Текст книги "Покушение на Россию"

Автор книги: Сергей Кара-Мурза

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц)

Какой мерой мерить жизнь?

Почти всем ясно, что наша жизнь не наладится и мы не перестанем вымирать, пока не восстановим здравый смысл и способность рассуждать, делать разумные умозаключения. Эта починка сознания идет медленно, и мы все еще дергаемся на ниточках кукловодов. Как будто стоит над Россией какой-то огромный зловещий Шендерович – и дергает за миллионы ниточек.

Конечно, огромные усилия пришлось приложить, чтобы лишить сотню миллионов человек способности верно оценить свои интересы и не попадаться на удочку политических шулеров. Много было уже сказано о том, какие «инструменты мышления» были злонамеренно испорчены манипуляторами во время перестройки и реформы. Это, прежде всего язык – язык слов и чисел. Наш ум заполнили ложными именами, словами, смысл которых менялся и искажался до неузнаваемости. Говорили «демократия» и расстреливали парламент. Говорили «священная собственность» – и воровали сбережения целого народа, а потом и вообще все его достояние. Говорили «права человека» – и делали нас абсолютно беззащитными против подонков и хамов, захвативших деньги и власть. Когда важнейшие слова так испорчены, трудно тянуть мысль и трудно вести разговор.

Пожалуй, самым большим достижением при манипуляции с числами стало разрушение у человека способности «взвешивать» явления. С нами сделали страшное дело – у нас отняли чувство меры. Речь идет не о том, что человек потерял инструмент измерения, снизил точность, стал «мерить на глазок». Манипуляторы разрушили саму систему координат, в которую мы помещаем реальность, чтобы ориентироваться в ней и делать более или менее правильные выводы.

Мой коллега, профессор, обозреватель «Независимой газеты», излагал в 1991 г. в прессе версию об идиотизме членов ГКЧП: они, мол, «ввели в Москву тысячи танков, но не сумели взять власть». Я спрашиваю его: «Вы представляете, сколько места занимает танк? Могли ли в центре Москвы разместиться тысячи танков?». «Не спорь, – говорит. – Я сам видел по телевизору». И когда опубликовали официальные данные о том, что всего в Москве было 55 танков, он эту цифру принял, но одновременно продолжал верить в свои тысячи танков. У него расщепилось сознание, и это обезоруживает разум человека.

И.Бунин писал в «Окаянных днях»: «Люди живут мерой, отмерена им и восприимчивость, воображение – перешагни же меру. Это как цены на хлеб, на говядину. «Что? Три целковых фунт!?» А назначь тысячу – и конец изумлению, крику, столбняк, бесчувственность. «Как? Семь повешенных?!» – «Нет, милый, не семь, а семьсот!» – И уже тут непременно столбняк – семерых-то висящих еще можно представить, а попробуй-ка семьсот, даже семьдесят!»

Почти буквально по этому рецепту и нас вводили в столбняк и бесчувственность. И цены вздували сразу в сотни раз, и число жертв сталинских репрессий сразу в сто раз преувеличили. 63 миллиона расстрелянных! – «и уже тут непременно столбняк». Тут уж не до тонкой и точной меры – и всю пашню России не жалко за 1 миллиард долларов продать, так что один Черномырдин ее всю сможет купить и еще на черный день у него полмиллиарда останется.

Но есть еще одна важная плоскость, в которой наш разум должен взвешивать явления и давать им оценки – не количественные, а качественные. Судить не в понятиях «больше-меньше», а в понятиях «лучше-хуже». Жизнь наша определяется сложными условиями, и их верно осмыслить без качественной меры нельзя. И здесь-то удар был нанесен сокрушительный.

Сразу скажу, в чем заключается, в этом плане, временное поражение нашего сознания. Мы утратили те критерии различения хорошего и плохого, добра и зла, которые выводятся, помимо нашей воли, из тех свойств нашей земли и нашего народа, что даны нам судьбой и изменить мы не можем. Во всяком случае, не можем изменить быстро. А взамен нам подсунули критерии или абстрактные, вне времени и пространства, или чужие, выросшие в совсем другой земле. Проще говоря, на вожделенном Западе.

Вот предельно грубый, даже гротескный пример. Спросим, какое транспортное средство лучше – телега с лошадью или «мерседес» последней модели? Конечно, сама резкость сравнения заставит многих задуматься, но боюсь, что даже в этом случае слишком многие ответят с недоумением, что, конечно, «мерседес» лучше. Опять же огрубляя, скажу, что уже десять лет и власти, и массы людей в России следуют именно по этому пути.

На деле сравнение «мерседеса» с телегой (как и любых других вещей) просто не имеет смысла, если критерии оценки вырваны из реального контекста, из тех условий, в которых мы будем жить и «сотрудничать» с вещью. Вне этих условий, вне взаимодействия этой вещи с другими вещами нашего природного и искусственного мира и с обществом, частицей которого мы являемся, качество (полезность) вещи и оценить нельзя. Можно лишь зафиксировать отдельные его составляющие, но никак не целое, никак не сказать: это – лучше». Да, «мерседес» красиво покрашен, а телега нет, но это частности.

Оставим пока в стороне экономическую сторону вопроса. Допустим, нам надо ехать, и джинн ждет приказаний – что нам подать. Тут-то разумный человек и решает, что лучше. И решает, встраивая обе вещи в реальный контекст. Если перед ним асфальтированное шоссе, в кармане тугой кошелек и невдалеке виднеется бензоколонка, то «мерседес» лучше. А если он оказался где-то в Вологодской области за сто километров от райцентра и без капли бензина, то лучше телега с лошадью. Находиться на проселочной дороге в вологодской глуши, но применять при выборе критерии, уместные в Калифорнии – это значит, в широком смысле, двигаться к гибели.

Но вспомним и экономику. Недавно у нас имелся определенный тип хозяйства (советский). В течение примерно пяти лет нас убеждали, что рыночная экономика западного типа лучше советской. И убедили! Поэтому люди спокойно отнеслись и к ликвидации плановой системы, и к приватизации промышленности, а теперь и к приватизации земли. Не будем копаться в тонких материях вроде рассуждений Лени Голубкова. Когда речь идет о таком важном выборе, как тип народного хозяйства, надо делать оценку по самому жесткому критерию – выживанию. Мы сравниваем капитализм («рынок») и советский строй («план»). Какой строй лучше? Абстрактного ответа быть не может, как при сравнении телеги и «мерседеса», надо задать условия. Правильный вопрос звучит так: какой тип хозяйства лучше в тех условиях, в которых реально находился СССР?

Принимаем во внимание жесткий факт, который крупнейший историк Запада Фернан Бродель сформулировал таким образом: «Капитализм вовсене мог бысуществовать без услужливой помощи чужого труда». Вот к этому-то факту и прилагаем для сравнения столь же очевидный факт: «Советский строймогсуществовать без услужливой помощи чужого труда». Согласно самому абсолютному критерию – выживаемости, – я делаю вывод: в условиях, когда страна не получает услужливой помощи чужого труда, советское хозяйство лучше капиталистической экономики. Подчеркиваю, что речь идет именно об этих условиях. Если источники услужливой помощи чужого труда доступны, надо разбираться особо. Но этот случай для нас неактуален, поскольку все мы знаем – ни СССР, ни нынешняя Россия этих источников не имели, не имеют и, скорее всего, не будут иметь.

Та формула, которую дал Ф.Бродель на основе скрупулезного подсчета ресурсов, которые западный капитализм бесплатно получил из колоний, в разных вариантах повторяется и другими крупными учеными и философами самого Запада, так что тут никакой ошибки нет. Клод Леви-Стросс, например, высказался так «Запад построил себя из материала колоний». Из этого можно сделать простой вывод: глупо надеяться построить у себя в стране такой же тип хозяйства, как у Запада, если ты не можешь отнять у других народов такую уйму «строительного материала». Но нам, русским, даже великий фокусник Горбачев не обещал такой халявы.

Повторяю, что на самом Западе у мало-мальски образованного человека уже нет никаких сомнений в том, что благополучие его сограждан сегодня более чем наполовину оплачено «услужливой помощью чужого труда». Автомобиль, производимый транснациональной корпорацией, скажем, «Фольксваген», на 90% создан трудом мексиканских и бразильских литейщиков, станочников, слесарей. Они, имея точно такую же квалификацию, как и их коллеги в ФРГ, получают за час работы в 15-18 раз меньше, чем их немецкий «брат по классу». И эта разница перераспределяется, через налоги и цены, на всех немцев и даже «объединенных европейцев».

Осознание этого факта для честных американцев и европейцев, конечно, драма. Но они-то могут ее пережить. Это драма богатого человека, узнавшего, что его вполне законные доходы слегка неправедны. Что тут поделаешь – закон есть закон. Уж в таком обществе ему выпало жить – философски сокрушается этот честный человек, выпивает хорошего виски с содовой, кидает монету в благотворительную кружку, и дело с концом. Другое дело мы. Угробили хозяйство второй в мире экономической державы, остались на бобах и без всяких надежд на «услужливую помощь чужого труда» и потоки стройматериалов из колоний – и хиреем год от года, грезя наяву. Мы даже на жалость не можем рассчитывать – таких дураков грех жалеть, на нашем примере все детей учить будут. Был, мол, такой странный народ…

Может показаться, что вопрос «что лучше – капитализм или советский строй?» слишком уж велик, не охватишь. На самом деле, когда нас уговаривали отказаться от своего типа хозяйства, вся рать горбачевско-ельцинских идеологов ставила этот вопрос на разные лады – и в целом, и по маленьким кусочкам. Но все они имели одну и ту же структуру и таили в себе одну и ту же ловушку. Использовали один и тот же изъян нашего мышления – неспособность мысленно помещать сравниваемые объекты в реальные условия.

«Что лучше – вологодский колхоз или французская ферма?» – и все в один голос вопят: «Ферма, ферма! Долой колхозы!». Стыдно вспоминать. Ведь эти два уклада сельского хозяйства разнятся, пожалуй, побольше, чем «мерседес» и телега. Просто никакого подобия между ними нет. Климат и почвы разные, никакого сравнения. Тракторов там 120 на 1000 га, а в колхозе 11, там асфальтовое шоссе к каждому полю подходит, а у нас одно шоссе на всю область. В середине 80-х годов, когда у нас разыгралась антиколхозная кампания, в ЕЭС давали 1099 долларов бюджетных дотаций на гектар – а у нас село субсидировало город.

И чем же лучше были фермы с точки зрения нашего горожанина? С 1985 по 1989 г. средняя себестоимость тонны зерна в колхозах была 95 руб., а фермерская цена тонны пшеницы в 1987/88 г. была во Франции 207, в ФРГ 244, в Англии 210, в Финляндии 482 долл. Доллара! Прикинули бы, сколько стоил бы у нас хлеб, если бы колхозы вдруг заменили фермами.

Потому-то правительству России и пришлось оказывать протекционизм зарубежным производителям – против отечественных колхозных крестьян! В 1992 г. правительство Гайдара купило у российского села 26,1 млн. т зерна по 12 тыс. руб. (то есть по тогдашнему курсу около 28 долларов) за тонну, а у западных фермеров – 28,9 млн. т по 143,9 доллара за тонну.

Как же могли русские люди прийти к выводу, что «капитализм лучше»? Ведь надо разобраться в ходе мысли, иначе мы в такие ловушки и в других вопросах будем непрерывно попадать.

Конечно, очень большая часть людей вообще особенно не рассуждала – она верила тому, что говорят образованные симпатичные люди с трибун, по телевидению, со страниц газеты. Это очень большая ошибка и безответственность. Тут мы все сильно расслабились, и надо с этим кончать. Но была и другая, и не такая уж маленькая часть граждан, которая посчитала, что при разграблении страны и смене типа хозяйства им лично что-то перепадет. А страна как-нибудь выкрутится, да и Запад нас не обидит, подкинет что-нибудь за уничтожение СССР. Часть таких умников действительно попала в привилегированный слой – в банкиры или хотя бы охранники банкиров. Но на этой дорожке удержаться в рамках приличия трудно.

Наши дороги – большинства народа и этих умников – расходятся. И настанет момент, когда обратно пути им уже не будет, даже с повинной. И победы у таких не бывает – так, временные удачи.

Ноябрь 2001 г.

Уроки Столыпина

С Указа 9 ноября 1906 г. началась реформа Столыпина – первая попытка капиталистической модернизации России через приватизацию земли. Указ разрешил крестьянам выход из общины и закрепление надела в частную собственность. Позже он был заменен гораздо более жесткими законами 14 июня 1910 г. и 29 мая 1911 г. Они предусматривали уже не добровольный выход, а принудительную приватизацию наделов. После Февральской революции 1917 г. Временное правительство постановило прекратить столыпинскую реформу как неудавшуюся.

Эта реформа – один из важнейших моментов в истории России. Каждому, кто хочет понять смысл всех главных событий XX века, разобраться в сути советского строя и причинах нашего нынешнего бедствия, надо вникнуть в замысел Столыпина и истоки его неудачи. Если бы все мы понимали смысл этой реформы и ее уроки, нас бы не смогли надуть ни Горбачев, ни Чубайс.

Здесь я могу сделать только два-три штриха той огромной панорамы, которую представлял замысел реформы. Наша официальная история, что советская, что антисоветская, произвела губительное для нас упрощение этой картины. Во многом поэтому «мы не знали общества, в котором живем» – потому и позволили наше общество ограбить и разрушить.

Видный западный историк России сказал, что два политика сумели верно понять смысл революции 1905-1907 гг. – Столыпин и Ленин. От этой точки они пошли разными путями. Я же скажу больше, Столыпин – один из главных творцов советского строя. И не потому, что неудача его реформы, как и предрекали правые, привела бы к революции (это тогда все понимали). Главное в том, что он на опыте, честно и с любовью к России проверил («исходил до конца») один из важнейших вариантов развития России. Вариант, на который возлагались большие надежды – в том числе, до 1907 г., и Лениным.

Огрубляя, можно сказать, что в начале XX века Россия попала в ловушку, из которой надо было любой ценой вырваться. Была необходима индустриализация, иначе бы нас сожрали. Для этого пришлось впустить западный капитализм. Россия стала терять контроль над банками, промышленностью и торговлей – превращалась в периферию западного капитализма. Как говорили тогда, России приходилось одновременно догонять капитализм и убегать от него.

Требовалось резко поднять производительность сельского хозяйства, которым было занято более 85% населения, чтобы получить из села средства для развития и рабочую силу. Для этого было три главных пути. Столыпин делал ставку на фермера при сохранении помещичьего землевладения; кадеты (либералы-западники) – только на фермера, с ликвидацией поместий; большевики – на общинного крестьянина с кооперацией. Все три варианта были изложены вполне ясно и проводились по очереди при наличии политической власти у сторонников каждого варианта. Столыпин – при царе, кадеты – придя к власти в Феврале 1917 г., большевики – после гражданской войны в форме НЭПа. НЭП был бы невозможен, если бы свой опыт не провел Столыпин и если бы не «исходили свой путь» кадеты. Все они внесли свой вклад в советский проект, который рождался в поисках и сравнении. Кстати, даже разрабатывая программу НЭПа советское правительство вновь вернулось к рассмотрению возможности продолжить реформу Столыпина (было подготовлено два альтернативных доклада, и был принят вариант А.В.Чаянова – с опорой на крестьянство).

Вспомним сейчас именно о реформе Столыпина. При отмене крепостного права, чтобы закрепить крестьян на земле, заставить их выкупать землю и облегчить сбор податей, помещики и правительство ужесточили круговую поруку – усилили власть общины, затруднили выход из нее. Но вышло так, что сама община превратилась в организатора борьбы крестьян. Тогда верхи начали уничтожать общину. В этом и была суть реформы: если принудить к выходу из общины с наделом, то произойдет быстрое расслоение крестьян, богатые скупят все наделы и станут фермерами, а остальные – батраками. Получится капитализм на селе, опора строя.

Но эта идея не отвечала реальности. В России промышленность не соединилась с селом в одно народное хозяйство. Она не обеспечивала село машинами и удобрениями – и в то же время не вбирала из села рабочую силу. Этот порочный круг никак не могла разорвать реформа, а средств для вложений в сельское хозяйство не было. Нечем было поддержать фермера, а с сохой крестьяне могли выжить только в общине. Измученные выкупными и подушными податями, крестьяне озлобились и на помещиков и на правительство. Даже в урожайные годы крестьяне, чтобы расплатиться с налогами, подчистую продавали хлеб и питались очень скудно – на душу в сравнимых ценах приходилось в 5 раз меньше, чем у английского крестьянина. Замысел Столыпина вошел в конфликт с русской жизнью. В области разума ему противостояла русская агрономическая мысль, воплощенная в А.В.Чаянове. А в области духа ему противостоял Л.Н.Толстой, выразитель философии крестьянства, «зеркало русской революции».

В 1902 г. по всей черноземной полосе Украины и Центра прошла волна восстаний. На их фоне наступил 1905 г. В этих условиях начать реформу по развалу общины значило пойти ва-банк. Ведь реформа создавала «крепких хозяев» – но одновременно и массу разоренных людей. Что перевесит? В 1906 г., став премьером, Столыпин начал проводить план в жизнь. Поощрялся выход из общины и переселение безземельных в Сибирь, им давались даже небольшие ссуды. С другой стороны, каралось всякое сопротивление крестьян разделу общины.

Кто же оказался прав: Чаянов и Толстой, вместе с критиками «справа» – или Столыпин? История ответила четко: реформа Столыпина не удалась, она прямо привела к революции. Причина – не в ошибках, слабостях и даже не в нехватке средств. Причина – в несоответствии идей Столыпина интересам и совести основной массы крестьянства. Россия была в совсем ином положении, чем Пруссия. Даже те крестьяне, что попользовались реформой, не признали правды Столыпина и в гражданской войне были на стороне красных – и в Центре, и в Сибири.

Разберем три вопроса: в каких масштабах была разрушена община; кто скупил землю; что дала реформа экономике России (пусть даже вопреки интересам крестьян). По данным МВД, за 1907-1915 гг. из общины вышли 1,99 млн. семей (около 20%). Более половины из этого числа вышли за два года – 1908 и 1909, потом дело пошло на спад – сливки были сняты, а на большее не было средств. Община в центре России устояла. Не удалось и «расчистить» землю от «слабых» крестьян. Из тех, кто, продав надел, двинулся в Сибирь, огромное число разорилось и вернулось озлобленными и нищими (с 1907 по 1914 г. официально зарегистрировано свыше 1 млн. семей «обратников»).

Другая мерка реформы – переток земли. Продавалась земля через Крестьянский поземельный банк. Банк покупал землю в среднем по 45 руб. за десятину (гектар), а продавал по 150 руб. По 1913 г. общинами было куплено 3,06 млн. дес., товариществами (кооперативами) 10 млн., а частными хозяевами 3,68 млн. дес. земли. Всего в России посевных площадей было 85 млн. дес., так что переворота реформа не сделала. Она не создала таких условий, чтобы процесс пошел сам, по нарастающей, чтобы он втягивал в себя крестьянство, пусть и после начального сопротивления. Более того, переселенцы в Сибири стали объединяться в общины, и сам Столыпин, посетив те места, признал, что это разумно. Он был человек умный и патриот России. Но – поверил в фермерство, потому что смолоду служил в западных областях. Там, кстати, реформа прошла успешно: в Гродненской и Виленской губ. число безземельных крестьян в 1915 г. уже составляло 2/3, в Ковенской и Витебской 1/2 всех дворов.

Трудовые крестьянские хозяйства, выйдя из общины и даже приобретя, с большими лишениями, дополнительные наделы, быстро теряли землю. Кто же ее скупал? Газеты того времени писали, что землю покупают в основном «несеющие» – «те деревенские богатеи, которые до того времени не вели собственного сельского хозяйства и занимались торговлей или мелким ростовщичеством». Зачем они скупали землю? Часть для спекуляции, а главное – для сдачи ее в аренду. Аренда была кабальной – за отработки (бесплатный труд) или исполу (за половину урожая).

Вот типичный вывод о социальном лице скупщиков земли: «Безземельные покупщики земли как из имений банка, так и от частных владельцев – это в подавляющем большинстве представители крестьянской буржуазии, но только скопившие себе капиталец не около земли, а каким-то другим путем и теперь вложившие этот самый капиталец в землю на предмет первоначального накопления уже возле матери земли» (Симбирское земство). В Ефимовском уезде Тульской губ. из 105 обследованных «банковых» хуторян 52 принадлежали к мещанам и к лицам некрестьянского сословия (духовенство, полицейские, сидельцы винных лавок и пр.), 29 к деревенским кулакам и только 24 к крестьянам. Так же и в северных и промышленных губерниях. А изъятие земли у тех трудовых крестьянских хозяйств, которые вышли из общины и прикупили надел или два, происходило просто – через тот же Крестьянский банк. Вот вывод ученых: «Продавая земельные участки по невероятно вздутой цене и в то же время беспощадно взыскивая платежи, банк в конце концов приводил к разорению своих наименее имущих и состоятельных покупателей, и последние нередко или оказывались вынужденными добровольно продавать свои участки и оставаться совсем без земли, или насильственно удалялись, «сгонялись» самим банком за неисправный взнос платежей».

Что же дала реформа экономике? Объективные данные таковы. Площади посевов выросли за годы реформы на 10,5 млн. дес. (на 14%). Усилилась распашка целины в Сибири и Казахстане (кое-где создавая острые национальные проблемы и массовый угон скота в Китай). Производство в 1911-1915 гг. по сравнению с 1901-1905 гг. выросло: пшеницы на 12%, ржи на 7,4%, овса на 6,6% и ячменя на 33,7%. Но для всего этого не требовалось разрушать общину в центре России.

Главное, что не произошло заметного улучшения техники земледелия и усугубилась общая беда русской деревни – нехватка скота. Реформа переориентировала хозяйство на товарный хлеб (на экспорт), усилилась распашка пастбищ. Вот вывод статистики того времени: «По всем без исключения видам скота наблюдается (в 1905-1914 гг.) сокращение в расчете на 100 жителей населения. Не хватает кормовых средств на содержание скота».

В целом, прирост продукции села в результате реформы Столыпина упал. В 1901-1905 гг. он составлял 2,4% в год, а в 1909-1913 гг. 1,4%. Прирост продовольствия стал ниже прироста населения – Россия шла к постоянному массовому голоду. Из этой ловушки мы вырвались только к концу 30-х годов, а сейчас нас загоняют в нее снова. Но это – другие истории.

Ноябрь 2001 г.