Текст книги "Иллюзия реальности (СИ)"

Автор книги: Сергей Григоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 23 страниц)

Леверье

Граф Герман Васильевич Леверье отказался появляться на Перекрестке, и Шоанару пришлось назначить ему аудиенцию в императорском кабинете, что располагался в разросшемся в последние годы левом крыле королевского дворца.

Заочно они были известны друг другу с незапамятных времен, когда в Галактике еще мало кто что знал о Ремите – на центральных планетах Содружества случайные знакомства удивительнейшим образом превращались в знак судьбы. Жизненные пути их пересеклись, когда Шоанар писал типовой устав школ Гуро, а Леверье ему оппонировал. Затем они участвовали в нескольких галактических видеоконференциях, неоднократно обменивались пространными письменными посланиями. И тот, и другой несли нелегкий крест учителей Уренара. Когда Шоанар принял приглашение Олмира возглавить институт королевских советников, часто сталкивались на официальных мероприятиях, но до сих пор один-на-один вживую не разговаривали. Вот почему готовясь к нелегкой беседе, Шоанар просмотрел множество видеозаписей с графом, пытаясь понять образ его мыслей.

С годами Леверье набрал вес, и дородный, лишенный каких-либо запоминающихся черт, с огромной головой и бесцветными короткими волосами, выглядел глыбой, высеченной из единого куска мрамора. Это впечатление усиливалось его чрезмерно свободной одеждой, похожей на древнеримскую тогу.

Шоанару казалось, что дух императора незримо витает в просторном кабинете, и потому не занял хозяйского кресла, а сел у приставного стола. Там тоже места было предостаточно, чтобы удобно разложить все бумаги.

Войдя, граф легким кивком изобразил нечто вроде приветствия и без приглашения уселся в кресло напротив.

– Я вас внимательно слушаю, – сказал он, перекидывая ногу за ногу.

Шоанар, привыкший к почтительности, оказываемой ему ремитцами, – как никак, но занимаемая им должность Главного императорского советника считалась весьма почетной – растерялся.

– Ваши вольные манеры, дорогой граф, повергают меня в недоумение…

– И это все, что вы хотели мне сказать?

– Нет, не все, – Шоанар лихорадочно искал правильную линию поведения. Отвык он на равных общаться с людьми. Вот Ник Улин, квартарец, мигом нашел бы, что сказать, чтобы поставить необычного посетителя на место.

– Могу предложить вам свежего соку, – наконец выдавил он из себя. – Мне давеча доставили великолепные фрукты.

– Да? – у Леверье поднялась бровь, – с удовольствием.

Увлекаемый Шоанаром, он подошел к сервировочному столику в углу и критически оглядел разложенное на нем богатство.

– Вот эта ужасающая штука, как я понимаю, ваша соковыжималка? – спросил Леверье, указывая на блестящий цилиндр с длинным рычагом.

– Так точно. Я, видите ли, привык к незатейливым вещам. Пользуюсь любой возможностью, чтоб почувствовать себя независимым от автоматики и электроники… всего того, что не видит глаз, не ощущают руки. И, поелику разумею, предоставляю себе эту самую возможность.

– Похвально. Мне нравятся люди, способные лично поухаживать за собой и заботящиеся о том, чтобы мировая энтропия нарастала с меньшей скоростью.

Шоанар, стараясь не обращать внимания на уколы, смиренно сказал:

– Позвольте порекомендовать…

– Не надо. Я разберусь, что достойно моего выбора. Если и буду мучиться потом желудком – так винить придется самого себя.

Прозвучавшее показалось Шоанару по-детски задиристым. Нервничает, однако, граф, подумал он.

– Я, пожалуй, могу угадать, откуда у вас эти фрукты, – Леверье, почувствовав неловкость, попытался смягчить разговор. – Они беттийские?

– Да, мне их прислал…

– Бент Красс? Эдакий назойливый старикашка?

– Совершенно верно.

– Он многим навязывает свою продукцию. Я, например, неоднократно получал его посылки. Хотел было отказаться от беспричинного внимания, да, подумав, решил, что не стоит. Отличные фрукты.

– Да, неплохие. Между прочим, Бент Красс открыл школу для ремитских садоводов. Как я знаю, у него нет отбоя от желающих поучиться, повысить квалификацию.

Леверье с полным стаканом сока снова опустился в кресло. Очищать соковыжималку после себя он демонстративно не стал.

– Не понимаю, зачем он это делает, какой ему прок.

– Активная жизненная позиция.

– Ну, разве что только это.

– У вас, как я понимаю, тоже общественная позиция весьма активна, – Шоанар начал разговор по существу.

– Что вы имеете в виду?

– Скажем, ваши усилия по препятствованию экспедиции к Шару.

– После того, как судьба подарила мне счастье побывать в Сумеречных Созвездиях, – вы, должно быть, знаете, что я был в Четвертой экспедиции – я стал противником любых новых контактов с Перворожденными. И всюду, при каждом удобном случае я пытаюсь донести свое мнение до общественности. Вы желаете лишить меня возможности открыто высказывать свои мысли? Хотите ввести цензуру?

– Нет-нет, что вы…

– Я имею право по своему выбору и желанию выступать перед публикой?

– Ну конечно.

– Тогда не понимаю, в чем ваши претензии.

Шоанар медленно ворочал бумаги, подбирая нужные слова.

– По нашим данным, вы не только говорите, но и действуете…

– Слишком велики ставки, – перебил граф. – В жизненно важных случаях нельзя скаредничать, бороться в полсилы.

Шоанар продолжал как ни в чем ни бывало:

– В частности, вы организовали пикеты своих сторонников, которые блокировали доставку на звездолет крупногабаритных ремонтных комплектов с космодрома Мифополя. Конкретно, второго и пятого числа…

– Не спорю, было такое, – разулыбался Леверье. – Способствовал в меру сил стихийному проявлению народными массами недовольства проводимой императором политикой. Согласитесь, что пространство для маневра у меня крайне малое. И все благодаря вашим иезуитским усилиям…

Шоанар предостерегающе почмокал губами, и Леверье, спохватившись, виновато замолчал. Он сам в стародавние времена настаивал на включение в профессиональный кодекс чести психоаналитиков полного запрета на любые, напрямую не связанные с повесткой дня обсуждения методов их воздействий на общественное мнение. Аргумент, выдвигаемый им тогда, был своеобразным: после совершения казни палачи ж не обсуждают, удачно ли их нож резал человеческую ткань.

Советник не стал пользоваться промахом собеседника.

– Ага, так же стихийно возникли печатные воззвания, говоря иначе – прокламации, – сказал он. – До этого почти неделю в компьютерной сети распространялись призывы к блокаде космопорта. Все само собой, спонтанно и вдруг. Народное творчество такое.

– Ну и что? Кто-то, видимо, позаботился направить народное возмущение в правильное русло. Возможно, я входил в число этих «кто-то». Что с того? Вы задумали запретить митинги и манифестации?

– Нет, мы не замахиваемся на неотъемлемые права граждан.

– Чего же вы хотите?

– Самое обидное, что доставленные на «Элеонору» фрагменты рабочих мест астронавтов – довольно сложные сборки, между прочим, хитрая механика и электроника, они традиционно собираются и тестируются на земле, – оказались испорченными. А отправляли их предельно бережно, с малой стартовой перегрузкой, что повлекло огромный расход планетарного горючего и сложные экологические проблемы. Я уж не говорю о том, что сами эти сборки стоят многие тысячи часов ручного труда.

– Значит, на Ремите еще не научились делать такие сложные конструкции. Мне очень жаль.

– Да нет, делать-то научились. И не на такое замахиваемся. Сборки были испорчены в космопорту, в момент погрузки. Их отправляли без защитных кожухов, а кто-то из пикетчиков просветил их гамма-интровизором. Возможно, был использован узкополосный хадрайвер. В результате капризная аппаратура получила такие повреждения, что восстановлению не подлежит. В завершении наших бед, сие обнаружили только на борту «Элеоноры». Потеряли кучу времени, протянув хлам через всю планетную систему.

– Случаются неприятности и похуже.

– Согласен, случаются. Однако здесь проглядывает система. Вот далеко не полный список некондиционных поставок на борт «Элеоноры», – Шоанар протянул собеседнику несколько густо испещренных листов.

Леверье углубился в изучение записей. Хмыкнув, вернул.

– Все это вы вешаете на меня? Право дело, зря. Я не занимаюсь мелочевкой. И не обладаю вездесущностью, вставляя вам палки в колеса где только возможно.

– Согласен, лично вы не занимались всеми этими делами, но навербовали уйму сподвижников. Что ж, что сделано – то сделано. Я не собираюсь сейчас искать всех виновных. Тем более что некоторые из них уже понесли наказание за ненадлежащее исполнение профессиональных или должностных обязанностей. Я хочу понять, почему вы развили столь бурную деятельность, пытаясь помешать подготовке экспедиции к Шару. В чем причина?

Леверье с видимым удовольствием отпил глоток сока.

– Только не повторяйте, пожалуйста, что в основе ваших действий лежат чисто абстрактные соображения о нецелесообразности новых контактов с Перворожденными. Я не в состоянии воспринять ситуацию, когда ради каких-то теоретических посылок портят людям жизнь и уничтожают материальные ценности. Назовите более приземленные причины. Может, вы поступаете таким образом неосознанно, безотчетно, находясь в плену непонятного вам внутреннего влечения? Может, нечто двигает вами, как безвольной марионеткой?

– Не надо оскорблений! – с холодом в голосе произнес Леверье. – С давних пор, как я закончил Школу Гуро – вы этот факт должны были узнать, если готовились к разговору со мной – так вот, с тех самых пор я всегда и везде полностью контролирую свое поведение. У меня – в отличие от большинства людей – развиты навыки восприятия первых слоев подсознания. Я абсолютно устойчив ко всем известным видам суггестивных воздействий.

– Так в чем дело?!

– Действую я по собственной инициативе. Никто ничего мне не указывал и не приказывал – прошу считаться с этим фактом.

– Но почему вы поступаете именно так?

– Я безмерно удивлен, любезный вы мой, вашим нежеланием обсуждать общие аспекты желательности или нежелательности общения с Перворожденными. Если говорить предельно коротко, можно привести народную приговорку, как-то услышанную мною из уст Кокроши, бывшего воспитателя вашего уважаемого Олмира. Звучит она так: по одежке протягивают ножки. Применительно к обсуждаемому случаю эта мудрость интерпретируется как очевидный и абсолютно достоверный факт пребывания человечества и Перворожденных в совершенно разных категориях, в разных познавательных нишах. Посему и держаться от них следует подальше. Мы для них что муравей для слона. Или того меньше. Они сметут нас, не моргнув и глазом. И, возможно, даже не поняв, что сотворили. Вот почему я прикладываю все силы, чтобы обуздать вашу гордыню, не дать вам и вам подобным лезть в огонь в призрачной надежде выхватить из него что-нибудь стоящее.

– Примерно то же самое я читал у квартарцев. Получил не так давно длиннющее послание от них. Вы не только среди ремитцев пропагандируете свои пораженческие взгляды?

– В последние лет сто не имел честь общаться ни с одним квартарцем. Если они говорят то же самое, что и я, – значит, я недалек от истины. Как-никак, их много миллиардов – неисчерпаемый кладезь мудрости. Умные мысли приходят в голову многим, лишь глупость уникальна.

– Спорные слова.

– Кому – как.

– Для меня слова есть слова и ничего более.

– Ну, ежели вы не удовлетворены прозвучавшими разъяснениями, мне придется сказать следующее: мое противление отправке экспедиции к Шару есть проявление… э… верноподданнических чувств к Олмиру Обаятельному, Вернувшемуся королю Ремиты.

– Не понял.

– Мой патрон – а граф-то, спохватился Шоанар, член королевской администрации, один из ближайших советников Олмира Обаятельного – как-то произнес, что можно было бы придумать иную цель первой исследовательской экспедиции Ремиты. Мы планировали отправиться к Медузе семь лет назад. За это время много воды утекло. Неужели не возникло более неотложных проблем? Однако вы, имперцы, даже не удосужились обсудить в Академии наук возможные корректировки программы космических исследований. Из верноподданнических чувств я пытаюсь в меру сил обратить ваше внимание на допущенную бестактность в отношении королевской особы.

Шоанар хмыкнул. «Имперцами» называли сотрудников аппарата управления, подчиненного Олмиру Пятому, магу, сыну Олмира Обаятельного. Властной и деятельной натуре воскресшего короля претила сама мысль быть в чем-либо на вторых ролях, даже у собственного сына, и он лихорадочно расширял сферу своего влияния.

– Не было альтернатив. Академия наук не пересматривала прежнее решение. Из королевской канцелярии, между прочим, тоже не поступало никаких предложений.

– Вы немного неправы. Было по крайней мере одно письмо. Я сам подписывал его у Олмира Обаятельного и сдавал на рассылку.

– Но все прочие члены Коронного Совета высказались против обсуждения. В этом случае вопрос закрывается автоматически.

– Может быть, когда поднимаемая проблема незначительна. Но у Ремиты всего один исследовательский звездолет. Более пяти лет его эксплуатировали в Содружестве. А как вернули – так сразу же на него наложили лапу имперцы. Словно это ваша собственность. Надо же ремитцам когда-то и самим воспользоваться плодами своих трудов! Вы могли б соблюсти хотя бы видимость приличий?

– Причем здесь какая-то видимость! В чем суть ваших упреков?

Между королевской и императорской администрациями в последнее время усилились трения. Им было, о чем поговорить, что обсудить.

Объединение ремитского королевства с крошечной меритской общиной, рассеянной на пятнадцати фактически необитаемых планетах, породило множество головокружительных проблем, связанных с «подгонкой» жизненных стандартов жителей возникшей империи и унификацией юридических норм. Меритцы жили, что называется, не по законам, а по понятиям, за долгие годы изгнания не удосужились заняться юриспруденцией, не составили писаного свода нормативно-правовых актов. Главную общественную заботу видели в удовлетворении духовных запросов магов. Ремитцы, переселявшиеся на их планеты, – а таковых набралось уже не один миллион – несли свой, устоявшийся уклад жизни, не всегда могли или просто не хотели подстраиваться под коренных жителей. Это создавало сложнейшие бытовые коллизии, и императорская администрация с головой окунулась в них.

По обоюдному согласию отца и сына, власть на Ремите вроде бы полностью перешла Олмиру Обаятельному, император оставил за собой лишь право вето на решения Коронного Совета да внешнеполитические вопросы. Однако управление государством настолько сложная вещь, что четко разграничить сферы влияния различных политических фигур не получается. Обслуживающие их всевозможные информационные и аналитические учреждения, спецслужбы и наблюдательные советы подминают, как правило, неопределенно обширные зоны ответственности, и не ясно, кому конкретно они должны подчиняться. В качестве примера Леверье вскользь упомянул, что Олмир Обаятельный пытается взять под контроль службу некоего Шерлока – Шоанар, к своему стыду, впервые услышал это имя – но император, якобы, решительно возражает.

Поговорили они и о сложности проблемы предоставления всем подданным империи «равных» прав, когда те по-разному понимают эти самые права и связанные с ними обязанности. В унисон было отмечено, что было бы справедливо установить для всех граждан одинаковые правила посещения и получения вида на жительство на всех планетах империи и созданных рукотворных мирах. Однако совет магов сохранил в силе запрещение посещать меритские планеты без исключения всем, кто побывал в Сумеречных Созвездиях. Поскольку данный запрет касался лично Леверье, он не мог пройти мимо этого вопроса. Шоанар был вынужден выразить сочувствие.

К намеченной теме разговора они вернулись минут через пятнадцать.

– Вы, кажется, состоите в Ордене Третьей Силы? – спросил Шоанар, на полуслове оборвав свое предыдущее предложение.

Леверье вздрогнул от неожиданности.

– Не понял, к чему вы это спрашиваете.

– Я вдруг вспомнил, что высшие иерархи ордена – Аранд Гот, Рон Шер и, кажется, Астаройт – в последнее время начали весьма нелицеприятно характеризовать интеллектуальные возможности человека.

– В какой-то мере они правы. Одного того, с какими мучениями во все века претворялись в жизнь новые идеи, достаточно, чтобы с презрением относиться к человечеству. Но к чему вы спрашиваете? Я не афиширую свое членство в ордене, но и, само собой разумеется, особо не скрываю сей факт. Какое отношение имеет это обстоятельство к нашему разговору?

– Мне не нравится итоговый вывод, который делают ваши орденские братья: ценность человеческой жизни пренебрежимо мала. Как с точки зрения продолжительности – по сравнению с Вечностью. Так и с точки зрения важности для Мироздания – вследствие ничтожности в отношении творческого потенциала.

– Ну и что?

– В последний год вокруг вас произошла череда несчастных случаев, повлекших человеческие жертвы. Вот, например, пропажа в тундре вашего напарника по команде во время соревнований по экстремальному туризму.

– Да, было такое. Я так за него переживал. Искал несколько дней. А он, болезный, как в воду канул…

– Если бы только он, – пробормотал Шоанар, протягивая графу список имен. – А как вы объясните другие летальные случаи?

– Наверное, я просто притягиваю несчастья. Мне попадались подобные уникумы. Мы с достопочтенным Нилом – пусть ему всегда сопутствует удача в изучении Будущего! – даже провели специальное исследование. Опубликовали большую статью в журнале «Родиниловский вестник». Я, видимо, заразился, попал в число притягивающих неприятности, – сказал Леверье, с неподдельным интересом читая предложенные бумаги. – Надо же, сколько людей пострадало, оказавшись рядом со мной. Неужели это все ваши тайные агенты?

– Не лицедействуйте, граф!

– Тем более когда речь идет о человеческих жизнях.

Последняя фраза была произнесена Олмиром Удерживателем, внезапно очутившимся в кабинете. Воздух, вытесненный телом императора, породил еле слышный хлопок и резкую волну, сдвинувшую бумажные листки, разложенные советником.

Шоанар и Леверье синхронно вскочили, согнувшись в поклоне, как то предписывали требования дворцового этикета, и хором произнесли:

– Здравия желаю, Ваше Императорское Величие.

– И вам того же. Ваш разговор, насколько я могу судить, подошел к концу. Вы свободны, граф. А вы, советник, останьтесь.

– Ох, стар я стал. Никак не могу привыкнуть к нуль-транспортировке. Выскакивают тут, как черт из табакерки… – пробормотал Леверье как бы про себя. Уже громче добавил: – До свидания, Ваше Императорское Величие.

– Всего хорошего.

Оставшись наедине с советником, Олмир не спеша прошелся по кабинету, потрогал виньетки, украшающие книжный шкаф. Когда на Ремите укоренились земные леса, в моду вошла массивная, замысловато украшенная мебель из древесины, считающейся в незапамятные времена на Земле драгоценной. А поскольку жили такие изделия многие столетия, то так и законсервировались в привычные украшения большинства родовых гнезд.

Шоанар молча наблюдал за императором, не решаясь заговорить.

Принимая приглашение Олмира возглавить аналитические службы Дома Медведя, он полагал, что долго, по обыкновению, на Ремите не задержится. Поможет преодолеть временные затруднения, наладит тонкие общественные механизмы прироста авторитета королевской власти, попутно продвинет свой «геронтеллект» – и вновь продолжит нескончаемые странствия. Как обычно, жизнь внесла коррективы в как обычно наивные планы.

Бурное кипение верхушки ремитского общества выковывало удивительно яркие личности – вот где в полной мере оказались затребовательными его навыки психоаналитика. Он проявлял чудеса изобретательности, выкладываясь на все сто, не спал ночами. А в итоге прикипел сердцем к Ремите, к новым друзьям в окружении Олмира, и уже не представлял себе существования в ином месте. Вдобавок к первому своему дому, построенному сразу по приезду на Ремиту, рядом с Замком Размышлений на Перекрестке он воздвиг второй. С большим садом и глубоким прудом, с двух сторон затененным высокими крытыми верандами из красного дерева. И все чаще мысленно представлял себе: вот он отойдет на покой и начнет по-настоящему – не так, как сейчас, в случайных промежутках между делами, – ухаживать за цветами.

Жаль только, что нежно лелеемый проект его, условно называемый геронтеллектом, пробуксовывал.

В былые годы он гордился тем, что его называли одним из столпов-зачинателей новой науки – психоаналитики, позволяющей отыскивать хитрые ключики скрытого манипулирования общественным сознанием. Причислили его к когорте классиков, величайших мыслителей человечества, открывающейся именами Пифагора, Аристотеля, Бэкона, Ньютона… и сквозил за дифирамбами безапелляционный приговор: все, больше ничем ты нас не удивишь. Не позволено человеку в своей жизни стать великим более одного раза. Из чувства противоречия он пытался доказать обратное. И нашел: разработать способ предотвращения старения психики. Сейчас, когда продолжительность каждой человеческой жизни стала неопределенно большой, эта проблема приобрела особую актуальность.

Все согласны, что мышление человека с возрастом изменяется. В молодости бурлящие эмоции выплескивают нетривиальные мысли и внезапные озарения. Ум гибок, за счет богатого ассоциативного мышления способен решать головокружительные задачи. Но несерьезное, игривое отношение к жизни часто препятствует поступать рационально. С возрастом человек яснее видит возникающие перед ним цели, в состоянии с математической точностью – вплоть до циничности – рассчитывать последовательность их достижения. Однако из-за снижения творческого потенциала и закоснелости не всегда может найти самый правильный путь. К тому ж приобретенные за долгие годы привычки и трафареты застилают глаза, лишая возможности воспринимать новое, – старые стоптанные тапочки всегда комфортнее новых модных туфель. Как преодолеть тенденцию постепенного, но неотвратимого превращения человечества в рыхлое собрание брюзжащих ретроградов, чурающихся любого нововведения?

В полной мере использовав свои обширные связи в научном сообществе Галактического Содружества, он разделил единую проблему на множество казалось бы независимых, частных задачек и распараллелил процесс ее решения. Тысячи людей занимались узкими исследованиями, не догадываясь, для чего они, собственно говоря, нужны, какова конечная цель их изысканий. Он объединял полученные ими результаты, словно выкладывая гигантский паззл, а самому себе оставил самый лакомый объект изучения – Олмира с его друзьями по королевскому колледжу, которые с ранней юности получили возможность существования в Дуатах, изобретенных меритскими магами. В этих надпространственных образованиях время текло в миллионы раз быстрее, чем в человеческом мире. Тем самым он мог наблюдать уникальное явление: многотысячелетний человеческий ум в юном теле.

Все бы ничего, но изменения в мышлении императора противоречили результатам, полученным другими участниками геронтеллекта. Словно бы Олмир при каждом посещении своего Дуата истончал человеческое начало.

– Леверье уверен, что действует полностью самостоятельно, что за ним никого нет, – констатировал Олмир.

Император мог бы добавить «как я и говорил, что вы понапрасну потеряете время на пикировку с графом», и Шоанар был благодарен ему, что не было такого продолжения фразы. Кивнув в знак согласия, он поспешил подтвердить:

– Вы совершенно правы, Ваше Императорское Величие. У меня сложилось такое же впечатление. Тем не менее, разговор с графом Леверье был нужен. Мы убедились, что он явный враг.

Олмир промолчал, и советник тщетно пытался понять, согласен император с его последними словами, или нет. Поскольку молчание затягивалось, произнес нейтральное:

– Что-то много недоброжелателей вокруг нашей экспедиции. Леверье оседлал стихийно возникший процесс. Многие ремитцы, очень многие, не желают ее. Мне не совсем понятны причины такого поведения.

– Потребность присесть перед дальней дорогой.

– Простите, не понял.

– Когда смотришь на кошку – кошка смотрит на тебя. Изменяя мир, изменяешься сам. Встретил Перворожденных – готовься к крупным неожиданностям. Люди это чувствуют, но не могут выразить свои опасения словами.

– Я подумаю над тем, чтоб у наших граждан было больше оптимизма.

– Не надо.

– Но почему?

– Не надо… их разочаровывать. Опасения их не беспочвенны.

Шоанар замер в почтительном внимании. Как-никак, но перед ним сидело Живое Божество, сам Олмир Удерживатель, вроде бы склоняющийся – о, счастливое мгновение! – поделиться с собеседником своими сокровенными мыслями.

Олмир протянул вперед руку. Покачал кистью из стороны в сторону, насторожено глядя на расслабленные пальцы.

– Магическая наука не стоит на месте, – сказал он. – Но открытия ее почти всегда лежат за пределами человеческого разумения. Мы с Месенном… м… на днях – Олмиру трудно было привязать стрелы времени, в которых он обитал в различных магических мирах, с обычным человеческим календарем – испытывали защитные экраны из абсолютных сил Марка. И открыли Ветер. Не ясно, что это такое. У меня он почему-то ассоциируется с материализацией… мне трудно выразить это словами… некоей силы. Или желания…

Шоанар молчал, боясь спугнуть удачу. После недолгого молчания Олмир продолжил:

– Да, с дуновениями какой-то всеобщей, мировой воли. Течения ее очень сложны, порождают массу бифуркационных узлов. Но со всей очевидностью населенные планеты являются ее усилителями. А еще очевидно, что эти потоки давят на объекты, приписываемые нами Перворожденным. Будто бы выталкивают их из нашего мира…

– Что бы это значило? – осторожно спросил Шоанар, чтобы не возникало слишком долгой паузы в откровениях Удерживателя.

– Да кто ж знает?! Впрочем, возникла у меня одна сумасшедшая гипотеза, связанная с давним парадоксом, называемым Молчанием Космоса. Для людей эта тема весьма болезненна.

Шоанар замер, удивленный донельзя.

– Я имею в виду тот факт, что мы до сих пор не встретили ни одной цивилизации, возраст которой составлял бы миллионолетия. Снуссы не в счет. Как и, видимо, Р-фактор – уж больно ограниченны их личностные интеллектуальные способности. Сейчас, после строительства Ирия мы можем предположить, что все сверхцивилизации из нашей, общей Метагалактики уходят в свой, рукотворный мир. Но этот ответ неполный. Все разумные продолжают познавать, и добываемая ими информация о Мироздании не может никуда пропасть или закуклиться. Наиболее естественно предположить, что наши старшие братья по разуму, огородившись физически, в духовной сфере со временем объединяются со всеми себе подобными. Создают некий Астрал, из которого при определенном навыке можно получить абсолютно любую информацию. Иными словами, порождают Вселенский разум… который, может, всегда и существовал… А мы, люди, пошли слишком затратным, экстенсивным путем познания мира. Вместо быстрейшего присоединения к Астралу бороздим пространства, строим все более дорогие огромные экспериментальные устройства, создаем все более сложные научные теории. Короче, попусту суетимся. Зазря тратим силы.

– Очень смело, – счел нужным прокомментировать Шоанар.

– Согласен, – улыбнулся император. – Пока давайте ограничимся очевидным: я научился ощущать потоки мировой воли и чувствую, что отправка нашей экспедиции к Шару приветствуется Ветром. Успокаивает его. Иными словами, гармонизирует мир.

– Не верю я ни в какую гармонию, – пробормотал Шоанар.