Текст книги "Копельвер. Часть I (СИ)"

Автор книги: Сергей Карабалаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)

Введение

Копельвером охотники издавна называли небесное затмение, когда малая луна заслоняла собой огромное солнце.

В Северном Оннаре, в окресте его Низинном Крае, в густом черном лесу на высоком холме стоял большой и величественный каменный замок, названный Угомликом. Хозяином его был Мелесгард Орастамененов, хардмар и великий воин. Он был уже не юн, но еще не стар – ему сравнялось тридцать лет, что было самой золотой порой. Боги послали Мелесгарду жену Зору и троих сыновей – старшего Уульме, среднего Виду и младшего Трикке.

С самого детства Мелесгард ни в чем не знал отказа и никогда не ведал нужны – потомок древнего рода, он унаследовал огромные богатства: кладовые его ломились от припасов, в конюшнях содержались лучшие скакуны, а в оружейных палатах драгоценные клинки. На много шагов от Угомлика простирались владения Мелесгарда – охотничьи угодья да вырванные у леса пашни. За что бы ни взялся Мелесгард – все ему удавалось, все спорилось, богатство его множилось с каждым новым днем, сыновья росли ему на радость, а дружба с Перстом Низинного Края была такой крепкой, какой не могла быть даже у двух братьев.

И однажды Мелесгард уверовал в то, что сами боги отметили его особой печатью, ниспослав одни лишь радости да укрыв от горестей. Он словно и сам на миг почувствовал себя богом – тем, кому ни один смертный никогда не сможет навредить. Но очень скоро Мелесгард пожалел об этом: его мир, такой крепкий, рухнул в одночасье.

Уульме пропал.

Средь бела дня он словно провалился сквозь землю, не оставив после себя ни нитки, ни пряди волос, ни капли крови. Будто бы его и не было никогда.

Где только ни искали Зора и Мелесгард, у кого только ни спрашивали. Мешок чистого золота обещали они в награду тому, кто скажет хоть слово о пропавшем сыне, но все было тщетно. Дни шли за днями, месяцы за месяцами, но ни слуху от Уульме, ни духу так и не было.

Мелесгард, почерневший от горя, оплакал Уульме, как умершего, не уставая при этом просить богов о том, чтобы и в другом мире они не оставили его сына, а Зора, словно своим сердцем чуя, что Уульме жив, надеялась на встречу с ним.

Но прошло десять лет с того черного дня, а Уульме так и не вернулся.

Глава 1. Неожиданные вести

Усыпанная багряными листьями проселочная дорога напополам разрезала черный от старости лес, открывая путь в самый старый, самый малолюдный окрест Северного Оннара. Хотя осень еще не наступила, но и лето уже здесь не властвовало: холодный ветер, предвестник долгих ледяных дождей, никак не походил на освежающую летную прохладу, а пожелтевшие кроны вековых деревьев, подпиравших высокие небеса, напоминали о том, что теплые дни уже на исходе.

Высокий юноша со светлыми, чуть вьющимися волосами, волнами спадавшими на широкие плечи, загорелой за солнце кожей и задорной улыбкой ехал верхом на рыжем жеребце. Хотя одет он был просто, по-дорожному, рукоять меча, торчавшая из кожаных ножен, выдавала в нем человека богатого, а та легкость, с которой он правил горячим жеребцом, еще и знатного, ибо так вольно в седле себя мог чувствовать только тот, кто сызмальства был привычен к породистым своенравным коням. Это был Вида Мелесгардов, и он возвращался домой.

– Эгей, Ветерок! – то и дело подгонял он коня, вертя головой во все стороны. – Почти приехали!

За краткое лето, что пришлось провести ему не дома, он успел стосковаться по родному лесу так, что готов был целовать каждое дерево, встретившееся ему на пути. Словно давнему другу радовался он и поваленному дубу у ручья, который лежал здесь с незапамятных времен, и мшистому камню у обочины, и давно брошенному гнезду на высокой белоствольной березе. И лес, как казалось юноше, тоже рад был с ним снова свидеться – везде Виде мерещились добрые знаки: и в переливчатом пении птиц, и в хриплом карканье ворон, и в загородившей ему путь сухой ветке, и в дождем просыпавшейся за шиворот утренней росе.

– Отец с матерью, поди, удивятся, – вслух рассуждал Вида, расплываясь в блаженной улыбке. – Они нас так рано не ждут.

И это была правда: Мелесгард отправил среднего сына в столицу закончить обучение ратному делу на все лето, но Вида, которому уже было невмоготу оставаться вдали от дома, родных да друзей, попросил наставника отпустить его пораньше.

– Сначала покажи, чему выучился. Сможешь одолеть в поединке других учеников – отпущу, – был ему ответ.

Крепкий, гибкий, быстрый, Вида, пусть и не так легко, как сам от себя ожидал, но все же один за одним положил своих соперников на лопатки, так что учителю пришлось сдержать слово и отправить своего подопечного на все четыре стороны. И теперь Вида Мелесгардов в новом плаще и с дорогим мечом, болтая то с собой, то с конем, ехал по знакомой с детства дороге в Угомлик.

– Заедем к Ваноре? – предложил он Ветерку и, не дожидаясь ответа, которого, впрочем, и не последовало бы, повернул направо, туда, где стоял простой лесной дом его друга.

Ванора был самым опытным и уважаемым в окресте обходчим. Древний черный лес, не имевший ни конца, ни края, Ванора знал лучше, чем кто-либо. Но тайны свои он не берег и охотно учил им тех, кто готов был его слушать.

– В обходе, знаешь, что главное? – часто напоминал он своей юной пастве. – Сталь да огонь! Без лезвия да без огнива даже за порог не ступайте, а уж в лес и подавно!

С того самого дня, как Вида услышал этот совет, при нем всегда был хоть маленький складной, но остро наточенный ножик, кромсало и сухой трут.

– Огонь всякую нечисть на расстоянии удержит! – вещал Ванора. – Уж где-где, а в лесу схрон этих тварей где угодно быть может.

За лето Вида пропустил уже три обхода и очень соскучился по ночевкам в лесу, по терпкому духу Ванориных самокруток, его историям – сказкам да былям, по другим обходчим, среди которых был его лучший друг Игенау, по Иверди, второму после Ваноры пастырю чащи, по лесным звукам да запахам, по вкусу диких ягод и трав и всему тому, что он так любил. Три месяца тянулись как целая жизнь, и теперь Вида понял, что, как бы ни была красива столица Северного Оннара, славный город Неммит-Сор, она никогда не заменит ему сурового Низинного Края.

Чтобы попасть домой засветло, Вида выехал еще ночью и большую часть пути гнал Ветерка так, что сам взмок и устал. Только на подъезде к Низинному Краю он перешел на рысь и теперь не отказался бы от горячего чаю и ломтя ржаного хлеба, которым всегда угощал его Ванора.

Совсем близко залаял глухой колченогий пес, которого, как знал Вида, обходчий подобрал еще щенком, заскрипела дверь и знакомый голос воскликнул:

– Неужто Мелесгардов припожаловал?

Вида соскочил с Ветерка и бросился к Ваноре.

– Как я рад тебя видеть! – гаркнул он, обнимая друга.

– Мелесгард надысь говорил, что рано тебе еще ворощаться. Заскучал?

– Заскучал, – признался без всякого стеснения Вида.

– Ты вовремя. Ко мне тут кой-кто еще наведался. Рад будешь.

Из домика вышел черноволосый юноша на полголовы выше Виды.

– Игенау! – завопил Вида. – Я ведь о тебе всю дорогу думал. Все гадал, как бы и с тобой повидаться, и домой успеть. А ты сам меня нашел!

Вдоволь наобнимавшись, они обошли домик кругом и сели за потрескавшийся и почерневший от старости дубовый стол. Ванора вынес жестяной чайник, сливового варенья в блюдцах и краюху еще теплого хлеба. Ветерка пустили рядом, и он, стоило беспечным гостям отвернуться, тут же стянул отрезанный щедрой рукой ломоть. Едва подернутые осенним цветом деревья черным ободом окружали небольшую поляну, живой стеной отделяя сидевших за столом от всего мира, усталые дикие пчелы лениво перелетали с цветка на цветок, собирая последнюю в этом году пыльцу, а старый хозяйский пес громко сопел, лежа под лавкой.

– Как в столице-то? – спросил Игенау, когда Вида залпом выпил первую чашку чая. Он ни разу не бывал дальше Олеймана и теперь ужасно хотел послушать о том, что делается в других городах.

– Пекло, – признался Вида. – Печет да жарит целый день. Леса там нет, одни каменные дворцы. И простора нет – куда ни повернись, а все взглядом в стену упрешься.

– А как учеба? – спросил Ванора. – Ты, я смотрю, будто подобрался весь, вытянулся.

– Это правда, – усмехнулся Вида, наливая себе еще чаю. – Семь потов с нас упражнятель спускал. Мне еще полегче было – я привык и ходить подолгу, и тяжести на себе таскать – один топор-то сколько весит! А на рубку ведь их два, а то и три иметь надобно, а вот Воргге с Кестером туго пришлось – Кестер, бедняга, аж осунулся от такой жизни, а Воргге, хоть и молодцом держался, все равно, бывало, на чем свет стоит ратника нашего клял.

Воргге и Кестер были хорошими друзьями Виды, пусть и не такими близкими, как Игенау и Ванора. Жили они неподалеку от Угомлика, и их отец, прознав о том, что Мелесгард отправляет Виду в столицу Северного Оннара, тоже снарядил в путь своих сыновей.

– Всяко веселее будет. Да и в чужой земле лучше вместе держаться. – посоветовал он, провожая троицу в Неммит-Сор.

– А они где? – спросил Игенау.

– Так еще там. – зевнул Вида. – Их, сказали, до зимы оставят. Ох, и благодарен же я тебе, Ванора, за лесную выучку. Если б не твои обходы, ни за что бы мне на ученье не сдюжить. В бою ведь главное не начать, а закончить. Чем дольше продержишься супротив врага, тем и лучше. Там не сила, там выносливость нужна.

Ванора усмехнулся в чуть подернутую сединой темную бороду и закурил.

– Так а чему учили-то? – снова подал голос Игенау. Он был обходчим, как и Ванора, и знал только то, что положено было знать хранителю леса. Иногда они с Видой развлекались шуточным боем на деревянных мечах, но настоящего боевого оружия Игенау сроду в руках не держал, да и чему можно было так долго учиться, тоже не понимал.

– Мастерству ольвежского боя. В любой сече пригодится. Ты, Игенау, коли б захотел, быстро бы выучился, – пробормотал окончательно сомлевший Вида и, опустив голову на грудь, крепко уснул.

Только под вечер Вида проснулся. Ветерок был уже собран в дорогу и стоял, недовольно сопя. Ни Ваноры, ни Игенау Вида не докричался и решил, что они ушли в лес, оставив его сладко дремать. Наказав старому псу стеречь дом пуще прежнего, юноша вскочил на коня и двинул в Угомлик.

Как он и думал, никто из домашних его не ждал.

– Сынок! – ахнула Зора, когда он ворвался в обеденую залу, где сидела вся семья.

– Вида! – завопил Трикке, увидев старшего брата.

Даже всегда немногословный Мелесгард не мог скрыть своего изумления.

– По дому я стосковался, – пояснил свое появление Вида, скидывая с себя плащ и стягивая сапоги. – Обрыдла мне эта столица!

– А как же ученье? – строго спросил Мелесгард.

Вида пошарил в кармане штанов и достал оттуда мятое письмо, написанное рукой его наставника.

– Упражнятель меня отпустил. Я всю его науку выучил заранее.

Все сели ужинать. Вида, замолкая только для того, чтобы отправить в рот очередной кусок, рассказывал родным о том, каких чудес он навидался в Неммит-Соре. Раньше он частенько бывал в Олеймане, городе тоже хоть и большом и красивом, но всяко не таком роскошном, как славная столица, поэтому ему было с чем сравнить. Трикке слушал его, разинув рот.

– Улицы там широченные. По ним три, а то и четыре повозки могут разъехаться! И дома высокие. И цветы кругом. Ветерок все привыкнуть к их густому духу не мог – только мы за ворота, как он чихает и носом дергает. В ученье и так и эдак было. Сынки тамошних важных особ рыдьмя рыдали, а мы, кто из Северного Оннара, покрепче будем.

Он нарочно не сказал о том, что Кестер, как и изнеженные городские сынки, тоже, бывало, в голос кричал.

– Это хорошо, – одобрил сына Мелесгард. – Низинцы всегда крепостью отличались. Я помню, как на войне нас вперед ставили, а их – назад. Они тонкие да звонкие, как струна, а мы супротив них буйволами казались.

Зора, откинувшись назад, молча любовалась сыном. Ладный, статный, румяный, Вида считался парнем хоть куда и так, но широкая безыскусная улыбка, задорный блеск глаз и громкий сочный смех делали его настоящим красавцем.

– А девки там были? – неожиданно спросил Мелесгард. – Приглядел себе кого?

Вида даже сначала и не понял вопроса.

– Были, да. Дочка упражнятеля была, да у одного из наших сестра… А! – догадался он. – Не приглядел. Я ж учиться поехал, а не с девками миловаться… Да и если б даже захотел, то не смог – сил ночью было только на то, чтоб до койки доползти.

Если Мелесгард считал, что Виде пора уже и начать искать себе невесту, то Зора видела, что сыну ее еще рано даже думать о женитьбе. Отправляя его из дома, она боялась, что в Неммит-Соре какая-нибудь шустрая девчонка окрутит ее красивого простодушного мальчика и оставит при себе в столице, но, услыхав заверения Виды, что он о девках даже не думал, облегченно выдохнула.

А Вида, хоть и не солгал матери с отцом, но и всей правды не рассказал. В столице у него и впрямь отбою от девок не было: юные горожанки, едва приметив статного юношу, тотчас же начинали краснеть, перешептываться и глупо хихикать. Вида был не прочь познакомиться, но стоило ему подойти к ним с приветствием, как дурные девчонки с визгом от него убегали. Он не мог понять таких странных повадок и потому очень скоро бросил даже смотреть на них. Ежели им угодно зазря артачиться и строить из себя набитых дур, то и пускай! Не сильно-то и нужно! Но больше всего он был раздосадован тем, что даже горемыка Кестер сдружился с дочкой упражнятеля, а он ни с одной за все лето толком и не поговорил.

– Ну, иди спать, сынок, – поднялся со своего места Мелесгард. – Дорога была дальняя.

Трикке тоже подскочил.

– Я провожу! – предложил он и, взяв брата под руку, отправился с ним наверх.

Виде должно было исполниться шестнадцать, а Трикке был всего на два года младше, но разница между ними была огромной: если Вида уже сложился и созрел, то Трикке выглядел сильно младше своих лет – высокий, но тонкий, с узкими плечами и плоской грудиной, с белым лицом, с высоким девичьим голосом и мягкими каштановыми волосами, он ни в какое сравнение не шел со старшим братом. Трикке каждый день разглядывал в зеркало свой подбородок, надеясь, что на нем пробьется жесткая поросль, но такая желанная Трикке борода все никак не хотела расти. Если про Виду говорили, что он из скороспелых, ранний, то Трикке называли поздним. Но Трикке Виде не завидовал, а лишь хотел быть на него похожим.

– Я скучал по тебе, – несмело сказал он, когда они дошли до покоев Виды, мысленно ругая себя за столь немужественное проявление чувств.

Вита толкнул дверь и пропустил брата вперед.

– Ты погоди, я только мешок развяжу.

Из дорожной сумки он скоро выудил серебряный кулончик в виде кинжала и протянул Трикке.

– Это тебе подарок. Я и матери с отцом привез, но уж завтра одарю.

Трикке тотчас же надел кулон на шею, оставив болтаться поверх рубахи. Пусть все его видят!

– Я тоже скучал, – добавил Вида, целуя брата в макушку. – Я теперь из дому ни ногой. Не нужно мне – нажился я в столицах.

И Трикке, услыхав такие речи, повис у него на шее.

В Даиркарде, столице южного Нордара, ярмарки шли круглый год, однако осенью они были не такими шумными и пестрыми, как летом и весной. Меж рядов ходили одни нордарцы – лишь изредка была слышна рийнадрёкская, оннарская или привейская речь. Да и покупали они тоже немного, больше смотрели да приценивались.

– Ничего достойного! – вполголоса сокрушался один покупатель, внимательно оглядывая прилавки, на которых были выложены грубые поделки из камня и стекла и серебряная посуда. – Что прикажешь мне везти в Олейман?

Это был сухой, седоватый старик с кудрявой бородой и живыми серыми глазами. Рядом с ним шел его друг – совсем молодой парень, укрывший голову покрывалом от жаркого даже осенью южного солнца.

– А чем товар плох? – спросил юноша, грустно вздыхая. С самого утра он ходил вместе с купцом по базару, но так и не смог понять, чего же тот ищет.

– Все безделки! – раздраженно сказал старик. – Ты, может, и не видишь, а вот Перста нашего на мякине не проведешь. Он грубую работу сразу отличает. А ты, – старик назидательно поднял вверх палец, – коль хочешь занять мое место, как время придет, так слушай да мотай на ус. Ищи товары редкие, такие, какие нигде больше не найдешь. А как увидишь – бери, не торгуясь. Это на хлам можно цену сбить, а истые диковинки своих денег стоят.

Юноша снова вздохнул и отер пот со лба.

– То-то же! – удовлетворенно сказал старик.

Румяный круглый нордарец с маленькими черными глазками и мягким безбородым лицом, услыхав их разговор, вышел из тени навеса, под которым сидел.

– Господин желает посмотреть на достойный товар? – спросил он. – Господин оказался точно на месте! Прошу, пойдемте!

Старик Бэна, известный на весь Северный Оннар, как искатель редкостей, лишь поморщился. От ушлых нордарцев он по сотню раз на дню слышал похвалы товарам, за которые ему было бы жалко даже медяка, поэтому и верить пройдошливому торговцу не спешил.

– А зря! – вослед ему крикнул толстяк. – Наше стекло сам кет жалует!

Бэна, услыхав такие слова, повернул назад. Что ж, так и быть, он посмотрит. Может, и впрямь среди всего этого сора обнаружит какую вещицу, которую будет не стыдно привезти в Олейман.

Лавка, в которую его любезно пропустил нордарец, была хоть и большой, но от пола до потолка заставленной поставцами, завешенной полками и забитой корзинами, в которых лежали и стояли бутылки, тарелки, чаши, вазы, бусы и фигурки диковинных птиц и зверей.

– Коли желаете поглядеть поближе, так я покажу. – сказал нордарец, заметив, что старик, словно птица, завертел головой, пытаясь разглядеть все сразу.

– Вон то! – ткнул он пальцем в стеклянную лошадь, стоявшую на самой верхней полке.

– Хороший выбор, – похвалил его торговец и полез по приставной лесенке вверх. – Двести серебряных монет.

Лошадь, размером не больше ладони, была как живая – вороной масти с белой звездой во лбу. Она раздувала ноздри и готовилась ударить копытом, а потом ветром полететь по нордарской степи, оставляя после себя лишь клубы пыли.

Старик сунул фигурку в карман.

– Беру, не торгуясь, – подал он пример своему юному спутнику.

– Лучшие изделия из стекла вы найдете здесь, – с достоинством сказал нордарец, пересчитывая монеты. – В лавке мастера Уульме.

– Уульме? – переспросил покупатель. – Сколько лет сюда езжу, а о таком не слышал.

– Недавно приехал. Еще и года нет. Все, что тут видите, дело рук его и его подмастерьев.

– Так он не нордарец?

– Нет. Нордарцы так не умеют.

Покупатель подозрительно поглядел на добродушного продавца.

– А ты разве сам не нордарец?

– Я-то да, – согласился тот. – Потому и говорю. Я свой народ знаю – работать мало кто любит, а чтоб такое выплавить из стекла, времени да сил да умения много нужно.

Старик усмехнулся.

– Мы тут недавно, – продолжил нордарец. – А нас уже все знают. Государевы советники у нас покупают. Виндарёли. Иноземцев много. Три дня назад целый обоз посуды в Радаринки отправили. Еще из Чиртаньи заказ пришел – работы много.

– Как тебя зовут? – спросил покупатель, заподозрив, что для таких ценных заказчиков в лавке должно быть припасено что-то воистину редкое.

– Бопен, – ответил нордарец.

– Скажи-ка, Бопен, а нет ли у тебя в сундуках еще каких вещиц? – вкрадчиво спросил он. – Я еду к владыке Олеймана, что в Северном Оннаре, и должен привезти ему из нордарской стороны что-то такое, чего больше нет ни у кого в этом свете. Понимаешь, к чему я клоню?

Бопен кивнул.

– Может, и есть. Мастера нужно дождаться.

– Я подожду, – заверил его оннарский купец и уселся на предложенный ему стул. Его сопровождающий, до этого молча разглядывавший товар, облегченно выдохнул и присел рядом.

Ждать пришлось долго. За это время оба покупателя успели напиться чаю, предложенного им бойким Бопеном, еще раз осмотреть все выставленные изделия, обойти соседние лавки и вернуться назад.

– Мастер работу поздно заканчивает, – успокаивал их Бопен. – Но как закончит, так сразу придет. Я послал к нему мальчишку.

И когда солнце село, шум южного базара стих, а искатель редкостей окончательно потерял терпение, в лавку вошел Уульме. Высокий, почти на голову выше приземистых нордарцев, русоволосый, но в нордарском халате, штанах и остроносых сапогах, он сразу заполонил собой тесную лавку.

– Хозяин Уульме! – почтительно обратился к нему Бопен. – Тут вас спрашивают.

– Бэна из Северного Оннара, – представился купец, хватая Уульме за руку и яростно ее тряся. – Купец. Личный поставщик диковин и редкостей Персту Олеймана. Сей господин пообещал мне, – кивнул он в сторону Бопена, – что вы покажете мне действительно редкий товар.

Он говорил на нордарском и чуть не подпрыгнул от неожиданности, когда Уульме ответил ему на чистом оннарском:

– Рад видеть земляка!

– Оннарец? – воскликнул, пораженный таким открытием, Бэна. – Да еще и северянин? Я заподозрил, что вы можете быть с севера, когда услышал имя, но уверен не был. Так могут звать и южан.

Уульме усмехнулся. Суетливый Бэна сразу же сумел расположить его к себе. Что-то в нем было от другого старика, Сталливана, которого, как ни старался Уульме, забыть не мог. Наверное, такая же деланная ребячливость, скрывающая суровость опытного и бесстрашного мужа.

– Далеко же вас занесло! – продолжал Бэна, выпустив руку Уульме и тут же схватившись за пояс от его халата. – А все же северную породу издалека видно. Вы откуда будете?

– Из Низинного Края, – не смог соврать Уульме.

– А я из столицы! – обрадовался Бэна, будто они были с мастером соседями. – Но вот жизнь заставила колесить по всему миру, покупать и продавать… Я не жалуюсь, грех мне в моем положении богов винить, но иногда и осесть где хочется, одним домом зажить. Племянник мой, – и тут он толкнул своего юного спутника в бок, – готовится место мое занять, но я же вижу, что у него одни девки на уме, а о делах он думать еще не приучился. Вот и приходится мне все время рядом быть да самому за всем следить, а то дурень накупил бы барахла, а мне потом перед Перстом ответ держать…

Купец замолк и выжидающе посмотрел на Уульме.

– Кстати, о редких вещицах, – напомнил он. – Уверен, что у вас есть, чем порадовать старика.

Уульме решился. Бэна не просто так оказался в его лавке – кто знает, быть может, сами боги явили ему свою волю.

– Есть пара редких вещиц. Пойдемте.

И он направился вглубь лавки. Бэна кивнул и радостно засеменил вслед за мастером, оставив своего племянника на Бопена, который снова налил тому чаю.

– Вижу, вы человек знающий, – сказал Уульме, доставая из резного рундука небольшую шкатулку. – Раз догадались, что есть что-то еще.

– Я и впрямь разбираюсь и в хрустале, в камнях и в стекле, – закивал Бэна. – Да и много поездил. Обычно лучшие образцы не выставляют напоказ, а хранят для особых покупателей. Я как раз такой! Дешевые безделки, пусть и блестят они золотом, меня не привлекают, а вот редкую вещицу я сумею разглядеть даже в сору.

– Тогда смотрите, – сказал Уульме, передавая ему шкатулку.

Бэна откинул крышку и охнул от восхищения. На красной бархатной подложке лежал цветок столь искусной и тонкой работы, что даже знаток усомнился бы в том, что перед ним стекло, а не живой цвет. Винного цвета лепестки, тонкие, как бумага, испускали слабый мерцающий свет, острые шипы больно кололи пальцы, а на зеленых листьях были видны все до единой прожилки!

Старик поднес цветок к лицу и громко втянул воздух, будто надеясь уловить сладкий густой запах.

– Клянусь небом и землей, это и впрямь стекло! – воскликнул он, в глубоком восхищении уставившись на Уульме.

Мастер усмехнулся. В этой работе изъянов и в самом деле не было.

– Сколько? – только и спросил старик, отстегивая от пояса кошель. Он страшно боялся, что у него не хватит монет выкупить такую красоту.

– Даром, – сказал Уульме. – Только пообещайте мне, что на все вопросы о том, кто сумел так искусно выплавить стекло, будете отвечать, что Уульме из Нордара.

Бэна выронил кошель, и монеты покатились по сухому полу.

– Неужто вы решили подшутить над стариком? Я готов предложить вам десять тысяч чистым серебром, но и то вы продешевите!

– Я назвал свою цену. Не золотом вы заплатите мне за работу.

Оннарец с великой осторожностью принял шкатулку, подхватил кошель и, низко кланяясь, попятился назад.

– Имя мастера Уульме будет знать каждый, кого я встречу на своем пути! – пообещал он. – Я клянусь вам небом и землей!

Он толкнул своего спутника и, словно боясь, что мастер вот-вот передумает, выбежал из лавки.

Бопен вопрошающе посмотрел на Уульме.

– Он оннарец, – только и сказал Уульме. – Как и я.

– Как знаете, – пожал плечами Бопен и стал собираться домой. Он часто не понимал своего хозяина, но свои мысли об умении Уульме торговать держал при себе.

Когда за нордарцем закрылась дверь, Уульме снял с пояса драгоценный кинжал, который когда-то давно подарил ему отец, и долго водил пальцем по выпуклым крупным рубинам, крепко вделанным в рукоять. Несмотря на долгие годы добровольного изгнания, на все клятвы не вспоминать об отчем доме, которые он тысячу раз давал сам себе, Уульме не смог вот так просто отпустить оннарского купца, не смог побороть огнем вспыхнувшее желание послать весточку домой, пусть и не надеясь, что она дойдет. Если старик не солгал, то рано или поздно весть об умелом Уульме дойдет и до Угомлика. И родители его поймут, что сын их жив. И, может быть, даже не будут его стыдиться. В последнее предположение Уульме, впрочем, не верил – нельзя простить его после того, что он сделал.

Ойке, в ее четырнадцать лет, никто не давал больше одиннадцати, такой маленькой и щуплой она была. Да и с чего ей было полнеть да наливаться соком – с утра и до ночи она скребла котлы, стирала порты, мела полы и исполняла поручения хозяина да хозяйки, лишь изредка присаживаясь, чтобы дать роздых ноющей спине.

Худая, бледная, с ржавыми жесткими волосами, всегда молчаливая и покорная, она всем своим существом так раздражала Малу, державшую постоялый двор на выезде из Олеймана, славного града Северного Оннара, что та не скупилась ни на оплеухи ни на обидные прозвища.

– Шевелись, поганка! – кричала она, стоило ей показаться, что ее маленькая служанка недостаточно расторопно исполняет приказы.

То, что Ойка приходилась ей дальней родней, раздражало Малу еще больше – даже мысль о том, что у нее одна кровь с таким невзрачным забитым созданием, была ей отвратительна. Но не только некрасивость Ойки была тому причиной – девочка пугала ее своей непохожестью на других людей, Мале простых и понятных, таких, на которых достаточно взглянуть один раз, чтобы узнать об их мыслях и желаниях. Дети всегда радуются сладостям да игрушкам и боятся окриков и шлепков, соседским бабам слаще сахара возможность посплетничать и поругаться, вцепившись друг дружке в волосы, постояльцы обычно хотят только набить утробу да растянуться на перине, чтобы назавтра продолжить свой путь, совсем еще юные девы алкают похвал и подарков, а пылким юношам довольно намекнуть на их молодецкую стать, чтобы они, размякнув как клецки в кипятке, послушно побрели сполнять чужую волю. Только Ойка была другой.

– Будто сердце взрослой женщины сидит в щуплом теле ребенка! – как-то поделилась с мужем Мала. – Она глядит на тебя так, будто сто лет живет на этом свете, и хоть избей ее до смерти, взгляда не переменит.

Да, взгляд синих, как море, глаз и вправду был лишен как ребячливой живости, присущей всем малышам, так и сладострастной истомы, коя была у девушек, уже познавших свою красу. Ойка глядела прямо перед собой, не меняя выражения лица ни когда Мала, охрипнув от крика, поносила ее последними словами, ни когда тело ее сводило судорогой от непосильной работы, ни когда постояльцы, упившись, подзывали ее к себе и, смрадно дыша, требовали принести еще пива или браги.

– Какая-то она порченая! – продолжала жаловаться Мала. – Сразу видно. Не зря говорят, что боги шельму метят. Только взгляни на ее мучнистое лицо да ржавые волосья, сразу поймешь, что выродок.

Мале и в голову не приходило, что не будь она такой резкой с девочкой, не осыпай ее проклятьями без всякого повода вовсе, приласкай она Ойку хоть раз, в глазах ее зажегся бы огонек, в миг преобразивший некрасивое лицо.

Гости, представлявшие собой люд простой и грубый, увидав такое отношение к красноволосой девочке, тоже не считали нужным подбирать слова и частенько осыпали Ойку такой бранью, какую в своей жизни мог услышать лишь самый злобный, самый упрямый, самый ленивый на свете осел.

– Ты поглянь, – говорили они, тыча пальцем в маленькую служанку, – какая уродина! На голове будто солома жженная, а лицо белое, как у мертвяка.

– Да и ростом невелика, – отвечали им. – Экий недоносок.

Итка, хоть и был братом Ойки и работал с ней же на постоялом дворе, ни разу за все время не решился заступиться за сестру. Ему было почти семнадцать, но и статью и силой он напоминал еще неоперившегося птенца, но никак не взрослого мужчину. Куда уж ему огрызаться сквернословам?

Ночью, когда гомон постоялого двора стихал, а гостям больше не требовалось подносить пиво да перестилать кровати, Ойка с Иткой садились на низкий забор и смотрели на далекое небо, сверкавшее тысячей ярких огней.

– Ты не слушай их, Ойка, – увещевал сестру Итка, гладя ее по тощему плечу, высовывшемуся из слишком большого для девочки платья. – Что пьяных-то слушать да на ум брать?

– Я и не слушаю, – заверяла его Ойка. – Они говорят, да будто не мне.

Ойке было семь, когда их мать умерла, перед смертью успев упросить Малу, свою дальнюю родственницу, присмотреть за двумя детьми. Мала, которой сразу не понравилась ни девочка с красными, точно огонь волосами, ни чернявый мальчуган, впрочем, отказать не смогла, хотя и долго ругала себя за то, что так неосмотрительно взвалила на себя два лишних рта.

А ненужные да нелюбимые дети, оплакав свою бедную мать, поселились у тетки, в самой маленькой комнате, какая только сыскалась в доме. Целыми днями, предоставленные сами себе, они играли позади двора в камешки или собирали цветы или разжигали костерок и долго сидели, глядя на пляшущие огоньки, которые с веселым треском тухли в ночи.

– Когда мы вырастим, – вслух мечтал Итка, обняв сестру, – мы уйдем отсюда и отравимся в путешествие. Обойдем весь свет и увидим такие чудеса, каких никто до нас и не видывал!

– А когда это будет? – спросила Ойка, мечтая, чтобы этот день наступил как можно скорее.

– Так кто его знает? – пожимал плечами ее брат. – Год аль два.

Ойка понятливо кивала. Год – это, конечно, долго, но она подождет.

Однако через год они хоть и немного подросли, для настоящего путешествия все же еще не годились.

– Пусть работают, – решила Мала и приставила двух сирот к самой тяжелой, самой грязной работе.