Текст книги "Хмара"

Автор книги: Сергей Фетисов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 23 страниц)

– Бомбит! Ложись! – крикнул Орлов и первым упал на траву. За ним упали остальные.

Лежали и ждали взрыва. Но взрыва не было. Гул самолета стихал вдали, прожекторы в Никополе погасли, дремотная тишина вновь окутывала село.

Петя Орлов и Никифор поднялись с земли, сконфуженно кряхтя. Девчата, отряхивая юбки, изнемогали от смеха.

– Ох, я не могу! – стонала Зоя. – Ка-ак крикнет «ложись!», так у меня душа в пятки…

– Ух, эти мне вояки! – вторила ей Нюся. – Небось, кошка в кустах прыгнет, а у них тревога!..

– Девчонки! – прикрикнул Орлов. – Поиздевались и хватит. – И смущенно сказал Никифору: – Ну что с них взять? Лишняя предосторожность, сам знаешь, никогда вреда не приносила… А он что-то сбросил, провалиться на этом месте!

– Только не бомбу, – согласился Никифор. – Мягкий удар был.

– Посмотрим?

Долго шарили под яблонями и наконец нашли. Это была небольшая, перевязанная шпагатом пачка листовок на розовой бумаге.

На удивленные возгласы прибежали девчата. Все вместе забрались в густые кусты смородины и при свете спичек принялись разглядывать находку.

– А почему он сбросил пачкой, а не развеял их в воздухе? – недоуменно спросила Зоя.

Пачка листовок была перевязана поперек, но, судя по вмятинам, раньше имелась и продольная веревочка.

– Должно быть, – предложил Никифор, – штурман подумал, что перевязано крест-на-крест и достаточно одного надреза… Вот он, след от ножа! Видите? А тут оказалось на двух узлах…

Никифор осторожно вытащил из пачки розовый листок и шепотом начал читать. Орлов, освещая, беспрерывно жег спички.

«Граждане и гражданки! Близится час, когда Красная Армия перейдет в решительное наступление и сметет с лица земли фашистскую нечисть…»

Тесно прижавшись друг к другу, чтобы замаскировать свет, они взволнованно внимали чтению.

Весточка с Большой Советской земли! Что это значит только тот поймет, кто сидел в фашистских концлагерях, кто жил глухой тревожной жизнью на оккупированной территории. Пусть крохотный листок, прилетевший от родной Советской власти, адресован не лично тебе, а всем «гражданам и гражданкам!». Пусть в нем не обещается скорый конец твоим страданиям, но прочтешь – и с новой силой вспыхнут надежды, и словно кто-то большой и сильный шепнет тебе: «Жди. Мужайся. Все будет хорошо».

«…Не давайте угонять в немецкое рабство своих сынов и дочерей, – звенящим шепотом читал Никифор. – Прячьте хлеб и скот от фашистских грабителей. Организовывайте партизанские отряды для борьбы с оккупантами. Этим вы поможете Красной Армии скорее разгромить врага. Да здравствует Союз Советских Социалистических Республик! Смерть фашистским захватчикам!»

Умолк Никифор. Перестал чиркать спичками Петя Орлов. После огня, хотя и слабого, спичечного, ночь казалась непроглядной.

В темноте Зоя нащупала пачку листовок и погладила ее, как живое существо. Желание подержать, пощупать, погладить эти розовенькие листочки, по-видимому, ощутили все разом, и руки столкнулись в темноте. В другое время вспыхнул бы неминуемый смех, но сейчас это никого не удивило.

– Что будем с ними делать? – спросила Зоя. Никифор, чувствовавший в эту минуту необыкновенный прилив сил, сказал решительно:

– Разнесем по хатам.

– Как?!

– Мы прочитали, пусть и другие прочитают, – горячо прошептал Никифор. – Не зарывать же их в землю!.. Здесь сотни две листовок. Значит, на каждого из нас по пятьдесят. Будем бросать через плетни, подсовывать под калитки. Согласны?

– Да, – ответил Петя Орлов.

– Каждый за себя решает, – сказал Никифор. – Дело опасное. По головке не погладят, если…

– Согласна, – сказала Зоя.

– А ты, Нюся?

– И я.

– Только – ни-ни! Иначе…

– Не маленькие.

Петр Орлов с Нюсей взяли на себя ближайшие кварталы Красной улицы. Никифор и Зоя пошли по Нижней.

– Давай так, – предложил девушке Никифор. – Я буду идти по одной стороне улицы, а ты по другой. Быстрее получится.

Вдоль плетней и хат заскользили две тени. Розовенькие листочки выпархивали из рук и ложились во дворах, у калиток – на самых видных местах, где утром обязательно заметят хозяева.

Когда с листовками покончили, короткая летняя ночь была на исходе. На востоке засветилась розовая, под цвет листовок, полоска зари. Никифор, распрощавшись с Зоей, отправился прямо на баштан. В шесть часов ему предстояло сменить напарника – деда Пантелея.

12. СЕМЕН БЕРОВ

Слесарная мастерская представляла собой длинный глинобитный сарай с заколоченными горбылем проемами окон. Рамы со стеклами во время грабежа, сопутствующего приходу немцев, выставил и увез к себе Гришка Башмак.

Кроме Семена Берова в мастерской работали еще двое. Высокий и костлявый Попов, снедаемый туберкулезом, мастер на все руки. И Миша Мельников – пятнадцатилетний розовощекий паренек, до войны учащийся ФЗУ.

Заказов в мастерской хоть отбавляй. Раньше каждый знаменский колхоз имел свою кузницу. Теперь на всю Большую Знаменку осталась одна: здесь подковывали лошадей, рубили из проволоки гвозди, переделывали тракторные плуги на однолемешные, конные, чинили телеги и разный сельхозинвентарь. Это делалось по нарядам Крушины.

Но была и другая, «левая» работа: починка ведер, чайников, самоваров, поделка ручных мельниц для кукурузы и пшеницы. Эту работу принимали без нарядов, по личной договоренности с заказчиком, и выполняли ее, само собой, в первую очередь – тут между слесарями существовало молчаливое соглашение. Все трое не особенно изнуряли себя. Попов нуждался в частом отдыхе по болезни. Миша просто приленивался. А Семен рассуждал так: «Есть кусок хлеба, и ладно. Нечего из кожи лезть, когда кнутом не стегают».

Во время частых и длительных перерывов Попов садился у раскрытых дверей сарая на чурбан и, откашлявшись, заводил рассказ из своего прошлого. Всевозможных курьезных, трагических и просто любопытных историй за долгую жизнь накопилось у него множество. Стукнет Миша молотком по пальцу вместо зубила, Попов тут же вспомнит, как лет десять назад один его знакомый, по фамилии такой-то, на спор колол паровым молотом грецкие орехи. Сделает Семен простенькую зажигалку, Попов повертит ее в пальцах и расскажет, что в таком-то году у такого-то человека он видел зажигалку в форме египетского бога-зверя с человеческой головой: нажмешь на голову, бог откроет пасть – и прикуривай.

До 1938 года работал Попов в гомельских железнодорожных мастерских, где приобрел специальности слесаря, токаря, фрезеровщика, электрика. Болезнь заставила его перебраться на жительство в сельскую местность, как он говорил, «на вольный воздух, к молоку и яблокам поближе». Поселился он в Большой Знаменке, на родине жены, и вскоре стал на селе, по его же словам, «главным техмехом». С приходом немцев Попов намеревался отойти от дел, ссылаясь на болезнь, но он остался единственным на селе квалифицированным металлистом, и Эсаулов сказал ему многообещающе: «При Советской власти болезнь помехой не была… А ежели она зараз встряла палкой в колеса, то мы тую палку палкой и выбьем».

С Поповым у Семена сразу установились доброжелательные отношения. Неразговорчивый по натуре, Семен являлся идеальным слушателем. А розовощекого Мишу, который смотрел на мир еще юношески удивленными глазами, старшие товарищи всерьез не принимали.

На другой день после расстрела 73-х Попов пришел на работу мрачнее тучи. Против обыкновения за весь день не рассказал ни единой истории. Но под конец не выдержал. Кинул молоток и зашипел на Семена:

– Все молчишь? И чего ж ты молчишь? Тут людей невинных губят, а ты в молчанку играешь?..

Семен спросил без улыбки:

– А что надо делать? Выбежать на середину улицы и кричать: «Ратуйте, добрые люди!» Так, что ли?

– Ты не шуткуй! – Попов весь дергался и корежился, как березовая кора, пожираемая огнем. – Нашел над чем шутковать!.. Тут всех таким макаром на мыло переведут. Надо что-то делать, покуда до нас очередь не дошла. В шестнадцатом году в Гомеле казаки охальничали, так мы…

– Катись ты!.. – мрачно выругался Семен. – Старухе своей рассказывай доисторические случаи, а мне они ни к чему.

Попов примолк.

– Як тебе как к человеку, а ты собакой рыкаешь, – пробормотал он и, кинув на Семена испытующе-опасливый взгляд, крякнул и отошел.

С этого дня в мастерской сложились новые отношения. Попов словно перестал замечать Семена. Придет утром, буркнет в дверях безликое «Здрассте!» и молчком за молоток. Реже стал отдыхать на чурбане, но дело от этого не пошло быстрее. Как замечал Семен, старый металлист стучал молотком больше для вида, чем по необходимости. Теперь со всякой просьбой Попов обращался только к Мише. Помочь ли надо было поднять что-либо тяжелое, искал ли запропастившийся инструмент, все кликал не Семена, хотя тот был рядом, а Мишу.

В одно из воскресений Миша с приятелем ходил рыбалить на озеро. Пробираясь плавнями, ребята нашли гранату со вставленным запалом. Ну и, конечно же, не удержались – бросили гранату в озеро. Захлебываясь, Миша рассказывал, сколько они наглушили рыбы.

– И не побоялся без пропуска в плавни? – спросил Семен.

– А кого пужаться? Это полицаев-то? – задорно тряхнул чубом подросток. – Они сами пужаются туда ходить. А как пойдут, то не меньше человек десяти. Винтовки наизготовку и идут.

– Вот поймают тебя как-нибудь, – хмуровато пообещал Семен.

– Не-е! – беспечно ответил Миша. – Когда полицаи идут, за версту слышно. Они матерщиной друг друга подбадривают…

Выйдя покурить, Семей присел на корточки в узкой полоске тени у стены мастерской. Как раз над головой у него щерилось гнилыми досками заколоченное окно, и он отчетливо услышал хрипловатый, приглушенный голос Попова:

– Ты с ним поосторожней, малец! Он все молчит, присматривается да прислушивается. А потом пойдет и полицаям доложит.

Семен криво усмехнулся, донельзя удивленный таким нелепым подозрением. Встал, хотел было пойти и потолковать со старым чудаком, но потом раздумал и опустился на прежнее место. В конце концов, ему на пользу: Попов обязательно раструбит о своих подозрениях, и это будет Семену охранной грамотой.

И все же было чертовски неприятно. Семен сидел и морщился, сплевывая горькую табачную слюну.

До конца работы Семен обдумывал, как он будет рассказывать Лиде о смешных подозрениях Попова. Он представлял, как заразительно и звонко она расхохочется, и заранее, в предвкушении ее смеха, улыбался сам.

С той необычной встречи на воскресном базаре Семен все чаще вспоминал о Лиде. Правда, и раньше не забывал ее. Сделанное Лидой для него, Семена, было так велико, что это никогда не могло быть забыто. Благодарность-чувство обыденное по сравнению с тем, которое Семен испытывал к своей спасительнице. Бывший детдомовец, сирота, он мысленно называл ее сестренкой. В его устах это было самым дорогим словом. Видел он, как горячо любила Лида сынишку, крошечного Николеньку, и предполагал, что так же любит мужа. И намеренно старался не замечать ее чисто женских достоинств, боялся обидеть свою «сестренку» нескромным взглядом.

Он говорил себе: «Мы с Лидой друзья. Поэтому и тянет к ней». А то, что за последнее время тяга стала особенно сильной, он объяснял себе просто: дружба со временем становится крепче и душевней.

Вечером с приятным волнением Семен подходил к неприметной хатенке Беловых. Дома оказался один Алексеич. Он у стола затачивал напильником жала рыболовных крючков.

– А-а, Сеня! – пробасил он. – Проходь, проходь. Ну, что новенького?

– Нет ничего. Проведать вас пришел.

– А у меня новость, да еще какая! Надысь на лимане одного никопольского рыбака повидал, так он пересказывал: у них на станции взрыв произошел – состав с бензином подпольщики подорвали.

– Какие подпольщики?

– Никопольские, стало быть. Листовки тоже распространяют.

Достав из кармана кисет, Семен стал задумчиво сворачивать цигарку. Потянулся с клочком бумажки и Алексеич.

– Кто ж они такие? – спросил Семен.

– Кто? – ухмыльнулся Алексеич. – Если б каждый их в лицо знал, вроде как раньше работников райкома, так немцы тех подпольщиков враз повыловили бы…

Семен понимающе кивал головой и прислушивался к женским голосам на улице. Нет, Лиды там не было. Ее бьющий тугой струйкой голосок Семен узнал бы сразу. Он оглянулся на кроватку Николеньки – она была пуста: Лида ушла вместе с сыном. Было неудобно спрашивать, куда ушла и скоро ли вернется.

Но Алексеич словно угадал мысли Семена и сказал:

– Лидка с младенцем у Стрельцовых. И старуха моя куда-то смоталась. Не сидится бабам дома, удержу нет. Кашей не корми, а языки дай почесать. А мне тут ремень подтягивай, ужина дожидаючись… Стрекотухи, елки точеные!

Он распахнул низенькое оконце и крикнул:

– Юрка!

– Чо, дядя Лексеич? – отозвался мальчишеский голосок с противоположной стороны улицы.

– Мотни к Стрельцовым, покличь нашу Лидку, трясца ее матери. Скажи, гость пришел.

– Чичас! – с готовностью раздалось в ответ.

Семен пригладил пятерней шевелюру, оправил рубаху. Сердце у него билось замедленно и сильно. Бывало, так билось оно, когда судья на старте тягуче пропоет: «Приго-то-овились!» и, глядя на секундомер, подымет флажок.

– Вот мы и пришли домой, сынуленька ты моя! Сейчас мы покушаем кашки и бай-бай ляжем…

Легко и бесшумно ступая босыми ногами, с ребенком на руках вошла она в хату.

– А-а! Сеня! – совсем как отец сказала она. – Здравствуй. Как твои дела?

– Собрала бы поужинать, а о делах потом, – ворчливо заметил Алексеич.

– Зараз, батя, – живо откликнулась Лида, укладывая дитя в кроватку.

Семен по опыту знал: у Беловых, как ни отказывайся, все равно заставят сесть за стол. Поэтому не заставил себя упрашивать. За ужином он рассказал о происшествии с Поповым. Лида хохотала от души, всплескивая руками и откидывая голову назад. Алексеич беззвучно трясся на своем табурете, и если б не веселые искорки в глазах, то не разобрать, смеется он или его дрожью колотит.

Посмеявшись, принялись обсуждать происшествие серьёзно.

– В один прекрасный день подложит он тебе свинью, – опасливо сказал Алексеич.

Семен отозвался пренебрежительно:

– Куда ему! Сам боится.

– Ну, это брось! – Алексеич предостерегающе поднял ладонь. – Трус не стал бы того говорить, что твой Попов. А потом я скажу: дюже ты самонадеянный!

Брови Семена обиженно сошлись на переносице:

– Это почему же?

– Коль Попов не трус, да к тому же настроен против немцев, то тебе придется его опасаться… Лучше, Сеня, наладить с ним дружбу.

– Ладно, – буркнул Семен. – Мне все равно…

– Не «все равно», а обязательно поговори с ним! – строго наказала Лида. Вначале она и сама недопонимала, какие последствия может это иметь для Семена. Но старый Алексеич за смешным сумел разглядеть опасность: Попов при удобном случае мог убрать с дороги немецкого прихвостня, каким в его глазах был Семен.

Никто, однако, больше не возвращался к этой теме. Беседа приняла мирный домашний характер. Говорили о невиданно обильном урожае яблок, о том, что в Днепре, не в пример прошлым годам, мало рыбы. Спросонья заплакал Николенька, и Лида поспешила к нему – надо было менять пеленки. Разговор перешел на Николеньку, на доставляемые им бесчисленные хлопоты. В Лидиных жалобах было столько любви к сыну, что они вовсе не воспринимались как жалобы, а как своеобразное проявление наивной материнской гордости, рассчитанное на ответные похвалы. Семен с удовольствием слушал, с удовольствием хвалил пухленького здоровяка Николеньку.

Хорошо, спокойно на душе Семена. Давно ему не было так хорошо. Он не думал об опасностях, окружавших его ежедневно, ежечасно, и не хотел о них думать. Он жадно впитывал в себя бесконечно мирный семейный уют, до сих пор не изведанный им и оттого особенно притягательный.

Надвязав крючья, Алексеич смотал перемет на дощечку и объявил, зевая и потягиваясь:

– Готово. Ну, вы как хотите, а я на боковую. Семен поднялся, разыскивая глазами фуражку.

– Куда торопишься? Гуляй еще, Сеня, – радушно предложил ему Алексеич. – Мое дело стариковское, ты на меня не смотри.

Семен остался бы с радостью, но не хотел быть настырным. Тем более, что Лида его не удерживала.

– До свиданья, – сказал он.

Лида повязывала голову косынкой и не торопилась прощаться. Сунув ноги в чувяки, сказала:

– Провожу тебя немного.

У Семена запунцовели мочки ушей. Однако от застенчивости он и тут стал отказываться, уверяя, что не стоит беспокоиться и тому подобное.

– Пошли, пошли, – Лида подтолкнула его в спину.

После освещенной комнаты ночь казалась совершенно непроглядной. Семен наткнулся на изгородь, шарахнулся от нее в сторону и обрушился в какую-то яму. Пришлось Лиде взять его под руку. Сама Лида тоже ничего не видела в чернильной темноте, но она родилась и выросла на Лиманной и могла ходить здесь с завязанными глазами.

В конце улицы они свернули на тропку, слабо белевшую в темноте словно разостланный па траве холст. Огибая болотце, вилась она мимо верб – гнездилищ воронья, мимо садов, пригнувшихся под тяжелым грузом яблок. Лида, старавшаяся не замочить ног в росистой траве, прижималась к своему спутнику. Семен плечом и локтем ощущал теплоту ее тела и был нем как рыба. «Господи, – думал он. – Хоть бы тропка не стала шире!.. Хоть бы она никогда не кончалась!»

Возле поваленного дерева, на котором они отдыхали прошлый раз, Лида сказала:

– Все! Дальше не пойду.

– Я тебя провожу, – с готовностью пообещал Семен.

– Нет, нет!.. А то ты к утру до своей квартиры не доберешься. Давай пяток минут посидим на бревне и разойдемся.

Он хотел сказать, что ради нее готов не спать хоть три ночи подряд, но вовремя спохватился и только глубоко вздохнул.

– Ты чего? – спросила Лида.

– Звездочка упала, а я не успел задумать желание, – отшутился он.

– Ты и так в сорочке родился.

– Не сказал бы.

– Вот тебе и раз! Сам же говорил, в каких переплетах на фронте бывал – и хоть бы хны!..

– То на фронте. А в жизни вообще не везет, – упрямился Семен. – С самого детства…

И он начал рассказывать о себе. Когда ему было три года, у него одновременно умерли отец и мать; он долго не верил, думал, что они уехали и вот-вот вернутся. Потом детдом, школа, таксомоторный парк… Первая юношеская любовь и первое разочарование… Увлечение спортом, армия, война… Никому и никогда в жизни он не раскрывал себя вот так, до мельчайших закоулков души, и речь его была взволнованна и сбивчива.

Откровенность вызывает взаимную откровенность. И Лида рассказала Семену о себе все, что обычно таила даже от близких подруг. Случайное, скоропалительное замужество, тревожное недоумение после отъезда мужа, переросшее вскоре в запоздалое раскаяние, – вот какие тайны носила в душе жизнерадостная Лида. Для Семена это было полнейшей неожиданностью. Но он сумел понять, что Лида перешагнула через свою женскую гордость, если решилась рассказывать о таких вещах, и что она одарила ею большим доверием. Он нашел в темноте маленькую мягкую руку и легонько пожал ее, и это было лучше всяких слов.

О многом еще говорили они, проникаясь доверчивой радостью нового взаимного узнавания. Под конец Лида взяла с Семена слово, что он обязательно помирится с Поповым. А он убедил ее в ближайшие дни прийти к нему в гости – посмотреть, как он устроился на квартире.

Прощались далеко за полночь. Лида продрогла и стояла, зябко обхватив себя руками. Лицо у нее было обращено к светлеющему восток;, Взгляд выжидающе скользил по розовым облакам, темным деревьям и лицу Семена. Но он не понял или не посмел понять, чего она ждала.

Тогда Лида, в которой проснулась всегдашняя бесцеремонная Лида, обозвала его увальнем и, повернув за плечи в том направлении, куда он должен был идти, слегка поддала коленкой.

– До свиданья, муженек! – крикнула она, убегая со смехом.

Улыбка невольно растягивала Семену губы, когда он вышагивал по улицам томящегося в предрассветной дреме села. Усталости он не чувствовал. Был свеж и бодр, и ему вовсе не хотелось спать. Впервые после выздоровления он ощущал себя таким бодрым и жизнедеятельным. Словно Лида перелила ему избыток своей энергии.

Никифор полагал, что должен, как только подживет нога, отправиться на розыски товарищей-десантников. Ну а если не найдет их – всякое ведь могло случиться, война есть война, – то присоединится к любому партизанскому отряду.

Листовки заставили его взглянуть на дело иначе. Листовки призывали к повсеместной организации партизанских групп. Так почему бы такой группе не быть в Знаменке?.. Счастливая встреча с Дарьей Даниловной и Зоей Приданцевой, согласие Пети Орлова и Нюси Лущик распространять советские листовки, видимо, были не просто случайностью. В Большой Знаменке, как и везде, немало патриотически настроенных людей. Значит, подпольная группа, а затем партизанский отряд могут быть созданы и здесь. И начало уже положено: вместе с Дарьей Даниловной их пять человек!

Так думал Никифор, лежа у шалаша на баштане. Былую сонливость с него как ветром сдуло. «Кончились госпитальные настроения, маршируем дальше!» – твердил он самому себе, и на душе было радостно и тревожно.

Во второй половине дня явился нежданный гость – Петя Орлов. На нем была старенькая вылинявшая гимнастерка, как и на Нпкифоре. Многие мужчины, побывавшие в армии, донашивали военную форму, и это не вызывало подозрений.

– Пришел проведать. От нечего делать, – улыбнулся Орлов, тряхнув смолистым чубом.

Прежде чем опуститься рядом с Никифором, огляделся, мельком заглянул в шалаш. Поинтересовался:

– Бока не болят от такой работы?

– Терплю, – засмеялся Никифор. – А тебя не приглашали на уборку?

– Как же! Грозили даже. Но я справку достал о болезни. В больнице у меня дружок делопроизводителем-помог. Если хочешь, тебе тоже смастерит…

– Пока не надо. Спасибо.

Было ясно, что Орлов пришел не просто так. Видимо, беспокоило его вчерашнее дело с листовками. Но заводить об этом речь не торопился.

Никифор спросил сам:

– Ну, как вчера? Благополучно?

– Ни одна живая душа не видела. А у вас?

Выслушав ответ, он принялся рассказывать, какой переполох наделали листовки. Полицаи бегают, как ошпаренные. Они и не сомневаются, что листовки сброшены самолетом. Пока обнаружили около тридцати розовых листочков. Остальные исчезли.

– Да ну? – обрадовался Никифор. – Значит, утаили хозяева…

– И знаешь, что еще! – хохотнул Орлов. – Бабы распространяют новость: в листовках, мол, пишут, что Красная Армия перешла в наступление и скоро будет здесь. Откуда они взяли это, черт его ведает! В листовках ведь ничего подобного нет, ты же сам читал!..

Никифор улыбался, морща в раздумье лоб.

– А пожалуй, – проговорил он, – тут вот в чем дело. Народ ждет, что Красная Армия будет наступать, люди в этом уверены. Понимаешь? – Он говорил медленно, будто ощупью находя нужные слова. – И достаточно малейшего повода, чтобы распространился такой слух… Желаемое принимают за действительное. Я сам вчера, когда читал листовку, испытывал нечто подобное…

– Серьезно? – дивился Орлов.

– Появилась, понимаешь, уверенность: скоро придут наши, немного осталось ждать… Только вот какими глазами мы тогда будем смотреть!.. «Мы кровь проливали, – скажут нам, – а вы, сволочи, в немецком тылу отсиживались?»

– М-да!..

– Ты что? Не веришь?

– Чему? Что по головке не погладят? Охотно верю. Что-что, а это у нас умеют. Обязательно спросят. И еще раз спросят. И много-много раз будут спрашивать, почему мы остались живыми. Если, разумеется, немцы оставят нас живыми… Послушай-ка, – встрепенулся Орлов, – эта самая художница не выдаст нас с листовками?

«Вон что тебя сюда пригнало!» – почти весело подумал Никифор. А вслух сказал:

– За Зою ручаюсь. А вот Нюся Лущик?..

– А Лущик я хорошо знаю. Тоже готов поручиться.

Никифор искоса и с пристальным вниманием рассматривал Орлова. Высокий чистый лоб. Мальчишески пышный чуб, по-казачьи зачесанный на левую сторону. Умный, однако нерешительный взгляд темных глаз. Он производил впечатление честного и прямого парня. Растерялся, когда попал в плен, ну да за кем такого греха нет…

– Слушай, что бы ты ответил, если б тебе предложили вступить в партизанскую группу? – как бы мимоходом спросил его Никифор.

– Вот что, Махин, – сказал Орлов, щуря глаза. – Если этот разговор ты завел с провокационной целью, то ничего не выйдет. Я знаю, ты в хороших отношениях с Эсауловым, поэтому тебя не тронули при недавних арестах… Ни о какой партизанской группе в нашей местности я слыхом не слыхал… Я тебя слишком мало знаю!.. Но ты вчера сам был инициатором распространения листовок. Нас было четверо. В случае чего тебе ведь сухим из воды не выйти!

– Понятно! – сказал Никифор, рывком приподнялся и сел. – Трусишь?

Орлов вспыхнул:

– Я тебя мало знаю, чтобы говорить на такие темы.

– Чудак-человек, – рассмеялся Никифор. – Мы с тобой сейчас, как те африканские страусы: головы по-засовывали в песок, а хвосты за версту видать…

Деловито и коротко рассказал он, каким образом появился в Большой Знаменке радист Никифор Тараскин, ставший в силу обстоятельств племянником Дарьи Даниловны – Митей Махиным. Рассказал он о своих прежних намерениях и новых планах.

– Значит, никакой партизанской группы пока нет? – заключил Орлов.

– Она должна быть. Мы организуем эту группу. Согласен?

Вместо ответа Орлов протянул свою руку и крепко сжал короткопалую, широкую ладонь Никифора.