Текст книги "Клипер «Орион»"

Автор книги: Сергей Жемайтис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 25 страниц)

Командир засмеялся.

– С тройным. Что-то очень сложная конструкция. Про людей или, вернее, чемоданы с двойным дном – слыхал, а с тройным – впервые, да еще у немецкого барона.

– Видите ли, разница та, что двойное дно легче обнаруживается. Тройное – гораздо труднее.

– Ну хорошо, хорошо, попробуйте заглянуть в него поглубже, это по нашей части.

Старший офицер извинился и отвел командира в дальний угол мостика:

– Воин Андреевич, я согласен с мнением нашего телеграфиста. Барон всюду сует свой нос

– Ну, ну, Николай Павлович., разве можно так относиться к военнопленному? Он офицер. У него есть понятие о чести. К тому же он и дворянин. Нет, нет, прошу явно не выражать ему антипатии. В нас, мамочка моя, еще сидит воспитанная за годы войны неприязнь к немцам. Я сам иногда ловлю себя на том, что начинаю думать, что без него было бы поспокойней. Хотя так судить о человеке несправедливо. Вы не находите?

– К сожалению. Я посадил бы его под арест или воспретил ходить в места, непозволительные для посторонних.

– Нет, нет, нельзя так. Ах, я не отпустил еще радиста. Герман Иванович, спасибо, дорогой, ловите там все, что можно, особенно, что делается во Владивостоке. С новостями, как всегда, ознакомьте весь экипаж.

Сказав «есть», радист опять было поднес руку к уху, да, вспомнив о фуражке, сделал волнообразный жест, с трудом повернулся и пошел провожаемый улыбками всех, кто находился на мостике.

Прежде чем пройти на бак, где его тоже ждали подвахтенные матросы и унтер-офицеры, он заглянул к себе в радиорубку. Там он застал барона фон Гиллера и Лешку Головина. Пленный сидел за столом радиста, надев наушники, и сосредоточенно слушал. Увидев кондуктора, фон Гиллер закивал головой, заулыбался, не снимая наушников. Радист резким жестом приказал снять наушники, что тот неохотно и сделал.

Радист сказал по-немецки:

– Я несколько раз просил вас не трогать ничего в моей каюте.

– О, извините, герр кондуктор. Вы же разрешали мне иногда слушать голоса эфира. Такая невинная вещь. Прошу еще раз извинить, я ухожу, и все же с разрешения вашего любезного командира я буду еще изредка заходить к вам. – Он усмехнулся и ушел.

– Алешенька, милый мой, скажи, долго этот фон барон стучал на моем ключе?

– Да как вы ушли, дядя Герман, так он и начал тирикать, а сам таким ласковым притворился, все зубы мне скалит. Почему они у него все золотые?

Радист осмотрел свою аппаратуру и сказал без улыбки:

– Передатчик включен.

– Вы думаете, что он своим передавал что-нибудь?

– Пока не знаю. Пошли на бак и давай с сегодняшнего дня закрывай рубку на ключ. А ты вообще присматривай за ним.

– Давайте, дядя Герман, будем присматривать, а то, сами знаете, наведет подводную лодку.

– Здесь не должно быть подводных лодок. Мы порядочно отошли от берегов Европы и от рейсовых линий. Лодки караулят на караванных путях и на подходах к портам.

Юнга улыбнулся:

– Вот и хорошо, что так далеко отошли. А то я порядком струхнул, когда вы вошли и начали его крыть по-немецки. Вот, думаю, сижу, как дурак щерюсь на его золотые зубы, а он погибель на нас наводит. – Лешка сдвинул брови. – Все же что вы про него полагаете? Ненадежный мужик, да?

– Вот именно, Алеша, ненадежный, а время еще военное.

– Ну это конечно. И хоть кругом вода да небо, а все-таки как они английский миноносец подсидели, сами тоже нарвались. Ну а нам зевать нельзя. Вы знаете, что Зуйков говорит?

– О чем?

– Про грабли.

– Нет, не знаю.

– Раз в год и грабли стреляют.

– Очень мудрая пословица, поэтому, Алексей, давай смотреть в оба.

– Давайте!

На том порешив, они закрыли двери на ключ и отправились на бак.

Тем временем ликующий барон фон Гиллер пришел в каюту артиллерийского офицера. Новиков, по обыкновению, лежал на койке, уставившись в потолок, не поворачивая головы, спросил:

– Ну как, удалось хоть сегодня?

– Наконец-то! После страшного удара, нанесенного мне судьбой, эта капризная богиня вновь обратила ко мне свой благосклонный лик.

– Что-то слишком витиевато вы стали изъясняться, барон. Не похоже на вас.

– Да, я, как правило, не многословен и склонен говорить просто. Но мне сейчас хочется запеть. Немыслимая удача! Я разговаривал с рейдером, это «Хервег»! Как я – и ожидал, он возвращается от берегов Бразилии. Латиноамериканцы после наших временных неудач на фронте…

– Временных ли?

– Вы хотите сказать?..

– Что ваша песенка спета. Но не будем терять время в напрасном споре, тем более мы никак не можем повлиять на исход войны…

– Вполне разумно.

– Итак?

– Да, после наших временных неудач на Западном фронте латиноамериканцы отказали нам в снабжении.

– Предложили интернироваться?

– Да, но капитан Рюккерт никогда не пойдет на это. После стольких славных дел и вдруг – сдаться! Нет, подобное не в немецком духе.

– И ваши сдавались за милую душу, что-то я не слыхал у вас ни одного случая подобного бою нашего «Варяга».

– «Варяг», что это?

– У меня нет настроения читать вам лекцию о славнейших страницах русского военного флота. Продолжайте, барон.

– Хорошо, только не перебивайте меня, прошу вас.

– Ладно, барон, не буду перебивать вас и напоминать вам о печальной судьбе флота Германии.

Капитан-цурзее показал золотую полоску зубов и передернул плечами, его отличное настроение прошло. Он сказал холодно:

– «Хервег», видимо, следует к берегам Африки, а может быть, и в Океанию. Сейчас мы идем встречными курсами. «Хервег» находится от нас в тысяче миль.

– Скорость?

– Не менее пятнадцати узлов.

– Да мы делаем около десяти при слабом ветре.

– При благоприятных обстоятельствах мы встретимся к исходу вторых суток.

– Допустим – на третьи.

– При условии, если будем ежедневно сообщать координаты и все изменения курса. Конечно, лучше бы связываться чаще. Мне сообщили, поняв, в каком я положении, что радисты на «Хервеге» будут дежурить круглосуточно, настроившись на нашу волну.

– Больше одного раза в сутки вам не удастся вести передачу на свой «Хервег».

– Согласен. Тем более что радист, кажется, что-то подозревает или питает ко мне националистическую вражду. Он чуть не застал меня за работой на ключе.

– Чуть – не считается. Плохо, барон, что вы не смогли внушить ему более нежных чувств.

Барон нахмурился и сказал:

– Я не сообщил вам еще об одном важном обстоятельстве, лейтенант.

– Час от часу не легче. Что еще?

– Когда я работал на ключе, в каюте находился юнга. Конечно, я постарался ему внушить, что просто учусь, практикуюсь. Все-таки он мог что-то заподозрить и передать радисту, с ним у него приятельские отношения.

Новиков сел на койке:

– Барон!

– Да!

– Позвольте вам заметить, что вы напрасно радовались. Судьба опять повернулась к вам задом. Мальчишка не так прост, как вам кажется. И этот проклятый радист еще не мало причинит нам неприятностей. Вот кого бы я списал за борт с десятком – двумя в придачу.

– Хорошая мысль, только ее пока трудно осуществить.

– Все трудно. Надо подумать.

– Что, если включить в дело ваших сообщников из нижних чипов и этого гардемарина?

– Говорю, надо подумать. Что же касается Бобрина, то он вчера ходил вымаливать прощение и получил его, негодяй и трус. Испугался, что лишится милости нашего социалиста-командира.

– Вы ему ничего не сообщали о рейдере?

– Ну что вы!

– Очень хорошо. Только напрасно вы так отзываетесь о Бобрине. Он сейчас будет нести вахту и знать все изменения курса, скорость. Как нельзя лучше иметь на ходовой вахте своего человека. Мне часто заходить в штурманскую каюту нельзя. Я только хотел вас просить повлиять на вашего Друга Бобрина, в то время как он опередил нас.

– Все это так, да я не переношу мягкотелых. Лебезит, скотина. Но пусть служит и им, и нам.

– Только нам. Вам, дорогой герр Новикофф, в данной ситуации следует проявлять больше дипломатии.

– Каким образом?

– Хотя бы не возбуждать подозрений, скрывать антипатию к окружающим. В этом есть сущность всякой политики, мой дорогой друг.

Новикова коробил поучающий тон и подчеркнутое превосходство, сквозившее во всем облике барона.

Новиков проворчал:

– Ну ее к дьяволу, вашу политику. Я человек желчный, меня считают злым, и не без оснований. Давайте разделим обязанности: политику – вам, а на мою долю останется вся грязная работа.

– Почему же грязная. Я бы сказал – оперативная.

– Камуфляж, барон! Давайте хоть с глазу на глаз называть вещи своими именами. Измена никогда не считалась благородным действием.

– Что вы! Какая измена? Наоборот! Мы стремимся предотвратить измену, не дать большевикам воспользоваться оружием.

– И поэтому я, русский офицер, связываюсь с представителем враждебного государства? Ха-ха, милый мой. На всех языках такое действие называлось изменой, а ваше – шпионажем со всеми вытекающими последствиями, включая «пеньковый галстук». Так что давайте, как говорят матросы, «потянем грота-шкот», другими словами, выпьем!

Барон силился улыбнуться, но только приподнял верхнюю губу. Ему все больше не нравился его сообщник, позволяющий ставить себя на одну доску с ним, бароном, человеком высшей расы, старшим по званию. Капитан-цурзее прикрыл веки, чтобы сосредоточиться и не дать вырваться наружу накипавшему гневу. Наконец он улыбнулся, не скупясь, показал все зубы, мысленно подтрунивая над самим собой: «Эх, Фридрих, только что учил высшей дипломатии этого пьяного скифа, а сам чуть не снизошел до унизительной ссоры с ним. Натяни туже нервы, Фридрих».

Барон сидел, откинувшись на спинку зеленого дивана. Рассеянный свет, отраженный от поверхности моря, ярко освещал его лицо, безжалостно обнажая все недостатки кожи, сеть морщин под глазами, седину в волосах. И все же лицо его можно было назвать красивым: черты лица были правильными и сейчас, когда он расслабился, даже приятными. Новиков звякнул стаканами, барон опять стал самим собой: на лицо опустилась высокомерная маска с плотно сжатыми губами и презрительным прищуром глаз.

– Не слишком ли вы много пьете, герр Новикофф?

– Не ваше дело, барон. Берите и пейте сами, тем более что сейчас мы идем обедать.

– Но ведь и там вы будете пить?

– А как же! И вы тоже. Там особая статья. Ну давайте за процветание нашего союза! Вот так! Пить вы почти научились… Ух и хороша! Мы везем чистейший ректификат, и баталер разбавляет со знанием дела.

Гиллер спросил с деланным участием.

– Вы не боитесь стать алкоголиком?

– А я уже и есть алкоголик, а вот кто вы? Попробуйте ответить на этот вопрос! – Новиков последнее время быстро пьянел. – Духу не хватит. Самое трудное назвать себя своим именем, то есть познать самого себя. Я вот познал: никчемный человек и вдобавок алкоголик. Вы же считаете себя слепленным из другого теста. Да, ведь вы принадлежите к расе господ, как изволили однажды сказать. Русские дворяне тоже были расой господ, а что получилось? Не пожимайте плечами. Дело серьезное. Вы когда-нибудь слышали о бронтозаврах? Господствовали миллионы лет – и пшик…

В двери постучал вестовой:

– Обедать, ваше благородие!

– Знаю, болван… Идемте, капитан-цурзее, и не пыжьтесь, как индюк. В целях большой политики вы должны держаться рубахой-парнем.

Новиков, не заметив, перешел с английского языка на русский.

Барон зло улыбался.

На встречных курсах

Радист снял наушники и подмигнул Лешке Головину, который с благоговением наблюдал за работой этого удивительного человека. Если Зуйков был лихим матросом и Лешкиным наставником и воспитателем, то радист Лебедь относился в сознании мальчика к людям непостижимых возможностей, был настоящим волшебником. Он управлял таинственными силами, которые в одно мгновение связывали его с любой точкой земного шара, будь она на воде или на суше. Герман Иванович пытался объяснить мальчику, что в его работе нет ничего таинственного и он только научился управлять прибором, вырабатывающим электромагнитные импульсы, и импульсы эти тоже просты в своей сущности. Но Лебедь не отличался педагогическим талантом, и после каждой его научно-популярной лекции мальчик только убеждался, что судьба его свела с необыкновенным человеком, вся его «простая» наука похожа на волшебный фокус, непостижимый для простого смертного.

– Ну вот, Алексей Сафронович, – сказал радист, показывая мальчику листок с группами цифр, – еще один ребус. Немцы продолжают посылать шифровки кому-то в море, а с корабля посылают ответ, вот он, – радист показал другой листок с цифрами.

– Ну и пусть посылают, а нам-то что?

– Нельзя, Алексей Сафронович, проходить мимо загадочных явлений. Весь смысл жизни в разгадке загадок, которые ставит нам природа и наши двуногие собратья, то есть мы сами задаем друг другу.

– Да, конечно, – глубокомысленно согласился юнга. – Загадки и я люблю разгадывать. – Он пристально посмотрел на радиста и покачал головой.

– Ты что, Алексей Сафронович, так неодобрительно покачал головой?

– Никак я вас не могу понять. Ведь вы такой умнющий, все помните, страницу прочитаете – и уже готово, как стих, знаете, а вот фуражку опять забыли надеть.

– Когда это?

– Вчера.

– Хочешь, я тебе открою тайну? – сказал радист и такую состроил смешную гримасу, что юнга покатился со смеху.

– Хочу, очень, – сказал он, вытирая глаза и готовясь вновь расхохотаться над «тайной».

Неожиданно Герман Иванович сказал совершенно серьезно и как-то застенчиво улыбаясь:

– Не забываю я надевать эту проклятую фуражку, а нарочно не надеваю. Не идет она мне. Какой-то я в ней несолидный.

– Смешной! Матросы покатываются, когда вы в фуражке.

– Вот видишь. Кому приятно быть смешным? Французы говорят, что смех убивает.

– Вас-то не убивает, вы сами всегда веселый, за это вас все и любят.

– На самом деле я никогда не унываю. Такой у меня характер, и мне нравится поддерживать в людях бодрость и веселье. Хочешь еще одну личную тайну?

Юнга кивнул.

– Я, Алексей Сафронович, совсем не военный человек, не моряк, хотя море люблю, особенно океан. Я счастлив, что мне пришлось совершить такое плавание, и вот сейчас мы идем дорогой чайных клиперов. Об этом я мечтал еще мальчишкой, не всем, как тебе, выпадает счастье в пятнадцать лет совершить такое путешествие. Затем, когда учился в университете, тоже мечтал о дальних странах. И все-таки, Алеша, когда-нибудь я твердо осяду на земле. Буду сидеть в большой комнате – библиотеке и решать задачи.

У мальчика вытянулось лицо:

– Задачи? Да кто решает сам задачки, когда не заставляют? Вы не смеетесь?

– Нисколько, Алексей Сафронович. Не как в школе, посложней, вроде вот этих строчек с цифрами, или изучать незнакомые языки, а еще лучше разгадывать языки неизвестные.

– Как это – неизвестные? Никто их но знает – тогда откуда они и взялись?

– Когда-то очень давно жили пароды и исчезли с лица земли. Войны, болезни, ряд других причин – и их не стало.

– Всех до одного?

– Кое-кто остался. Несчастные люди бежали из родных мест, рассеялись по свету, но осталась их письменность.

– Интересно-то как!

– Были этруски в Греции, критяне на острове Крит, народ майя в Америке, на острове Пасхи, и ни один человек не может прочитать, о чем они писали на своих глиняных пластинках, каменных плитах, на деревянных дощечках или на стенках сосудов.

– Вот вы и прочитаете! Может быть, там что-нибудь такое, про сокровища, про клады! А?

– Сокровища? Может, и, сокровища, а теперь посиди спокойно, а я подумаю над цифрами.

– Ладно, дядя Герман. Посижу, только скажите, цифры на каком языке надо разгадывать.

– На немецком. Их надо превратить в немецкие слова.

– Ясно, вы говорили, в чем дело. Превращайте, а я еще раз посмотрю книжку.

Мальчик стал переворачивать страницы толстого учебника, а радист, будто забыв о загадочных цифрах, уставился на приборную доску.

Лешка вяло перелистывает книгу с непонятными формулами и рисунками, а сам думает: «Разве так решают задачи, да еще на немецком языке, тут на русском-то нелегко, а на немецком, наверное, и того труднее; слава богу, я знаю, как это делается: четыре класса окончил в Севастополе, надо про себя повторять, лоб морщинить или хотя бы грызть карандаш – тоже здорово помогает, а он улыбается и уставился в одну точку. Нет, так дело не пойдет».

– Дядя Герман!

Молчание.

– Дядя Герман!

– Тсс, – Герман Иванович поднял палец и перевел взгляд с приборной доски на иллюминатор. Внезапно он схватил карандаш, стал писать непонятные слова и тут же их зачеркнул.

Лешка неодобрительно покачал головой и, чтобы понапрасну не расстраиваться, вышел из каюты и нос к носу столкнулся с унтер-офицером – Грызловым.

Унтер осклабился и, звякнув в кармане ключами, сказал:

– Алексей, божий человек. Науку постигаешь? Давай, давай, хорошее дело. Да только и службу не забывай. Ты в подвахте сейчас?

– Так точно, гражданин унтерцер!

– Молодец, иди на воздух, нечего здесь в духоте вертеться.

– Есть! – Алешка козырнул, повернулся кругом и побежал по коридору к трапу, думая: «А сам-то чего здесь околачиваешься».

На баке он нашел Зуйкова, курившего в большой компании матросов. Здесь находился и Гринька Смит, переодетый в полотняную робу русского матроса. К зависти многих матросов, он курил свою фарфоровую трубку в виде русалки и уже начинал жадно прислушиваться к разговорам: он уже понемногу стал понимать русскую речь. Свободные от вахты расселись вокруг обреза с водой, куда бросали окурки, стряхивали пепел и выбивали золу из трубок. Мальчик рассказал о радисте, решающем задачи, и встрече с Грызловым.

– Говоришь, ключами в кармане звенел? – спросил Громов. – Что за ключи?

– Не знаю.

– Пусть звенит, как собака цепью, – махнул рукой Зуйков. – Они теперь хвост поджали, как мы от Бульдожки вырвались. Так, говоришь, решает?

– Решает, дядя Спиридон. Только разве так решают: уставился в стенку, а потом в иллюминатор, и все.

– Для него и стена – книга. – Зуйков прищелкнул языком. – Во мужик! Ледащенький такой с виду, а в голове ума на три линкора хватит. Куда ни придем, хоть к французам, хоть к англичанам, хоть черт те к кому, а ему все равно, со всеми разговоры ведет, как будто там родился. И фамилия у него такая чудная – Лебедь, а сам рыжий, вот после этого иди и разберись в человеке, – неожиданно закончил Зуйков.

– Скоро с вестями придет, – сказал Трушин. – Чтой-то там у нас сегодня, братцы, дома делается?

Еще минут десять после ухода гонги радист сосредоточенно смотрел в одну точку, видя только цифры в различных комбинациях. Они роились у него перед глазами, выстраивались рядами, перескакивали с места на место и опять становились в немые строки.

С третьего курса физико-математического факультета он стал писать работу о теории чисел, у него родилось тогда несколько оригинальных идей, которые он сейчас пытался применить, разгадывая немецкий шифр. Задача оказалась чрезвычайно трудной, а трудности всегда привлекали его. Он вытащил таблицу, на которой каждая буква немецкого алфавита повторялась по сто раз, и, поворачивая ее, принялся насвистывать какую-то веселую мелодию.

Дверь приотворилась, и в щель заглянул Феклин:

– Герман Иваныч! А Герман Иваныч!

– Феклин! Заходи, друг, и садись.

– Нельзя, Герман Иваныч. Командир и капитан-лейтенант ждут. Время-то вышло! Как бы нагоняй вам не схватить.

– Вот спасибо, брат, иду, иду. Только минутку. Сейчас. Важное, брат, дело, скажи им. Сейчас. Нет, не то, ну идем.

– Фуражку наденьте. Опять взбучка будет.

– Ничего, какая там фуражка, я потерял ее еще в Бресте.

– Вот дела! Потерял! Ну и смехота! Только вы не козыряйте без фуражки. Получается, будто мух ловите!

– Мух, говоришь? Смехота?

– Прямо цирк устраиваете. Зачем дверь стали закрывать? Никак, воры завелись?

– Хуже, Феклин…

На мостике кроме командира и старшего офицера находились барон фон Гиллер и лейтенант Фелимор. Клипер. шел фордевинд – слабый ветер дул прямо в корму, палуба была ровной и только слегка поднималась и опускалась на малой волне. Над задней частью мостика, где стояло командирское кресло, растянули тент, и Воин Андреевич, укрытый от солнца, благодушно спорил с Фелимором и Гиллером о причинах возвышения Рима и приведших его к падению.

Фелимор считал, что Рим просто состарился.

– Как отец, он воспитал другие народы, они выросли, окрепли и отпали от империй, и Рим состарился, одинокий, всеми покинутый, и умер.

Воину Андреевичу очень понравилась точка зрения английского лейтенанта.

– Просто! В конце концов так оно и есть, да вы не учитываете сложнейших событий, характеров войн, возникновения христианства, влияния отдельных человеческих личностей на ход исторического процесса. И нельзя не согласиться, что возраст тоже сыграл немалую роль. Все имеет свой конец. Вы не согласны, капитан-цурзее?

– Да, совершенно не согласен. Гибель всех великих империй происходила исключительно из-за мягкотелости правителей и правящих партий.

– Мягкотелость? – Воин Андреевич даже приподнялся в кресле. – Если римские императоры, такие, как Сулла, Нерон, да и все двенадцать цезарей отличались мягкотелостью, то что же тогда назвать жестокостью?

– Отдельные акции римских императоров носят частный характер, христиан тысячами сжигали на крестах, уничтожали в римских цирках, а христианство процветало. Народам, завоеванным римлянами, предоставлялось право самоуправления, что приводило к восстаниям. Вспомните восстание в Иудее в 66 году, подорвавшее впервые римское могущество. Необходимо было создать режим, при котором восстания невозможны.

– Что за режим?

– Диктатуру патрициев. Уничтожить все неполноценные народы, и в первую очередь всех до одного евреев, пролетариев, паразитические народы, вроде цыган. Остаться должны были только лучшие из патрициев, не затронутые идеями равенства, и плебеи как основа нации, из которых следовало формировать все подсобные органы власти. Покончить с демократией для рабов и подвластных народов. Все они или уничтожаются, или делаются послушной живой машиной. Для них единственный закон, карающий за всякое нарушение дисциплины, только смерть. Я уверен, что при такой организации Рим просуществовал бы еще много веков.

– До каких же пор? – спросил старший офицер.

– Пока не появился бы народ, действительно достойный управлять миром.

– Тевтоны?

– Да!

– Вы как будто сделали такую попытку, – сказал старший офицер, – и, как видите, из нее ничего не вышло, кроме бесчисленных жертв и невиданных разрушений.

– Еще ничего не известно.

– Вы надеетесь на победу?

– Да. Даже если не сейчас, то через десять, двадцать лет!

Командир прервал спор, сказав:

– Страшная у вас философия, герр капитан-цурзее. Беспардонное рабство какое-то. Государство палачей. Нет уж, такое не получится. Надо уничтожпиь всю цивилизацию, чтобы создать подобное безобразие.

– Возможно.

– М-да, но вот, слава богу, идет наш ученый радиотехник, он же математик и лингвист, несет нам последние новости. Каких только ужасов вы ни наговорили, а не испортили настроение. У меня такое состояние, что мы ушли далеко, далеко от всех треволнений и несчастий и находимся сейчас где-то на другой планете, а когда вернемся домой, то там все и образуется. И вам станет неудобно за такие несообразные мысли, капитан-цурзее.

Фон Гиллер, сверкнув золотыми зубами, сказал многозначительно:

– Как часто мы ошибаемся в своих расчетах.

– Вот это уже из другой оперы, капитан-цурзее. Но послушаем вестника эфира.

Радист сделал попытку доложить по уставу, и на этот раз командир остановил его и даже не сделал обычного замечания о головном уборе.

– Ну что новенького? Говорите по-английски, Герман Иванович.

– У меня есть сообщение, с которым, может быть, не следует всех знакомить?

– Ну, батенька мой, какой это секрет, если он летает по воздуху? К тому же мы изолированы от всего мира. Ничего, говорите.

Старший офицер неодобрительно покрутил головой.

– Немецкие войска начали наступление на Одессу. На Западном фронте без перемен. Английская радиостанция из Лондона ищет корабль, сообщивший о гибели «Грейхаунда».

– Вы промолчали?

– Да.

– Правильно сделали. Ну а что-нибудь о Москве, Петрограде удалось перехватить?

– Нет. Я был занят другим, мне кажется, очень важным для нас делом, – радист посмотрел на барона фон Гиллера, с подчеркнуто невозмутимым видом пощипывающего свою дегтярно-черную бородку.

– Продолжайте, Герман Иванович.

– Несколько дней, как я слежу за одной радиостанцией в Тихом океане. Она приближается к нам и четыре раза в сутки ведет переговоры с Гамбургской станцией.

– Говорите, приближается?

Фон Гиллер с нескрываемым интересом слушал.

– Да, с каждым сеансом передачи сигналы слышатся явственней.

– Идет встречным курсом?

– Да.

– Передает шифровки? Не поддаются?

– Пока нет.

– Не срабатывает система?

– Трудно, но есть подходы к решению.

– Ну вот и хорошо. Используйте вашу теорию чисел, а мы пока изменим курс. Для нас не так уж важно, что содержится в цифрах шифровок. Надо уйти от зла и сотворить благо. Сколько, вы думаете, миль до этой станции?

– Шестьсот, восемьсот.

– Для нас весьма нежелательная встреча. Будь это даже простой грузовик, на нем также может находиться пара пушчонок. Как вы думаете, герр капитан-цурзее, могут быть пушки на вашем транспорте?

– Возможно. Хотя если это транспорт, то опасности нет никакой. И немецкий ли он? Скорее всего – американский. Мы находимся в южноамериканских водах. Возможно, бразилец?

– Шифр немецкий, – сказал радист.

– Но вы могли и ошибиться?

Радист пожал плечами, а командир сказал:

– Ошибки здесь быть но может. Наш радиотелеграфист дока по части шифров, не перепутает. Судя по хорошо налаженной связи, к нам приближается если не транспортное судно с важным грузом, то один из уцелевших рейдеров или субмарина.

Барон фон Гиллер ответил, сопровождая речь золотозубой улыбкой:

– Сомневаюсь. Как вы знаете, почти все наши крейсера, выполнявшие роль рейдеров, погибли, а немецкие субмарины никогда еще не были в широтах, где ходят только парусники.

– Береженого и бог бережет. Николай Павлович, давайте изменим курс по второму варианту и поставим лисель-спирты и трисели. Как думаете? Ветерок дивно хорош!

– Есть, изменить курс по второму варианту и поднять лисель-спирты! – весело повторил приказание старший офицер: добавочные паруса – лисель-спирты были его слабостью. Тогда клипер одевался во всю свою парусину и был чудо как хорош, если смотреть на него со стороны. И старший офицер, подойдя к перилам мостика, подал команду звучным голосом:

– По местам!..

Фон Гиллер, покусывая губы и улыбаясь, наблюдал, с какой непостижимой ловкостью матросы работают на реях и, главное, делают это с охотой, весело. Он подумал: «То же самое, так же и даже лучше они могли бы выполнять при другом капитане, хотя бы при мне. Улыбку на работе я бы карал плетьми, как было у них, кажется, до отмены крепостного права, я читал, что русские тогда были непревзойденными моряками».

Фон Гиллер искоса посматривал, как поворачивалась картушка компаса, пока наконец не остановилась на курсе.

«Восемь румбов», – определил он. На восемь румбов южнее взял «Орион». И теперь, слегка накренясь на левый борт, бежал почти прямо на юг, уходя от роковой встречи.

Фон Гиллер медленно направился к трапу. Радист, склонившись, слушал командира, расплываясь в улыбке. Все это было весьма кстати. Затем этот рыжий большевик пойдет знакомить матросов с новостями и вести агитацию среди них.

Он пошел быстрее. Фон Гиллер боялся упустить необыкновенную удачу. Надо же было так совпасть обстоятельствам, что как только он надел наушники, то через какую-то минуту – другую услышал знакомые позывные. Он знал о печальной участи «Хервега». Крейсер, лишенный баз, доживал свои дни. С небольшим запасом угля, без продовольствия, он скитался по нейтральным портам Южной Америки и везде получал отказ в снабжении. В Аргентине, Чили, Бразилии капитану «Хервега» предлагали убежище до окончания войны, и только с условием, что он выходит из игры.

«Орион» начинен продуктами. В его бункерах двести тонн угля. Немного для крейсера, да все же лучше, чем ничего. Рейдер выйдет на азиатские линии и там отбункируется, захватив один из английских транспортов.

Ключ от каюты радиста, доставленный Новикову унтер-офицером, лежал в кармане у фон Гиллера.

В коридоре встретился ему вестовой командира клипера, спешивший на бак, потом показался тот самый унтер-офицер, что принес ключ. Грызлов осклабился и сказал:

– Действуй, ваше благородие! Я здесь помаячу. Чуть чего – стукну, – Грызлов постучал по стенке. Взял у Гиллера ключ, открыл двери радиорубки. – Давай, сатана нерусская.

Гиллер понимающе закивал головой:

– Карашо. Карашо.

В радиорубке он сразу надел наушники и удивился, не услышав характерного потрескивания и шума. Нет, рубильник был включен. Гиллер стал искать причину повреждения. Скоро он догадался, что дело тут не в повреждении, просто радист отключил ток от батарей или где-то прервал цепь. Провозившись минут десять, он открыл стол радиста и сразу увидел листок с шифром.

Забыв обо всем, он полез в карман и вытащил книжку в черном кожаном переплете. Да, он не ошибся. Это был знакомый шифр. Он уже расшифровал первую строчку, как раздался стук в дверь. Фон Гиллер бросился из радиорубки.

Унтер-офицер Грызлов закрыл дверь на ключ и сказал, насмешливо щурясь:

– Ну что, передрейфил? Тоже мне секретчик! Язви те в печенки.

– Постой, отдай ключ. Там мой блокнот! – срывающимся голосом забормотал фон Гиллер, стараясь вырвать ключ.

Грызлов его оттолкнул:

– Уйди, дура нерусская! Слышишь, Лебедь уже топает, стало быть. На нас зырит.

По коридору торопливо шел радист и, подозрительно оглядев Грызлова и немца, спросил:

– Вы ко мне, герр Гиллер?

Всегда находчивый и смелый до наглости, барон на этот раз растерялся. Пробормотав что-то себе под нос, он кинулся к Новикову. Влетел в ого каюту и остановился, тяжело дыша. Новиков, по обшеггопечшю, лежал на койке. Не поворачивая головы, спросил:

– Ну?

– Все погибло! Хотя нет! Вставайте!

– Говорите толком и без нервов, как полагается нормальному сверхчеловеку.

– Извините… Прошу вас, встаньте и немедленно идите к этому радисту. Только от вас теперь все зависит. Там я оставил свой блокнот. Но встаньте же!

– И не подумаю, пока не объясните, что за блокнот и зачем вы его там оставили.

– Вы меня убьете и сами погибнете.

– Ну положим. Я слушаю.

– Да, да, я опять погорячился. У меня был блокнот.

– В черном кожаном переплете? Хотя вы ни разу мне его не показывали, я знал о его существовании.

– Так вы проверяли мои карманы?

– Барон! – Артиллерийский офицер сел. – Я видел его мельком в ваших руках.

– Извините. Мы теряем время. Да, тот самый. Только эта книжечка да часы остались у меня после катастрофы. Книжка сохранилась, потому что лежала в резиновом чехле, часы остановились, да их починил ваш матрос.

– И у нас есть дельные люди.