Текст книги "История Византии. Том I"

Автор книги: Сергей Сказкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 40 страниц)

Обрисованная в «Земледельческом законе» деревня – это поселение свободных крестьян, не знающих над собой никакого господина, кроме государства. Государству же они обязаны повинностями, так называемыми экстраордина (εχστραορδινα) (см. ниже, стр. 34). Крестьяне составляли общину, распоряжавшуюся некоторыми общими (неподеленными) угодьями. Разумеется, совместное владение общими угодьями не составляет специфической особенности византийской общины – повсеместно и в самые разные времена община имела свои леса, пустоши, водоемы. Специфическая черта византийской общины – сохранение сильно развитых прав на уже поделенную и перешедшую в частные руки землю.

Выделенные из общинных угодий наделы становились собственностью крестьян, и «Земледельческий закон» называет их с полным правом господами поля. Периодического передела византийская деревня VIII в. не знала: крестьяне обносили свои наделы изгородью, окапывали рвом и по своему произволу избирали, какой культурой засевать свое поле. Крестьяне могли обменять свои наделы, и такой обмен считался действительным навеки. Правда, «Земледельческий закон» не упоминает о продаже земли крестьянами, хотя и пользуется выражением «справедливая цена земли». Конечно, не приходится думать, будто в Византии VIII в. перестала существовать купля-продажа земли (достаточно вспомнить, что в нарративных источниках такие случаине раз упоминаются). И все же надел, ставший частной собственностью, надел, где крестьянин самостоятельно вел свое хозяйство, надел, который можно была обменять «навечно», – этот надел не был вовсе свободен от действия прав соседей, и более того – всех общинников. Прежде всего, «Земледельческий закон» не возбраняет соседям есть виноград и фрукты в чужом саду, запрещая лишь уносить плоды с собой. Это не было пустой фразой, бессодержательным пересказом библейских норм¹⁵: византийские крестьяне действительно могли рубить дрова, косить сено, собирать каштаны, пасти скот на чужой земле.

Более того, в нарушение известного римского принципа superficies solo cedit «Земледельческий закон» разрешал владеть деревьями на чужой земле: земля могла принадлежать одному собственнику, а растущее на ней дерево – другому.

Соответственно этому «Земледельческий закон» устанавливает крайне низкие наказания за нарушение прав собственности: если крестьянин запахал и засеял чужое поле, то единственное, что ожидало его, – лишение урожая; он, как говорится в законе, терял свой труд и зерно. Даже тот, кто вырубил бы при этом чужие деревья, не подвергся бы большему наказанию. Иными словами, нарушение границ чужого владения не рассматривалось в Византии VIII в. как преступление, как деликт, ведущий к actio furti, иску за воровство, но лишь как нанесение ущерба¹⁶. Совершенно иными принципами руководствовались составители франкских правд, карая за запашку чужого поля или за похищение чужого колоса высоким штрафом.

Византийская община VIII в. —и это также отличает ее от позднеримской общины – была пронизана родственными связями. Она состояла не из одних малых семей, но также и из патронимии, т. е. из больших коллективов сородичей, ведущих общее хозяйство; в одном доме мог жить отец со своими женатыми сыновьями и замужними дочерьми, так что к столу собиралось 20—30 человек. Но даже и выделившиеся малые семьи не теряли связей с родичами, сохраняя какую-то часть наделов в совместном пользовании или ежегодно обменивая свои доли некогда общего участка. Упрочение родственных связей можно понять как результат распространения по территории империи массы варварских (в первую очередь славянских) племен¹⁷.

Ощущая себя тесно связанными, византийские крестьяне нередко сообща предпринимали необходимые работы: общими силами устраивали водоем или выворачивали огромный камень. Деревня сообща нанимала сторожей, пастуха, а также мастеров для сооружения каменного моста, сообща устраивала праздники, ловила воров и уничтожала диких зверей, молила о дожде в засушливую погоду¹⁸. Община имела своих должностных лиц—старейшин и обычно свою часовню и своего священника, выходца из той же деревни.

Византийским крестьянам приходилось хозяйствовать на крохотных участках, так называемых хорафиях, расположенных по большей части в горах (удобных долин здесь мало) и отвоеванных у леса¹⁹. Воды не хватало: приходилось отводить каналы, орошавшие сады и поля, строить цистерны, где скапливалась дождевая влага. Кроме пшеницы, ячменя и бобовых, возделывали виноград и фрукты: яблоки, груши, гранаты, а также оливки, по неясной причине не упомянутые в «Земледельческом законе».

Система пахоты не изменилась, пожалуй, со времен Гомера. Плуг тянули волы – архаичная упряжка, которую надевали прямо на шею животного, не позволяла использовать лошадь для пахоты²⁰. Плуг оставался легким, бесколесным, деревянным – скорее мы могли бы назвать его сохой. Железный сошник легко надевался и снимался; отвалов не было – византийский плуг не поднимал пластов, но лишь проводил борозду, и пахарю приходилось несколько раз проходить по полю: сперва вдоль, потом поперек. В плуг впрягали пару волов; возвращаясь с поля, пахарь переворачивал плуг и водружал его на спину животных. Кроме плуга, византийцы пользовались лопатой и двузубой мотыгой – преимущественно для обработки садов и виноградников.

Сеяли хлеба обычно осенью, когда улетали журавли, – в октябре илиноябре; некоторые сорта злаков, впрочем, высевали в феврале. Старинные первобытные табу дожили и до византийского времени: так, ни в коем случае нельзя было допустить, чтобы во время сева зерно коснулось бычьих рогов – иначе, согласно примитивным магическим ассоциациям, хлеб уродился бы жестким и несъедобным.

Убирали урожай в июле, жали серпами, а чтобы защитить левую руку, надевали на нее специальный нарукавник, сделанный иной раз даже из кожи. Связанные снопы отвозили на гумно, расположенное на высоком месте, открытом для ветров.

Столь же архаичными, что и пахотные орудия, были в Византии приемы молотьбы: цепа византийцы не знали, но, разбросав снопы по гумну, прогоняли по ним вола или осла, запряженного в деревянные сани; под тяжестью саней колосья вымолачивались. Затем зерно подбрасывали лопатами, провеивая его на ветру, и ссыпали или в большие глиняные пифосы, или просто в вырытые в земле ямы. Византийцы применяли ручные жернова и жернова, приводимые в движение ослом или волом. Подобная техника размола была унаследована от Рима. Но значительно шире, чем римляне, византийцы стали использовать водяную мельницу: впрочем, летом маленькие речки обычно пересыхали и мельницы останавливались.

Основной системой полеводства было двуполье: землю то засевали, то оставляли под паром. Кое-где, по-видимому, применяли и более архаичную систему – подсечную (или лядную): вырубали и выжигали лес и высевали хлеб на выжженном поле (иной раз даже без вспашки). Обилие лесов и запустевших земель способствовало столь примитивному использованию почвы, но, видимо, подсечная система сходила на нет, и составитель «Земледельческого закона» осуждал тех, кто разбрасывал зерно по полю, предварительно не вспахав земли.

Животноводство играло в жизни византийской деревни, пожалуй, не менее важную роль, чем земледелие. Особенно много было овец, коз и свиней; крупный рогатый скот встречался реже, а лошади использовались преимущественно для военных целей, и разводили их лишь в равнинных областях империи: Вифинии, Пафлагонии. Любопытно, что в «Земледельческом законе», посвятившем скотоводству десятки статей, нет ни одной о лошадях.

Рабочим скотом служили волы, ослы и мулы. На них пахали и молотили, их заставляли вращать мельничные жернова, запрягали в телеги. Архаичная система упряжи позволяла тащить лишь легкую повозку. К тому же горные тропы, соединявшие отдельные районы страны, были часто недоступными даже для легких повозок, и византийцы широко пользовались вьюками: зерно или оливковое масло в глиняных сосудах грузили на осла или мула.

Скот содержали в загородках, а на день обычно выгоняли в лес. Свиней мальчишки пасли в дубовых рощах, коров нередко оставляли под надзором пастушечьих собак: чтобы животное не потерялось в лесу, ему на шею навешивали колокольчик. После уборки урожая скот выгоняли на поля и даже в виноградники.

Очень широко практиковали византийцы перегон скота на горные пастбища: иногда на целые месяцы крестьянин покидал свое хозяйство и уходил с козами и овцами в горы. На плоскогорьях Малой Азии можно было встретить большие отары овец, которые переходили с места на место под охраной собак, и вооруженных луками пастухов.

Византийские крестьяне разводили птицу (особенно гусей) и занимались пчеловодством. Важным подспорьем служила им также рыбная ловля.

Весь облик византийской деревни VIII в., весь строй ее жизни же отличался принципиально от строя западноевропейской деревни того же времени: столь же примитивной была техника сельского хозяйства, опиравшаяся на дедовские традиции, столь же важную роль играли общинные отношения. По-видимому, распространение в Византии развитых прав на чужую землю способствовало созданию здесь даже большей сплоченности общинников, нежели на Западе.

Вместе с тем было бы совершенно неверным представлять себе византийскую общину VIII в. совокупностью равноправных и равных по имущественному положению крестьян. Византийская община не была общиной равных уже потому, что она хорошо зналарабство²¹. «Земледельческий закон» пять раз упоминает о рабах, пользуясь для обозначения их античным термином δουλοι. Рабы были заняты в производственной деятельности – во всяком случае, рабы-пастухи пасли скот. Раб по-прежнему считался юридически неправоспособным лицом, и за совершенную рабом кражу материальную ответственность должен был нести господин: именно он возмещал ущерб, нанесенный преступлением раба, а сам уже расправлялся с невольником по собственному усмотрению. Только в особо тяжелых случаях «Земледельческий закон» предусматривал наказание для раба, притом наказание специфически рабское – мучительную смерть на «фурке», особом орудии пыток.

Среди самих свободных существовали имущественные градации; «Земледельческий закон» уделяет несколько статей положению апоров (αποροι), неимущих.

В трудных условиях VIII столетия беда в любой день могла прийти к крестьянину: вражеское нашествие, нехватка кормов или мор оставляли крестьянскую семью без вола и заставляли либо нанимать чужого вола для пахоты, либо вовсе отдавать землю зажиточному соседу. В таком случае заключался договор, где определялось, какую работу берется совершить зажиточный сосед – только ли вспахать или, помимо того, и засеять. Подобная сдача надела в аренду означала, разумеется, первый шаг к тому, чтобы вовсе потерять землю. И, действительно, подчас обедневшие крестьяне, будучи не в состоянии обработать землю и выполнить государственные повинности, покидали свою деревню и уходили в чужие края.

По нормам позднеримского права в таком случае вступала в силу такназываемая прикидка (эпиболэ): на соседей возлагалась обязанность платить налоги, лежащие на выморочном наделе, за что они получали право пользоваться опустевшей землей²². В смутное VII столетие эпиболэ перестала действовать, и «Земледельческий закон» не требует непременного привлечения соседей к выполнению круговой поруки; он устанавливает лишь, что выморочным наделом можно пользоваться, коль скоро прежний его владелец не отбывает свои повинности; но тот, кто пользуется, обязан эти повинности выполнять. Следовательно, то, что было в VI в. обязанностью, теперь превратилось в возможность: крестьяне не были обязаны платить налоги за ушедшего из деревни общинника, но могли взять его надел и в таком случае принимали на себя все связанные с этим наделом обязательств²³.

Апоры «Земледельческого закона» еще не превратились в особую категорию византийского крестьянства; по социальному положению они не отличимы от основной массы общинников; их состояние рассматривается как временное, и даже ушедший из деревни земледелец может еще вернуться и в таком случае претендовать либо на свой покинутый надел, либо же на получение равноценного (если кто-нибудь тем временем построил на его земле дом или разбил виноградник). Но уже появилась группа лиц, потерявших свой надел и утративших вместе с ним прежнее полноправие. Покуда у крестьянина есть клочок земли или хотя бы плодовое дерево – он остается членом общины используется известной суммой общинных прав; но вот участок отдан зажиточному соседу, и апор в течение нескольких лет тщетно скитается в чужих краях – что ждет его там?

Замкнутость и сплоченность византийской общины своеобразно оборачивалась против чужаков, против всех, стоящих вне ее. Крестьянину-пришельцу крайне затруднительно было приобрести надел на новом месте, и члены византийской общины (подобно членам германской марки) неохотно допускали в свою среду отщепенца²⁴. Выбитому из жизненной колеи крестьянину приходилось становиться мистием (μισδιος) – наемником. «Земледельческий закон» знает мистия только в роли пастуха, но мистии нанимались и на иную работу – например подносчиками воды, поливавшими сады и виноградники. В самом понятии наемника заключалось для византийца нечто унизительное: мистия постоянно упоминают бок о бок с рабом; используя библейскую традицию²⁵, этот термин применяют как бранное слово, как синоним безответственного нерадивого слуги, как прямую противоположность хорошему пастырю. Мистии – юридическисвободное лицо, но практически наниматель обладал известной властью над своим наемником, пока тот работал у него.

Одной из загадочных категорий крестьянства, упомянутых в «Земледельческом законе», является мортит (μορτιτης), о котором идет речь в двух статьях. Мортит – арендатор, берущий землю у собственника, названного здесь «земледавец» (χωροδοτης); согласно «Земледельческому закону», мортит получает 9/10 урожая («девять снопов»), т. е. уплачивает 1/10 – сравнительно невысокую арендную плату. Ему запрещено жать хлеб без ведома земледавца, дабы не обмануть его и не присвоить большего числа снопов. Напрасно стали бы мы гадать о том, каково социальное лицо

земледавца: кто он, крестьянин-общинник или, может быть, духовный собственник²⁶. Не более ясно и положение мортита: в нем пытаются видеть и свободного арендатора, и зависимого крестьянина – но, к сожалению, данные «Земледельческого закона» слишком скудны для каких-либо более определенных выводов. Термин «морта» (μορτη) встречается и в более позднее время, обозначая аренду с уплатой десятой доли урожая²⁷.

Византийская деревня знала и заклад земли. Правда, составители «Земледельческого закона» заботились о том, чтобы заклад не превратился в форму экспроприации крестьянина, и устанавливали, что доход от семилетнего пользования заложенным полем засчитывается за половину долга. Однако на практике ростовщичество становилось бичом бедноты и часто вело к полному разорению.

Итак, мы встречаем в византийской общине довольно развитые правоотношения: обмен (а также, видимо, и куплю-продажу) земли, различные формы аренды, заклад земельных наделов, наем. Все эти формы связей, естественно, усиливали имущественное неравенство. Особая роль принадлежала здесь денежным отношениям. Хотя независимая свободная община в принципе предполагает господство натурального хозяйства, хотя Византия с конца VII в. вступила в полосу известной натурализации экономики (см. ниже, стр. 24), торговля и деньги не исчезли из византийской деревни: «Земледельческий закон» определяет некоторые штрафы (за кражу мотыги, садового ножа или топора) в деньгах. Впрочем, в законе упомянуты лишь фоллы (мелкая монета).

Наличие элементов денежного обращения в византийской общине определялось не столько экономическими, сколько политическими причинами – взиманием государственных налогов в денежной форме. Крестьянин не нуждался в городских товарах, он сам обеспечивал свои потребности в одежде, нехитрой утвари, сельскохозяйственных орудиях, но он вынужден был отвозить зерно и гнать скот на ярмарку, чтобы иметь возможность рассчитаться со сборщиками податей. Хронисты единодушно жалуются, что повышение налогов в VIII в. заставляло крестьянина продавать на рынке даже необходимое. Необходимость реализовать продукцию для уплаты налогов создавала благоприятные условия для действия ростовщиков и вела в конечном итоге к расшатыванию общинных связей.

Таким образом, византийской общине – как, впрочем, и всякой общине в условиях классового общества – был присущ своеобразный дуализм: крестьянин вел самостоятельное хозяйство на своем наделе, нередко обнесенном изгородью и окопанном рвом; он мог эксплуатировать рабов и нанимать мистиев; мог сдавать землю в аренду, закладывать и обменивать; он был втянут в денежные отношения. А вместе с тем он поддерживал и сохранял традиционные, архаичные методы хозяйствования, признавал общинную собственность на неподеленные территории, мог быть членом патронимии и сохранял права на чужую собственность.

Сила общинных связей оказалась в Византии даже более действенной, нежели на Западе. Можно лишь догадываться о причинах этого: возможно, дали себя знать прочные традиции эллинистического и даже доэллинистического прошлого, сохранявшиеся в Малой Азии вопреки влиянию римского права; возможно, славяне принесли в Византию более стойкие формы общности, нежели те, что были принесены германцами в Галлию или Италию.

Как бы то ни было, несмотря на разъедающее действие дуализма, византийская община оказалась более прочной, нежели германская марка, и это в известной мере определило характер развития феодальных отношений на территории бывшей Восточной Римской империи: они складывались медленнее, они формировались первоначально где-то на периферии общины, сумевшей долго и упорно отстаивать от крупных собственников свои основные земли.

ГОРОД

Перестройка византийской деревни, протекавшая, как мы видели, в условиях постоянных вторжений соседей на Западе и Востоке, не могла не затронуть экономического положения городов – основных центров рабовладельческого хозяйства²⁸. Многолюдные и экономически развитые города Сирии, Египта, Африки попали в руки арабов. Города Балканского полуострова, кроме некоторых приморских центров (Фессалоника, Коринф), не скоро смогли оправиться после длительных варварских нашествий. В сходном положении оказались городские центры Италии, значительная часть которых подверглась аграризации. Судьба городов в Малой Азии и на островах Эгейского моря была аналогичной: на протяжении десятилетий арабская конница совершала почти ежегодно грабительские рейды на византийскую территорию Малой Азии; нападения арабского флота привели к полному запустению многих островов. Связи между городами были парализованы, и города должны были перестраивать весь свой быт применительно к условиям постоянной военной опасности.

Крупное поместное хозяйство городской знати на большей части территории Византии стало почти невозможным. Кумуляция в городах прибавочного продукта сельских местностей в значительной степени сократилась, новая сеньориальная форма эксплуатации еще не развилась. Накопление ценностей в городах могло происходить только за счет прибавочного продукта мелких хозяйств города и деревни – путем налогового гнета, повинностей в пользу государства и церкви и торговой прибыли. Это было время преобладания мелких индивидуальных хозяйств – в деревне сплоченных сельской общиной, в городе – мелких ремесленных и торговых предприятий, объединенных в корпорации. Но низкая покупательнаяспособность городской знати и господство натурального хозяйства в деревне при относительной медленности имущественной и социальной дифференциации крестьянства задерживали развитие провинциальных городов.

Экономический спад проявляется прежде всего в запустении многих городов. Археологические раскопки свидетельствуют, что в местах, густо населенных в IV—VI вв., просто-напросто отсутствует культурный слой VII—VIII столетий²⁹. Каменное строительство было в эту пору ничтожным: только в Константинополе, Фессалонике и, может быть, еще двух-трех центрах засвидетельствовано возведение церквей из камня и кирпича. Каменное строительство ограничивалось преимущественно сооружением стен и башен.

Данные нумизматики свидетельствуют о значительном сокращении денежного обращения в городах конца VII – середины IX в.³⁰При раскопках византийских поселений почти не находят медной монеты этого времени, служившей основным средством обмена на внутреннем рынке. Натуральный

обмен господствует и в отношениях с рядом соседних народов (например с болгарами) – экономический упадок Европы, естественно, сказывался и на византийском хозяйстве. Сокращается чеканка золотой монеты, применявшейся преимущественно в сделках с арабскими и южноитальянскими купцами.

К сожалению, мы знаем очень плохо историю византийского ремесленного производства, но можно предполагать, что в ряде отраслей (керамическом производстве, стеклоделии, шелкоткачестве) имел место известный регресс

³¹

.

Многие старые города были заброшены вовсе, другие – оставлены, и их жители переселились на новые места. Так, жители покинули старинный город Колоссы и переселились в местность, отстоявшую от него на расстоянии 4 км; она называлась Хоны. Новое местоизбрали себе обитатели античного Эпидамна: они создали поселение, из которого затем вырос город Диррахий. Жители Эфеса, также перебрались на новое место. Опасность, грозившая с моря, заставляла население уходить от берега, в глубь страны. Особенно благоприятными местами для поселения были высокие и крутые холмы, где можно было воздвигнуть оборонительные стены. Если античный Коринф лежал на побережье, в легкодоступной местности, то средневековый город перемещается на соседний холм – подальше от моря и морских пиратов, на крутые склоны – место, может быть, менее удобное для торговцев, но зато гораздо более надежное в чае военной опасности. Города стали укрепленными крепостями: они либо были окружены стенами, либо же имели укрепленный центр – «кастрон», возле которого группировалось поселение.

Чаша. Глина. Коричневая глазурь. Музей в Коринфе

Иные города потеряли прежнее значение, уступили место новым центрам. Так, по-видимому, зачахли Гангры, главный город Пафла-гонии; напротив, соседняя Амастрида приобретает все большую роль. В конце VIII в. амастридский епископ вышел из подчинения Гангрскому митрополиту, получив автокефалию. То же самое произошло и в Галатии, где Пессинунт перестал быть крупнейшим городом провинции, а вытеснивший его Аморий в VIII в. сделался автокефальным церковным центром.

Трудно сказать, сколько было городов в Византии VIII—IX. вв. Арабский географ Ибн-Хордадбех считает большинство прежних городских центров Малой Азии простыми крепостями, выделяя там лишь пять больших городов: Эфес, Никею, Аморий, Анкиру и Самалу. Ибн-Хордадбех свидетельствует, в частности, что некогда крупнейший из городов Вифинии – Никомидия – лежал в его время в развалинах.

Из бесспорного факта упадка городов в VII—IX вв. не следует, однако, делать слишком прямолинейные и односторонние выводы говорить о полной «дезурбанизации» и аграризации Византии. Античный полис являлся городом вовсе не потому, что он был центром ремесленного производства. Античный город был центром административной, военной и торговой эксплуатации, выполняя тем самым функции расширения и сохранения рабовладельческих отношений, поддержания и распространения товарно-денежного обращения; притом такой город всегда сохранял многие черты аграрного поселения.

Основная масса товарного производства как в античное время, так и в раннее средневековье состояла не из изделий ремесла, аиз продовольственных товаров, из продукции земледелия и скотоводства. Не парфюмерия и изделия ювелирного искусства, не тонкие ткани, а вино, оливковое масло, хлеб, мясо, рыба, мед, воск, соль были теми предметами, которые составляли основу товарно-денежного обращения в раннем средневековье. Поэтому, когда современники говорят о богатстве какого-либо византийского города, они молчат о ювелирах и ткачах, но вспоминают об обилии в подгородных районах виноградников, скота, оливковых рощ, садов, огородов или хозяйств, доставлявших пшеницу, мед и воск. Можно сказать, что известия о любом византийском городе сводятся преимущественно к тому, что жители городов возделывали поля и виноградники, что реки и заливы изобиловали рыбой и что близ города было множество пастбищ, садов и огородов. Именно производство таких предметов, потребителями которых являлась масса населения, и делало раннесредневековый город производственным центром. Это придавало особенное хозяйственное значение садоводству, виноградарству внутри городов и особенно наличию вокруг городов подгородного района, тесно связанного с городским рынком. Эти подгородные хозяйства, «проастии», разумеется, были втянуты в рыночные отношения; этим они отличались от деревни, где торговали только излишками натурального хозяйства.

Наличие подгородного сельскохозяйственного района, вовлеченного в товарное производство, является самой характерной чертой средневекового города как экономического центра. При этом земли в подгородном районе в основном принадлежали жившим в городе землевладельцам. Не только городская знать, но и широкие массы городского населения имели в пригородах свои собственные или арендованные участки, виноградники, оливковые рощи, сады, ульи, огороды. Ни хозяева, ни арендаторы, как правило, не жили на своих подгородных участках, которые обрабатывали или рабы, или наемные работники – мистии.

Вокруг городов строилось много монастырей. Верхушка монашества была связана с городской знатью. К тому же часто пригородные монастыри были собственностью богатых горожан: в VIII и в начале IX в. в Византии широко распространяется так называемое «ктиторское» право: знатные горожане в преклонном возрасте принимали монашество, но оставались жить в своем проастии, обращенном в монастырь. Такие «ктиторские» монастыри были видом собственности городской знати.

Монастыри в городах были также центрами ремесла, обслуживавшего не только потребности братии, но и городской рынок. Среди монахов Студийского монастыря в Константинополе были кожевники и портные, ювелиры и кузнецы, каменщики и плотники, специалисты по изготовлению ножей, мастера, занимавшиеся исключительно производством ключей. Монастыри играли важную роль и в организации торговли: в престольный праздник в монастыре устраиваласьярмарка, на которую прибывали и соседние крестьяне, и подчас заезжие купцы. Одни из них обменивали продукты на продукты, другие продавали свой товар за деньги³². В пригородных монастырях близ Константинополя устраивались «подворья» – гостиные дворы для монастырских купцов.

Сосуд для курений. Майнц. Римско-германский Центральный музей. VII-VIII вв.

В подгородных районах лежали также владения служилой знати, пожалованные императором. Целые деревни – свободные общины – втягивались в такие подгородные районы. Товарное хозяйство проникало в них, и они со временем становились пригородами. Беззащитные в час вражеских нашествий и междоусобиц, они легко становились добычей пожара, но их жители успевали укрыться под защитой городских стен и затем отстраивали вновь свои жилища. Даже внутри городских стен было немало виноградников, садов и полей.

Византийские города были прежде всего административно-фискальными центрами. Эксплуатация непосредственных производителей осуществлялась через налоговую систему, централизованным путем. В этих условиях значительная часть знати, участвуя в Судебно-административном и военном аппарате, удерживала у себя известную долю прибавочного продукта непосредственных производителей (в форме жалования или вымогательств) и эти средства выбрасывала на городской рынок, покупая продукцию пригородных районов.

Церковь – поскольку сеньориальная система эксплуатации еще не добилась заметных успехов – также нуждалась в рынке. Конечно, известную часть своих потребностей церковь покрывала за счет собственных владений или солемниев, пожалованных казной. Однако она располагала и денежными средствами и потому превращалась в потребляющий центр. Там, где жил епископ и, особенно, митрополит, где существовала епископская канцелярия, куда приезжали представители соседних епископов или патриарха, естественно, возникала дополнительная потребность в сельскохозяйственных продуктах. То же самое относится к монастырям: византийские монастыри далеко не всегда представляли собой самодовлеющие экономические единицы, и монахам приходилось покупать на рынке хлеб, сыр, дрова и многое другое.

Несмотря на известное сокращение ремесленного производства. Византия, разумеется, не превратилась в совокупность деревень, целиком обреченную на натуральнохозяйственное прозябание. Византийское ремесло сохраняло преемственность от античности: например, стеклоделие полностью опиралось на античную технологию, тогда как Западная Европа стала применять иные рецепты.

Потребности армии и двора стимулировали развитие византийского ремесла – армия нуждалась в разного рода оружейниках для изготовления стрел, мечей, щитов; в каменщиках для возведения стен; в саперах для устройства подкопов. С конца VII в. византийская армия начинает применять так называемый греческий огонь – особую смесь нефти, селитры и других горючих веществ, которая с помощью сифонов направлялась на вражеские корабли. Византийские огнеметы предполагали наличие квалифицированных мастеров. Конечно, без специалистов – плотников, конопатчиков, ремесленников, шивших паруса, – нельзя было строить корабли для византийского флота. Немало ремесленников требовалось и для удовлетворения нужд двора. Византийские императоры пытались тянуться за своими предшественниками и любили поражать воображение иноземных послов роскошью своих дворцов. Мозаичисты, ткачи по шелку, ювелиры, не говоря уже о более скромных ремесленниках, обслуживали императорский двор. Византийские мастера сохранили античный секрет изготовления приводимых в движение водой автоматов для украшения дворцов³³, умели сооружать музыкальные органы, которые удивляли современников.

Ларец из слоновой кости. Берлин. Кайзер-Фридрих-Музеум. IX в.

Все эти мастера не создавали прибавочного продукта; напротив, они расходовали те богатства, которые были созданы крестьянами и извлечены из сельских общин с помощью налоговой системы. Но как бы то ни было, в Византии сохранялась определенная группа ремесленников – людей, в основном не связанных с сельским хозяйством и нуждавшихся в продуктах земледелия и скотоводства.