Текст книги "Клипер «Орион»"

Автор книги: Сергей Жемайтис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 25 страниц)

– Снарядить взрывчаткой брандер и подорвать миноносец.

– Так… Второй?

– Обстрелять его танки с нефтью. Поджечь!

– Третий.

– Таран!

– Таранить рискованно. У нас маломощная машина, и мы можем в нем завязнуть. Были подобные случаи. Брандер – соблазнителен, да придется жертвовать жизнью людей. Отпадает и этот вариант. Третий принимаю как единственно возможный, хотя и не сторонник таких методов, но выбора у нас нет. Готовьте расчеты и ваши орудия!

– Есть!

– Постойте, Юрий Степанович, голубчик, мамочка моя!

Новиков не мог сдержать улыбки: никогда еще он не удостаивался таких знаков расположения.

– Будете стрелять только по танкам с нефтью и по машине.

– Есть!

– Идите, голубчик… Феклин!

Вестовой влетел в каюту и остановился, тяжело переводя дух. Командир, взглянув на его лицо, понял, что произошли еще какие-то важные события.

– Ну что там еще случилось?

– Гринька только что приплыл с «Отранты». На мостике он с капитан-лейтенантом. Вас просили…

– Гринька? Ах да, Гарри Смит! Идем живо!..

Поспевая за командиром, Феклин не удержался, чтобы не сообщить еще одну новость, по мнению вестового заслоняющую собой все последние события:

– И знаете еще, Воин Андреевич, что наш отец Сидор сана себя лишил?

– Что за чепуха? Оставь, тут и без сана…

– Да нет, правда, рясу скинул, а под ей вместо его кальсонов в полоску – клеш, и фланелька, и тельняшка…

– Ладно, ладно, потом, – отмахнулся Воин Андреевич, взбегая на мостик.

Его встретил старший офицер и сказал по-английски:

– Они догадались или просто предосторожность, но держат нас под прицелом. Завтра приходят сюда еще два эсминца. Приказано нас всех снять с клипера, взять под стражу, начать немедленно следствие и закончить в два дня, включая суд.

– Спешат! И нам нельзя терять ни секунды. Сейчас уходим. У нас есть единственный шанс вырваться отсюда.

– Да, один из тысячи! Если мы первыми откроем огонь…

– Это мы и сделаем, Коля! Рубите канат! Смит?

– Я, сэр!

– Лейтенант Фелимор на судне?

– Нет, сэр, еще на подходе его сняли…

– Хорошо! Камень с сердца. Идите вниз! По местам! Боевая тревога! В рынду не бить!

И хотя все уже стояли у своих мачт, у пушек, у брашпиля, у котлов, у машины, команду подхватили боцманы и унтер-офицеры, передавая ее непривычно тихо.

«Орион» бесшумно двинулся к выходу из бухты. Его маневр заметили вахтенные на палубе миноносца. Прошла минута, пока доложили Коулу и тот поднялся на мостик. Комендоры на миноносце приникли к прицелам и, как было приказано, целились по мачтам. Ослепительно вспыхнул прожектор, и его луч стал ощупывать палубу «Ориона». Клипер казался беззащитным существом, идущим на верную гибель. Сейчас раздастся залп из всех бортовых пушек миноносца – и полетят за борт его стройные мачты. Капитан Коул детально рассчитал со своим старшим артиллеристом, как все это произойдет, в случае если командир парусника, охваченный приступом безумия, попытается снова бежать. Теперь капитан Коул ждал, пока поднимется на мостик «высокая комиссия»: ему бы никогда не простили, если бы он лишил ее такого зрелища. Не беда, если русские выйдут из бухты, тем больше оснований будет расправиться с ними в открытом море, и притом гораздо эффектней. Он только приказал просигналить: «Остановитесь, иначе – смерть».

На мостик миноносца один за другим стали подниматься члены следственной комиссии.

– Мне их искренне жаль, – сказал капитан первого ранга Струков.

– Между прочим, я этого ожидал, – мрачно проговорил вице-адмирал Лебединский-Свекор и обратился к Струкову по-русски: – Какой ужасный пример, Павел Федорович! Но Коул их проучит! – Последнюю фразу он произнес по-английски.

Капитан Нортон презрительно улыбнулся.

Майор Нобль воскликнул:

– Они молодцы! – И спросил Гиллера: – Вы несколько разочарованы, барон? Сожалеете, что никого нельзя будет повесить?

– На этот счет я не беспокоюсь, русские – живучий народ. Вместо пушек я предпочел бы торпеду.

– С такого расстояния? По кораблю, начиненному тротилом?

– Ну нет. Не здесь…

Прочитав предупреждение капитана Коула, лейтенант Бобрин бросился к мостику. У трапа его остановили два матроса с винтовками:

– Приказано не пускать!

– У меня срочное… важное сообщение… – сказал он, задыхаясь.

С мостика донесся непривычно жесткий голос командира:

– На место, лейтенант!

– Что вы делаете? Безумство! Остановитесь!

– Арестовать! Вниз!..

Бобрина схватили под руки, и он с ужасом понял, что для него все погибло. Сейчас секунды решали все. Ему не удастся изменить решение командира «погибнуть и погубить всех». «Но что, что? – билось у него в голове. – Какой выход? И есть ли он в таком безнадежном положении? Надо было уходить, бежать, не дожидаясь этой ночи. Ведь я знал, на что способны эти люди. Меня не научило ничему безумное решение командира взорвать клипер в „ревущих сороковых“. О боже!» – Бобрин обмяк в матросских руках, и часовые почти выпустили его, подталкивая к трапу, ведущему в жилую палубу. Неожиданно Бобрин рванулся к борту, раздался плеск. Матросы оцепенели, в их дисциплинированном сознании мелькнула мысль: «Как это мы? Не уследили Белобрысенького! Утонет!» Полагалось во всю глотку оповестить: «Человек за бортом!» Однако никто из них не проронил ни звука; в такую минуту нельзя было отвлекать командование. И они тотчас же забыли о нем, заняв свое место у трапа и глядя на длинное тело миноносца, жмурясь от ослепительного луча прожектора, ощупывающего борт, мачты, палубу, и ждали, что вот-вот плеснут огнем орудийные жерла. В эти страшные мгновения не один моряк на клипере подумал о Великом корабле.

Лейтенант Бобрин, ликуя, что на этот раз он не упустил единственный шанс, счастливый случай, плыл к миноносцу.

Капитан Нортон покосился на Коула. Как тактичный офицер, он не считал себя вправе вмешиваться в распоряжения другого офицера – командира корабля, но все же не мог не дать понять, что пора переходить к более решительным мерам. Коул понял этот взгляд и кивнул артиллеристу, чтобы тот приступал к выполнению намеченного плана укрощения русского парусника. Дело это казалось и командиру, и старшему артиллеристу настолько простым, с давно решенным исходом, к тому же у них были такие высокие судьи, что им хотелось как можно лучше, по всем правилам провести эту «учебную стрельбу». Артиллерист чуть помедлил, передавая приказание, офицеры у орудий также сделали небольшие паузы, прежде чем отдать приказание зарядить. А в это время клипер подходил, занимая наивыгоднейшее положение для стрельбы из своих двух пушек. Всего на несколько секунд артиллерийский офицер Новиков опередил своего коллегу; с «Отранто». Исполнилась мечта комендора Серегина, наводчика носового орудия: первым трахнуть по противнику. И он трахнул. Снаряд попал в танк с нефтью. К небу поднялось пламя, гася звезды. Нефть огненным дождем падала на палубу миноносца, разгоняя орудийную прислугу. Следственная комиссия кинулась в рубку, стараясь погасись одежду, стереть с рук и лица горящую нефть. Барон фон Гиллер поскользнулся и упал, барахтаясь на горящем мостике, никто не помог ему встать, в зверином ужасе офицеры топтали его ногами.

Одновременно с носовым орудием «Ориона» открыла огонь и его кормовая пушка, поражая в борт миноносец.

Не прошло и минуты, как «Отранто» потерял управление. Обезумевшая команда стала прыгать в воду с правого борта, где не было горящей нефти.

Командир клипера приказал прекратить огонь.

Путь из бухты был свободен.

Забрезжило утро. «Орион» уходил на север. Дул свежий юго-западный ветер. Командир еще ночью приказал, не прекращая паров, поднять паруса. Вахтенные на марсовых площадках зорче, чем когда-либо, всматривались в серое море, вспыхивающее белыми гребнями на высоких волнах. Слева тянулся гористый берег, поросший густым лесом, до него было около двух миль, у берега кипел прибой, гул волн слышался на палубе. Вид берега успокаивал, где-то уже недалеко находилась спасительная бухта. На палубе готовились к высадке на берег: из трюмов поднимали тюки с теплой одеждой, ящики и мешки с провизией, оружие. Все шлюпки подготовили к быстрому спуску на воду. Мало кто вздремнул за прошедшую ночь, и все же чувствовалось бодрое, приподнятое настроение. У открытого люка, из которого поднимали лебедкой ящики с консервами, унтер-офицер Бревешкин, явно ища расположения своих вчерашних недругов, говорил, почти не ругаясь:

– Кто, братцы, не ошибается? И на старуху бывает поруха, какие у ей ни есть распрекрасные глаза и продчие части фигуры. Ведь что нам говорил Белобрысый, царство ему небесное! Дескать, пойдем за ним и получим кресты, медали, чины всякие. В офицеры, говорит, всех произведут, а сам, туды его… в адмиралы метил. Я видал, как нашего лейтенанта взяли под арест, а он, туды его… за борт! Во дурак! Я видал, как он поплыл к «Отранте», а из ее – огненная нефть хлестанула и потекла ему навстречу, как пал по лугу. – Бревешкин вздохнул. – Утоп обгорелый. Л надо сказать, далеко метил. А с другой стороны, кто знал, что так дело обернется? О себе скажу, как мы обрубили канат да пошли на «Отранту», у меня дух захватило! Вот, думаю, даст бортовой залп или пустит торпеду, и полетим мы, как сказал тогда Гринька, на Великий корабль, еще хорошо бы, если так. Я все смотрел, как там у пушек прислуга ихняя ждала команды, как даже заряжать уже стали, и тут наш артиллерийский офицер, дружок бывший Белобрысенького, стеганул по его нефтяному баку. На какой-то секунд опередил! Не боле, туды его в мелкие и крупные звезды, в гороховый кисель…

Зосима Гусятников оборвал Бревешкина:

– Оставь свои кисели, унтер. Не идут они к такому серьезному делу. Лестно тебе, что матросы смеются над твоей брехней. В слове должен быть смысл и понятие, вот что. Постой! Не все и в тебе дурно, ты сегодня и по-человечески говорил, и даже одну умную мысль высказал – про секунду, от которой наша жизнь зависела. Командир наш на ней, на этой секунде, да на смелости держался в прошлую ночь и ни разу в наше плавание не прозевал эту самую одну-единственную секунду…

Отец Исидор, в матросской робе, один оттаскивал тяжелые ящики к борту, ветер трепал его пастырскую гриву, волосы падали на глаза. Он остановился, тряхнул головой, сказал, будто подумал вслух:

– Только ступлю на твердь, тотчас же остригу власа, а бороду оставлю, так как знаю – морозы здесь стоят крепкие, а борода греет. – И снова принялся за работу.

Зуйков, Трушин и Брюшков укладывали снаряжение в баркас. Зуйков сказал Брюшкову:

– Ты, Назар, держись бодрей! Будешь ты не каким-нибудь там прихвостнем, наемником у англичан или японцев, а народным бойцом.

– А иди ты знаешь куда?

– Известно куда. Посылай! Дальше, чем Бревешкин, не пошлешь. Все же ты поразмысли, время у тебя будет пошевелить мозгами.

Трушин покачал головой:

– Нет уж, Спиря, время все вышло. У нас у цыган есть пословица: «Думай, пока на коня не сел, а сел – поводья туже натягивай!» Мы сели на коней!

– И то правда! – согласился Зуйков. Помолчав немного, он толкнул в плечо Брюшкова: – Есть справедливость все-таки на свете, Назар!

– Какую еще там справедливость нашел? Не бросай ящик, руку прищемил! Черт!

– Извиняй. А справедливость такая, что то мы воевали за твои интересы, а теперь ты повоюешь за наши интересы! Что, не правда, Роман?

– Точно! Да только Назару кажется, что идет он с нами насильно, а на самом деле будет воевать за себя и за свою землю. Если вся эта сволочь сядет нам на шею, то и ты, Назар, будешь вроде крепостного. Советская же власть с чего начала? С декрета о земле! Земля теперь крестьянская, твоя, значит! И воевать ты будешь за эту самую землю.

– Ладно, посмотрим, – устало сказал Брюшков, – там видно будет.

– О! Подвел идею! – с восхищением воскликнул Зуйков. – Если взаправду будет справедливый дележ, то, Назар, у нас с братьями земли поболе будет, чем у вас. А?

Подбежал Лешка Головин. Все трое оставили работу и вопросительно смотрели на него.

Лешка не стал испытывать терпение, весело выпалив:

– За нами погоня! Миноносцев пять, а может, и десять! Японских, французских, английских, американских!

– Ну, что веселого нашел, дурень? – осерчал Зуйков. – Что они тебе, леденцы везут?

– Надо мне! Только им нас теперь не догнать.

– С двадцатиузловым ходом?

– Хоть с тридцати. Они только сейчас вышли. Герман Иванович всю ночь наушники не снимал. «Отранто» молчал. Что-то у него с радиостанцией стряслось.

– Стрясется, если все судно разнесли, – сказал Брюшков, – за это по головке не погладят.

– Так мы им и дались, чтобы гладили! Дядя Герман говорит, что японцы своим передали о нас, а пока те раскачались, мы вон где уже! Скоро в бухте будем!

Матросы и юнга поглядели на желанный берег, ярко освещенный поднявшимся из моря солнцем.

Неожиданно засвистели боцманские дудки, и разнеслась команда:

– Мыться, бриться, к построению… форма три!

Как в праздники и перед увольнением на берег, команда выстроилась на шканцах. Офицеры, также в парадной форме, стоят на мостике. Матросы не спускают с них глаз. Уже пронесся неведомо кем пущенный слух, «что все образовалось: получен приказ идти в Петроград». И как будто действительно «все образовалось» – командир, как обычно улыбаясь, что-то говорит своему помощнику, разве только лицо его чуть побледнело, да всем понятно, что им пережито за последние часы.

Отданы положенные рапорта. Командир, как всегда, смотрит на свои золотые часы, подходит к поручням и обращается к матросам так, как никогда еще никто не обращался к ним:

– Товарищи! Дорогие соратники! Поздравляю вас с первой победой над врагами нашей родины!

Прошло несколько томительных секунд, прежде чем строй несколько вразнобой отозвался троекратным «ура».

– Флаг поднять! – как-то особенно торжественно прозвучал голос командира, и вздох удивления прошел по строю: на ветру развернулся и затрепетал пропитанный солнечным светом красный флаг.