Текст книги "Клипер «Орион»"

Автор книги: Сергей Жемайтис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 25 страниц)

Квадрат 34

Немецкая подводная лодка У-12 шла, зарываясь узким носом в фосфоресцирующие гребни волны. На черном безлунном небе ярко горели звезды. Капитан и несколько офицеров, свободных от вахты, вышли подышать чистым воздухом. Внизу вдоль борта, держась за леер, стояли матросы, которым командир подводной лодки капитан-цурзее барон фон Гиллер в знак поощрения тоже разрешил подняться из душных отсеков. Жадно дышали люди. Дышала и сигарообразная субмарина, раскрыв свой единственный люк, глухо урчали дизеля, заряжая аккумуляторы.

Отдыхали и люди и их хитроумное сооружение. Днем они хорошо поработали. В 13 часов в перископ увидели английский транспорт водоизмещением в 10 тысяч тонн под охраной двух эсминцев. Транспорт перевозил пехоту для Западного фронта, где уже много недель шло одно из самых ожесточенных сражений. И немцы, и их противники изнемогали, бросая в огонь последние резервы.

Выпустив торпеду, капитан-цурзее следил за ее молочно-белым следом, то исчезающим, то вновь вспыхивающим на синей воде. Увидав столб воды, закрывший носовую часть транспорта, капитан приказал убрать перископ и уходить в глубину. Отдавал приказание он ровным, по-всегдашнему жестким голосом, как будто ничего особенного не произошло.

Опустившись почти на предельную глубину, лодка повисла с выключенными двигателями.

В это время на поверхности разыгрывалась одна из многочисленных трагедий, происходивших в те годы на поре.

Нос транспорта стал медленно погружаться в воду. Оголилась корма с бешено вращающимся винтом. Давя людей, по палубе покатились пушки, танки. Зеленоватые фигурки солдат сыпались за борт, метались по палубе. Воду вокруг судна покрыли головы тонущих людей. На крыле мостика, еле удерживаясь на нем, так круто он поносился, стоял капитан транспорта и через мегафон тщетно пытался унять панику среди солдат и заставить их перед тем, как прыгнуть в воду, надеть спасательные пояса. Матросы, штурманы, машинная команда героически помогали капитану погасить панику. Мало кто из них оставил судно, была еще слабая надежда, что переборки в трюмах выдержат напор воды, подойдет помощь, команды миноносцев возьмут к себе на палубу много людей, остальные продержатся на поясах, кругах, в шлюпках. Хотя сейчас все шлюпки, которые удалось спустить, перевернуты или полны воды, но, как только люди успокоятся, воду можно откачать… Многие же и не думали о своем спасении, верные долгу, как их капитан.

Барон фон Гиллер разгадал тактику эсминцев. Выждав двадцать минут после взрыва последней глубинной бомбы, он приказал всплыть и в перископ увидел агонизирующий транспорт, застывший в нелепой позе. Недалеко от него находились эсминцы с множеством спасенных солдат на их палубах. И все-таки в воде их, казалось, совсем не убыло.

Эсминцы стояли, подставив борта для смертельного удара. Необыкновенная удача!

Бледное лицо немецкого офицера, обрамленное черной бородкой, выражало при этом только деловую озабоченность. Его лодка, спрятав перископ, пошла под водой к эсминцам. Затем на расстоянии тысячи метров от них высунула перископ, и барон фон Гиллер, рассчитав угол атаки, приказал ударить по ним двумя торпедами.

На этот раз сигнальщики на эсминцах вовремя заметили перископ и следы торпед, миноносцы ринулись в разные стороны, топя своих соотечественников. Все же одна торпеда попала в трюм транспорта, набитый ящиками со снарядами. Транспорт разорвало на куски, и через минуту на его месте крутились воронки. От взрыва под обломками погибло множество людей, не успевших отплыть от корабля, но все же человек триста еще держались на воде. Барон фон Гиллер и на этот раз увернулся от глубинных бомб.

Вторую неделю рыскала У-12 по невидимому квадрату, подстерегая и пуская на дно все суда, принадлежащие англичанам и французам. На ее счету было даже одно госпитальное судно. Фон Гиллер был ярым сторонником тотальной войны, необыкновенно убедительно обоснованной учеными и генералами кайзера Вильгельма. В одном из таких трудов давались выкладки, из которых становилось ясно, что глупая сентиментальность, основанная на морали «неполноценных» народов, предписывающая щадить раненых, приносит непоправимый ущерб тем, кто следует этому правилу. Цифры показывали, что больше половины раненых очень скоро становятся в строй и наносят урон тем, кто их недавно пощадил.

Таким образом, девятьсот раненых, не считая экипажа и медицинского персонала, фон Гиллер навсегда вычеркнул из списка возможных врагов императора Вильгельма.

Новая удача – английский транспорт. На нем погибло не менее двух с половиной тысяч. Тихоходный пароход был набит солдатами. Хотя в последней сводке англичан и говорится, что «потери незначительны… Вовремя подоспевшие миноносцы спасли всех, кто находился в воде и в шлюпках».

Капитана-цурзее барона фон Гиллера распирало от гордости за свои подвиги. Он один с горсткой матросов и несколькими помощниками-офицерами уничтожил ценностей врага на сотни миллионов фунтов стерлингов и убил не менее четырех тысяч человек. Такая продуктивность под силу только дивизии!

– Какая жалость, что одна торпеда не достигла цели, – сказал капитан-цурзее.

– О да! – проронил штурман Глобке. – На войне так много неожиданностей. О, Германия… – После этих слов Глобке начал ровным голосом рассказывать об удивительных пейзажах на Рейне, о покое и умиротворении, охватывающих душу немца, когда он смотрит на величественную реку, виноградники, сады и красивые черепичные крыши мыз… Лейтенант Леман, отличавшийся непочтительностью к старшим по званию и должности, перебил штурмана.

– Я считаю, – сказал он, сдерживая волнение, – что люди, чудом оставшиеся в живых, заслуживают милосердия.

Капитан-цурзее ответил, будто хлеща по щекам лейтенанта:

– Бабья мягкотелость. Чушь! Слова не солдата, а дамы-патронессы!

На мостике затаили дыхание, ожидая, что ответит на этот раз лейтенант Леман. Помедлив, тот сказал:

– Обвиняя меня в бабьей мягкотелости, вы, герр капитан-цурзее, упускаете из виду, что именно я стрелял в госпитальное судно, и в транспорт, и в миноносцы, и в рыбаков, и во все, что мы отправляли на дно морское, а души людские в рай. После таких мук господь, если он не придерживается ваших взглядов, должен взять их в райские кущи.

– Оставьте бога и рай в покое! Здесь я ваш бог. По моей воле вы стреляли, и довольно плохо, если дали уйти этим англичанам.

– Ну раз я следовал только вашей всевышней воле, то по этой воле и остались целы миноносцы. – Леман нервно засмеялся.

Фон Гиллер умел владеть собой, по-актерски меняя наигранный гнев на скорбную мягкость, от которой у подчищенных темнело в глазах. Он сказал с грустными нотками в голосе:

– Все мы устали, всем нам нелегко, настолько нелегко, что подчас мы говорим совсем не то, что следует говорить немцу и военному моряку. – Капитан-цурзее улыбнулся, довольный своей так ловко построенной фразой, достойной военачальника, не поддавшегося минутному гневу и показавшего подчиненному его место. – Какая ночь, господа! – продолжал он, крепче сжимая поручни, так как лодку стало класть с борта на борт. – Какие звезды! Мы должны помнить, – он повысил голос, чтобы слышали матросы, стоявшие внизу, – что под звездами сражаются наши отцы и братья, спят наши жены, дети, матери, сестры. – Фон Гиллер умолк, прикидывая, какую он даст аттестацию лейтенанту Леману.

– О, Германия! – повторил штурман Глобке и. стал рассказывать о своем поместье на берегу Рейна. Если можно назвать поместьем крохотный клочок земли с пятью яблонями и виноградником в двадцать квадратных метров. Говорил же Глобке о своей земельной собственности, как о целом королевстве.

Рулевой зазевался, лодка рыскнула, и волна ударила о борт, окатив всех, кто находился на палубе.

– Сменить рулевого и в карцер! – приказал капитан-цурзее.

Молча стоявший на мостике вахтенный офицер повторил приказание и спустился в люк. Очень скоро он вернулся, доложил, что приказание выполнено, и затем передал на словах только что перехваченную радиограмму.

Англичане радировали открытым текстом: «Всем судам королевского флота: при встрече задержать русский клипер „Орион“ и доставить, если потребуется силой, в любой из портов Англии или союзных стран».

– Как приятно слышать о скандале в стане врага, – сказал фон Гиллер. – В данном случае мы поможем англичанам, если увидим это «созвездие». – К капитану-цурзее вернулось хорошее настроение и желание взять реванш в споре с лейтенантом-торпедистом.

– Я знаю, что лейтенант Леман готовится возразить мне и по привычке отвинчивает зажимы у спасательного круга. По вашей милости мы потеряли уже три круга, и стоимость их будет вычтена из вашего денежного довольствия. Вы разоритесь, лейтенант.

– Ах да, извините. Да, у меня с детства привычка что-нибудь вертеть… Вот уже готово, и, если позволите, я выскажу свои аргументы.

– Слушаю ваши неопровержимые аргументы.

– Видите ли, всегда противники наших врагов считались нашими друзьями. Тем более что вы сами говорили о возможности заключения сепаратного мира с Россией.

– Что значат чьи-то мнения? На войне существует только приказ нашего кайзера Вильгельма, инструкции и приказы командования. Их никто не отменял, и Россия остается нашим врагом номер один, и мы будем поступать с ее морскими силами соответствующим образом, дорогой мой лейтенант.

– Как вам угодно, – ответил лейтенант, интонацией выражая несогласие с мнением командира.

– Угодно не мне, а уставу и приказам!

– Как будто я всегда подчинялся им.

– Вообще да, – смягчился фон Гиллер, – если бы не ваш язык, вы были бы отличным офицером с большой перспективой. Возможно, вас и с этими недостатками ждет неплохое будущее. – Он засмеялся, поддержанный штурманом и вахтенным офицером, и окончательно пришел в хорошее расположение духа.

– Не унывайте, Курт Леман, мы еще повоюем с вами – ха-ха, каков каламбур! – повоюем с вами! Мы и так делаем это ежедневно, каждую свободную минуту.

Опять все засмеялись, за исключением Лемана. Капитан-цурзее продолжал вкрадчивым голосом:

– Как человек объективно мыслящий, я не могу не согласиться с одним положением, высказанным вами, лейтенант.

– Да, мой капитан? – настороженно спросил Леман.

– Относительно использования разногласий в стане наших противников. Наш кайзер не упустит возможностей ослабить их силы. Но надо учесть, что прежней России, с ее сильной прогерманской партией уже нет. Сейчас там анархия, нечто более худшее, чем Парижская Коммуна. Россия становится угрозой для всей цивилизации. Нельзя забывать об этом, друг мой! Но предоставим вопросы политики кайзеру Вильгельму и его дипломатам. Наше дело способствовать проведению в жизнь предначертаний высшей власти. В минуты же отдыха, в перерывах между битвами мы должны уметь находить прекрасное и наслаждаться им, этим прекрасным. Например, господа, как хороша данная ночь, это суровое, но покорное нам море, этот фейерверк из зеленых брызг, вылетающих из-под форштевня…

Лейтенант не дал капитану совсем впасть в сентиментальный тон, сказав:

– Революции обновляют мир.

– Что?!

– Они необходимы, мой капитан…

– Кому необходимы? Вам? Или, быть может, мне? Не думаете ли вы, лейтенант, что и Германии нужна революция?

– Не ловите меня на слове, капитан-цурзее, я с достаточным уважением отношусь к существующей власти. Я говорю вообще, основываясь на фактах истории.

– Если говорить об исторических фактах, то все революции кончались укреплением монархии! И только монархия, основанная на принципах национального духа, может вести к прогрессу. Вы не согласны?

Наверное, дерзкий лейтенант снова довел бы своего командира до белого каления, да из рубки доложили, что гидроакустик слышит приближение корабля, идущего встречным курсом. Судя по работе машин, это миноносец, скорость не менее восемнадцати узлов.

Натренированная команда быстро исчезла в стальной утробе. Захлопнулся люк. Затихли дизеля. На субмарине готовились к атаке. В носовом отсеке лейтенант Леман, сторонник гуманных методов войны и революций, приказал матросам зарядить торпедные аппараты.

Матрос, стоявший у левого аппарата, сказал, улыбаясь:

– Там, наверное, сейчас вся команда спит, а подвахтенные играют в домино, вот потеха будет…

– Молчать, Мюллер! Ты находишься на ответственнейшем посту, и если будешь отвлекаться, то можешь на секунду позднее выпустить торпеду, она пройдет мимо цели, и десятки тысяч марок пропадут даром. Мы не оправдаем надежд, возложенных на нас кайзером!..

Мюллер вытянулся. Уж он-то не прозевает. «Кайзер Вильгельм останется доволен», – говорила нагловатая улыбка на его самодовольном лице.

«Борзая»

Эскадренный миноносец «Грейхаунд» мчался без огней по ночному Атлантическому океану, держа курс на юго-запад от островов Силли. Лейтенант Кристофор Фелимор нес вахту, стоя на крыле ходового мостика, до боли в глазах от встречного ветра вглядывался в темное летевшее на него море, стараясь рассмотреть на нем силуэт парусника: «Грейхаунд» гнался по следу русского клипера.

Лейтенант вошел в рубку, проверил курс, похвалил рулевого и стал смотреть вперед через стекло. В рубке разливалось приятное тепло. Палуба нервно вздрагивала, и Фелимору пришла новая мысль, что современные машины похожи на живые существа, которым передается неудержимое стремление человека к каким-то неведомым рубежам.

«Грейхаунд» старался изо всех своих паровых сил, выжимая полные двадцать узлов.

Лейтенант стал думать об Элен.

Узнав о его неприятностях по службе, она только вздохнула, затем, когда он в лицах изобразил сцену с адмиралом, смеялась до слез, а в заключение сказала, что любит его еще сильнее и ее идеалом всегда был настоящий моряк, а не береговая крыса, что эта крыса не относится к нему, так как ей известно, что на берегу он остался не по своей воле, а затем глаза ее подозрительно заблестели и она призналась, что боится за него. Утешая ее, он описал, в каком жалком состоянии находятся остатки немецкого флота, и признался в своем заветном желании участвовать в морском сражении, чем испугал Элен и заслужил ее горячий поцелуй.

В тысячный раз признав, какая необыкновенная девушка встретилась на его пути, он стал мысленно составлять ей письмо, не упуская ни одной мелочи, давая меткие характеристики своим сослуживцам и особенно упирая на свои первые блестящие успехи. Это ему пришла мысль взять на борт русского офицера с «Ориона», оставленного заложником в порту.

Капитан О’Брайнен, посмотрев на Фелимора рыжими глазами, сказал:

– Черт возьми! Вы правы, есть смысл прихватить с собой этого русского, хотя, держу пари на что хотите, он не укажет нам курс своего парусника. И правильно сделает. В противном случае я никогда не позволил бы ему ступить на палубу «Грейхаунда». При всем при том он может оказать нам неоценимую услугу, если мы чудом встретим клипер. Я видел вашего русского приятеля. Он производит впечатление вполне благоразумного человека. У меня жесткие инструкции из Лондона. Клипер не должен, по млению джентльменов из адмиралтейства, удрать с оружием и передать его в сомнительные руки. Лейтенант Фелимор, вы парень с головой, хотя о вас адмирал говорил далеко не лестные вещи…

Получив распоряжение явиться на миноносец, Николай Павлович посчитал, что его отправляют в Лондон. Затем у него появились смутные подозрения, когда он увидел, что миноносец идет на запад, и, наконец, он возмутился до глубины души, когда лейтенант Фелимор под честное слово открыл ему назначение рейса.

– Все-таки я объяснюсь с командиром миноносца, – сказал капитан-лейтенант, – не бойтесь, я вас не выдам. Но я вправе знать, куда и с какой целью меня транспортируют на корабле его величества.

О’Брайнен извинился, без обиняков сказал о цели рейса и не сделал никаких предложений. Они распили с ним полбутылки «Белой лошади», обсуждая последние сообщения из действующей армии и морские сводки.

Только расставаясь, О’Брайнен сказал:

– Поверьте мне, коллега, я многое бы дал, чтобы не встречаться с вашим клипером. Будем надеяться, что так и случится. А если произойдет чудо, то постарайтесь внушить своему командиру, что необходимо иногда подчиняться здравому смыслу.

– Здравый смысл – понятие очень емкое. Командир клипера – мой друг, я его знаю с Морского корпуса и не могу упрекнуть в отсутствии у него здравого смысла.

– Все же на его месте я бы не стал ложиться в дрейф на виду у береговых батарей и чего-то ждать в течение двух часов, когда дорога каждая минута.

– Он поджидал меня.

– Тогда другое дело. Благородно! Приношу извинения и прошу забыть о пашем разговоре. Все будет отлично. Я почти, уверен, что мы не догоним ваш корабль и, совершив легкую прогулку, вернемся в Плимут или в Портсмут.

Поднявшись на палубу, Николай Павлович, придерживая фуражку, посмотрел на покачивающийся небосвод и с облегчением вздохнул: миноносец и клипер пока шли расходящимися курсами. Но это еще не значило, что клипер в полной безопасности. У преследователя слишком большое преимущество в скорости, и оп каждую минуту может изменить курс. И действительно, небесный свод круто развернулся на девяносто градусов. Николай Павлович представил лист карты и две движущиеся точки. Возможно, под утро они если и не встретятся, то пройдут совсем недалеко друг от друга.

Ветер пронизывал шинель старшего офицера, а он, не чувствуя холода, подсчитывал в уме вероятность встречи.

– Да, черт возьми! – сказал оп по-русски и подумал: «Но ведь к утру они смогут изменить курс, и не один раз».

Но эта обнадеживающая мысль не особенно обрадовала его, тем более что, по его наблюдениям, назавтра должен был выдаться ясный безветренный день и клипер будет виден за много миль.

Над головой, на ходовом мостике, послышались шаги, а затем прозвенели четыре двойных удара в рынду – восемь склянок – конец последней вахты. Начались новые сутки. Как хотел в эти минуты моряк, чтобы его корабль находился далеко-далеко от берегов Европы. Николай Павлович бросил взгляд на узкую палубу, на ней нелепо темнели лотки торпедных аппаратов, угадывались стволы орудий, вся она казалась загроможденной ненужными вещами, и вновь мысленно перенесся на свой клипер. При таком ветре, слегка накренясь на правый борт, он режет форштевнем океанскую волну. Поет ветер в снастях. С мостика только угадывается упруго натянуто е полотно нижних парусов, а верхние парят где-то в небе, застя звезды.

Вахтенные матросы сидят на палубе у мачт или у фальшборта., доносится их говор, смех, протяжная песня, от которой замирает сердце. «И откуда у этих мужиков и рабочих, одетых в матросскую форму, берется эта нежность, тонкое понимание красоты и чувство родины.?» – не раз спрашивал себя капитан-лейтенант и, так и не разгадав, относил к одной из загадок русской души.

Старший офицер клипера, как и его командир, остались в числе немногих приверженцев парусного флота. И чем больше они понимали его обреченность, тем сильнее любили свой корабль.

…С восьмым ударом в рынду на мостик миноносца поднялся офицер, заступающий на вахту. Скоро по трапу спустился лейтенант Фелимор. Он был весел и возбужден. Вахта прошла прекрасно, а сейчас он закусит в кают-компании и выпьет пару стаканов чаю с коньяком. Нет, лейтенант не жалел, что променял спокойную чиновничью жизнь на бесконечные вахты на мостике «Грейхаунда».

Заметив Фелимора, Николай Павлович намеревался перейти на другой борт, несмотря на поздний час ему не хотелось спускаться в каюту, а также задерживать лейтенанта после вахты. Фелимор заметил его:

– О, мистер Никитэн! Приятная ночь, не правда ли?

– Да, славная ночь, хотя все портит чрезмерная скорость вашей «борзой».

– Что вы! Мы идем средним ходом. Можем выжать еще узлов пять – шесть. Вы не привыкли к таким скоростям?

– Нет, почему же, при свежем ветре и у нашего клипера довольно приличная скорость. Но там совершенно иное ощущение скорости…

Фелимор предложил зайти в кают-компанию. Никитин поблагодарил и сказал, что побудет на палубе. Как ни хотелось Фелимору горячего чая с коньяком, он, чувствуя себя хозяином, да еще виноватым перед гостем, увлек его за рубку.

– Вот здесь совсем тихо, – сказал Фелимор. – Вы будьте великодушны и еще раз извините меня за опрометчивый, если хотите, бестактный, глупый поступок. Сейчас, все обдумав, я понял, что не имел права выступать с такой инициативой, не посоветовавшись с вами.

– Я уже высказывал вам свое отношение. Но сейчас этот поход стал даже мне нравиться.

– Вот и прекрасно! Какой вы груз сняли с меня! Последнее время я наделал невероятное количество глупостей. И знаете почему?

– Конечно нет.

– Я женюсь, мистер Никитэн! – Фелимор сделал это признание, как посвящение в величайшую тайну, открытие которой должно объяснить наконец мистеру Никитэну истинную причину появления его на миноносце.

– Я не вижу связи между этим действительно важным событием и…

– И всем остальным?

– Да, мистер Фелимор.

– Знаете, мне и самому еще не все ясно. После согласия Элен стать моей женой со мной что-то произошло и я стал совершать просто невероятные поступки. Когда сейчас я вспоминаю, что наговорил сэру Эльфтону, мне становится не по себе. Элен назвала мое состояние «припадком искренности». Изумительно верный диагноз. Не правда ли, мистер Никитэн? С вами этого никогда не бывало?

Никитин не успел ответить простодушному Фелимору. Из кормы миноносца вырвался столб пламени. Капитан-лейтенант почувствовал, как у него онемели ноги от чудовищного удара в подошвы и он, как во сне, поднимается в воздух.

Очнулся Никитин под водой и опять, как во сне, инстинктивно затаив дыхание, стал выгребать на поверхность. Вынырнув и отдышавшись, стал сбрасывать шинель, и опять это делал, еще не отдавая себе полного отчета, что произошло и почему он очутился в воде. Просто знал и учил этому матросов, что, очутившись в воде, первым делом следует освободиться от стесняющих движения вещей. В борьбе с шинелью окончательно пришел в себя и понял, что произошло. Он чуть не захлебнулся, пока ему удалось сбросить шинель. Вода была холодной, но он не чувствовал этого, работая руками и ногами, чтобы удержаться на поверхности, и оглядываясь вокруг в надежде найти обломок или спасательный круг. Под руку попало весло. Он лег на него грудью, весло тонуло, но это уже была опора на первое время. Шла довольно сильная зыбь. Поднявшись на гребень волны, Никитин увидел футах в десяти дверь и поплыл к ней. Нашел ручку и, ухватившись за нее, понял, что может держаться так довольно долго, пока не онемеют руки. И тут впервые почувствовал, как холодна вода.

Все это время он прислушивался, стараясь услышать чей-либо голос. Стояла жуткая, пугающая тишина. «Ни одного. Бедный Фелимор», – подумал он и понял, что оглох. Он не слышал ни ветра, ни шума волн. Ударил рукой но воде и не услышал всплеска.

– Час от часу не легче, – сказал он, не слыша своего голоса, и стал трезво обдумывать свое положение. Самое большее, если он продержится на этой двери до рассвета, и то, если привяжется к ручке ремнем. Вода не больше пятнадцати градусов, она вытянет из него все тепло, лишит подвижности, закоченевшие руки перестанут слушаться…

«Лучше не думать об этом, а бороться. Надо найти что-либо посолидней: обломок шлюпки, пояс…» И он стал толкать дверь, с каждым рывком подвигаясь на несколько дюймов.

«Так, пожалуй, лучше, – подумал он. – Сила у меня еще есть. Что с моими ушами?» Он тряхнул головой и вдруг почувствовал, как из ушей вылилась «горячая» вода и он стал с трудом различать голоса моря. И как будто где-то далеко-далеко – крик тонущего. Николай Павлович, прислушиваясь к замирающему голосу, стал энергичней толкать свою дверь туда, откуда доносился крик.

– Да сюда же, сюда! Боже мой, куда вы плывете? – услышал он совсем ясный и как будто знакомый голос справа от себя и увидел силуэт человека, стоящего по пояс в воде.

– Ну что вы, что с вами? Плывите ко мне, я в лодке. Ну, пожалуйста…

«Фелимор! Славный Фелимор!» – пронеслось, как луч света, в сознании Никитина.

Фелимор стоял в притопленной спасательной шлюпке совсем рядом и протягивал руку. Он помог Никитину перебраться через борт.

Шлюпка еще зачерпнула воды, но осталась на плаву: по ее бортам были вделаны запаянные баки с воздухом. Поплавки надежно держали ее на поверхности.

Они сели друг против друга на банки и, взявшись за руки, долго молчали.

– Какой ужас! – первым заговорил Фелимор.

– Я плохо слышу, говорите громче.

– Наверное, мы налетели на мину? – прокричал Фелимор.

– Можно не так громко, ко мне возвращается слух. Неужели все погибли?

– Не знаю. Я слышал слабый крик, но скоро он стих. Я звал всех плыть ко мне. Я еще покричу.

Фелимор несколько минут кричал, но никто не отозвался.

– Видите? – спросил он со слезами в голосе.

– Может быть, кто-либо еще держится, но потерял временно слух, как я. Давайте проверим, нет ли пробоин в боте.

Они ощупали под водой борта и днище.

– Как будто нет, – сказал Фелимор.

– Давайте вычерпывать воду. Вот тут в рундуке вместе с аварийным запасом есть что-то вроде котелка и ковш.

Они стали вычерпывать воду и работали минут пять, потом услышали глухой шум машин. Фелимор, набрав полную грудь воздуха, хотел было позвать на помощь. Капитан-лейтенант вовремя остановил его и шепнул, чтобы он пригнулся.

Из темноты, надвигаясь на них, показалось темное возвышение, потом низко сидящий в воде корпус подводной лодки. Лодка прошла совсем близко, запахло нефтяной гарью. На мостике вырисовывались два силуэта. Послышалась неразборчивая немецкая речь.

Когда лодка скрылась и урчание дизелей стихло, Фелимор прошептал:

– Так, значит, нас потопила субмарина?

– По всей вероятности.

– Конечно. Убийцу всегда тянет на место преступления.

Они продолжали вычерпывать воду, стуча зубами от холода. Ее оставалось уже по щиколотку, когда Фелимор поставил черпак на банку и полез в кормовой рундук, шепча: «Какой я идиот!» Покопавшись там, он вытащил большую флягу.

– Виски, мистер Никитэн! Нет, у меня отшибло разум. Я же только вчера проверял на этой шлюпке неприкосновенный запас. – Он отвинтил пробку и протянул Никитину: – Глотните, капитан. Вот так, теперь я… Какой напиток! И везет же нам с вами!

Затем они разделись, вдвоем выжали одежду так, что потрескивали нитки. Одевшись, съели банку мясных консервов и выпили по глотку виски.

– Не думал, что буду ужинать здесь, что все так случится, – сказал Фелимор, зевая и лязгая зубами. – Мне так хотелось чаю с коньяком. Сейчас я бы не отказался от стакана воды. Как хочется пить! А вам?

– Очень.

– А ведь в шлюпке был анкерок с водой.

– Как еще она осталась цела.

– И мы с вами.

– Чудом. Мне так не хотелось спускаться в каюту.

– Представьте, а я прямо умирал от желания поесть, выпить крепчайшего чая с коньяком и растянуться на койке. Признаться, вспомнил Элен. Вы и она спасли меня. Ведь если бы я зашел в салон, то уже не выбрался бы из него. Бедная девочка, спит сейчас и ничего не знает. А через несколько дней вдруг сообщат ей, что я пропал без вести! Какой ужас! Она-то знает, что такое пропасть без вести на море!

Никитин стал, утешать лейтенанта, сказав, что через сутки – другие сюда придет помощь. У них есть продукты и, может быть, пойдет дождь – и у них будет вода. Даже без воды они продержатся неделю. Утешая лейтенанта, он не заметил, как тот уснул, сидя на днище и положив ему голову на ногу.

Никитин с трудом разбудил его:

– Спать нельзя! Простудитесь!

– Ничего, ничего…

– Да вставайте же! Застынете, умрете. Оставите свою Элен!

– Элен! Что? Да, да я совсем замерз. Боже, как холодно!

– Вставайте, двигайтесь! Вот возьмите весло, на счастье, его хорошо закрепили под банками, гребите им.

– Да, да… Что со мной? Ударьте меня по щеке… Я сплю стоя. Упаду за борт. Но нет! – он тряхнул головой… – Что это?

На юге небо озарилось малиновым светом. Прошло довольно продолжительное время, и докатился глухой раскатистый грохот.

Фелимор сказал:

– Еще одна жертва! Эта хищница опять кого-то потопила.

– Похоже, – ответил Никитин. – Взрыв милях в десяти от нас. Вот и появилась работа, которая помешает нам уснуть.

– Да, мы идем на помощь! Немедленно! – горячо воскликнул Фелимор, окончательно стряхнувший с себя сонливость. – Где это ваше весло? Если есть одно, то могли уцелеть все шесть. Были весла и на других шлюпках. Сейчас мы осветим море. Какой я идиот, сам положил в рундук ракетницу в брезентовом мешке и банку с патронами. Я думаю, мы не привлечем субмарину?

– Скорее всего, там подумают, что к погибающим подходит помощь, и уйдут под воду, если совсем не потеряли голову от необыкновенной удачи. Потопить два корабля, да еще ночью!

– Есть! Все на месте. Каким молодцом был Гарри Смит, все положил, как я ему приказал, да он и сам знал свое дело. Стреляю!

Хлопок выстрела, и высоко в небе загорелась ракета. Медленно опускаясь на парашютике, она ярко осветила место катастрофы.

Первое, что бросилось им в глаза и заставило быстрей забиться сердце, это человек на перевернутой шлюпке. Он лежал поперек киля, безжизненно свесив голову, руки его и ноги находились в воде. С каждым движением шлюпки на волне он то немного сползал головой вперед, то опять подавался назад. Совсем недалеко от шлюпки плавало весло. Фелимор подтянул его багром.

Ракета погасла.

До второй шлюпки было футов сто. Они выпустили еще три ракеты, пока добрались до нее, по пути подобрав еще одно весло.

Матроса с большим трудом сняли с киля шлюпки. Неожиданно он мертвой хваткой уцепился за леер, протянутый вдоль наружной стороны борта и местами прихваченный к нему скобками, чтобы очутившемуся за бортом было за что ухватиться и легче забраться в шлюпку. Никитину пришлось раздеться и, спустившись в воду, перерезать леер, а затем заплыть на другую сторону и, поддерживая голову матроса, помочь Фелимору перетащить его в свою шлюпку.

При свете ракет Фелимор, стоя на банке, пытался увидеть еще кого-либо из спасшихся при взрыве. Но среди обломков дерева, плавающей ветоши, масляных пятен, переливающихся зловещими цветами, не было никого.

Матрос окоченел и, видимо, был сильно контужен. Ему влили в рот виски, и тут он сделал первые осмысленные движения, ухватившись за флягу и не выпуская ее из рук. Флягу пришлось отнять.

– Это ты, Арт? – спросил матрос, еле ворочая языком. – Где это мы так с тобой нализались?

Его раздели. Крепко растерли и одели в мокрую выжатую одежду, дали еще выпить и оставили, посадив спиной к борту, а сами взялись за весла.

Скрипели уключины. Тяжелая шлюпка, рассчитанная на шесть гребцов, еле двигалась к югу, слегка подгоняемая слабым северо-западным ветром.

Гребцы молчали, экономя силы.