Текст книги "Копельвер. Часть I (СИ)"

Автор книги: Сергей Карабалаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

Вооруженный нордарец, казалось, задумался. Не дожидаясь ответа, Уульме взял девушку под руку и зашагал по улице.

– Следи лучше за своим добром! – услышал он запоздалый совет.

– Где ты живешь? – спросил Уульме. – Я провожу.

Но девушка ничего не ответила. Она шла, низко опустив голову и все так же прикрывая лицо волосами.

Поняв, что расспросами он все равно ничего не добьется, Уульме решил отвести ее к себе домой, а уже поутру отправить восвояси. Идти было недалеко, но девица все время оступалась, будто ей было в диковинку идти по неровным камням, так что пришли они уже за полночь.

– Проходи, – пропустил ее вперед хозяин. – Там за дверью кровать да постель. Проходи да ложись.

Плотно затворив за собой дверь, Уульме вернулся, как и хотел, в мастерскую, разложил скромную постель, закрыл глаза и долго не мог заснуть.

Двое юношей, одному из которых было четырнадцать весен, а другом пошло семнадцатое лето, напустив на себя гордый вид, сторожили лесную тропинку, ведущую к Угомлику. Оба они были и высоки, и широки в плечах, и совсем не походили на детей. Их звали Уульме и Лусмидур и были они сыновьями двух подручников Перста Низинного Края – Мелесгарда и Велехамена.

На границы их окреста в очередной раз напали отряды рийнадрёкцев – жителей соседнего, но совсем не дружественного государства. Теперь каждый благородный воин был вынужден взять оружие и вступить в бой с теми, кто посягнул на чужое.

Перст Низинного Края распорядился выставить кругом дозорных и собрать отряд. В этом окресте, в отличие от других, не было ни одного города, а жители занимались охотничьим промыслом, были обходчими в лесу, земледельцами или жили при замках, прислуживая благородным и богатым господам. Воинов было слишком мало, чтобы в Низинном Крае было постоянное войско, и поэтому каждый, кто был обучен держать меч, в такие дни был на вес золота.

Мелесгард решил, что Уульме уже достаточно взрослый, чтобы выполнить его приказ. Велехамен согласился с ним и послал к нему на подмогу Лусмидура.

– В шестнадцать я уже был сотником! – похвалился Велехамен. – А мой сын еще и не видал настоящей крови.

Однако Мелесгард, в отличие от Велехамена, не был уверен в том, что юноши готовы к бою, и поэтому отправил Уульме вместе с Лусмидуром дозорными в лес, чтобы те не проглядели отряд рийнадрёкцев и вовремя подняли тревогу. Биться, как настоящим воинам, им еще рано, решил Мелесгард, а вот стоять в дозоре – в самый раз. Он наказал юношам смотреть и слушать, а, коли они почуют опасность, возвращаться в Угомлик.

Лусмидур на правах старшего заверил Мелесгарда, что они в точности исполнят его приказ. Уульме, гордый от такого назначения, лишь кивнул отцу.

Заступив в дозор ранним утром, оба поначалу старались держаться как опытные и бывалые воины, говоря мало и по делу. Уульме жалел, что его, такого взрослого и сурового, никто не видит. Он важно поправлял висевший на поясе кинжал и почти не глядел на Лусмидура. Но уже к полудню Уульме стало казаться, что дозор его затягивается: от сидения верхом у него затекли ноги, ему хотелось пить и есть, а Лусмидур уж слишком заразительно зевал.

Эх, размять бы ноги! – подумалось Уульме. Но спешиваться он не стал. Никогда он не покажет Лусмидуру свою слабость. Нет! Он, как воины сказаний и легенд, останется в седле до тех пор, пока будет в этом нужда. Правда, к обеду Уульме готов был отказаться от своих слов – так сильно у него урчало в животе.

Словно прочитав его мысли, Лусмидур бросил поводья и спрыгнул на землю.

– Спешивайся, Мелесгардов, – приказал он, блаженно потягиваясь. – Что верхом, а что и так, на двоих ногах, а мы все равно в дозоре.

Уульме с облегчением сполз с лошади.

Лусмидур достал из седельной сумки сверток с пирожками, которые напекла ему нянька.

– Садись, Мелесгардов, – пригласил он Уульме, устраиваясь на траве. – Садись, поедим.

Уульме вытащил из карманов пару яблок и тоже добавил к общему столу. Съесть их раньше и хоть немного забить голод он постеснялся – великие воины не едят во время боя! Но сейчас, когда Лусмидур первым не выдержал, и впрямь не грех подкрепить силы. Он присел подле друга и захрустел сочным яблоком.

– Я умею метать ножи, – похвастался Лусмидур, закидывая пирожок целиком в рот. – Обучился тем летом. Один охотник показал. Я и с закрытыми глазами могу метнуть так, что попаду в этот самый огрызок, который будет лежать у тебя на голове.

– Вот уж нет, – отказался Уульме, ежась от такого предложения.

– Неужто ль трусишь? – подзадорил его Лусмидур, смеясь.

Они с Уульме были лучшими друзьями, и все его забавы были невозможны без смелого и отчаянного сына Мелесгарда. Однако он не мог не подразнить Уульме, ибо считал себя взрослым, а его еще ребенком.

Уульме гордо тряхнул своими пепельными волосами.

– В моем роду трусов отродясь не бывало, все смельчаки как один. На медведя в одиночку ходили.

Лусмидур захохотал.

– Я такое слышу чуть не каждый день. То от того, то от этого. Каждый верует, что он-то всем героям герой, и ни смерти, ни жизни не убоится.

– Вот уж и нет ничего здесь смешного! – воинственно осадил его Уульме. – О моих предках все известно на тысячу лет назад. Кровь их, словно вода, взрастила эти вековые деревья.

Лусмидур перестал смеяться, но вовсе не из-за того, что устыдился своих слов. Что-то было не так, что-то изменилось. Он напряженно прислушался к звукам леса.

– Слушай! – одними губами крикнул он Уульме.

Где-то далеко затрубил рог. Но не такой, каким обычно подзывали друг друга оннарские охотники, а другой, незнакомый.

– Рийнадрёкцы! – охнул Лусмидур. – Они здесь!

Он вскочил на ноги и в один миг оказался в седле.

Уульме успел схватить его коня за поводья.

– Стой! Куда же ты?

От хвастливости Лусмидура не осталось и следа:

– Нужно вернуться. Оповестить тех, кто остался! Рийнадрёкцы идут прямо на Угомлик!

Таков был их уговор с Мелесгардом. В Угомлике – родовом замке Уульме были воины, готовые к бою. Именно к ним должны были скакать во весь опор юные дозорные, чтобы успеть предупредить их об опасности.

– Стой! – повторил Уульме.

Внезапно он понял, что ему нужно делать. И от этого сразу стал пьян. Вот оно! То, о чем он мечтал сызмальства – настоящая опасность, где можно показать свою доблесть. Только глупец и трус сейчас побежит назад, под кров родного дома, а он, Уульме, вовсе не таков!

Он облизнул губы, которые враз высохли от волнения, и сказал:

– Я уведу их.

Лусмидур в ужасе вытаращился на него:

– Ты, верно, ополоумел от страха?

Но Уульме только мотнул головой.

– Не надо никого звать. Я смогу увести их. Я заведу их в самую чащу. Я поведу их к обрыву!

– Ты весь ум растерял, – сказал Лусмидур, который, хотя и не верил Уульме, но на всякий случай остановил лошадь.

– Вот увидишь! Жди меня здесь! – победно шепнул ему Уульме и, не успел еще Лусмидур опомниться, вскочил в седло, с силой нахлестнул коня и скрылся среди деревьев.

Он скакал напролом, ловко уворачиваясь от цепких веток, одним прыжком одолевая широкие ручьи и перескакивая толстые корни, торчащие из земли. Скакал туда, откуда нет-нет да и доносился звук неприятельского рожка. Словно смерч возник он перед рийнадрекским отрядом, продиравшимся через вековой лес.

– Я здесь! – закричал он и нахлестнул коня.

Рийнадрекцы, ожидавшие несметную рать, а, встретив всего лишь мальчишку, с криками поскакали за ним.

– Быстрее, Голенор! – понукал коня Уульме. – Ветром мчись!

А рийнадрёкцы уже скакали с ним чуть ли не вровень – еще шаг и самый близкий к нему всадник, размахнувшись, мог сбить его хлыстом. Подобравшись в седле, Уульме перескочил через большое поваленное дерево и победно присвистнул – он оторвался. Теперь его не достанут, а до спасительного обрыва уже было рукой подать – еще тысячу шагов и он станет настоящим героем, в одиночку одолевшим целый вражеский отряд.

Уульме так и не понял, что же случилось в следующий миг – преследователи его на полном скаку поворотили лошадей назад и во весь опор поскакали туда, откуда пришли. Уульме в растерянности остановился и тотчас же похолодел от ужаса – Лусмидур! Он остался один в черном лесу, поверив, что Уульме уведет отряд.

Юноша окаменел. Лусмидура нужно было предупредить, спасти! Но вот только как? Скакать ему придется в обход, и, как бы он ни торопился, все равно рийнадрёкцы успеют первыми. А если ехать следом за ними, то его заметят и убьют, и тогда он точно ничем не поможет Лусмидуру.

– Будь что будет, – в отчаянии сказал себе Уульме. – Держись, друг!

И он снова пустил уже взмыленного коня вскачь.

Обратный путь казался ему бесконечным, ибо ему пришлось дать крюк, а его верный скакун уже стал уставать, как он ни старался его подбодрить. Перед ручьем, который широко разлился, конь встал, словно вкопанный. Как ни уговаривал его Уульме, он не сделал и шагу.

Много времени прошло, пока юноша перевел коня через ручей.

– Держись, Лусмидур! Я уже скоро спасу тебя! – повторял Уульме.

Он безумной скачки у него закололо в боку, сбилось дыхание и занемели руки, крепко держащие поводья. Не доезжая сотни шагов до их с Лусмидуром места, Уульме спешился. Стараясь не наступать на ломкие трескучие ветки, он осторожно подобрался к тропинке и раздвинул листву. Никого не было – ни его друга, ни рийнадрёкцев, ни следов битвы. Он вздохнул: Лусмидур не стал его дожидаться, а отправился предупредить всех остальных. Значит, он жив.

Уже не таясь, юноша побежал дальше, туда, где должны были стоять остальные дозорные и куда направился Лусмидур. Даже если проклятые набежчики где-то рядом, то они ему не страшны. Он проскользнет мимо них и будет у своих, а там и сразится с ними, как настоящий воин.

И тут, ломая ветки и испуганно фыркая, из черни леса выскочил вороной жеребец с белой проточиной на лбу. Это был Уголек, Лусмидуров любимец. Увидев знакомого, Уголек опустил голову и потрусил вперед.

Уульме побежал за ним. Лусмидур жив, приговаривал он, позабыв от ужаса об оружии и о врагах, которые в любой миг могли напасть на него. Лусмидур, поди, просто выпал из седла, уверял себя Уульме, но сам же и не верил этому.

Всего лишь на два шага успел отъехать Лусмидур. Остро заточенный дротик рийнадрёкского воина, перебив лопатку, попал прямо в сердце юноши, оставив того лежать в изумрудной траве.

– Нет! – шепотом закричал Уульме, надеясь, что все это лишь ему снится.

До его ушей донесся глухой шум. Словно прибой налетел на скалы. Значит, рийнадрёкцы прорвались к Угомлику и сейчас, быть может, жгут, грабят и убивают его жителей и защитников. Над лесом полыхнуло красное марево. Угомлик горел, пожираемый огнем, словно ненасытным зверем, а Уульме сидел подле мертвого Лусмидура, бледный и замерзший, пустыми глазами взирая на черное небо и на далекий пылающий дом. Он погубил их всех. Он чуть не своими руками убил свою мать, братьев, слуг, крестьян и всех тех, кто теперь в полной власти врагов.

Даже слезы не текли из его глаз.

– Предатель! – звенело у него в голове. – Клятвопреступник! Ты обещал отцу, и ты нарушил данное тобой слово!

Он – хуже, чем убийца. Хуже, чем трус.

Всем своим сердцем Уульме хотел повернуть время вспять. Никогда бы он даже не помыслил ни о каких подвигах, а, лишь заслышав неприятельскую поступь, бросился бы назад в Угомлик.

Он мотнул головой. Может, и сон все это? Может, ему просто привиделись все эти ужасы, а на деле он крепко спит в своей постели и поутру проснется? И живым окажется Лусмидур, и не будет никакого набега рийнадрёкцев…

Но глумливая и жестокая правда вновь и вновь ударяла ему в голову: ПРЕДАТЕЛЬ! ПРЕСТУПНИК! Возжелал славы более чести и поплатился за это. Обрек всех, кто уповал на него, на страшную смерть. Предал отца, великого воина Мелесгарда, который так гордился своим сыном и всем ставил его в пример.

От этой мысли, что отец его ошибся в нем, Уульме безмолвно затрясся.

– Прости, отец! – прошептал он. – Прости, что обманул я тебя. Прости, что не стоил твоего доверия и любви.

Он вспомнил мать, теперь быть может, уже мертвую, ее глаза и звонкий голос. Она так любила его, баловала и все прощала. И всегда помогала. Сколько же она сделала для него, его мать. А он отплатил ей злом за добро…

– Прости меня, мама! – шептал Уульме, жалея и своих отца с матерью, и самого себя. – Прости, что породила на свет предателя да отступника.

Он долго сидел так, обняв руками колени и положив рядом с собой свой богатый кинжал. Ему уже не было страшно, лишь тяжелая неотвратимость во весь рост встала перед ним. Теперь пути назад нет. Он не сможет вернуться домой да покаяться перед теми, кто остался жив. Не сможет больше смотреть в глаза всем другим воинам и слугам, не сможет носить больше имя Мелесгарда…

Огонь потух. Страшное марево исчезло, и лес налился гнетущей безмолвной чернотой. Уульме напрягся – тишина никогда не сулила ничего хорошего. Если даже сама природа смолкает и настораживается, значит, дела плохи. Но как он ни вслушивался в немую тьму, так ничего и не услышал.

От отупения Уульме задремал. Только под утро его разбудили голоса всадников, прочесывающих лес. Уульме подобрался словно волк, изготовившийся к прыжку. Казни он не боялся, его страшил позор. Несмываемым пятном он покроет свой род, очернив всех своих предков. Уж лучше он убьет себя сам. Но в ту ночь боги сжалились над ним, и никто его не нашел. Он так и остался сидеть на месте, сжавшись в комок и приготовившись расстаться с жизнью.

Лишь с первым лучом солнца юноша отважился встать и подойти поближе, чтобы своими глазами увидеть обугленный остов родного дома. Угомлик был нетронут. Защитники не подпустили врага, у самого порога бились за свой дом и отстояли его. Ночью полыхали деревянные беседки и сухие межевые колья, которых подожгли, чтобы напугать рийнадрёкских коней.

Уульме вытащил меч из ножен Лусмидура и вложил его в руки друга. Таким его и найдут – не расстающимся с оружием и после смерти. А ему нужно идти. Навсегда.

– Прощай, Лусмидур! Скоро свидимся! – сказал он и поцеловал друга в ледяной лоб.

И, бросив последний взгляд на Угомлик, Уульме побежал прочь.

Разбудили его на рассвете. Один из подмастерьев, забыв о почтительности, ворвался в мастерскую.

– Мастер! – гаркнул он над самым ухом Уульме. – Мастер! Неужто слухи не лгут?

– Какие слухи? – спросил Уульме, не понимая, почему обычно спокойный и сдержанный работник так громко кричит и трясет его за плечо.

– Говорят, ты привел к себе в дом девицу?

– Привел, – кивнул Уульме. – И оставил на ночь.

Глаза работника чуть не выпали из глазниц.

– Ты хоть знаешь, кто она?

– Служанка, – пожал плечами Уульме.

– Ты привел к себе сестру Иркуля! – едва выдавил из себя работник. – Керу Иль!

Глава 5. Заботный день

Всю ночь Иль не могла сомкнуть глаз. Она не могла поверить в то, что случилось с ней за один единственный вечер: она, впервые в жизни решившись ослушаться своего брата, правителя Нордара Иркуля, сбежала из дворца и чуть не стала жертвой пьяных животных, не признавших к ней керу.

Сердце Иль гулко стучало, а кровь то приливала, то отливала от лица. А от воспоминаний о том, как какие-то похотливые нордарцы хватали ее руками, смрадно дышали винными парами ей в лицо, грязно шутили и тянули к себе, Иль начинало мутить. Ей хотелось сбросить с себя платье и погрузиться в чан с водой, чтобы смыть с себя даже память об их прикосновениях.

Она помнила и то, как кто-то высокий и крепкий, нечисто говоривший на нордарском, увел ее прочь, но, как ни старалась воскресить образ своего спасителя, вспомнить его лица не могла.

Иль пригладила свои волосы, поплотнее запахнула полы мужского халата и тихонько вышла в горницу.

Хозяин жил в обычном доме, какой строил себе всякий нордарец – невысокий и не очень большой, но с погребком, чтобы хранить там доброе нордарское вино, с клетью, с чистой и светлой горницей и большой и круглой кухней. Хотя Иль и была нордаркой, она впервые видела изнутри настоящий крепкий нордарский дом и поняла, что очень уж непохож он был на большой дворец с садами, цветниками и мелкими прудами, в которых плавали золотые рыбки.

Иль оглядела утварь: все простое и скоромное. Темный глиняный пол был чисто выметен и жухлый полыньевый веник стоял в углу. Она обошла всю кухню, пошарила в кадках и горшках, посмотрела, что было в толстых угрюмых бутылях, понюхала сушеные корешки, что висели в мешочках на веревке под притолокой, заглянула в погреб и клеть, налила себе вчерашнего чаю и села на лавку, стоящую у входа.

Едва успела она сделать глоток, как услыхала во дворе тяжелую поступь и, миг спустя, нелюдимый хозяин вошел в дом.

Только сейчас Иль смогла разглядеть его – большой и широкоплечий, с мощными и сильными руками, заросший густой темной бородой, с длинными волосами, с кожей темной и выдубленной жарким нордарским солнцем, походил он, скорее, на зверя, чем на человека. Даже безоружный он выглядел внушительно и опасно.

А Уульме поначалу решил, что работник его сошел с ума, раз придумал такую глупость, но потом, услыхав ту же самую весть ото всех, кто встречался ему на пути, поверил, что этой ночью спас не простую служанку, а настоящую керу.

– Доброе утро, принцесса! – буркнул он словно бы про себя.

Он часто встречался с людьми знатными – первые богатеи приезжали к нему в мастерскую или в лавку выбрать товар, но отпрыском знатного рода, воспитанного в роскоши и всеобщем поклонении, Уульме умел держаться с ними так, чтобы не задеть развязностью, но и не унизиться самому. Но на эту совсем еще юную девушку Уульме даже не смог толком взглянуть.

Иль ничего не ответила, но Уульме был этому и рад.

– Скоро придет стряпуха. Ты, наверное, голодна. – так же, будто бы в сторону сказал Уульме. – Коли будет тебе в чем нужда, говори ей, а мы уж сочтемся.

Он замолчал, одновременно боясь и ожидая ответа. Но Иль не издала ни звука.

– Я, если придет тебе нужда ко мне обратиться, мастер Уульме.

Иль смотрела на него сквозь длинные густые ресницы, чуть опустив голову, чтобы он не смог заметить ее взгляда.

– А я – кера Иль, – наконец, проговорила она.

– В пояс кланяюсь, кера Иль. – хрипло сказал Уульме и, действительно поклонившись девушке, вышел из дома.

Никогда прежде Иль не оставалась одна. С самого рождения ее и днем, и ночью окружали служанки, няньки и телохранители. Сейчас же, сидя за столом в доме чужака, она с непривычки то и дело озиралась по сторонам, ожидая увидеть укоризненный взгляд прислужницы.

Очень скоро Уульме вернулся, приведя с собой, как и обещал, старую нордарку.

– Стряпуха Беркаим тебе в услужение, – коротко сообщил он.

Старуха о чем-то шепотом сказала ему и он, кивнув, снова ушел.

Иль ожидала, что Беркаим заговорит с ней, но та молча принялась расставлять казаны и сковородки, разжигать в печи огонь и выкладывать купленные на базаре товары. Невысокая, но грузная, с распухшими ногами, с морщинистыми руками, в простом латаном платье, Беркаим вызвала у Иль живой интерес. Иркуль презирал старость и слабость, предпочитая окружать себя слугами не только преданными, но и красивыми, хорошо сложенными, пышущими здоровьем и силой, поэтому Иль, впервые так близко увидав женщину, так непохожую на всех тех, с кем она привыкла жить раньше, стала изумленно ее разглядывать.

Но и не только облик Беркаим привлек Иль – старая служанка мастерски орудовала на кухне, не глядя начищая, нарезая, насыпая и наливая все в большие казаны, горшки и кастрюли. Иль, как завороженная, смотрела, как плясал в ее руках разделочный нож, будто меч в руках опытного воина.

– Умелая, – про себя подумала кера, и ей вдруг тоже захотелось овладеть кухонной премудростью.

Когда Беркаим закончила, перед Иль стояли горячие тонкие лепешки, рисовая похлебка, тарелка со сладкими пирожками, тушеные бараньи ребра с подливой из овощей и печеные в сахаре тыквенные дольки.

Старуха, отерев руки о передник, села на скамью и вытянула ноги. Служанкам никогда не дозволялось сидеть в присутствии Иль, но юную керу такое поведение Беркаим совсем не обидело.

Не дожидаясь приглашения к трапезе, она села за стол и оторвала себе кусок лепешки.

– Как вкусно! – похвалила она ее стряпню.

– Да где ж! – махнула рукой Беркаим. – Где ж мне до двоцовых кухарок.

– Это не обман! – с жаром сказала Иль, доедая вторую лепешку. – У Иркуля во дворце под сотню кухарок, а вы одна справились!

Она сама налила себе чаю из пузатого чайника и взяла кусок сахара. Теперь ей хотелось поговорить.

– Вы его знаете? – спросила она.

– Кого? – не поняла Беркаим. – Кета Иркуля?

– Нет. Того человека… Что вас привел.

– Мастера Уульме? Где ж не знать… Сын мой старшой у него наймитом трудится. День-деньской стекло дует… Уходит спозаранку, приходит за полночь, все руки в ожогах… Но и плату свою сполна получает. Мастер-то никого из своих работников не обижает, монету не жалеет, как другие.

– А он ведь нездешний?

– Пришлак, – согласилась Беркаим. – А откель – не говорит, да я, признаться, не спрашую. Не мое это дело вызнавать да вынюхивать. По нашему говорит да и ладно. Но тебе, поди, по его придется выучиться.

– Зачем? – удивилась Иль.

– Как зачем? – в свою очередь удивилась стряпуха. – А как ты с мужем разговаривать думаешь?

– С мужем? – ахнула Иль и чуть было не пролила на себя горячий чай.

– А как же! Ты, коль девицей пришла в его дом, таперя жена его перед богами да перед людьми.

Иль так и осела. О том, что по нордарскому обычаю она и впрямь теперь считалась его женой, она как-то позабыла.

– Что же делать? – охнула она и закрыла лицо руками.

– А что другие делают? Терпеть, а когда совсем невмоготу будет, богов молить, чтобы сил дали, да стараться угождать да радовать, чтобы ему лишний раз кулаком тебя учить не пришлось.

– Он ударит меня? – вскричала Иль, готовая бежать из этого дома хоть на край света.

– А то нет? Всех бьют, как есть. Но ты, пока молоденькая да на лицо славная, можыть, битой и не будешь. А как красота сойдет, так держись!

Беркаим говорила что-то еще, но Иль уже не слушала. Слишком уж страшно ей стало, когда она представила мастера Уульме в гневе.

Тем временем, Бопен рассказал Уульме то же самое, что и Беркаим юной Иль – по нордарскому закону девушка считалась ему женой.

– Мастер, – осторожно начал Бопен, как обычно, натирая стекло и посуду, когда Уульме вечером зашел в лавку. – Ты наши обычаи еще не все выучил…

– Какие? – спросил Уульме, впрочем, совершенно не слушая ответ.

– Жена тут является собственностью мужа, сестра – брата, а дочь – отца. Ежели ты привел деву в том, да никто из свидетелей перед лицом богов не может поклясться, что ты не тронул ее, то теперь ты считаешься ей мужем да хозяином

– Мужем? – не понял Уульме. – Хозяином?

– Не муж для жены, а жена для мужа, – добавил работник.

– С ума ты сошел говорить такое? – рявкнул Уульме, пораженный тем, как буднично Бопен говорит о таких вещах.

Бопен выждал время, чтобы не рассердить мастера еще больше, и докончил:

– Таков закон.

Совершенно обескураженный новым правилом, Уульме вышел из лавки и вернулся в мастерскую.

– Жена? – мысленно повторял он. – Женат?

Встретился он и с Беркаим и наказал служить Иль на совесть, так, как если бы она все еще была керой Нордара.

– Услужу, – обещала Беркаим, сама про себя тоже не понимая поступков пришлого мастера. Вон какая девица ему досталась за просто так, а он и носа домой не кажет, отсиживается в мастерской да через слуг юной жене приветы передает. Но вслух она этого сказать не решилась, как не решалась говорить о своих чувствах да мыслях кому бы то ни было.

Вместо этого она взялась учить юную Иль, что делать, чтобы не получать зазря тумаков и зуботычин.

– Первое! – наставляла она молодую жену. – Радовать мужнин взор. Сережки надень, волосы распусти, губы ягодой какой подмажь, чтобы красными были.

Уульме передал для Иль денег, поэтому Беркаим купила ей на базаре шелковых платьев, бус, серег, гребней и лент.

– Второе! Смотри ласково и приветливо. Рта лишний раз не раскрывай, беседами не беспокой. Спросит – ответишь, а не спросит – молчи.

Этим советам опытной Беркаим Иль не противилась – во дворце она привыкла жить по точно таким же законам.

– Третье! Как мужа накормишь, как увидишь, что сыт он и покоен, так и не медли – платье скинь да рядом ложись.

Этого Иль делать не хотела, но спорить с Беркаим не стала.

– А когда он придет? – вместо этого спросила она старуху. Иль уже начинала жалеть, что в первый день как следует не рассмотрела Уульме, и теперь начинала забывать, как он выглядит.

– Придет, как захочет. Еще бы он тебя не спрашивал! – отвечала Беркаим, которую одна мысль о том, чтобы обратиться к мужчине с таким вопросом, приводила в ужас.

За нее это сделал Бопен.

– Мастер, – мягко начал он, отдавая Уульме дневную выручку. – Я тут целый день на базаре стою, всякое вижу да слышу. Люди о вас судачат. Говорят, что нехорошо вы поступаете: жене своей свободу даете. Я-то кто, чтоб вас учить, да только и не передать их слова вам не могу. Народ у нас крутой, дурной да горячий – могут и обидеть молодую жену…

Уульме вышел из лавки, ничего не ответив, но слова Бопена запали ему глубоко в душу: сбежал из дома, оставил девчонку на Беркаим, позабыл о том, каков здешний люд…

И в этот же день Уульме решил навестить свою юную гостью.

А Иль, которой Беркаим обо всем доложила, успела подготовиться к его приходу. Следуя завету старухи, Иль надела красное платье, агатовые бусы и жемчужные серьги, распустила черные длинные волосы и нарумянила щеки.

Но Уульме, войдя в дом, даже не взглянул на нее – не смог, оробел.

– Все ли у тебя хорошо, принцесса? – только и спросил он, глядя в пол. – Есть ли в чем нужда?

– Точно, гневается, – решила Иль и задрожала. Беркаим живописала гнев нордарского мужа так ярко, что Иль будто бы наяву увидела, как разъяренный Уульме замахивается на нее кулаком.

– Все хорошо, господин, – тихо ответила она, опуская голову.

Уульме вздрогнул.

– Как ты назвала меня? – спросил он.

– Господин… Прости, господин. Беркаим сказала мне, что жены называют так своих мужей…

– Я тебе не муж! – резко сказал Уульме. – А ты мне – не жена!

Он ждал чего угодно от маленькой керы, но только не того, что она зальется слезами и осядет на чисто выметенный пол.

– Принцесса? – робко спросил Уульме, не зная, что ему говорить и что делать.

Но Иль не унималась. Горькие слезы ручьями текли по ее гладким щекам, а безмолвные рыдания сотрясали тело. Иль не голосила, не выла, не каталась по полу, не рвала на себе волосы, но Уульме ужаснулся тому отчаянию, которое, словно бездна, поглотило керу. Он нерешительно подошел к ней и погладил по голове, коря себя за то, что стал причиной таких тяжких страданий. А потом он и сам не понял, как осторожно обнял ее.

– Я не хотел обидеть тебя! Видят боги, я бы расплатился кровью, чтобы не видеть твоих слез!

Иль успокоилась не сразу. Еще долго она вздрагивала всем телом и украдкой длинными черными волосами утирала слезы. Уульме продолжал обнимать ее, осторожно, словно хрупкий цветок. Наконец, Иль подняла голову.

– Ты сказал, что я тебе не жена, – проговорила она дрожащим голосом. – Значит, что я не угодила тебе. Что противна твоему взору и слуху. Ты ушел и не возвращался домой, не желая видеть меня, а когда вернулся…

Она не смогла договорить, так как снова заплакала, но Уульме и так понял, что он сделал, когда вернулся.

– Ты прекрасна, словно весна, – хрипло проговорил Уульме. – И до конца дней своих я буду казнить себя за то, что обидел тебя. Но, видят боги, я не того не желал. Я лишь хотел сказать, что ты – не жена, а дорогая и почетная гостья. А я для тебя – не муж и не господин.

Кера отстранилась от него.

– Беркаим… Стряпуха… Она сказала, что я должна стараться понравиться тебе, прислуживать и оказывать почтение…

– Я поговорю с ней, – пообещал Уульме. – Беркаим сказала так, не зная меня. Никогда я не попрошу у тебя служить мне. Никогда не причиню тебе зла.

Слабая улыбка озарила лицо Иль.

– Правда? – спросила она.

Уульме кивнул.

Иль встала, оправила на себе платье и хитро улыбнулась.

– Тогда я покажу, чему я научилась за эти дни.

Она принесла заранее заготовленный кувшин с водой и большой медный таз.

– Беркаим сказала, что нордарки поливают своим мужьям, когда те возвращаются домой. Хоть ты и не мой муж, я тоже хочу тебе полить.

В полном замешательстве Уульме медленно стянул с себя рубаху, обнажив широкую спину с грубо зажившими бугристыми шрамами, и наклонился над тазом.

Иль протянула Уульме полотенце.

– Я – нордарка, но никогда не слыхала о таком обычае. В нашем дворце был большой и глубокий водосток, куда можно было погрузиться целиком и смыть с себя всю грязь.

– В моем прежнем доме он тоже был, – неожиданно для себя сказал Уульме.

– Ты жил во дворце? – открыла рот Иль.

Лгать он не мог.

– Жил, – ответил он. – В другой жизни.

Много дней уже Ойка жила в Угомлике. Поначалу она была уверена, что как только у нее достанет сил стоять на ногах, ее тот час же приставят к работе, но дни шли за днями, а хозяева замка даже не помышляли о том, чтобы отправить ее в людскую. Ойку поселили в большой светлой комнате, пошили для нее новых платьев и на убой кормили мясом и сладкими пирогами. Никогда прежде Ойка не получала столько заботы разом, а потому хотела как можно быстрее отплатить хозяевам замка за их доброту.

Едва она оправилась от несостоявшейся казни в Олеймане, как попросила принести ей вещи на штопку.

– Я умею, – взросло объяснила она изумленной Зоре свою просьбу. – Да и не дело служанке валяться без работы.

– Ты здесь гостья, Ойка, – мягко отказала ей Зора. – А штопать есть кому.

Она осторожно перебирала тяжелые красные пряди, заплетая их в сложные косы и изо всех сил стараясь сделать так, чтобы сердце Ойки, познавшее столько горя, мало-помалу оттаяло.

Вида, который с самого первого дня привязался к девочке, принес ей целую гору игрушек и, примостившись рядом, стал помогать рассаживать их на постели.

– Забавляйся! – со смехом наказал он своей новой подруге.

А Ойка, у которой впервые в жизни появились настоящие игрушки, только восхищенно смотрела на наряженных в шелковые платья кукол с завитыми каштановыми локонами, не решаясь даже дотронуться до такой драгоценности.

– Что ты, Вида! – испуганно пискнула она, когда юноша протянул ей покрытую лаком деревянную лошадку. – А если я сломаю?

– Так новую сделают. – пожал плечами Вида.

У Ойки аж сердце заходилось, когда она глядела на своего спасителя. Ей непременно хотелось тоже совершить что-то такое, чтобы показать ему свою благодарность, но как она ни ломала голову, ничего не приходило ей на ум.

– Хочешь, я расскажу тебе про обход? – предложил Вида, покончив с игрушками.