Текст книги "Клипер «Орион»"

Автор книги: Сергей Жемайтис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 25 страниц)

Тяжелые дни Гарри Смита

Попав на «Отранто», Гарри Смит заскучал, как сказали бы его приятели с «Ориона», увидев тусклую физиономию своего Гриньки, всегда такого жизнерадостного, любившего шутку и острое слово. Сейчас он ходил по миноносцу как потерянный. Старший матрос, когда-то не последний человек на «Грейхаунде» и «Орионе», теперь выполняет обязанности юнги на камбузе и драит гальюны. И это бы еще ничего, хотя и несправедливо. Служба не вечна, да общительная душа Гарри изнывала в тоске от одиночества.

Только спрыгнув в шлюпку «Отранто», он сразу почувствовал вокруг себя непривычную пустоту. Лишь несколько сочувственных взглядов заприметил он, а остальные матросы и особенно боцман выказывали только любопытство с явной примесью недоброжелательства. Его встретили, как встречают футболисты своего бывшего члена команды, который сейчас играет за другой клуб.

Может быть, если бы Гарри Смит повел себя иначе с первых минут встречи с соотечественниками, то картина была бы иной. Прошел бы какой-то период карантина, в течение которого он бы показал себя с самой лучшей стороны, т. е. выказывал бы всеми доступными способами, как он рад, что возвратился на свой корабль, «траванул» бы что-нибудь о варварских порядках у русских, которые только чудом держатся на воде, приврал о своей тяжелой жизни среди «варваров».

Во-первых, все были изумлены, наблюдая расставание Смита с русскими. Многих из английских матросов родные не провожали на службу с такими проявлениями грубоватой нежности и искреннего огорчения. И полный мешок сувениров говорил об этом, вызывая недоумение и плохо скрываемую зависть. Тогда боси сказал:

– Видите, каким способом эти славяне стараются замазать глаза нашим парням. Азиатские штучки, и как этот олух не может понять, что он роняет достоинство. Я не говорю уже о лейтенанте, тот тоже подает неблаговидный пример.

Испытания Гарри Смита начались сразу, как только он сел на банку шлюпки «Отранто» и боси, подав команду отваливать, тут же задал вопрос, все время вертевшийся на языке:

– Вижу, что тебе очень понравилось у русских.

– Всю жизнь буду помнить. Хорошие они парни.

Боцмана покоробило. По приказанию старшего офицера оп сегодня провел беседу с младшим командным составом, а те в свою очередь – с матросами о России и ее народе. Команде внушалось, что она идет в дикую страну, где часть особенно отсталого населения взбунтовалась и теперь грозит превратить свое отечество в пустыню. Что эти люди выступают против веры и всех человеческих законов. А тут этот матрос все опровергает! Мол, как можно воевать против этих хороших парней. Пет, боси не мог этого оставить. Он, ехидно улыбаясь, задал явно провокационный вопрос и подмигнул гребцам:

– Неужели лучше наших парней?

– Не скажу, что все лучше, есть тоже дерьмоватые, а есть и ни в чем не уступят, а то и нашим придется потягаться. Товарищи хорошие.

– Слыхали, ребята? – сказал боцман. – Ну допустим, тебе там кто-то понравился, и как это еще понимать, кто хорош, кто плох, но хороший парень у нас прежде всего моряк! А тебе должно быть известно, что не было и не будет лучше моряков, чем британцы! Никто не может сравниться с нашим самым последним матросом! Запомни это, Смит!

Гарри не мог смолчать. Иначе он посчитал бы, что из-за трусости, желания угодить этому паршивому боси оклеветал Зуйкова, Трушина, Громова и всех других, кто спас ему жизнь и проявил столько трогательного товарищеского участия в его судьбе, подарил ему свою дружбу, И Гарри сказал, зная, на что идет:

– Вы это говорите потому, что иге видели этих парней в работе.

– Да, отличные моряки! – поддержал лейтенант Фелимор.

И, ободренный, Гарри продолжал:

– Боюсь, что даже вы, сэр, кое в чем спасовали бы перед ними!

– Я?! – с изумлением спросил боцман.

– Вы особенно, сэр. Хотел бы я посмотреть на вас в свежий ветер, я не говорю о шторме, когда подается команда: «Убрать бом-брамсели!» А шип кладет с борта на борт, ноки задевают гребешки волн, а вы на них качаетесь, уцепившись всеми четырьмя!

Фелимор не мог сдержать улыбки, представив, как боси ведет себя на мачте. Дело в том, что в лице и фигуре боцмана было что-то хищное.

Матросы приоткрыли рты от изумления, левый загребной поймал «щуку», запустив по валек весло в воду, и сбил всех гребцов с ритма. Сам боси был озадачен наглой дерзостью матроса, побывавшего среди красных. Для поднятия авторитета следовало дать ему пару раз по роже, да Смит сидел в носовой части шлюпки, а рядом улыбался лейтенант Фелимор, который тоже, видно, потерял всякое понятие о настоящей морской дисциплине. В довершение всего и этот красный лейтенант подначил ого, боси, сказав такое, будто находился не на военной шлюпке, а, по крайней море, в пивной.

– Да, боси, поставил он перед памп задачу. Конечно, Гарри слегка перегнул: моряк с парового военного судна вот так сразу не сможет работать на паруснике, будь он трижды британец. Сам же Гарри, могу вас заверить, отлично работал на мачте при любой погоде, днем и ночью и на самых верхних парусах!

Чтобы оставить за собой последнее слово, боси не ответил на едкую реплику Гарри Смита и примечание лейтенанта Фелимора. Рыкнув на гребцов, оп молчал с минуту, затем проронил:

– У нас нет высоких мачт и парусов, и боюсь, что Смиту придется заняться работой на камбузе и наводить блеск в некоторых других местах…

– Не забывайте, боси, что Смит – старший матрос, – напомнил Фелимор.

– У него есть документ?

– Наши документы остались на «Грейхаунде».

– Сделаем запрос.

– Я удостоверяю!

– Хорошо. Я не решаю. Вы знаете, кто решает.

На этом первый разговор с боцманом был закончен. Боси затаил злобу и на Фелимора, которому он сделать ничего не мог, и на Гарри Смита, находившегося всецело в его власти.

В тот же день, чтобы показать настоящее место Смиту на «Отранто», боси не стал вызывать его к себе в каюту, как он любил делать, а подошел к нему в кубрике и сказал вскочившему и стоявшему навытяжку Смиту:

– Вот что, Смит! Все разговоры, что ты старший матрос, ничем пока не подтверждаются, твой лейтенант сам не имеет документов. Сделают запрос, как полагается. Пока ты займешься, как я уже сказал, работой на камбузе, но это не основная твоя работа, главное – будешь наводить лоск во всех гальюнах. Понял?

Гарри Смит молчал, сраженный несправедливостью. Гальюны убирали по очереди, да еще провинившиеся – по наряду, а тут ни за что ни про что такое унижение.

Боси остался доволен произведенным впечатлением и на Смита и на матросов, его пошатнувшийся авторитет был с блеском восстановлен. Боси сморщился, что у него заменяло улыбку:

– Ну как, Смит? Понял наконец, где ты находишься? И помни: тебе надо много потрудиться, чтобы опять занять прежнее место во флоте его величества!

Гарри Смит с достоинством ответил:

– Сэр, я должен вам сказать, что всегда оставался матросом королевского флота. Камбуз и гальюны меня не пугают. Я благодарю вас за такое ко мне внимание,

Гарри Смит, сколько мог, влил в эти слова яду и презрения к боси, чем и закрепил навсегда к себе его лютую ненависть.

На третий день после их прибытия на «Отранто» командир миноносца, получил приказ: при первой возможности отправить лейтенанта Фелимора во Владивосток. Возможность представилась к исходу дня: туда шел транспорт из Манилы, и Фелимор отбыл, пожав руку Гарри и дав ему совет не ссориться с боцманом.

Смит остался совсем один. То в течение дня он хоть раз – другой видел лейтенанта и перекидывался с ним парой слов, знал, что Фелимор всей душой сочувствует ему и уже вел разговор о нем со старшим офицером, правда безрезультатно, старший офицер не хотел подрывать авторитет боцмана, да ему самому не нравились ни новый матрос, ни лейтенант, хлопотавший за него. Очень скоро Смит пришел к выводу, что, как бы тяжело ему ни было, нет смысла падать духом. И, вынося помои с камбуза или выполняя другую грязную работу, неизменно насвистывал самым беззаботным образом. Как-то один из матросов, желая угодить боцману, обозвал его «вечным гальюнщиком» и тут же получил с правой, чуть пониже глаза, где моментально всплыл великолепный фиолетовый фонарь. Больше никто не решался задевать Смита. И если бы сам Гарри не проникся полным презрением к матросам миноносца, то смог бы подметить и сочувственные взгляды, и даже попытки сойтись покороче. Гарри гордо отверг эти «подвохи», полагая, что все это делается, чтобы посмеяться над ним, а он не любил, когда над ним смеются. Смеяться над собой он позволял только друзьям, да и то не особенно часто.

Чтобы еще больше унизить Гарри Смита и сломить его, боцман приказал перейти ему в кубрик к кочегарам. Тотчас же услужливые парни выбросили вещи Гарри из матросского кубрика на палубу. С этой минуты между ним и палубной командой порывались псе официальные и неофициальные связи, он становился одним из «духов», то есть существом низшим в глазах настоящего матроса. «Духи» вначале отнеслись к нему не особенно тепло, хотя о нем уже шла слава, как о человеке, который объявил войну самому Рыжему Джиму – событие небывалое не только для «Отранто», но и для всего королевского флота, где боцман на иерархической лестнице занимает очень высокое место – чуть пониже короля и господа бога, но крайней мере для всего рядового состава.

Если «Орион» являлся частицей России, то и «Отранто» с полным правом можно было назвать миниатюрной копией Соединенного королевства. Здесь еще жестче чувствовались классовые и кастовые разграничения. Каждая из служб на корабле имела свои преимущества, явные или кажущиеся, над другими службами, что вызывало зависть и недоброжелательство и в то же время стремление замкнуться в кастовом кружке, сохранить и укрепить преимущества образцовым выполнением своих обязанностей. Комендоры считали себя выше всех на корабле потому, что они главная его сила и все остальные работают на них. Но и дальномерщики также не желали отдать пальму первенства: кто находит противника и дает данные для стрельбы? Находились точно такие же убедительные доказательства у сигнальщиков, радистов, минеров, электриков и, конечно, у рулевых. И все они – представители верхней палубы, считали себя неизмеримо выше «духов».

Глухая вражда между палубной командой и машинной зародилась со дня появления первого парохода. Моряки с парусников возненавидели лютой ненавистью «отступников», заменивших благородные паруса вонючей машиной. И хотя теперешние матросы в большинстве своем никогда не плавали на парусниках, им по наследству передавалась неприязнь к машинной команде. Таким образом была отдана дань традиции, имеющей такую необоримую силу во всех сферах английской жизни.

«Отранто» описывал сложные кривые, стараясь не потерять из виду русский красный парусник. Гарри, улучив минуту, подолгу смотрел на его белоснежные паруса, вспоминал своих приятелей и невольно улыбался. Это заметили и донесли боси. Рыжий Джим застал Гарри, когда он стоял за шлюпкой и махал рукой, в надежде, что хоть кто-нибудь его заметит на «Орионе».

– Ты что это за сигналы подаешь большевикам?

– Просто помахал рукой.

– Слышите? – обратился боси к нескольким матросам. – Этот тип просто машет рукой, когда явно, что он семафорит. Ну, что ты передал им?

– Ничего не передавал. Я не знаю их языка, чтобы хоть что-то передать. Просто помахал им рукой.

– Расскажи кому другому. Ты разве не знаешь, что запрещено всякое общение с большевиками? С ними можно разговаривать только голосом пушек!

Рыжий Джим сморщился, что, как известно, заменяло ему улыбку. Гарри Смит оказался не таким уж невоспитуемым парнем. Собственно, он, боси, сейчас ничего против пего не имел. Смит был просто материалом, который он, боси, должен был соответствующим образом обработать и пустить в дело. Сегодня было получено подтверждение, что он, Смит, действительно числится в списках старших матросов погибшего миноносца. Смиту следует вернуть его права и снова водворить в матросский кубрик. Все же неплохо будет, если перед этим он пройдет окончательную шлифовку в карцере.

– Так вот, Гарри Смит, чтобы ты не забывал, где находишься, отсидишь двое суток в «отеле». Понял?

– Да, сэр. Благодарю.

– Так тебе нравится жить в «отеле»? Могу продлить еще на сутки. Отдохни после работы у русских. Да и гальюны ты драил отлично. Отведите его, ребята, и устройте с полным комфортом.

В железной каморке, куда втиснули Гарри Смита, нельзя было ходить, а только стоять пли сидеть, скорчившись на иолу. Зато в пой имелся иллюминатор, хотя и высоко, да Гарри легко подтягивался на руках и висел, глядя на море, пока не деревенели пальцы. Два дня миноносец шел малым ходом, затем выключил машины, загрохотала якорная цепь, и Гарри увидал из своей тюрьмы веленью склоны, длинную низкую казарму, склады, японский пароход у причала и, повернув голову, вскрикнул от радости: на голубой глади бухты стоял «Орион».

Матрос, чем-то напомнивший Гарри его погибшего друга Арта, принес галеты, кружку воды и, прислушавшись, не идет ли кто, вытащил из кармана сверток.

– Здесь мясо, только тихо! Бумагу отдай мне.

Матрос остался, наблюдая, как Гарри ест.

– Ну и Рыжий у нас, – сказал матрос. – Сколько он нам крови испортил. Я зимой тоже здесь сидел. Думал, концы отдам. Сейчас хоть тепло.

– У русских так не издеваются, – сказал Гарри с полным ртом.

– У них нет боцманов?

– Как нету – есть. Да больше на людей похожи, а таким, как ваш орангутанг, хвост поджимают.

– Мне надо идти. Часового у тебя нет сегодня, просто закрываешься мл замок, если захочешь в гальюн, то стучи сильней.

– Я не прочь пройтись.

– Доедай мясо!.. Меня Томасом звать… Том Форд.

– Как приятно знакомство с автомобильным королем!

– Меня так и зовут ребята. Народ у нас в большинстве хороший. Да сам знаешь, боятся проштрафиться.

– Ну уж нет. Это не оправдание. Так подло вести себя… Первый раз встречаю…

– Какая там подлость, Гарри! Тебя ведь тоже не сразу раскусишь. Вытри рот и пошли.

«Ну прямо Арт, – печально подумал Гарри, – особенно когда улыбается».

С палубы Гарри оглядел вместительную бухту, закрытую довольно высокими скалистыми горами. С «Ориона» спустили шлюпку, видимо, кто-то из офицеров съезжал на берег.

– Ну идем, – Том толкнул в бок, – как бы не влетело и тебе и мне!

В сумерки Том принес ужин: тс же галеты, воду и от себя плитку шоколаду и, главное, последние новости.

– Дела идут отлично, Гарри! – весело заявил Том. – Оказывается, уже два дня, как пришло подтверждение, что ты старший матрос с несчастного «Грейхаунда». Кочегары уже выкинули твои пожитки, а я перенес их к себе в кубрик. Будешь спать надо мной. Ты рад, надеюсь?

– Не особенно. Я ведь знал, что рано или поздно утрут нос вашему рыжему боси. Ты скажи лучше, не видал ли кого из русских!

– Как же! Только хотел тебе рассказать о нашей встрече. Действительно, народ – ничего. Один из них прямо-таки мне понравился, подарил мне пачку табаку, такого крепкого, что глаза лезут на лоб. Как-то странно называется этот табак.

– Махра!

– Вот-вот! Приятное впечатление произвели эти русские, да жаль, скоро пришлось отваливать. Старший офицер был у начальника порта, да что-то быстро вернулся. Тебя они вспоминали и еще что-то говорили, судя по лицам, отзывались о тебе не плохо.

– Ну, может, и не обо мне шел разговор, – за метил Гарри. – Главное, что вы кое в чем убедились.

– Конечно! Я теперь тоже сомневаюсь, что это корабль пиратов, как зовет его боси. Тут у нас ходят слухи, что там, наверху, – Том поднял глаза к потолку из клепаных листов стали, – не довольны свержением с престола родственника нашего Жоржа, ведь Георг Пятый то ли брат, то ли дядя русского царя. Поэтому нам приказано преследовать и уничтожать при каждом удобном случае красных. Кто-то идет?..

– Не к нам. Ты что еще хотел мне сказать? Давай живей!

– Русским на паруснике грозят большие неприятности. Стюард в кают-компании слышал, как сегодня за обедом говорили о следственной комиссии, которая скоро прибудет сюда. Русским запрещено сходить на берег…

– Почему? Ты ведь с ними там встречался?

– Ослушались приказа. Сейчас они грузят уголь, хотя боси сказал, что он им не понадобится. Вот, Гарри, в какое грязное дело нас втянули. Прощай! Завтра ты уже оставишь этот железный ящик. Ну что хмуришься? Ешь шоколад!

«Огонь открываем мы!»

В большом матросском кубрике собрались почти все матросы, кочегары, машинисты, унтер-офицеры, только вахтенные находились на верхней палубе, и то у трапов, прислушиваясь к голосам внизу.

Собрание вели большевики. Громов, Трушин, Зуйков, Гусятников, раненый матрос с мыса Чуркина стояли у стенки под иконой Николая Угодника. Остальные плотно, друг к другу, сидели на полу, жались у трапов и бортовых стенок. В душной тишине глухо раздавался голос Громова:

– Видите, товарищи, что нас ждет. В лучшем случае снимут морскую робу и пошлют в пехоту, воевать против своих. Тише, товарищи! Кто хочет, еще выскажется, а сейчас пусть скажет слово товарищ, который знает обстановку лучше нас, и вот тогда поговорим и примем наше решение, потому что идти, как баранам на убой, за чужие интересы, да еще против своих братьев, думаю, охотников мало найдется. Давай, Илья!

В это время в открытые иллюминаторы с берега долетел звук горна. Раненый матрос повел головой:

– Слышите? Японцы дудят! Вечерняя поверка. Видали, остров они заняли. То же и там, на материке. Вся железная дорога, города у них пока, у японцев, американцев, французов, и кого только нет у нас там. Прямо скажу, положение не из легких.

Раздался голос:

– Чего же щеришься? Что весело-то?

– А то, друг, что унывать мы не привыкли. То, что они, гады, захватили нашу землю, то ненадолго. Вокруг них и под ними земля начинает гореть! Вот что, друг! И то, что мы не одни! Нами Ленин руководит, вот что, товарищ! – Он повысил голос, и его широкоскулое лицо стало суровым. – То, что весь народ поднимается на борьбу за свою народную власть против поработителей всяких. Вот что, дорогой товарищ! Мы не сидим здесь сложа руки! Может, у кого есть мысли: дескать, хорошо поешь, а кинь в собаку, попадешь в интервента? Пока действительно такая обстановочка, да только на первый взгляд. И мы побрасываем в них и пулей, и гранатой, и снарядом, а когда ничего нет, то камнем или ножом! Для вашего сведения, в Забайкалье сражается партизанская армия под командованием большевика Сергея Лазо. В Приморье славу завоевал боевой отряд, в нем больше тысячи бойцов, отряд товарища Бородавкина. И могу назвать еще десятка два партизанских отрядов, а их уже многие сотни по всему краю и Сибири! Бот ты, товарищ, не знаю, как тебя?

– Ну, Брюшков, а что?

– С ухмылкой слушаешь, да шепоток в ухо пущаешь соседу.

– Нельзя, что ли? Мало ли ты что скажешь, а чем докажешь?.. Станем мы на вашу сторону, а нас и пощелкают, как воробьев на гумне. То-то же. Слыхали мы это!

После слов Брюшкова по кубрику пошел гул.

– И мы слыхали, – сказал раненый матрос и вытащил из кармана свернутую в несколько раз газету.

– Закурить, что ли, хошь? – спросил Брюшков.

– Опосля и закурим, а сейчас вот послушаем, что пишут о партизанах беляки, они-то уж знают, есть ли партизаны или я набрехал тут. Вот слушайте! Газета называется «Свободный край», у них тоже свое понятие о свободе. Все читать не буду, кто хочет, после прочтет. Только немного по существу вопроса.

«Дальний Восток, – пишут беляки, – представляет собой ярко пламенеющий костер большевизма, который ничуть не склонен потухать, но, наоборот, ежеминутно грозит перекинуть пламя в соседние местности. И это несмотря на то, что здесь-то всего более сосредоточено той иностранной силы, на которой мы строим все наши расчеты, как на силе реальной в борьбе с большевизмом… – И вот немножко дальше: – Весь Дальний Восток сейчас должен рассматриваться как театр военных действий!» Вот оно как, товарищ Брюшков! Да куда же ты собрался? Сейчас резолюцию будем выносить! И вы, товарищи?

Брюшков, Грызлов, Бревешкин и еще человек тридцать стали поспешно выходить из кубрика.

– И отлично! – сказал Громов, когда они ушли. – Без них воздух будет чище. Это, товарищ Илья, монархисты в большинстве, а за ними потянулись выжидающие из зажиточных мужичков, а также эсеры. Не смогли всем разъяснить.

– Жизнь разъяснит. Теперь, товарищи, надо решать, и немедленно, как выбираться из петли, в которую вас загоняют интервенты и беляки. Пока есть хоть малая щелка. Тут недалеко материк, тайга, там паши!..

Председатель следственной комиссии капитан Нортон попросил командира катера обойти вокруг клипера. Высокий тощий английский моряк с трубкой в зубах рассматривал такелаж и корпус клипера. Остальные члены комиссии тоже вышли на узкую палубу. Среди них были вице-адмирал Лебединский-Свекор, капитан первого ранга Струков, майор Нобль, барон фон Гиллер и еще несколько человек в военном и штатском из белогвардейской контрразведки.

Вице-адмирал сказал капитану Струкову:

– Выглядит клипер как будто удовлетворительно.

– Отлично! Возможно, все не так серьезно, как нам доложили!

– Очень серьезно! Вы бы поговорили с Никитиным! Как он мне отвечал! Все старался скрыть. Нет, Федор Павлович, не поддавайтесь первому впечатлению. Вам как боевому командиру прежде всего подай внешний вид, только иногда за этим бравым видом такое скрывается!.. Поверьте моему опыту.

Из уважения к представителям Союзного штаба говорили только по-английски.

Капитан Нортон буркнул, не вынимая трубки изо рта:

– Парочка повешенных на рее украсит этот хорошо выправленный такелаж.

– Боюсь, что парочкой не удастся обойтись, – сказал Гиллер.

Нортон повернул к нему голову:

– Не тревожьтесь, барон, мы будем справедливы.

Майор Нобль сказал, обращаясь ко всем:

– Меня, джентльмены, интересует вон тот японец. Чем он успел набить брюхо? Осел на фут ниже ватерлинии. Эти японцы, как муравьи, тащат все, что в состоянии поднять.

– Придется выяснить, – как бы подумал вслух капитан Нортон. Майор Нобль понимающе склонил голову, он отлично знал службу: этот капитан занимал такой пост в Союзном штабе, что к его словам прислушивались адмиралы.

Стива Бобрин, как только заметил на палубе катера начальство, сразу догадался, кто это пожаловал, и приветственно замахал рукой.

Нобль спросил:

– Кто это так непосредственно выражает восторг по поводу пашего прибытия?

Барон ответил:

– Единственный человек, заслуживающий доверия, его показания будут иметь огромную ценность.

Вице-адмирал радостно воскликнул:

– Лейтенант Бобрин! Да-а, отличный молодой моряк. Редкий, можно сказать, в наше тяжелое время.

– Вызвать завтра в восемь до полудня! – приказал капитан Нортон.

Катер, обойдя «Орион», направился к миноносцу. «Отранто» стоял в полумиле от клипера, ближе к выходу из бухты.

Старший офицер сидел в кресле у круглого стола из красного дерева. И хотя за бортом было еще довольно светло, яркая лампа освещала карту, развернутую на полированной столешнице. Командир стоял, опершись руками на стол, и, прищурясь, рассматривал побережье Японского моря от мыса Поворотного до Императорской гавани.

– Да, положение! – сказал командир. – Точь в точь, как в Плимуте.

– Не совсем. Я бы сказал – почти. Здесь обстановка намного сложней. Я бы сказал – гибельней.

– Ну уж, Николай Павлович! Вы сгущаете краски! Да, обстановочка не из простых, но у меня остается еще надежда…

– Слабая, Воин Андреевич. Не будем себя обманывать. Нам следует быть готовыми ко всему и принять безотлагательные контрмеры, и сейчас! Немедленно! Завтра уже будет поздно.

– Да, но что?.. Какие меры?

– Частично вы их уже приняли. Вот карта на вашем столе! Вы погрузили уголь…

Воин Андреевич прошелся до двери, вернулся к столу:

– Действительно, вы же знаете, я давно думаю о возможности выбора. И выбор только один, почти как в Плимуте. Но там никто не подозревал, что мы решимся на такой шаг, привыкли к русской покорности, они даже в душе не верили в серьезность революции у нас, все экспедиционные корпуса снаряжались главным образом, чтобы застолбить золотоносные, нефтеносные, лесные и прочие участки и как устрашение для соперников. Думали, что воспользуются нашей слабостью… Я отвлекся. Там нас не сторожили, не обвиняли, не вешали на шею всех собак. Теперь этот «Отрантишка» – так называют его матросы, словно пес у ворот… Пока нам повезло только с углем. Какой подлец этот начальник порта! Взял двести фунтов стерлингов. Говорит, что «вам все равно, деньги не ваши, а мне, сами понимаете: жалование не платят уже полгода. Надо как-то жить, две дочери, сын…». И, по существу, он прав. Да! Еще говорит, что все тащат, разворовывают Дальний Восток. Японцы почти очистили остров. Вывезли все, включая адмиралтейский якорь, лежавший здесь со времен Невельского, запасы фуража и всех лошадей в придачу. Что делается, Коля!

– Надо действовать решительно, не теряя ни минуты.

За бортом послышался шум парового катера, он прошел невдалеке, вода в графине качнулась несколько раз и замерла.

Оба настороженно прислушались. Когда шум винта затих, командир взволнованно продолжал:

– Вы забыли, Николай Павлович, что не только мы с вами на клипере. А матросы? Как они отнесутся к новым тяготам, смертельному риску и, что скрывать, возможно, верной гибели?

– О гибели говорить еще рано. Матросов я беру на себя…

В дверь раздался характерный стук, ленивый, небрежный.

– Герман Иваныч! – обрадовался командир, как будто тот должен был принести неожиданные новости, которые снимут с него непосильный груз.

Радист вошел, как всегда, с печальной саркастической улыбкой и остановился посреди салона, спрятав руки за спину. Без вводных слов он стал передавать содержание телеграммы:

– «Отранто» приказано повысить наблюдение за «Орионом». Категорически запретить общение с берегом. Командир получил нагоняй за то, что дозволил нам отбункироваться. Прибыла следственная комиссия. Только что. На катере. В числе инквизиторов наш барон в новенькой английской форме. В телеграммах его называют экспертом по русским вопросам. Все! – И добавил от себя: – Положение гадкое. Хуже трудно представить.

Командир и его помощник молчали. Несмотря на все, в них еще тлела какая-то смутная надежда, что все обойдется. Комиссия не приедет, вице-адмирал сменит гнев на милость, новые, более важные дела заставят англичан оставить клипер, да и мало ли что могло случиться в это смутное время. Но ничего отрадного не произошло. Петля сжималась все туже. При полном молчании появился лейтенант Бобрин.

– Прошу извинить, я, кажется, помешал, на мой стук никто не ответил. Ваше высокоблагородие, господин капитан второго ранга…

Командир болезненно поморщился:

– Ну что вы, Степан Сергеевич, все «благородите» меня. Был давно приказ перейти на новую форму обращения. Ну что там у вас случилось?

– На мой взгляд, у нас происходят события недопустимого характера.

– Ну, что там еще?

– Сейчас в матросском кубрике происходит сходка. Я слышал сам, как беглый матрос, или, вернее, субъект в матросской форме, призывал захватить шлюпки и бежать на материк к партизанам. Его следует немедленно арестовать и выдать властям!

– Николай Павлович, выясните, что за сходка! Я же приказал – никаких сходок! У вас есть еще, и видно теперь, приятные новости?

Стива погасил улыбку на своем сияющем лице.

– Прибыла следственная комиссия, и среди них вице-адмирал. Последнее обстоятельство дает право надеяться, что с нас снимут многие обвинения. – Стива не выдержал и опять улыбнулся. На нем безукоризненно сидела новая форма, сияли золотом новенькие погоны, перчатки мисс Элен сидели как литые. И сам он был как бы совсем другой, новый, ликующий, уверенный, что все эти люди, еще так недавно стоявшие над ним или считавшие себя равными ему, как, например, кондуктор Лебедь, сейчас опускаются все ниже и скоро будут повергнуты в прах не без его участия. Теория случая торжествовала. Он как бы снисходительно вскинул руку к околышу фуражки, тоже новенькой, с козырьком чуть иной формы, чем положено, повернулся кругом, и чувствовалось, что все это он делает исключительно но своему собственному желанию, а не потому, что так положено но уставу.

Все трое молча проводили его взглядом.

Воин Андреевич сказал:

– Нельзя допустить, чтобы команда предпринимала что-либо раньше времени. Пожалуйста, Николай Павлович, Герман Иванович, идите к ним. – Командир позвал вестового и, когда Феклин появился в дверях, приказал немедленно вызвать к нему артиллерийского офицера и старшего механика.

В матросском кубрике у трапа все это время стоял отец Исидор, потупясь и вникая в каждое слово, наблюдая за своей паствой, явно готовой к бунту. И хотя его пастырский долг обязывал тушить искры неповиновения, не давая им разгореться пламенем, призвать к смирению, в а ста вить положиться на волю божию, без которой, как известно, «не упадет и волос с головы человека», иеромонах молчал, так как его мятущаяся душа была с этими людьми, ищущими правды и готовыми за нее умереть.

Когда товарищ Илья умолк, отец Исидор сказал рокочущим басом:

– Много морей мы прошли, много перенесли бурь и прочих испытаний силы нашего духа, и все это время шел спор и внутри каждого из пас и между собой, на чью сторону стать в смуте великой, что идет на многострадальной Руси нашей. И я думал и вникал, вот сейчас решил, товарищи матросы, снять свой сап и идти с вами до последнего своего часа, так как вижу, что справедливость на вашей стороне. – И отец Исидор сбросил рясу, под которой оказалась полная матросская форма.

Все вскочили, и в кубрике раздался оглушительный возглас ста матросских «луженых» глоток, выражающих свой восторг и одобрение.

Наступили минуты, когда нельзя уже было отмалчиваться, скрывать свои мысли, выжидать, а надо было сказать свое слово, на чьей ты стороне, с кем! Пусть даже тебя еще грызет червь сомнений, останавливает страх, все равно надо было стать по одну из сторон черты, которая наконец ясно проступила на клипере, и люди делали этот шаг.

Командир не сомневался в убеждениях старшего механика и потому, чтобы не вызывать ненужных разговоров со стороны этого приверженца монархических порядков, просто приказал ему через полчаса приготовить машину.

Стармех обрадовался:

– Так, значит, идем во Владивосток?

Командир, ничего не ответив, отпустил его кивком головы.

С Новиковым было сложнее. Артиллерийский офицер пришел к нему одновременно с Андреем Андреевичем и, услышав приказ приготовить машину, все понял.

– Ну, Юрий Степанович, вы знаете, зачем я вас вызвал?

– Да. Знаю…

Командир выжидающе молчал.

– Знаю и готов предложить три варианта, с помощью которых мы можем выйти из бухты.

Командир перевел дух:

– Я слушаю.