих чуешь, да и лес тебе отвечает, коль даже медведь тебя не тронул.

– А кого еще?

– Из нашего увала предлагали Басу из Привалок, Грозея из Шонерей и Хольме Кьелепдарова.

– Хольме? – переспросил Вида.

– Хольме лес хорошо знает. Даже Ваноре какие тропки показывал.

Вида усмехнулся – знает он, какие тропки. Те, которые в бездну ведут.

– Но ты сильно не мечтай, – продолжил Игенау. – Тебя могут и не выбрать. Судить да рядить охотники долготь будут. Почитай, токмо главный обход закончился. Летом скажут.

Но в мыслях Вида уже верховодил обходчими

– Ай! – снова махнул рукой Игенау, поняв, что больше ничего от Виды не добьется. – Бывай! Да сильно не надейся.

И он, пришпорив коня, поскакал вниз по склону. А Вида, вернувшись домой точно к ужину, тотчас же рассказал всем о той чести, которую ему оказали старые обходчие.

Зора и Трикке, обрадованные новостью, бросились обнимать Виду, а Ойка, которая еще толком ничего не знала о нравах и обычаях Низинного Края, лишь застенчиво улыбнулась.

– Меня первый раз в главные обходчие посоветовали лишь в мои двадцать, – сказал Мелесгард и тоже обнял сына. – Я уже тогда мужем и отцом был. И на войне бывал. Но и то старый Лех долго противился. Ты, ворчал он, с мечом-то умеешь управляться, а вот лесной выучки у тебя нет. И он был прав! Лес может быть опасным противником, пока ты не сделаешь его своим союзником. А я тогда и впрямь не сильно-то внимательным к мелочам был, хоть и бесстрашным. Но ты, видно, другой, раз тебя выбрали.

– Еще нет, – ответил Вида. – Я только среди тех, кого обходчие желают видеть своим господарем, а там уж как получится. Баса и Грозей и старше, и опытнее меня. Будут из них выбирать.

Он нарочно не упомянул Хольме Кьелепдарова из Прилучной Топи, ближайшего к Угомлику замка.

– Поглядим, – сказал Мелесгард. – До лета ждать.

Глава 6. Переступье

Прошло уже много дней, а Иль так и не вернулась во дворец. От своих верных соглядатаев Иркуль знал, что его своевольная сестрица обжилась в доме мастера по стеклу. Иркуль был в ярости, хоть и не показывал этого ни своим телохранителям, ни советникам, ни слугам. Он был уверен, что не пройдет и дня, как Иль явится ко дворцу, сломленная и жалкая, и на коленях будет испрашивать у него прощения и клясться в вечной преданности. Но этого не случилось.

Сначала он хотел вернуть непокорную керу силой, протащив через весь город на аркане, как собаку, потом стал раздумывать о том, чтобы выкрасть ее ночью и привезти во дворец. Но это означало бы, что Иль одержала верх, что это он, Иркуль, склонил перед ней голову, признав ее правой. А на это гордый кет Нордара не мог пойти даже в своих мыслях.

– Она еще явится, – убеждал себя Иркуль, отправив очередного соглядатая следить за Иль. – И тогда я заставлю ее просить прощения и за то, что был вынужден так долго ждать ее!

На следующий день после побега Иль, он объявил о том, что сам изгнал из дворца своенравную непослушную сестру, но покоя ему это не принесло.

А сама Иль, за которой впервые в ее жизни никто не следил, не указывал, что делать и не говорил, о чем думать, даже не помышляла о возвращении во дворец. Внезапно ей понравилось положение хозяйки дома и свободной женщины. Уульме разрешал ей делать все, что вздумается, приставил к ней кухарку и даже подарил ей тяжелый кошель, набитый серебряными монетами.

– Я и не знаю, что надобно кере, – сказал он, по обыкновению стараясь не встречаться с Иль глазами. – Куплю что, а оно тебе не понравится. Лучше сама выбери.

У Иль, которая никогда в жизни не держала в руках ни одной монетки, перехватило дыхание.

– Неужто я могу потратить все? – спросила она, с благоговением глядя на Уульме.

– Не скупись, – был ей ответ. – Как только деньги закончатся, сразу скажи.

Иль доселе не знала, что такое самой ходить по узким кривым базарным рядам, выбирать то, что пришлось по душе и по сердцу, примерять платки и бусы, пробовать на вкус фрукты и сушеные ягоды и, самое главное, самой расплачиваться за покупки. Она чувствовала себя очень взрослой всякий раз, когда запускала руку в кошель и выуживала оттуда очередную серебряную монету. Старуха-кухарка пыталась одернуть ее, ругала за расточительность, но Иль не обращала на нее внимания – ведь сам Уульме разрешил ей тратить, так чего она должна слушаться эту сварливую бабу?

Старуха Беркаим давала ей тысячу разных советов, как ублажить сурового оннарца, уверяя, что каждая жена делает мужу то же самое, но Иль, которой едва сравнялось тринадцать лет, с трудом могла представить то, о чем она говорила.

– Хоть готовить научись, – ворчала Беркаим всякий раз, когда они возвращались с базара, а за ними шли мальчишки, несущие большие арбузы и дыни, охапки ярких цветов, шелковые платки, парчовые покрывала, круглые сахарные головы и большие кувшины сладкой воды. Она считала, что Уульме был таким же, как и любой обычный нордарец – когда злой, когда добрый, а когда и кулаком подможет.

– Уульме мне не велит, – отвечала Иль, которой и уже расхотелось чистить грязные казаны, резать пальцы острым ножом и обжигать мягкие ладони горячими крышками.

Она поделилась с Беркаим их разговором с Уульме.

– Уульме сказал, что я ему не жена, а лишь гостья! – сказала она.

– Это пока. – был ей ответ. – Пока гостья, а потом захочет жену привести. И не будет больше у тебя ни платьев, ни бус. Двух баб, одна из которых удержу в тратах не знает, даже ему внаклад в дому держать.

До того дня Иль не переживала о том, сколько она тратит и сколько приходится работать Уульме, чтобы она могла беспечно гулять по базару, выбирая себе самые дорогие платья, туфли и украшения, но слова сварливой Беркаим заставили ее задуматься.

– А он… богат? – несмело спросила она.

– Не беден. Но и не кет Иркуль. А хорошая жена, ежели ты таковой хочешь стать, не покупает себе каждый день обновки, а думает о том, чтобы сначала накормить мужа да детей, сытно и сладко, а потом уж, если останется какая монетка, то себе гребень купить, простой, костяной, а на платок и вовсе лишь к большому празднику может скопить.

Иль оглядела свою комнату, в которой все было увешано новыми яркими платьями.

– Плохая я жена, – сказала она себе и заплакала.

Такой ее и нашел Уульме и очень развеселился, когда узнал истинную причину ее тоски.

– Я прогоню эту болтливую глупую Беркаим, – пообещал он Иль. – А ты не слушай ее да в мыслях ее слова не держи. Мне деньги все равно как бы и не нужны, а если ты на них можешь купить то, что тебя обрадует, так вот им и самое лучшее применение.

Иль покивала, но, вопреки воле Уульме, думать о том, что сказала ей старая, пожившая на этом свете нордарка, не перестала.

– Я стану хорошей женой. – пообещала она сама себе.

И через несколько дней Уульме встретила совсем другая Иль – приплясывающая от нетерпения.

– Садись к столу, – пригласила она. Сегодняшний ужин она приготовила сама, но Уульме об этом решила не говорить. Пусть сначала попробует.

Уульме, который даже не догадывался о хитрости своей юной гостьи, сел за стол, на котором уже стоял казан с бараниной, сочной, жирной, присыпанной пряными травами, а под тонким полотенцем ждали своего часа пресные лепешки, пусть и не такие тонкие, как обычно делала Беркаим, пусть и слегка горелые, но все еще съедобные.

– Беркаим сегодня рано ушла, – пробормотал Уульме, беря лепешку.

Обычно кухарка ждала его прихода, накрывала на стол, а потом еще и мыла грязную посуду.

– Я ее отпустила, – ответила Иль, которая внимательно следила за выражением лица смурного хозяина. И ведь не поймешь, нравится ли ему баранина или нет!

– Недавно, поди, – предположил Уульме. – Лепешки еще горячие.

И тут Иль поняла, что настало ее время.

– А это не Беркаим пекла, – сказала она с вызовом. – И мясо не она рубила. И овощи не она чистила. И даже печь не она разжигала!

– А кто же? – удивился Уульме.

– Это сделала я! – торжественно сообщила Иль.

Совсем не того она ждала: Уульме вскочил, точно ошпаренный.

– Это Беркаим заставила тебя готовить? – рявкнул он, и Иль вжалась в стену.

– Нет, – пропищала она и все прежние страхи перед грозным и неумолимым хозяином вернулись к ней. – Я сама хотела порадовать тебя… господин.

Уульме словно хлыстом ударили, когда он снова услышал такое обращение. Он напугал юную Иль, он опасный и дикий, он зверь, которому нужно держаться подальше от мирных людей и, тем более, от такой чистой невинной девы.

– Прости, – вымолвил он и опустился на низенький стул. – Я не хотел пугать тебя. Я лишь не хочу, чтобы ты делала то, что ты делать не хочешь. Твой брат скоро заберет тебя обратно во дворец, но даже сейчас, здесь, ты все еще принцесса. И тебе полагается все то, что полагалось бы во дворце.

Иль тихонько встала и подошла к Уульме.

– Он не заберет, – сказала она тихо. – Никогда. А сама я ни за что не покину этот дом.

– Что же могла ты совершить такое, что гнев твоего брата столь велик? – против воли удивился Уульме, услышав неподдельное смирение в голосе Иль.

– В Нордаре женщина стоит дешевле ослицы, – так же смиренно сказала она. – И является собственностью своего отца, брата, а потом и мужа.

– Это я знаю, – кивнул Уульме. – Бопен рассказал. В моей стране женщина имела немногим меньше прав, чем мужчина. Она не могла лишь воевать.

– Это хорошая страна, – согласилась Иль, впрочем, слабо представляя себе такие нравы. – Но у нас же все совсем не так. Иркуль вздумал выдать меня замуж за одного из своих друзей. Казначея Даиркарда, который раньше был простым купцом, а сейчас, благодаря своему золоту, стал одним из самых уважаемых людей в Нордаре.

– Разве он плох? – спросил Уульме.

– Он стар! – воскликнула Иль. – И уродлив собой.

Уульме засмеялся.

– Сколько же тебе лет?

– Тринадцать, – ответила Иль, вздернув нос.

– А мне же двадцать четыре, – сказал Уульме. – Я тоже стар.

– Ты – нет, – убежденно сказала девушка. – Ты и не молод, это правда, но мой жених был поистине стариком – лысым и толстым. Ни за что не согласилась разделить бы я с ним свою постель! Ночью, когда Иркуль и все слуги легли спать, я сбежала из дворца.

– Твое неповиновение чуть не привело к тому, что ты стала женой человека куда более недостойного, чем старый казначей, – сказал Уульме.

Иль вспомнила свое ночное приключение и задрожала.

– Я знаю. Но казначея я бы к себе не пустила. Я бы не стала ждать свадьбы, а приняла бы яду. Или прыгнула бы со стены на голые камни. Или вспорола бы себе живот! Или…

Уульме встал из-за стола и поклонился Иль.

– Я не видел такой храбрости очень давно.

Он высыпал перед Иль горсть монет – среди них были и золотые – на тот случай, если кера захочет купить еще платьев или бус, и стал собираться обратно в мастерскую.

– Куда же ты? – спросила Иль. Она ждала, что хотя бы сегодня Уульме останется дома.

– В мастерскую, принцесса. Не стану тебя смущать.

Он ушел, притворив за собой дверь, а Иль так и осталась сидеть, не зная, как ей вести себя дальше.

Однако дни шли за днями, и Иль все больше и больше привыкала к свободной жизни и даже уже не вспоминала ни об Иркуле, ни о той роскоши и великолепии, которые ей пришлось оставить. В столь юном возрасте быстро забываются и радости, и печали. Новая жизнь простой нордарки пришлась ей по вкусу – она могла целое утро бродить меж базарных рядов, деловито щупая, оглядывая и пробуя на вкус. Вместе с Беркаим она жарила, тушила, пекла и варила, едва успевая присесть за весь день. Вечерами она училась шить и плести из бисера нашивки на платки, рукава и подолы платьев. Такая простая работа нравилась ей, ибо напоминала ей о том, что все, что она делала – делала по своей воле.

Уже давно отзвенела зима, когда Ойка, поддерживаемая Видой и с ног до головы закутанная в шали, вышла из замка в сад. Хотя снег уже сошел, еще не все деревья успели обрядиться в свой весенний наряд – многие стояли, чернея голыми стволами и узловатыми ветками. Синим пятном высились могучие ели, росшие особняком от нежных яблонь и слив, только готовившихся дать цвет. Воздух пах мокрой от дождя землей и сопревшей за зиму листвой, из-под которой пробивалась молодая трава. Ойка долго стояла, глядя на то, как переливаются капли на зеленых листочках.

– В Олеймане такого не бывает, – прошептала она, нюхая воздух. Большой город и впрямь и зимой и летом пах навозом, вином и пылью.

Вида даже не стал спрашивать, что так восхитило его маленькую подругу – он и сам вдыхал полной грудью этот терпкий запах, исходивший от черной земли.

– А хочешь спуститься вниз с холма, к самому лесу? – предложил он. Внизу было еще лучше.

Ойка несмело кивнула. Она и хотела, и боялась: самой, даже с поддержкой Виды, ей ни за что не одолеть длинный пологий спуск. Но Вида и не думал вести ее пешком.

– Тогда стой тут, а я мигом! – крикнул он и побежал к стоящей поодаль конюшне. Подседлать Ветерка, раздобревшего на наливных яблоках и сладком овсе, было для него делом пустяковым. Подтянув подпругу, он вывел коня во двор и подвел его к Ойке.

– Нравится? – спросил Вида, трепля Ветерка за густую челку.

– Какой красивый! – пискнула Ойка, с опаской дотрагиваясь до лоснящейся шеи коня. – И он позволит нам прокатиться на нем?

Вида захохотал.

– Конечно, позволит! Это мой конь и он выполнит все в точности так, как я скажу. Прикажу идти рысью – пойдет, прикажу остановиться – он встанет, точно вкопанный, прикажу бежать – ветром помчится! Не зря и имя у него такое – Ветерок.

– Я раньше никогда не ездила на лошади, – призналась Ойка, все еще с беспокойством поглядывая на Ветерка, который, скосив глаза, зловеще дергал носом.

– Так ты девчонка! – снова засмеялся Вида, запрыгивая в седло. – Я вот, почитай, ездить верхом выучился раньше, чем ступать по земле. Держись!

Он поднял легкую Ойку, крепко перехватил поводья и ударил Ветерка под бока. Конь, почуяв свободу, с задорным ржанием стрелой полетел вниз по склону. Ветерок чувствовал своего седока и поэтому не пытался сбросить ни его, ни Ойку, ни дернуться в сторону, ни встать на дыбы.

Бедная Ойка, у которой от страха чуть не остановилось сердце, вцепилась в Виду обеими руками и закрыла глаза. В тот миг ей показалось, что еще чуть и она пробкой вылетит из седла и насмерть разобьется о твердую землю.

– Смотри, Ойка! – завопил Вида. – Мы и ветер можем догнать!

Оказавшись в своей стихии, юноша, в отличие от перепуганной Ойки, блаженствовал: что еще нужно для счастья, коль у тебя есть быстроходный конь под седлом? Комья грязи, летевшие из-под копыт Ветерка, облепили его лицо, капли, дождем сыпавшиеся с деревьев, затекали за шиворот, а ветер звенел и свистел в ушах, но Вида был счастлив: за зиму он так стосковался по быстрой езде, что готов был мчаться хоть целый день, не останавливаясь даже чтобы перевести дух.

Ойка отважилась открыть глаза, только когда они доскакали до опушки и Вида остановил Ветерка. Лес, который с вершины холма казался таким далеким, теперь был совсем близко – протяни руку и вот она – непролазная чаща.

– И как тебе? – спросил Вида, сияя. – Я мог бы и быстрее гнать, но все ж не стал – для первого раза довольно.

Ойка, все крепко держась за его руку, сказала:

– Неужто ты не боишься выпасть из седла?

Вида пожал плечами:

– А чего бояться-то? Коль упаду, так встану и дальше поеду.

– А я думала, что пришел мой конец, – призналась девочка. – Ты счастливец, Вида, ты не ведаешь страха.

Вида смутился, услышав такие странные недетские слова, и ничего не сказал. Он поворотил Ветерка, и они шагом вернулись к замку.

А на следующий день к Виде в Угомлик припожаловали его друзья – сыновья их соседей Кьелепдара и Олистура – Хольме, Воргге и Кестер. Хольме, которого Вида давно простил за его выходку в лесу, держался, как и всегда, высокомерно и важно. Он едва кивнул хозяину в знак приветствия, а вот братья Воргге и Кестер Олистуровы стиснули Виду в объятьях. Они совсем недавно вернулись из Неммит-Сора и теперь отъедались и отсыпались за все луны своего ученья. Крепкие, коренастые, они казались бы куда старше своего возраста, но задорный блеск глаз и широкие улыбки сразу выдавали в них совсем еще мальчишек.

– Слыхал, что тебя тоже в верховоды предложили, – с усмешкой обратился Хольме к Виде. – Хотя тебе еще лет мало.

– Возраст в нашем деле не главное, – с деланной беспечностью отозвался Вида, хотя про себя и рассердился. Его задело высокомерие Хольме. По правде сказать, Вида бы легко принял победу Грозея, нелюдимого обходчего-одиночки, жившего на отшибе Шонерей, небольшой деревни в полудне пути от Угомлика, или Басы, непревзойденного мастера ставить силки и ловушки, но только не надменного Хольме Кьелепдарова, с которым они были на равных. Если главным обходчим станет Хольме, он, Вида, этого не переживет!

Воргге Олистурова, которому, как и Виде, было шестнадцать, тоже задело исходящее от Хольме холодное превосходство.

– Ты просто завидуешь ему, Хольме. – сказал он, желая сбить с Кьелепдарова спесь. – Тебя-то в шестнадцать никто не предложил!

Тут вскинулся уже Хольме, и дело бы кончилось дракой, если бы Вида не вмешался.

– Итог будет известен лишь летом, а до того времени нам нет нужды ссориться между собой.

– Согласен. – поддержал его Кестер, ребячливый детина с большими руками. Он знал, что его никогда в жизни не предложат в главные обходчие, а потому и не переживал за исход выборов. По правде сказать, он и не понимал, чего всех так тянет в этот холодный, враждебный лес, в котором так легко пропасть, сгинуть навек.

Хольме, все еще красный от злости, тоже кивнул. Воргге сказал правду – он злился, что не ради него, а ради Виды охотники нарушили давнее правило, но и прослыть завидой не хотел.

– Поглядим, – снисходительно сказал он.

Наладив мир, юноши решили поупражняться, в шутку борясь друг с другом. На землю полетели плащи и куртки, а Кестер даже стащил сапоги.

– Я брата кликну. – предупредил друзей Вида. – И кое-кого еще!

Он вернулся обратно в замок за Трикке и Ойкой.

– Зачем ты ее взял? – раздраженно спросил Трикке, когда Ойка, доверчиво держа Виду за руку, зашагала по тропинке. – Она плачет все время!

И Трикке со всей силой ущипнул Ойку. Та лишь вздрогнула и закусила губу.

– Где ж она плачет? – удивился Вида. – Тише и спокойнее дитя я еще не встречал.

Они приблизились к ожидавшим их юношам.

– Ойка, познакомься с моими друзьями. – сказал Вида.

– Так это та самая девочка? – спросил Кестер и ткнул Ойку пальцем в бок. – Та, что из Олеймана?

– Она, – подтвердил Вида.

Воргге обошел Ойку кругом, выпучив глаза. Даже Хольме, пусть и с деланным безразличием, но тоже стал разглядывать девочку. Один лишь Трикке смотрел на нее с отвращением. Гадкая уродина! – думал он. – Худая, как иголка, лицо белое, глаза выцветшие, блеклые, да еще и эти ржавые волосы! Даже не будь Ойка повинна в пожаре, ей бы это красоты не прибавило.

– Ну, – напомнил всем Кестер о поединке. – Болтать – не делать. Вида, давай сразимся!

– Завсегда. – согласился Вида.

Пока они разминались, Воргге решил спросить у Ойки:

– Как думаешь, кто победит?

– Вида, – не колеблясь, сказала Ойка.

Кестер захохотал так, что даже присел на землю.

– Ты, видать, влюбилась в него, крошка?

Но Вида не дал друзьям смеяться над Ойкой.

– Хватит, – пусть и дружелюбно, но строго одернул он Кестера. – Давай начнем.

А Трикке зло прошипел, не глядя на девочку:

– Ты-то чего понимаешь в поединке?

Но ответа он не дождался – Вида и Кестер сцепились друг с другом, словно бывалые борцы. Кестер был старше и сильнее, но Вида – ловчее и быстрее. Они были равны, и долго никому не удавалось нащупать слабину в противнике. Только Кестер хотел повалить Виду на землю, как тот ловко уворачивался от его захвата и подсекал его первым. Но и Кестер хоть и с трудом, но удерживался на ногах, повторяя свою попытку.

А остальные юноши подзадоривали их, то и дело выкрикивая их имена:

– Кестер! Не посрами честь отца! Вида! Чего же ты ждешь? Вали его!

Наконец, Вида, воспользовавшись тем, что Кестер на мгновение отвлекся, поставил ему подножку и уронил на мокрую землю.

– Ну и кто готов к бою? – шутливо спросил он, садясь на здоровяка Кестера верхом.

– Ты, Вида, – ответил Кестер, улыбаясь.

Хоть он и проиграл, но совсем не чувствовал обиды на друга.

– Ты просто герой! – подскочил к Виде Трикке. – Никто не сравнится с тобой.

Все засмеялись.

– А Ойка угадала. – сказал Воргге, который теперь собирался сразиться с Хольме. – Я ведь на брата ставил.