Текст книги "Хмара"
Автор книги: Сергей Фетисов
Жанр:
Военная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 23 страниц)
10. НЕСКОЛЬКО СТРАНИЧЕК
27 мая.
У соседской хаты на бревнах издавна было место гулянок молодежи с Лиманной улицы. Вот и сегодня вечером собралось человек двадцать. Только мы завели песню, нагрянули полицаи. Девчата бросились врассыпную, кто куда. Одной девочке попало прикладом по плечу, вскочил огромный синяк – она нам после показывала.
Вот как проходит в немецком плену наша молодая жизнь.
10 июня.
Наташу оштрафовали на 1000 руб. за то, что не ходит на работу в сельхозобщину. Боюсь, что и мне прилепят штраф. А за неуплату штрафа утоняют под конвоем на работы в Никополь. Нескольких женщин, которые не могли заплатить, увезли, и не слыхать покамест, что с ними.
Если бы мы с Наташей имели по мешку карбованцев, то откупились бы. А как мешки наши пустые, то надо искать выход. Наташа думает поступить на овощесушильный завод – там управляющий из немцев фон Вирцен набирает рабочих на сезон. Мне тоже надо что-то придумать.
23 июня.
В Каменке свирепствует тройка (карательный отряд). Идут аресты. Мне сообщил об этом Ваня Синюков. Он пошел в Каменку проведать своего друга Жоржа Башмакова – пришел, а того два дня как арестовали.
5 июля.
У Нади Жомовой, которая на год раньше меня окончила школу, вчера должна была состояться свадьба. Приглашали и меня. Но я не пошла. Сегодня узнала, что не пришли многие приглашенные, и свадьбу отложили. Причиной тому жуткая новость, которую передают шепотом: за последние дни в Кучугурах расстреляли более 100 человек, приговоренных карательной тройкой. Поразило как гром с ясного неба. Боже мой, что дальше будет? Не сегодня-завтра карательная тройка прибудет к нам.
11 июля.
Пришел из плена Петя Орлов. После обеда мы с Наташей пошли его проведать. Он поднялся из-за стола худой, бледный. Нос от худобы – как секира. Рассказывал, что из Одесского пехотного училища он сразу попал на фронт. В плен его захватили в мае, держали в лагере для военнопленных в Днепропетровске. Выручили сестра с мужем, которые взяли его на поруки.
Наташа сидела хмурая, слушая эти невеселые рассказы. Петя заставил выпить вместе с ним – «За встречу!» – по рюмке водки. Мы засиделись до вечера, все говорили и говорили, вспоминая школьные денечки.
Потом Петя нас провожал. На Красной улице мы наткнулись на гулянку – вроде нашей, на бревнах. Петю Орлова на Алексеевской конце все знают, поэтому начали расспрашивать что да как и ему пришлось повторить свой рассказ. У нас с Наташей тоже нашлись знакомые – Нюся Лущик и Киля Тяжлова, и мы решили немножко посидеть с ними. Среди хлопцев выделялся своей веселостью один скуластый – зовут его Митей. Нюся Лущик сказала, что это пленный, приписанный к сельхозобщине «Вторая пятилетка». У него в Знаменке живет кто-то из родичей. Мне этот парень сразу понравился, а Наташа сказала – «ничего особенного».
Видели Семена, Лидкиного мужика. Он разгуливал под ручку с чернявой художницей. Бросил жену с ребенком, и хоть бы хны! На месте Лидки я взяла бы дрючок и отгвоздила бы такого муженька, а заодно и его художницу.
Семен с нами поздоровался, но мы с Наташей не ответили. Еще здороваться со всякими!..
12 июля.
Сегодня Лида Белова и я поехали на лодке в Ильинку по вишни. Подплываем к берегу, видим неладное творится: машины стоят, полицаи снуют, бабы ревут. Мы сдуру решили узнать в чем дело. Пошли садами к моей двоюродной сестре. Навстречу выбежала тетушка, бледная с лица, вся трясется. Говорит: «Идите поскоренча отсель. „Черный ворон“ приехал, берут людей, за что и про что – неизвестно. Идите, пока и вас не забрали, и я с вами беды не нажила!» Мы повернулись – и ходу. Прибежали к лиману, а лодки нашей нет. Какой-то мужчина спешно гребет на ней, правится на тот бок. Мы кричим ему, а он еще крепче на весла налегает.
Тут уж нам стало не до лодки. Бросились берегом со всех ног. Бежим, а в ушах стоят крики и вопли. Когда добежали до нашего огорода, Лида не выдержала и упала. «Не могу больше, – говорит, – помираю». Я совсем перепугалась. Тяну Лидку за руку, а у самой ноги подкашиваются. Спасибо, мать на огороде была, прибежала на помощь.
Сейчас вечер, но я до сих пор не могу прийти в себя. По временам сердце словно закатывается. И ноги очень болят. Как на грех, мы с Лидой были босиком, а когда бежали, то где уж разбирать дорогу.
11. НАДЕЖДЫ НЕ УМИРАЮТ
Анна Ивановна собралась проведать родичей. Уходя, сказала Наташе:
– Обедайте без меня. Борщ в зеленой кастрюле. Если хочешь, творожников сделай… Да ты слушаешь меня или нет?
– Слушаю, – рассеянно отвечала Наташа, не отрывая глаз от книги. Лежа на кровати, она с упоеньем читала «Трех мушкетеров» и сейчас всецело принадлежала тому удивительному миру храбрецов, где честь и дружба ценились превыше всего.
Мать недовольно покачала головой и вышла.
Во дворе Гришутка из палок и веревок, сплетенных в сложную систему на дровяных козлах, мастерил катапульту, которая должна кидать гнилые помидоры за соседский плетень, где жил неприятель, Гришуткин ровесник.
– Мама, смотри! – закричал Гришутка, и помидор жмякнулся в плетень. Жучка трусливо отскочила в сторону.
– Ты где помидоры берешь? – подозрительно осведомилась мать.
– На огороде. Так они ж курами поклеванные…
Мать всплеснула руками и пошла проверить запас Гришуткиных метательных средств. Большая часть помидоров не имела и намека на порчу.
Наташа краем уха слышала воркотню матери, оправдания братишки – до ее сознания все это доходило, как сквозь вату.
К полудню, ощутив голод, Наташа с книгой в руке вышла на кухню. Ела хлеб и прихлебывала молоко из кружки, а сама продолжала скользить глазами по строчкам. Мокрый шлепок о стену и брызги, оросившие лицо и книгу, заставили ее вздрогнуть и вернули в реальный мир. Это Гришутка стрельнул из катапульты в открытое окно кухни и теперь был в восторге от удачного попадания.
Схватив холщевое тяжелое полотенце, Наташа бросилась во двор. Гришутка сразу разгадал намерения сестры и благоразумно зашел за козлы. И они закружились вокруг: Гришутка с опасливым смехом, Наташа – разозленная, жаждущая отмщенья. Жучка, которая решила принять участие в игре, вырвала у Наташи полотенце и поволокла его по двору под торжествующие крики Гришутки.
Запыхавшаяся Наташа ни с чем вернулась на кухню, подобрала расплющенный помидор и клочком бумаги принялась растирать мокрое пятно на стене, чтоб не приметила мать.
В это время под окнами торопливо зашаркали шаги, и в хату, тяжело дыша, вбежала Анна Ивановна.
– Ох, Наташа! Скорей ховайся, – со стоном выдохнула она. – Немцы с полицаями по хатам ездют, людей берут…
– Кого, мама?
– Комсомольцев берут… Видела, Ваню Трошева прикладами на машину затолкали. Ох, поскорей, доченька!
Наташа метнулась к окну. Улица была пустынной. Чей-то поросенок, уцелевший от набегов немецкой продовольственной команды, рылся возле палисадника, помахивая крючковатым хвостиком. На дороге прыгали, бодро чулюкая, серые воробьи.
Вдруг воробьи дружно порхнули в воздух, а поросёнок настороженно поднял розовое рыльце: где-то поблизости загудел мотор. В проломе забора на противоположной стороне улицы мелькнула согнутая фигура мужчины.
В два счета Наташа очутилась за порогом. С разбегу перепрыгнула плетень, отделяющий двор от огорода, и упала в картофельную ботву. Лето было дождливое, и ботва вымахала высоченная: лежащего в ней человека можно было заметить, лишь споткнувшись о него. Наташа проползла на локтях в глубь огорода и замерла, прислушиваясь к приближающемуся рокоту мотора.
На беду Жучка восприняла прыжок девушки как новую игру и теперь с повизгиванием бегала вдоль плетня, отыскивая лазейку в огород. Гришутка тоже стоял у плетня и недоумевал: куда девалась сестра?
– Наташа! А Наташа! – громко звал он.
Выскочила мать, схватила Гришутку за руку и потащила в хату. Возбужденная Жучка сумела наконец приоткрыть лапами калитку, ворвалась на огород и мгновенно обнаружила Наташу. С веселым лаем она запрыгала в ботве вокруг хозяйки.
А машина гудела уже совсем близко. И вдруг звук мотора притих – машина остановилась, не доезжая до хаты Печуриных.
– Жучка, Жучка! Иди сюда!.. Милая, хорошая, ну иди! – манила Наташа пересохшими от волнения губами.
Мотор, работавший на малых оборотах, напряженно взвыл, и машина тронулась. Ближе… Ближе… Вот у хаты Печуриных… Сейчас остановится!.. Нет, проехала мимо!
Когда рокочущий звук мотора превратился в далекое шмелиное гуденье, Наташа как-то вся сразу ослабла Она почувствовала себя маленькой, беззащитной девочкой, и захотелось заплакать. «Почему я не мальчишка? – думала она. – Будь я мальчишкой, я была бы храброй и ловкой, как д'Артаньян! Я поступила бы в авиационное училище, как Юра Шеховцев, и не пряталась бы сейчас в ботве, а летала в небе и бомбила проклятых фашистов..»
Жучка вырвалась наконец из Наташиных объятий и лизнула юную хозяйку в нос.
В огороде Наташа просидела до вечера. Гришутка по приказанию матери притащил ей дерюжку и узелок с едой. Полз на четвереньках, дерюжка лежала у него на спине, а узелок он держал в зубах. Сестре объяснил шепотом, что все разведчики делают именно так. Таким же способом он доставил по просьбе Наташи «Трех мушкетеров». Затем Наташа послала его к сельуправе, чтобы разузнать, что там происходит. Братишка с удовольствием взялся выполнить и это задание.
В седьмом часу вечера Гришутка принес известие, что немцы уехали и арестованных увезли с собой. Наташа, разбитая и обессиленная, будто она целый день полола, а не лежала пластом в огороде, вернулась в хату. Аккуратно сложила на сундук дерюжку, сверху положила книгу, которая была заложена на той же странице, что и в обед.
Поздно вечером через полицаев, ездивших сопровождать арестованных, в селе стало известно, что всех кого увезли, немцы расстреляли в Кучугурах.
Редко кто уснул в эту ночь. Внешне – ни огонька, ни громкого голоса, притаилось село, будто и вправду спит. Но если тихонько пройтись по улицам, то услышишь приглушенные рыданья в хатах, увидишь красный огонек цигарки, на мгновение зардевшийся в окне, и поймешь: не спят люди!..
Общие тревоги и несчастья сплачивают сильнее, чем общие радости. В тяжелую минуту люди тянутся друг к другу, ищут взаимного участия. Страшно было в эту ночь тому, кто оставался один в хате. К Печуриным прибежала кума Фрося, та самая, к которой утром ходила мать. Пришли соседи – старик со старухой. Наташа немного посидела с ними, потом, ощутив невыносимую, до отчаяния, тоску, ушла в горницу и плотно прикрыла за собой дверь. В темноте навесила на окна одеяла, зажгла коптилку – аптечный пузырек с подсолнечным маслом и фитилем из бинта. Комната озарилась тусклым дрожащим светом.
На кровати, скинув одеяло, разметался во сне Гришутка. Наташа поправила ему подушку, накинула вместо одеяла простыню и, взяв книгу, уселась поближе к коптилке.
Глаза скользили по строчкам, по смысл прочитанного до нее не доходил. Точно так же было и на огороде. Мысли разбегались, она ни на чем не могла сосредоточить внимание и думала сразу обо всем: о перепуганной матери, об отце, который сражается где-то на фронте, о Гришутке, который ничегошеньки еще не понимает, о своих подружках и знакомых. Думала она, глядя перед собой широко раскрытыми серыми глазами, и о том, что ей не удалось никого полюбить, даже никто из парубков не поцеловал ее ни разу. И должно быть, она не дождется глубокой и красивой любви, о какой пишут в книгах, потому что немцы ее поймают и повезут на расстрел.
Строчки в книге расплылись, глаза Наташи наполнились слезами. Девушка крепко зажмурила веки, и две большие светлые капли звучно шлепнулись на страницу.
Ей страстно захотелось сейчас, вот в эту минуту, поговорить с отцом – он сумел бы успокоить, подсказал бы, что делать, Наташа отыскала фотокарточку отца, долго вглядывалась в знакомое до последней морщинки родное лицо. Потом придвинула к себе тетрадку и, поглядывая на фотографию, написала:
Здравствуйте, мой любимый папочка! Шлю вам пламенный комсомольский воздушный привет и самые добрые пожеланья в борьбе с врагом! Сколько ужасов войны проходит перед глазами. Ни на единую секундочку не забывается алая кровь, которая речным потоком льется сейчас везде по нашей земле. Отец, где вы в эти минуты? Живы ли, здоровы? Вот теперь, когда наступила ночь, я представила вас, папочка, с винтовкой и в шинели, как видела вас в Каменке в августе 1941 года. Мне так хочется сейчас услышать родной ласковый, оживляющий душу голос, увидеть всегда ясное и улыбающееся лицо, исполнить на гитаре вашу любимую песню «Каховку».
Мой дорогой папочка! Вы всегда верили в свои силы, в свою способность обходить легкой походкой все препятствия. И всегда вам все удавалось. Дорогой отец, пусть эта способность и вера не покидают вас, и в этот грозный час пусть ваши силы утроятся, и вы возвратитесь после войны таким же бодрым, как прежде.
Папочка! Я верю вам и вашим словам: «Меня ранили, еще ранят, но не убьют, потому что я пули выплевываю»
Эта уверенность пусть не покидает вас никогда. В эти минуты я посылаю вам, папочка, свои силы, чтобы вы с товарищами скорее побили лютого врага!
Милый папочка! Целую нежно вашу фотографию, храню вас своим сердцем, своими надеждами от пули врага! Будьте здоровы, папочка!
Спокойной ночи!
Это письмо осталась неотправленным – не ходила через огневые рубежи полевая почта. А если б каким-то чудом и перелетело оно через фронт, то уже не нашло бы среди живых Петра Сергеевича Печурина.
Базар-место воскресных встреч. В воскресенье кому надо и не надо идут на базар. Здесь встречаются жители с противоположных концов Большой Знаменки, обмениваются новостями сразу со всеми родичами. Половина тех, кто толкается на базаре, ничего не продает и не покупает, а приходит сюда с единственной целью повидать знакомых.
Лида Белова вызвалась сходить на базар вместо матери и продать рыбу – утренний улов Алексеича. Рыбу разобрали быстро. За семь килограммов Лида выручила около тысячи рублей и тут же их истратила: за пятьсот купила распашонку для сына и махорки отцу, на остальные – полкило соли. Торговые операции заняли немного времени, и Лида отправилась бродить в поисках знакомых.
Встретилась компания дедушек из Алексеевки – Нюся Лущик, Киля Тяжлова и Лена Маслова. Они прогуливались, сцепившись под руки. Пытались увлечь с собой и Лиду, но та сказала, что ищет Анку Стрельцову, и отправилась дальше. Анку, кокетничавшую с хлопцами, вскоре увидела, однако не подошла, лишь издали рассмотрела окруживших Анку ребят. Стайкой налетели на Лиду девчата с Лиманной улицы – все в белых хустках, наперегонки лузгающие семечки. И опять Лида ускользнула под надуманным предлогом.
Кого и зачем искала, она не то что людям, самой себе не решалась признаться. Но стоило ей натолкнуться взглядом на сутуловатую мужскую фигуру в стареньком хлопчатобумажном пиджачке с черной латкой под левым рукавом, как Лида ощутила, что сердце начало биться сильней, а к щекам прилила кровь. Пиджачок был знаком ей, как знакомы собственные платья и распашонки сына. Раньше пиджачок принадлежал Алексеичу, и черную латку под рукавом Лида накладывала своими руками. Осенью прошлого года отец отдал пиджачок выздоровевшему Семёну Берову.
Лида на ощупь поправила узел волос, одернула на груди кофточку и, вызывающе улыбаясь, пошла навстречу Сене. Тот был не один. Рядом с ним стояли парень с клюшкой в руках и худенькая, городского обличья девушка. Хлопцы нещадно дымили самокрутками – пробовали на вкус махорку у торговки, девушка оглядывалась задумчивыми глазами.
Девушку Лида узнала по рассказам Анки Стрельцовой: та самая художница, с которой ее «разведенный муж» приходил на гулянку. И мгновенно она прониклась неприязнью. Все в ней с первого взгляда не понравилось Лиде: и жидкие кудельки волос (местные девушки не делали завивок, у всех косы), и плоскогрудая фигурка. «Ишь ты, тарань костлявая!..» – думала Лида.
Столкнувшись лицом к лицу с Семёном, она изобразила удивление и громко сказала:
– Здравствуй, муженек! Что же ты не зайдешь проведать ребенка? Ведь твой ребенок-то. Или ты не только от меня, Но и от родного дитяти отказался?.. Теперь начхать на него, а?..
Говорила, а сама поглядывала на кучерявую: вот, мал, тебе!.. Та смущенно потупилась и вместе с прихрамывающим парнем отошла в сторону.
Удивленный и растерянный Семен бормотал, что собирался-де зайти, да все недосуг – работает.
– А по воскресеньям тоже некогда?! – все так же громко, со скандальными нотками продолжала Лида. – Ты мне зенки не заливай! Не удастся отвертеться, все равно стребую алименты!..
В толпе были люди, знавшие Лиду с ее характером бой-бабы, и многие остановились, пяля глаза, в ожидании скандала, а то и драки.
– Сегодня зайду, – терялся Семен под взглядами. – Вот тебе для Николеиьки, – выгреб он из кармана мятые рубли.
Наконец он догадался отвести Лиду в сторону. Когда они выбрались из толкучки, Лида спросила шепотом:
– За тобой не приходили?
Он понял, что она спрашивает о недавних арестах в Знаменке, и ответил успокоительно:
– Все в порядке.
– Тебе и в самом деле следует, хоть изредка, заходить к нам, – сказала Лида. – Вот твои деньги, возьми-ка…
– Не надо, – отстранился Семен. – Купи что-нибудь для Николеньки…
– Уже купила. – Лида сама засунула деньги в карман его пиджачка. – Если правда, что хотел нас проведать, то пойдем со мной.
Молча Семен зашагал рядом с Лидой. Они миновали базарную площадь, зашли за угол, и там, не выдержав молчанья, Лида виновато спросила:
– Ты рассердился?
Он помотал головой. Но она не поверила.
– Не сердись, – попросила она. – Мне ничего другого не оставалось, как затеять этот разговор. Надо ж поддерживать мнение, что мы с тобой муж и жена, хоть и разведенные!
– Надо, – буркнул он. Семен всегда был немногословным. Из его обрубленных фраз трудно было понять, о чем он думает и каково его настоящее мнение. И сейчас Лиде казалось: Семен недоволен, что она силком увела его от кучерявой художницы.
– Ты ее любишь, да? – напролом спросила она, пряча ревнивый блеск глаз, и замерла в ожидании.
– Кого? – удивился Семен.
– А ту… кучерявую селедку, что с тобой стояла.
– Ерунду мелешь! – тряхнул он лохматой шевелюрой. – Она землячка моя. Из Киева.
Женским чутьем Лида поняла: не лукавит, говорит правду. А когда он, по своей привычке неспешно пережевывая слова, рассказал, что художница дружит с хромым парнем, то Лида окончательно успокоилась и решила: Анка что-то напутала.
– А хоть бы и влюблен! Тебе-то что? – усмешливо, с товарищеской бесцеремонностью спросил Семен. – Мы теперь «разведенные»…
Лида метнула в него быстрый взгляд. На лице Семена светилась улыбка, редко у него появлявшаяся. От этой улыбки ей стало невыразимо тоскливо.
– Конечно, – сказала она. – Ты можешь бегать за девками. И я могу подыскать себе… Но ты знашь, мне нельзя. У меня другое положение.
Лида ни на секунду не забывала, что она замужем и у нее ребенок. Будь она девушкой, она-то уж наверняка влюбила бы в себя Сеню!.. А теперь зачем он ей? И что ему до нее?!
Так думала Лида. Совершенно искренне была убеждена, что ее сегодняшние поступки были продиктованы желанием помочь Семену укрепиться в роли мнимого разведенного мужа. Лида изумилась бы, если б кто-нибудь заподозрил, что она «бегает» за Семеном.
Она вела его на Лиманную улицу кратчайшим путем – через огороды, мимо болотца, окаймленного старыми вербами. Пока шли селом, оба старательно отстранялись друг от друга, как и полагается разведенным супругам. А по-над огородами пришлось идти пешеходной тропкой, и они волей-неволей соприкасались то локтями, то кистями рук.
У голого серого ствола, распростертого возле болотца, Лида взмолилась:
– Ты слишком быстро идешь. Не могу больше: мокрая вся. Давай отдохнем.
Семен молча свернул к поваленному дереву. Уселся и тотчас закурил цигарку. Лида оперлась спиной о толстый сук, вытянула ноги. Чувяки она сбросила, верхние пуговицы кофточки расстегнула. С Семеном она держала себя, как с домашним человеком, которого нечего стесняться. Возможно, поэтому она расстегнула кофточку на одну пуговку больше, чем следовало, и не спешила одернуть юбку, когда охальник-ветер обнажил ее полные колени.
До вечера Семен просидел у Беловых. Старики встретили его по-родственному. Алексеич раздобыл к обеду бутылку самогона и целиком завладел вниманием гостя. Обсуждали результаты деятельности карательной тройки («В Знаменке 73 человека как корова языком слизала! А сколько постреляли по району – страшно подумать!»), шумно вздыхали, обмениваясь слухами о боях в Сталинграде и предгорьях Кавказа («Далеко забрался чертов немец! Когда его оттуда выкуришь?..»).
После обеда Алексеич отправился во двор под навес – соснуть часок. Мать ушла к соседям, да и застряла там. Сунулась было в хату Анка Стрельцова, но увидела Семена, попросила сито и убежала.
Лида, переодевшаяся в старенький сарафан, мыла посуду, сновала по хате с тряпкой в руке, наводя порядок. Босые, полные в подъёме ноги носили ее по земляному полу со стремительной легкостью. Так же легко и ловко двигались в работе ее руки. Семен сказал с невольным восхищеньем:
– Знаешь, Лидок, первый раз вижу, что вот так можно делать домашнюю работу!..
– Как?
– С удовольствием и красиво. Честное слово, красиво! Четко, просто – как машина…
– Сравнение шофера! – фыркнула Лида и, пройдя мимо Семена, обдала его запахом разгоряченного тела и свежевыстиранной женской одежды.
Она добилась своего: Семен не спускал с нее угрюмоватых глаз. Что ж, пускай смотрит, если хочет. Она не высушенная вобла, вроде некоторых…
– Подержи Николеньку, я рубашечку примерю, – попросила она, разворачивая покупку.
Неловко, на вытянутых руках, поднял он ребенка.
– Ах, да не так! – с досадой сказала Лида и показала, как надо держать. Рука Семена нечаянно попала между Николенькой и большой прохладной грудью Лиды. Он смутился.
А она и бровью не повела, словно не заметила.
С Нюсей Лущик познакомился Никифор через Зою Приданцеву. Чернокосая, тоненькая, как девочка-подросток, с загибавшимся книзу кончиком горбатого носа, она походила на черкешенку или турчанку, а Знаменские остряки говорили, что Нюся смахивает на бабу-ягу в молодости.
Никифор узнал, что до войны она тоже училась в педтехникуме, и они быстро нашли общий язык.
– А у нас… – говорил Никифор.
– А у нас… – говорила Нюся.
Нюся Лущик оказалась приятным собеседником. Это подтверждала и Зоя Приданцева, которая с ней дружила.
В тот час, когда Семен сидел за обеденным столом в хате Беловых, Нюся Лущик, Никифор, Зоя и Петя Орлов возвращались домой с воскресного базара. Все они жили на Алексеевской конце неподалеку друг от друга. Нюся, отплевывая подсолнечную шелуху, стрекотала:
– Все равно ему жизни не будет, хоть и ушел от нее. Я Лидку знаю, ей все нипочем. А он тихоня, с виду мрачный, а так добрый… Лидка захочет – с кашей его съест. Видали, как сегодня?
Зоя смущенно помалкивала. Что Семен женат – для нее неожиданная и неприятная новость.
– Да-а, – насмешлива тянул Петя Орлов. – Я тоже ее знаю: черт в юбке, а не баба! С такой не пропадешь… если раньше времени не сдохнешь.
Парни захохотали, а девчата солидарности ради встали на защиту женского сословия. Завязался шутливый спор, который вечен и бесконечен. Спорили, пока не дошли до хаты Орлова – он жил ближе остальных.
– Приходите ко мне вечером, – пригласила Нюся. – Яблоками угощу.
– Не возражаю, – сказала Зоя.
– И мы не против, – переглянувшись с Орловым, сказал Никифор.
На том и расстались.
В сумерках Никифор шагал по Нижней улице. Шел без палочки, чуть прихрамывая – уже мог ходить так на короткие расстояния.
Вместе с Зоей ему приходилось раза три бывать у Лущик. Поэтому он уверенно открыл калитку, обогнул низкую продолговатую хату и постучался в приоткрытую дверь.
– Входи, входи, – раздалось у него за спиной; в сумерках он и не заметил Нюсю, которая хлопотала у летней стряпки в дальнем углу двора. – Там Петя скучает, иди к нему. Я зараз управлюсь.
Орлов в отглаженной полотняной рубахе навыпуск, перехваченной в талии крученым поясом с махрами, сидел в горнице в церемонной позе званого гостя и курил. Обрадованно улыбнулся Никифору:
– Хуже нет заявляться первым-сидишь как попка-дурак!
Они уселись друг против друга за шатким столом, покрытым вышитой скатертью. Орлов достал нарядный кисет – видимо, девичий подарок. Предложил:
– Закуривай.
Взаимное угощение куревом у малознакомых парней-знак дружелюбия и во всех случаях – испытанный повод для завязки разговора.
– В каких частях служил? – поинтересовался Орлов.
– 130-я дивизия, 528-й полк, – назвал Никифор первоначальное место своей службы.
– Братишка, так и я в этой дивизии был! – оживился Орлов. – Ты где в плен попал? Еще под Уманью?.. Ну, а я позже… Небось, год назад и думки не держал, что v немцев очутишься? – с неожиданной горечью спросил Орлов. Но ответа на свой вопрос он не ждал: все было и так ясно. – М-да-а, – тянул он. – Судьба, как в той паршивой песенке поется, играет человеком… Да что там человеком – армиями! Все пошло к черту на рога!.. Э-ха!
– Ты что? Растерялся? В бабью присказку о несчастной судьбе стал верить? – с внезапной резкостью сказал Никифор, уставившись на собеседника жестким взглядом широко раздвинутых глаз.
Орлов от неожиданности крякнул. Преодолев секундное замешательство, он с раздражением спросил:
– Может, ты не растерялся? Сейчас редко такие встречаются… Объясни тогда, почему немцы прошли пол-России? Почему? – почти крикнул он со страданием в голосе.
– Плохо воевали, – глухо ответил Никифор.
– Плохо? Это мы уже слышали!.. А ты мне конкретно скажи, кто плохо воевал и почему плохо?
– Мы с тобой, – насмешливо проговорил Никифор. – Будь мы хорошие солдаты, не сидели бы сейчас здесь, не покуривали. Либо дрались бы… – Никифор сделал глубокую затяжку. – Либо в земле наши косточки лежали.
Орлов как-то разом сник. В глазах у него погас лихорадочный блеск. Торопливо свернул себе новую цигарку, жадно затянулся, окутавшись густым облаком махорочного дыма.
– Отчасти ты прав, – после продолжительного молчанья сказал он. – Но только отчасти. Пленные были и будут в самых дисциплинированных армиях. Война без пленных, как и без убитых, немыслима. И это не потому, что были и будут трусы и мерзавцы. Они – статья особая. Но создаются такие положения, когда сопротивление невозможно или бессмысленно.
– Нет таких положений! – отрезал Никифор.
– Есть! И ты сам доказательство, что есть, – прищурился Орлов. – Я не беру в расчет себя, хотя считаю, что сделал все от меня зависящее… Пускай я буду трус и предатель! Ну а ты?
– Я себя не оправдываю, – уклончиво ответил Никифор. Разговор принял опасное направление, и он решил, что следует быть осторожным.
– Припер, говоришь, к стенке? – Орлов удовлетворенно откинулся на спинку стула и со снисходительными нотками продолжил: – Я не одну ночь в концлагере об этом думал. И не один я такой! Уйма нашего народа у немца в плену. Не тысячи, а сотни тысяч. А с гражданским населением – миллионы. Пойми ты: миллионы! И все они, по-твоему, виноваты? Шутишь, приятель!
– Не нам с тобой судить об этом.
– Не нам?! – взорвался Орлов. – А кому тогда? Ведь мы с самого начала все видели своими глазами!.. Гнилая царская Россия смогла сдержать немцев у западных границ, а у нас они дошли до Сталинграда! Это как надо понимать?..
– Матушки мои! – раздалось от двери. – Накурили-то как. Хоть топор вешай.
В комнату вошли Зоя и Нюся.
– Военный совет в Филях, – тоном экскурсовода объявила Зоя.
– Точнее, совет двух битых вояк! – подхватила Нюся.
– Ну, ты скажешь! – поморщился Орлов. Нюся преувеличенно удивилась:
– Смотрите, пожалуйста: он еще обижается!..
Девушки принесли с собой масляную коптилку, потому что совсем уже стемнело. Дрожащий язычок пламени озарил комнату. Воздух и в самом деле был сизым от махорочного дыма. Пришлось открыть окно.
Орлов порывался продолжить спор, но Нюся ему не дала.
– Хватит, – сказала она. – Я хозяйка, и я распоряжаюсь! Играем в подкидного. Зоя сдавай…
Никифор рассеянно шлепал по столу картами. Как и Орлова, его захватил спор, и он продолжал подыски-зать и обдумывать свои возражения.
– Митя? А, Митя?
– Вы меня? – очнулся Никифор.
– Ну да! Ведь это вас зовут Митей?
– А что? – оторопело забегал Никифор глазами.
Присутствующие разом засмеялись, приметив замешательство на его лице. Нюся по-своему поняла рассеянность Никифора.
– Кто она? Кто? – приставала она, хищно раздувая тонкие крылья носа. – О ком вы думали?
– О вас! – брякнул Никифор, не придумав ничего иного.
Зоя и Петя Орлов поперхнулись в смехе. А Нюся покраснела и обиделась.
– Скажи девушке «не люблю» – поверит и оскорбится, скажи без подготовки «люблю» – не поверит и еще больше оскорбится, – философствовал Орлов.
Чтобы замять неловкость, Зоя быстренько раздала карты и крикнула:
– Играем в «своего козыря». У кого шестерка треф?
Игра пошла своим чередом.
В начале двенадцатого Зоя объявила, что у нее заболела голова, и бросила карты на стол.
– Пошли в сад, – предложила Нюся. Таинственными и густыми кажутся ночью редколистые яблони. Выпрямляясь, шелохнет в безветрии веточка. Шлепнется подточенный червем плод – звук падения неправдоподобно отчетлив и громок. Пахнет остывающей после дневного зноя землей, полынью, сурепкой, вянущей лебедой.
Проводив гостей до садовой скамейки, Нюся нырнула в темноту и вернулась с тростниковой кошелкой, полной яблок-падалиц. Некоторое время в темноте только и слышно было, что хруст и жевание.
– Ж-жвачные ж-животные! – прыснула Зоя.
– …Сказала она, посмотрев в зеркало.
– Я говорю: жвачные, а не жвачное.
– Слушайте, что это гудит?
– Комар.
– Нет, я серьёзно?
– И я серьёзно. Вот он кружится… Снижается… Садится! Сейчас я его поймаю.
– Я тебе поймаю. Прими руки-то!
Едва слышный прерывистый гул через минуту стал отчетливым и басистым. Летел самолёт.
Через Днепр, со стороны Никополя, взметнулись два голубых щупальца. Они торопливо зашарили в звездных провалах, но до самолета не доставали.
Стало ясно: самолет советский.
Петя Орлов и Никифор выбежали из-под яблони на чистое место и застыли с поднятыми лицами. Но разве разглядишь что-нибудь в ночном небе! Впрочем, Никифору показалось, что он увидел: две близко расположенные звездочки разом мигнули, будто их на мгновение что-то закрыло.
– А вдруг бомбу сбросит? – боязливо прошептала Нюся.
– Ну зачем бомбить гражданское население! Если б тут стояли немецкие войска, тогда другое дело, – успокоил девушку Никифор.
В этот момент сверху послышался странный шелестящий звук, отчетливо слышимый сквозь гул моторов. Никто не успел сообразить, что это такое, как в дальнем конце сада резко трепыхнулись ветви яблони и что-то глухо ударилось о землю.
