Текст книги "Покушение на Россию"

Автор книги: Сергей Кара-Мурза

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц)

Зачем ломают русскую школу?

То с шумом, то тихой сапой идет в России реформирование ее школы. Многие, в том числе учителя, не понимают, что с ней хотят сделать. Всегда ведь нам обещают «улучшить», сделать «цивилизованно» – и все глубже погружают нас в страшную, темную яму.

Школа – это «генетическая матрица» культуры. Поэтому она – один из самых устойчивых, консервативных общественных институтов. Всякие реформы школы, ее уклада, ее программ должны делаться чрезвычайно осторожно. Для общества и его культуры, как и для любого организма, защита его «генетического аппарата» – одно из главных условий продолжения рода. Конечно, внешние условия изменяются, мы развиваемся, но массивные мутации прерывают цепь времен, производят разрыв поколений, который может стать фатальным для судьбы народа.

Почему же «реформаторы», в том числе люди умные, действуют с таким нахрапом, без всякого общественного диалога? Ведь они уже внесли в жизнь школы множество изменений. Чем им не нравится наша школа? Какой тип школы мы имели и какой тип школы пытаются устроить в России реформаторы? Недавно министр народного образования РФ сказал, что реформа системы образования необходима потому, что российская школа сильно отстала от школ «цивилизованных стран». Как это понимать? Когда людям говорят «отсталая» школа, они это понимают просто – это школа, из которой подросток выходит необразованным и не умеющим думать. Но ведь по этим показателям советская школа была намного лучше западной. И даже сегодня российская школа, хотя ее почти задушили, лучше американской. В чем же дело, зачем надо ее переделывать на манер американской?

В том-то и дело, что наша школа слишком хорошо учит детей. Не нужно это «рынку». А отстала она от США именно в фабрикации такого человека, какой нужен нынешнему правительству и стоящим за ним «собственникам». Реформа школы необходима для того, чтобы привести российских детей в соответствие с западными стандартами «человека массы». Невозможно превратить народ в быдло, если резко не понизить уровень школьного образования. Наша школа именно тем не нравится нынешнему режиму, что никак не удается сломать ее тип и понизить качество.

Многие сводят проблемы школы к нехватке денег, нехватке учебников, невыплате зарплаты учителям и т.д. Все это важно, и все же это не главное. Во время войны школа тоже была бедна, но она вырастила поколения, сделавшие СССР великой державой. Она не выбрасывала, как сейчас, миллионы детей за дверь, она не растлевала учителей подачками «богатых родителей», не заставляла «продавать отметки». Она не делила детей на два класса. Так что давайте поговорим не о деньгах, а о планах изменения нашей школы. Поговорим о типе школы, о типе той культуры, которую она должна передать новому поколению.

Взглянем немного в историю. Европейская школа тесно связана с христианством и университетом. Ее цель была – «наставить на путь», воспитать личность, имеющую целостное представление о мире, о Добре и зле. Новое, буржуазное общество нуждалось в школе для «фабрикации» человеческой массы, которая должна была заполнить, как обезличенная рабочая сила, фабрики и конторы. Для этого и подбирался запас знаний, который заранее раскладывал людей «по полочкам». Эта школа оторвалась от университета, возникла «мозаичная культура» (в противовес «университетской»).

Помимо школы как «фабрики людей массы» на Западе сохранилась небольшая по масштабам школа старого, университетского типа. Это школы для элиты. По своему укладу, программам, нагрузке эти школы разительно отличаются от массовой. Они формируют сильную личность, не оболваненную «школой массы». Школа Запада стала «двойной», школой «двух коридоров». В одном готовится элита на базе «университетской» культуры, в другом – людская масса с «мозаичной» культурой. Такая школьная система воспроизводит классовое общество, его два главные класса.

Наша школа, которую мы помним в облике советской школы, сложилась в результате долгих исканий и споров с конца XIX века. Тогда как раз нарождалась массовая школа, и русская культура сопротивлялась воздействию «импортированного» капитализма. Советская власть сделала огромный, еще не вполне нами оцененный шаг – порвала с капиталистической школой как «фабрикой субъектов» и вернулась к школе как «воспитанию личности», но уже с наукой как основой обучения. Итог был подведен на учительском съезде в 1918 г., который утвердил главный выбор – единая общеобразовательная школа. Оба определения исключительно важны, да мы раньше мало о них думали.

«Двойная» школа исходит из представления о двойном обществе – цивилизованном («собственники») и нецивилизованном («пролетарии»). Это как бы два разных племени, говорящие на разных языках и имеющие разные типы культуры. Идея единой школы заключается в том, что существует общее «тело народа», дети которого изначально равны как дети одной семьи. В единой школе они и воспитываются как говорящие на языке одной культуры. Нынешние реформаторы России прежде всего поставили задачу сломать этот принцип единой школы. Их цель – разделить единую школу на два коридора – создать небольшую школу для элиты и большую – для фабрикации быдла.

Принцип общеобразовательной школы означал, что вся школа, включая вечерние школы и ПТУ, строилась на базе университетской, а не «мозаичной» культуры и всем давала общий свод знаний. Советская школа вся была школой для элиты – все дети в этом смысле были кандидатами в элиту. Конечно, другие стартовые условия еще довольно сильно различались, сельская школа по ресурсам была беднее столичной, но тип образования, тип культуры и иерархия ценностей у всех была университетской. Потому маленький Валентин Распутин из сибирской деревни учил «уроки французского» и стал писателем, а выпускник ремесленного училища из Гжатска Юрий Гагарин мог стать летчиком, а потом космонавтом. Школа дала им то же самое ядро культуры, что и ученикам лучших столичных школ.

Конечно, от принципа до его воплощения далеко. Но важно, куда идти. Школа «субъектов», будь она прекрасно обеспечена деньгами и пособиями, будет всего лишь более эффективной фабрикой, но того же продукта. А в СССР и бедная деревенская школа претендовала быть университетом и воспитателем души. Главное, что школа стремилась быть единой. Она должна была воспроизводить народ, а не классы, как «двойная» школа.

Что дали России эти два принципа нашей школы – единой и общеобразовательной? Не только позволили ей совершить невиданный в истории скачок, стать мощной независимой державой, собрать из городков и сел неиссякаемые ресурсы Королевых и Гагариных. Школа помогла соединить тело народа, сформировать тип личности небывалой силы – личности именно соборной, как бы реализующей общую силу. Проверкой была война. Какое главное различие советского и немецкого солдата отметили военные историки с обеих сторон? То, что если в скоротечном бою у немцев удавалось быстро выбить офицеров, это надолго парализовало все подразделение. А у нас, если падал офицер, ближайший сержант, а то и рядовой, тут же кричал: «Я командир! Слушай мою команду!». Наша школа в каждом воспитывала убеждение, что он за все в ответе.

То знание, которое предлагала наша школа всем – это огромная, очень дорогая роскошь. Не в том дело, что надо было иметь в каждой школе и физика, и математика, и историка. Главное, что юноша становился личностью, не мог «упираться глазом в свое корыто», был неудовлетворенным. А такие менее управляемы. В 70-е годы некоторые наши социологи предупреждали: надо снизить уровень образования. Хозяйство не позволяло еще обеспечить молодежь рабочими местами согласно их подготовке и, значит, их запросам. Давайте, советовали, сократим эти претензии, «сократив» саму личность. Наши престарелые вожди это отвергли – ради самой молодежи, но толкнув ее в ряды могильщиков советского строя. Образование, – сказали они – служит для жизни в целом, а не только для работы.

Сегодня реформаторы быстро и жестоко снижают уровень образования, «принижают» молодежь. В конце февраля в фонде Горбачева прошел круглый стол с разработчиками школьной реформы. Их главное заклинание – школа должна отвечать требованиям постиндустриального общества. Что это значит? Один «реформатор» объяснил, что в таком обществе производства почти не будет, а в сфере обслуживания не нужно знать про «амфотерные гидроксиды» и т.п. Его спрашивают, как же при таком образовании восстановить промышленность, обновить технологию? А зачем, – ответил этот господин, – все равно русские не будут конкурентоспособны, нечего и стараться. Зачем знать всякие синусы и косинусы, если удел подростка – протирать стекла у светофоров?

А смотрите, как СМИ целенаправленно разрушают образ учителя. В русской культуре фигура Учителя имела, если хотите, священную компоненту. Это наставник и подвижник. В массовой, приниженной школе настойчиво подчеркивается, что учитель – служащий предприятия, продающего услуги. На телевидении возник даже особый жанр рекламы – учитель представлен в безобразном, отталкивающем виде. Против него – вольные раскованные тинейджеры, стоящие на головах и кричащие: «У нас фиеста».

Полезно было бы всем прочитать программу «Яблока» в области образования. Вот их главная цель: «Сделать Россию открытой страной, все более эффективно и полно интегрирующейся в мировое сообщество. Для этого каждый выпускник школы, ПТУ, техникума и вуза должен обладать высокой конкурентоспособностью на отечественном и мировых рынках труда». Здесь – идея полной раскрытости России, втягивания ее в периферию глобального «рынка». Кого же должна готовить школа в такой России? Поденщика, конкурирующего на мировом рынке труда. Чтобы русский юноша мог оттеснить турка в драке за место уборщика в Гамбурге или марокканца на уборке апельсинов в Испании.

Тут уж каждый должен сделать свой выбор. По мне, так программа Явлинского – гибель России. Юноши и девушки России должны не на мировой рынок тянуться, а воспитывать характер и получать знания, чтобы своим трудом поднять Россию. Они должны выходить из школы как ответственные личности, различающие Добро и зло, а не как рабочее быдло для «мирового рынка».

Ноябрь 2001 г.

Русская идея: рубежи обороны

В новое тысячелетие наш народ вошел в состоянии смуты. Длится она уже целый век. Лишь на короткое время прямой угрозы с Запада, а потом большой войны в середине века народ соединился в одну семью. Но для этого пришлось каленым железом выжечь инакомыслие – инстинкт заставил на это пойти. Нам льстят, когда называют то время «казарменным социализмом». Это был «социализм окопный»! Но когда в тебя стреляют из всех калибров, окоп – самое лучшее место. Вокруг чего же мы тогда соединились в нашей земной жизни? В том, вокруг чего соединились, видимо, и была главная идея народа – она и есть русская идея.

Надо говорить именно о земной жизни, только в ней народ – главное лицо. Мне кажется, что когда русскую идею смыкают с Православием, то неправомерно смешивают небо с землей. Ведь перед нашим Богом все люди – братья. Души уже не принадлежат народу, они не носят ни сарафана, ни черкески, ни даже бренного тела. Конечно, совесть каждого народа задана его религией, но не сливается с нею. Мы получаем «сигналы свыше», но за свои идеи, слова и дела отвечаем сами.

Почему же только перед лицом угрозы уничтожения появилась в нас острая потребность соединения? Такая острая, что приняли и жертву коллективизации, и перегрузки невиданной индустриализации, и даже кровь ГУЛАГа. Думаю, здесь – одно из наших важных свойств, часть нашей идеи. Это – потребность мыслить, быть духовным странником и землепроходцем. Мы постоянно отрицаем свое состояние, принимаем, хотя бы в мыслях, состояние «другого». Для такого перемещения мы всегда имели пространство. «Россия – избяной обоз». Крестьяне убегали от власти в казаки, а казаки становились государственниками и шли осваивать Сибирь и Америку. И никто не становился «человеком массы».

Мы отказываемся от этого лишь в самый крайний момент и лишь на краткий исторический миг. Даже когда пришлось русским собраться в тоталитарное общество, это был тоталитаризм военного отряда, а не лагерного барака. Прошла смертельная опасность – и мы снова странники. Понятно, как дорого обходится всем нам эта роскошь – ничто так не губит наше благополучие, как всеобщее инакомыслие, эта наша свобода. Посмотришь, как удобно живет средний европеец и как он по-куриному мыслит, – и порой возникает соблазн: хоть бы какой-нибудь черт вышиб из наших голов это постоянное «отрицание отрицания». Поменял бы радость и мучение непрерывной мысли и сомнений на сытый комфорт.

Сохраним ли мы эту главную русскую волю? Гарантии нет. Уж очень большие силы нас подтачивают и соблазняют – и нужда, и телевидение, и учебники Сороса. Гарантии нет, но надежда есть. Пока что человек держится – Пушкин помогает и нужда ведь не только отупляет, но и просвещает. Да и Церковь православная подставила плечо, хотя, вроде, не ее это дело – поощрять свободомыслие. Но такова уж она, вырастила на нашей земле культуру, которая сделала русского человека соборной личностью, а не индивидом, не механическим атомом человечества. Самой Церкви, видно, трудно приходится с таким человеком, но, спасибо ей, не снижает духовного требования, не укорачивает человека.

Вот, для меня, первая ипостась русской идеи: человек – личность. Поднявшись до соборности, осознав ответственность, ограничив свободу любовью, он создает народ. А значит, он не станет человеческой пылью и в то же время не слепится в фашистскую массу индивидов, одетых в одинаковые рубашки («одна рубашка – одно тело»).

Мы не замечаем даже самые великие ценности, когда они привычно нас окружают. Не замечаем же мы, какое это счастье – дышать воздухом. Так же жили мы среди наших людей и не замечали этого их чудесного свойства – каждый из них был личность. Он все время о чем-то думал и что-то переживал. Посмотрите на лица людей в метро. Не боясь окружающих, люди доверчиво уходят в себя, и на лице их отражаются внутренние переживания. Один горестно нахмурился, другой чему-то улыбнулся. В метро Нью Йорка все лица похожи на полицейских – все одинаковы, все вежливы и все настороже. Они как будто охраняют хозяина.

Во время перестройки многим из нас, особенно из молодежи, устроили поездки на Запад. Организовали умело. Социологи знают, что при выезде за границу возникает эффект «медового месяца» – все кажется прекрасным, глаз не замечает ничего дурного. Длится это недолго, пелена спадает, и за изобилием сосисок, витрин и автомобилей начинаешь видеть реальную жизнь, и тебя охватывает неведомая в России тоска. Ощущение изнурительной суеты, которая бессмысленна и в то же время необходима. Это – конкуренция, «война всех против всех».

Я в 1989-90 гг. был в Испании, работал в университете. Тогда тема России была в моде, и у меня как-то взяли большое интервью для журнала. Под конец спросили, не хотел бы я остаться жить в Испании. Я люблю Испанию, но признался, что нет, не хотел бы. Как так, почему же? Я подумал и ответил попроще, чтобы было понятно: «Качество жизни здесь низкое». Еще больше удивились и даже заинтересовались. Как объяснить, не обижая хозяев? Говорю: «Я привык, чтобы ребенок на улице называл меня дядя, а не господин». Не поверили: какая, мол, разница. Пришлось сказать вещь более наглядную: «Выхожу из дома, а в закутке около подъезда на улице старик ночует, зимой. И качество моей жизни от этого низкое». Мне говорят: «Ладно, оставим это. Мы не сможем это объяснить читателю».

Сейчас я и сам вижу, что ничего им не объяснил – ведь и у моего дома теперь стоит нищий старик. Тогда я такого не предполагал. Сейчас видно, что нас затягивают в ту же яму, но не затянули еще. Я чувствую, что при виде нищего старика в московском метро у людей сжимается сердце. Одни подадут ему милостыню, другие отведут глаза, третьи придумают какое-то злое оправдание – но все войдут с этим стариком в душевный контакт, все чувствуют, что качество их жизни низкое. Стариков, ночующих на улице Рима или Чикаго, просто никто не замечает, как привычную часть пейзажа. Участь отверженных, если они не бунтуют, никак не касается жизни благополучных. Поэтому такое возмущение вызвали в Париже подростки, которые облили спящего нищего бензином и подожгли – они заставили общество вслух сказать вещи, которых никто не должен замечать.

Архитекторы перестройки, создавая «миф Запада», окунали наших людей в иностранную жизнь лишь на время медового месяца, на одну-две недели. И многие в этот миф поверили – вспомните, какую чушь писали в те годы о России почти все газеты и журналы. Сейчас многие хлебнули Запада уже по-настоящему и начинают трезветь. Как в начале века. И начинают понимать то, что скрывали и скрывают от нас перестройщики и реформаторы: главный смысл их дела – чтобы перестала наша земля и наша культура с детства растить человека как личность. И тогда устранена будет из человечества русская идея, к которой так тянутся люди, пока их не оболванят.

Угрозы для этой идеи, повторяю, сегодня очень велики. Провалилась перестройка – попытка средствами «культуры» разделить нас, отказаться от идеи братства, превратить народ в «гражданское общество». Горбачев и Яковлев – это не Лютер и Кальвин, их убогая и пошлая реформация провалилась. За дело взялись громилы – сломать наш стержень голодом, потрясениями, привычным видом страданий и крови. Одновременно подтачивают и те неброские вещи, которые хранят и передают детям смыслы нашей сущности – школу, литературу, песни. Сохранить все это, когда разрушители овладели силой государства, очень непросто. В такие моменты высвечивается вторая ипостась русской идеи, охранительная для первой, главной.

Д.И.Менделеев так сказал об этой служебной, но вечной задаче России: «Уцелеть и продолжить свой независимый рост». Он сказал это как раз в тот момент, когда в Россию вторгался иностранный капитал, который овладел банками и переваривал промышленность. Что же значит «уцелеть»? Думаю, это значит сохранить тот минимум земли и ту минимальную степень закрытости нашей культуры, чтобы на этом «острове» воспроизводилась именно Россия. Земля и культура у нас тесно связаны, мы созданы нашим пространством. В отрыве от земли русские долго свой тип не сохраняют, это показали все волны эмиграции. Растворяет нас именно открытость, всечеловечность – не станем мы ни евреями, ни цыганами, ни англичанами. У всех у них непроницаемая защитная скорлупа. Сегодня нам важно понять, где тот рубеж, за который отступать нельзя, за которым начнется быстрое изменение типа нашей культуры.

Менделеев переводил высокую цель на язык обычных земных дел, говорил о промышленности и торговле. Он понимал, что в XX веке время сжалось, и опасность «не уцелеть» может возникнуть очень быстро. Монгольское иго можно было терпеть три века, понемногу накапливая силы, а сегодня стоит утратить контроль над своей промышленностью на пару поколений – и мы на крючке, с которого не сорвешься. Конечно, многие это понимают, пассивное сопротивление растаскиванию России нарастает.

Вопрос сегодня в том, когда «пересекутся» противодействующие процессы. Успеют ли русские люди в своем осмыслении жизни обрести политическую волю до того, как продажные временщики доведут разрушение нашего народного хозяйства до критической точки. Ведь мы до сих пор не знали цепей экономического рабства. Бывало, мы жили впроголодь, но на своей земле – а это совсем другое дело. Пока у России остался костяк народного хозяйства – земля и недра, дороги и энергетика – все поправимо, если люди соберутся с мыслями и начнут говорить друг с другом на простом и понятном языке. Сейчас нам голову забили всякой чушью, за которой не видна суть. Демократия! Рынок! Конкурентоспособность! Глобализация! Как только люди сдерут с глаз всю эту липкую паутину, они сразу поймут, почему в нашей холодной стране нельзя приватизировать землю и Газпром, почему нельзя отрывать городские теплосети от заводской котельной. А если все поймут, то любыми способами не допустят – никакие боровые и немцовы в парламенты не попадут. Но если опоздаем…

С культурой дело сложнее – утрату хозяйства почти каждый ощущает на своей шкуре и очень быстро. Но мы можем просмотреть другую опасность – тайное искоренение русской школы. Она нас держала как народ, не давала разделяться на индивидов и на классы. Ведь городская жизнь изолирует человека, лишает его общинного духа деревенской жизни и труда. Как же мы до сих пор, и в облике промышленного городского общества оставались русским народом? Многое значил, конечно, тип трудовых коллективов наших фабрик и заводов – «община в промышленности». Но сам он задавался культурой, а она вкладывалась в умы и души семьей и школой.

Свою школу Россия выстрадала, но мы ее даже не оценили – потому что еще не утратили. Христианство – «вселенская школа» – создало особый тип образования. Оно из ребенка воспитывало личность. В XIX веке буржуазное общество породило совсем иную, принципиально новую школу («фабрику субъектов»). Эта школа, исходя из протестантской идеи предопределенности, воспроизводила не народ как единое культурное тело, а два класса – элиту и массу. Русская культура и особенно литература в прошлом веке вела трудную борьбу с этой идеей школы – Лев Толстой даже стал писать учебники и пособия. И уже в 1918 г. съезд учителей установил, что массовое школьное образование в России станет развиваться в виде единой школы. Так уже в условиях промышленного общества был воссоздан тип школы христианской, воспитывающей личность, а не человека массы или элиты. Школа сохраняла нас как народ, и война должна была бы нам это объяснить.

Сегодня с одинаковым усердием разрушают условия сохранения и развития русской идеи – хозяйство как материальную базу для жизни народа и школу как постоянно действующую матрицу, на которой народ воспроизводится в каждом новом поколении.

От чуткости, ума и воли «тех, кто любит Россию», зависит, удержим ли мы оба эти фронта, пока вновь соберется с мыслями и силами народ. Должны удержать, даже если какие-то отдельные стороны русской идеи мы понимаем по-разному. Возможно, мы вообще ее в словах никогда и не выразим. Одно ясно: эта идея жива, пока жив ее носитель – русский народ.

Декабрь 1999 г.