Текст книги "Статьи"

Автор книги: Сергей Переслегин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 48 страниц)

Индустриальная фаза подразумевает возникновение общепланетной системы обмена. Это означает, в свою очередь, неизбежность появления мировой валюты, соответствующих расчетных центров и плотной коммуникационной сети. Эмблемой фазы становятся железные дороги и суда с механическими двигателями.

Модель, предложенная Д.Форрестера в "Мировой динамике", "по построению" описывает индустриальную фазу развития. Однако рассматриваемые в модели демографические уравнения относятся к традиционной фазе, что приводит к ряду принципиальных ошибок.

В традиционной фазе развития биологический императив: "плодитесь и размножайтесь", соответствуют экономическим потребностям крестьянской семьи. Появление ребенка почти не сказывается на материальном положении семьи (так как традиционное хозяйство тяготеет к натуральности) и достаточно слабо – на потреблении продуктов питания. Уже с четырех-пяти лет ребенок может выполнять ряд работ, простых, но необходимых для нормального существования хозяйства: выпас скота, уборка помещений, валяние шерсти и т.п. Таким образом, ребенок заменяет наемного работника, затраты на которого превышают стоимость содержания ребенка в несколько раз. Вырастая, ребенок берет на себя все больший объем работ, способствуя процветанию хозяйства. Несколько упрощая, можно сказать, что каждый ребенок в патриархальной традиционной семье может рассматриваться как практически бесплатная рабочая сила. Соответственно, рост семьи означает рост числа работников, то есть увеличение зажиточности хозяйства.

Демографическая динамика фазы носит (при отсутствии пространственных ограничений[5]) экспоненциальный характер. Эффективное, с учетом детской смертности, число детей в крестьянской семье составляет 4-5 человек, что соответствует годовому приросту населения до 6% и даже до 10% в год[6].

Как только возникают реальные товарно-денежные отношения и возможность тратить деньги, ребенок из подспорья в производстве, бесплатного наемного работника, превращается в обузу. В индустриальной фазе демографический кризис выступает с беспощадной остротой: рождение детей не только не выгодно индивидуальной семье, но и прямо приводит к ее непосредственному обнищанию.

"Невыгодность детей" проявляется тем сильнее, чем более развиты товарно-денежные отношения и индустриальная фаза в целом, и чем выше изначальный доход семьи. В рамках наиболее простой модели рождение первого ребенка отбрасывает семью к границе "своего" исходного имущественного класса, рождение второго – переводит в более низкий класс. Как правило, при трех детях или еще большем их количестве происходит деклассирование семьи.

Необходимо иметь в виду, что затраты на развитие, воспитание и образование ребенка в индустриальной фазе очень велики, и период детства продолжается до 16, 18 и даже 23 лет. Если учесть, что между 18 и 23 годами молодые люди создают собственные семьи, становится понятно, что родители не получают никакой непосредственной отдачи на свой огромный "вложенный капитал".

В результате демография индустриальной фазы определяется "точкой равновесия" двух противоположных императивов: биологического (инстинкт продолжения рода) и экономико-социального (инстинкт социального выживания). Опыт и моделирование показывают, что это равновесие наступает при среднем значении детей в семье между показателями "один" и "два". В современной индустриальной России он близок к единице и нигде не поднимается выше значения 1,2. Такой показатель соответствует сокращению титульного индустриального населения на 0,7% в год в линеаризованной модели, и на 3-5% в год в модели, учитывающей старение населения и соответствующее повышение смертности.

– 2 -

Литургийно простая демография Д.Форрестера с экспоненциальным ростом и перспективой кризиса перенаселенности заменяется совсем другой моделью, в котором увеличивается население традиционной Периферии, а в индустриальной Ойкумены идет совершенно противоположный процесс демографической деградации.

Понятно, что такая ситуация не может быть устойчивой. Следовательно, модель должна учитывать антропоток[7] направленный из областей с преобладанием традиционного хозяйства в индустриальные регионы. Тогда фазовая структура региона (и, тем самым, его демографическая статистика) определяется масштабом антропотока, скоростью социокультурной переработки[8], темпами роста/деградации населения соответственно в традиционной/индустриальной фазах развития. Вместо статического равновесия рождаемости и смертности в модели "пределов роста" получаем динамический фазовый баланс.

Преобладание традиционной фазы приводит к тому, что индустриальное производство не успевает ассимилировать поступающие кадры. Так создаются огромные индустриальные застройки (городами они, разумеется, не являются) с крайне низким жизненным уровнем и незначительным развитием индустрии: Бангладеш, в меньшей степени Бразилия, Пакистан, Нигерия. Нехватка традиционной фазы приводит к сильнейшей концентрации населения в индустриальных центрах и возникновению вокруг них "антропологических пустынь"[9].

Итак, фазовый демографический анализ приводит к иным выводам, нежели экспоненциальная гипотеза "мировой динамики". Прежде всего, становится понятно, что численность населения не может расти беспредельно. Индустриальная фаза развития сама по себе понижает численность населения: в исходной модели Д.Форрестера должна, как минимум, присутствовать отрицательная обратная связь между рождаемостью и фондами. Далее, оказывается, что рождаемость не является гладкой функцией своих аргументов: при изменении фазы развития она меняется скачкообразно, поэтому об изменении рождаемости на 30% при росте качества жизни в пять раз не может быть и речи.

"Фазовая модель" содержит две бифуркации. Во-первых, теоретически мыслимо полное перерождение традиционной фазы в индустриальную. В этом случае общество целиком попадает под действие теоремы о демографической деградации и, видимо, постепенно вымирает. Однако длительность такого процесса заведомо выходит за "область определения" исходной модели.

Во-вторых, возможно разрушение и деградация индустриальной фазы. Это вызовет быстрый рост смертности (отсутствие лекарств, нехватка продовольствия), после чего традиционные общества перейдут к апробированным формам контроля численности населения.

Этот вариант является катастрофическим, но падение численности населения начинается много раньше "предельных цифр", полученных "Римским клубом".

– 3 -

В последние годы появились исследования, указывающие, что фазовый подход, хотя он и значительно точнее уравнений, используемых в "Мировой динамике", также содержит принципиальную ошибку. Дело в том, что в действительности демографическая динамика описывается не дифференциальными уравнениями, а уравнениями в конечных разностях: поколения дискретны.

Это обстоятельство было, конечно, хорошо известно, но до недавнего времени считалось, что различие между непрерывной и дискретной демографическими моделями не носит принципиального характера. При небольших значениях времени они практически совпадают. Однако когда было проведено исследование асимптотики, оказалось, что при некоторых значениях параметров дискретная модель начинает вести себя хаотически: численность населения, казалось бы, установившаяся на определенном уровне, внезапно начинает резко и совершенно непредсказуемо меняться[10]. Есть основания полагать, что такое поведение отражает какие-то стороны действительности, а не является артефактом модели. Если это так, то "точки равновесия" в модели Д.Форрестера не существует вообще, а в модели фазового баланса равновесие является нестабильным. Перефразируя начало предыдущего письма: демография человека не только сложнее, чем мы ее себе представляем, но и сложнее, чем мы ее можем себе представить.

Телецкое озеро, Алтай, 7 июля 2002 года

[1] 1901 г. – 16,6 млн., 1947 г. – 46,5 млн., 1971г. – 65,5 млн., 1992 г. – 117 млн.1999 г. – 146,5 млн., 2001 г. – 148, 0 млн. человек, линеаризованный рост составляет 7,9% в год.

[2] СПИД и другие ретроинфекции, рак, если считать его инфекционным заболеванием с чрезвычайно низкой заразностью (как, видимо, полагал И.Ефремов). В этом случае рост числа раковых заболеваний должен коррелировать с плотностью населения, что похоже на правду. Другой вопрос, что с этой плотностью коррелирует и загрязнение среды так называемыми канцерогенами".

[3] Уравнения Вольтерра-Лотки.

[4] Фазы развития маркируют различные типы связей между человеческим обществом и объемлющим биогеоценозом. С практической точки зрения фазы различаются характером взаимодействия человечества с окружающей средой, иными словами, местом Homo Sapiens в трофической пирамиде и способом присвоения пищевого ресурса.

[5] Если такие ограничения есть, традиционное общество вводит строжайший контроль над рождаемостью. В Японии вплоть до последних десятилетий XIX столетия в некоторых областях убивали новорожденных девочек, а старики, не способные работать, принуждались к самоубийству. Эти жесткие меры стабилизировали численность населения.

[6] В линейном приближении число детей в семье связана Антропоток: проблематизация понятия

Переслегин Сергей Борисович,

cоциолог, критик, историк, публицист, эксперт исследовательской группы "Конструирование будущего" (Санкт-Петербург).

1. Как Вы относитесь к понятию "антропоток"?

Моя первоначальная реакция была, скорее, ехидно-отрицательной, но со временем я убедился, что термин очень удачен. Сейчас я широко использую его в собственных публикациях (со ссылкой на С.Н. Градировского).

Вносит ли это понятие новый смысл по отношению к принятым в науке понятиям "миграция", "перемещение людей"?

Разумеется. Антропоток в наиболее широком смысле этого понятия есть изменение любого параметра, значимого для исследователя. Например, старение населения или повышение его образовательного потенциала. Я, обычно, понимаю антропоток несколько уже – как перенос идентичности. Но и в этом узком определении антропоток не сводится к миграциям (смотри, например, христианизацию Римской Империи). То есть понятие миграции есть частный случай антропотока. Замечу в связи с этим, что революционные социальные изменения всегда сопровождаются антропотоками, но далеко не всегда соответствующими по масштабу миграциями.

Какие виды управленческой деятельности должна, на Ваш взгляд, использовать политика по управлению антропотоками?

Конструирование антропотоков. Конструирование контекста естественных антроптоков.

2. В какой мере правильно организуемая и осуществляемая миграционная политика может представлять ресурс для развития государства?

Практически, у индустриального государства нет другого ресурса для поддержания численности своего населения. Необходимо также иметь в виду, что миграции с обобщенного геоэкономического Юга и Востока, как правило, несут с собой новую пассионарность, а миграции на обобщенный Запад создают новые связности. Более того, даже "неправильно организуемая" миграция, лучше чем запретительные меры. Миграционные потоки есть дыхание нации.

3. Каково, по Вашему мнению, должно быть оптимальное направление российской миграционной политики? К какому варианту она должна тяготеть – либеральному (ориентированному на поощрение миграции), консервативному (ориентированному на сдерживание миграции), стабилизационному (направленному на поддержание миграционного притока на определенном уровне)?

К максимально либеральному варианту, предусматривающему развитие как иммиграции, так и эмиграции, работу в рамке "Русского Мiра", институт двойного гражданства.

4. Нужно ли учитывать при разработке миграционного законодательства и планировании миграционной политики идентичность принимающей страны?

Вопрос непонятен. Если можно ее отрефлектировать и учесть, то, конечно, да.

Может ли считаться одной из приоритетных целей данной политики сохранение социокультурного ядра страны?

Я не знаю (пока), что такое социокультурное ядро. Интуитивный ответ, "да".

Как Вы относитесь к перспективе формирования вокруг российского государства особого геокультурного мира по типу британского Содружества наций?

Это – очевидная задача, которую нужно решать. И как можно быстрее.с рождаемостью простой формулой: r =(n/2T)100%, где r – рождаемость (отношение числа родившихся детей к численности населения, выраженное в процентах), n – среднее число детей в семье, T – средняя продолжительность репродуктивного периода жизни женщины. Для традиционной фазы n принимаем за 4,5; T считаем равным 30 лет. Тогда характерная рождаемость составляет 7.5%, а прирост населения (при смертности 2,4%) – 5,1%.

[7] Термин введен С.Градировским. См. www.antropotok.archipelag.ru. Вообще говоря, антропоток не сводится только к миграциям и включает также перенос идентичностей без непосредственного перемещения людей.

[8] Речь идет, разумеется, о переработке "традиционного" кадрового сырья в индустриальных работников.

[9] Тип территории, возникающей вследствие ухода человека с ранее освоенных им земель. Заметим, что в России, да и в некоторых государствах Европы антропопустыни являются гораздо более насущной проблемой, нежели загрязнение среды.

[10] М.Н.Либенсон, ГОИ, Санкт-Петербург. Частное сообщение на Второй междисциплинарной конференции СПб Союза Ученых 10 -12 апреля 2002 г.

Антропоток: проблематизация понятия

Переслегин Сергей Борисович,

cоциолог, критик, историк, публицист, эксперт исследовательской группы "Конструирование будущего" (Санкт-Петербург).

1. Как Вы относитесь к понятию "антропоток"?

Моя первоначальная реакция была, скорее, ехидно-отрицательной, но со временем я убедился, что термин очень удачен. Сейчас я широко использую его в собственных публикациях (со ссылкой на С.Н. Градировского).

Вносит ли это понятие новый смысл по отношению к принятым в науке понятиям "миграция", "перемещение людей"?

Разумеется. Антропоток в наиболее широком смысле этого понятия есть изменение любого параметра, значимого для исследователя. Например, старение населения или повышение его образовательного потенциала. Я, обычно, понимаю антропоток несколько уже – как перенос идентичности. Но и в этом узком определении антропоток не сводится к миграциям (смотри, например, христианизацию Римской Империи). То есть понятие миграции есть частный случай антропотока. Замечу в связи с этим, что революционные социальные изменения всегда сопровождаются антропотоками, но далеко не всегда соответствующими по масштабу миграциями.

Какие виды управленческой деятельности должна, на Ваш взгляд, использовать политика по управлению антропотоками?

Конструирование антропотоков. Конструирование контекста естественных антроптоков.

2. В какой мере правильно организуемая и осуществляемая миграционная политика может представлять ресурс для развития государства?

Практически, у индустриального государства нет другого ресурса для поддержания численности своего населения. Необходимо также иметь в виду, что миграции с обобщенного геоэкономического Юга и Востока, как правило, несут с собой новую пассионарность, а миграции на обобщенный Запад создают новые связности. Более того, даже "неправильно организуемая" миграция, лучше чем запретительные меры. Миграционные потоки есть дыхание нации.

3. Каково, по Вашему мнению, должно быть оптимальное направление российской миграционной политики? К какому варианту она должна тяготеть – либеральному (ориентированному на поощрение миграции), консервативному (ориентированному на сдерживание миграции), стабилизационному (направленному на поддержание миграционного притока на определенном уровне)?

К максимально либеральному варианту, предусматривающему развитие как иммиграции, так и эмиграции, работу в рамке "Русского Мiра", институт двойного гражданства.

4. Нужно ли учитывать при разработке миграционного законодательства и планировании миграционной политики идентичность принимающей страны?

Вопрос непонятен. Если можно ее отрефлектировать и учесть, то, конечно, да.

Может ли считаться одной из приоритетных целей данной политики сохранение социокультурного ядра страны?

Я не знаю (пока), что такое социокультурное ядро. Интуитивный ответ, "да".

Как Вы относитесь к перспективе формирования вокруг российского государства особого геокультурного мира по типу британского Содружества наций?

Это – очевидная задача, которую нужно решать. И как можно быстрее.

Андрей Столяров, Сергей Переслегин

В защиту тени

Нынешняя российская экономика полна загадок. Не будем касаться сейчас наиболее сенсационных из них – тех, которые прежде всего будоражат общественное внимание: загадок быстрого обогащения, итогом которого стало возникновение множества «русских миллионеров», загадок крупных аукционов, загадок перемещения громадных денежных средств в зарубежные страны. Это – тайны не столько экономики, сколько политики. Их анализом будут заниматься историки, основываясь, вероятно, на материалах ныне скрытых архивов.

Однако существуют тайны гораздо менее очевидные, тайны, не бросающиеся в глаза и не находящиеся в фокусе прессы, тайны, о которых мало кто даже подозревает, но касающиеся зато глубинных закономерностей жизни и деятельности современного общества. Раскрытие этих тайн не породит череду громких судебных процессов, по результатам своим почти всегда являющихся деструктивными, но оно способно обозначить те внутренние резервы, которыми сейчас располагает Россия. Оно способно продемонстрировать реальный исторический вектор развития, скрытый от современников, и сопоставить его с тенденциями, только еще начинающими проявлять себя в постиндустриальной эпохе.

Эти тайны, на наш взгляд, гораздо важнее.

Суть дела заключается в следующем.

Классическая рыночная экономика принципиально не способна погасить автоколебания системы после мгновенного и сильного вывода этой системы из равновесия. Экономическая катастрофа (дефолт) 18 августа 1998 г. носила глобальный характер: прежде всего была уничтожена громадная «пирамида» ГКО (государственных краткосрочных обязательств), составляющая основу финансовой «пищевой цепи»: деньги, которые вкладчик нес мелкой кампании, та – крупной фирме, последняя – в банк, а он, в свою очередь, – в банк рангом выше, в конечном итоге всегда оказывались вложенными опять-таки в ГКО, как максимально ликвидный, обеспечивающий их оборот, краткосрочный и среднесрочный актив. «Замораживание ГКО», объявленное правительством С. Кириенко, обязано было обернуться мгновенным кризисом всей банковской системы страны и вылиться в нарастающую лавину банкротств и общий распад финансового оборота России. Такова, по крайней мере, была в те дни точка зрения работников крупных и средних банков, специалистов в области финансовой сферы. Преобладало мнение, что это конец и что от такой катастрофы Россия, скорее всего, уже не оправится.

Общий кризис ликвидности совпал с острым кризисом доверия всех ко всем: если уж государство не платит по своим обязательствам, то чего можно требовать от простых физических и юридических лиц? Им уже сам бог велел никому ничего не платить. А кризис доверия, в свою очередь, привел к вполне прогнозируемой взрывной инфляции «третьего типа», когда спрос на валюту увеличивается пропорционально ее цене, то есть включается на полную мощность уже не рыночный, а антирыночный, скорее психологический, механизм. И вот здесь обнаруживается первая тайна.

Инфляция «третьего типа» должна была поднять цену доллара по крайней мере в раз десять, однако вопреки всем прогнозам он вырос «только» в четыре раза. После этого взрывная энергия «долларового цунами» иссякла, и инфляционный процесс вернулся в рамки обычных параметров.

Впрочем, для полного разорения российских граждан и коллапса платежеспособного спроса на рынке должно было с избытком хватить и этого. Достаточно вспомнить, что цены на товары первой необходимости при сохранении той же зарплаты выросли за несколько дней тоже в четыре-пять раз. Теоретически следовало ожидать, что покупаться в ближайшие месяцы будут только продукты питания, кое-какие необходимые медикаменты и сигареты. Остальная же продукция осядет невостребованной на складах, что обратным ударом приведет к параличу как легкой, так и тяжелой промышленности.

Однако в действительности ничего подобного не случилось. Более того, реакция социума на «дефолт» была просто парадоксальной. Произошло, скорее, оздоровление ситуации, нежели прогнозируемый по аналогии с Мексикой и Индонезией социальный взрыв. Во всяком случае, баррикады на улицах и проспектах столицы не выросли, продовольственных магазинов в крупных городах и промышленных центрах никто не громил, многочисленные толпы не собирались на Красной площади и не требовали отставки правительства и президента. Более того, социальная дисциплина даже несколько стабилизировалась: прекратились забастовки и акции гражданского неповиновения, население перестало выходить на рельсы, останавливая поезда, и – что кажется уж вовсе невероятным – увеличилось заполнение театров и концертных залов.

Далее восстановление первичного уровня жизни, если судить об этом по спросу на книги, вычислительную технику, электронику, элитные пищевые продукты, по посещаемости ресторанов и дорогих мест развлечений, произошло удивительно быстро и заняло, по разным оценкам, от трех месяцев до полугода.

Официальные показатели экономического возрождения были, конечно, значительно ниже, но едва ли кто-нибудь, кроме правительства, обращал на это внимание.

То есть, перед нами – проявление некоего особого экономического (социально-экономического) механизма, вероятно, способного вывести социум из кризисного состояния. Этот механизм, очевидно, не носит рыночного характера, так как весь опыт истории показывает, что рынок не способен подавить инфляционные процессы «третьего типа». Но он точно так же не связан ни с плановым хозяйством, которое к моменту дефолта было полностью демонтировано, ни с государственными методами регулирования экономики, которых в данном случае просто не было.

Исторический анализ позволяет привести еще ряд примеров такого рода, однако не будем сейчас останавливаться на этом слишком подробно. Важен вывод: подобный экономический механизм существует, он никем не создан и никем сознательно не управляется. Включается он, по-видимому, самопроизвольно и выключается также – когда критическое состояние социума преодолено. Его возможности, тем не менее, велики: без всяких чрезвычайных усилий глобальная экономическая катастрофа превращается в кризис, окрашенный скорей позитивно.

Вот – действительная загадка, ответ на которую много значит как для России, так и для всего мира.

Не меньшую тайну, если судить беспристрастно, представляет собой и современная экономика США.

Правда, здесь дело обстоит несколько иначе.

Государственный бюджет ничем не отличается от семейного. Доходная часть его определяется тем, как человек работает (для страны – это уровень производительности труда), а расходная часть состоит из «необходимых затрат», «затрат желательных» и – уже в незначительной степени – «затрат на отдых и развлечения». Остаток, если он есть, идет в фонд накопления. Тратить больше, чем зарабатываешь, можно, лишь взяв кредит, что в перспективе всегда чревато банкротством. Для государства, правда, существует возможность «нарисовать» лишние деньги, то есть их напечатать, что однако приводит к скачку инфляции – к тому же банкротству только в больших масштабах. Ну, есть еще доходы от международной торговли и от торговли сырьем, за счет которой обычно развертывается начальная экономика. Однако невосполнимые ресурсы рано или поздно заканчиваются, а торговый баланс при международном торговом обмене опять-таки определяется производительностью труда.

Короче, экономического «вечного двигателя» в природе не существует.

Правда, принято полагать, что государственная валюта обеспечивается «всем достоянием нации». Вместе с тем, кто и когда видел или подсчитывал это мифическое достояние? Наверное, только в приключенческих фильмах о Джеймсе Бонде можно всерьез утверждать, что в подвалах Форт Нокса действительно лежат пронумерованные золотые слитки. Современные финансы – это вовсе не золото, которое ныне играет роль лишь вспомогательного инструмента. Современные государственные финансы – это прежде всего динамическая категория, устойчивая только при равновесии производства и потребления. И вот это равновесие в экономике США давно и необратимо нарушено.

Производительность труда в Соединенных Штатах заведомо уступает японской, держащей сейчас пальму первенства, и, по крайней мере, не превосходит нынешнюю западноевропейскую. Так что уровень государственных доходов на душу населения в США и, скажем, в Великобритании (или другой высоко развитой европейской стране) должен быть примерно сравним – каковым он в действительности и является. Зато с государственными расходами дело обстоит совершенно иначе.

Флот США отвечает требованиям так называемого «мультидержавного стандарта»: он превосходит флота всех остальных развитых государств вместе взятые. Только одних ядерных авианосцев у США девять штук – с полными авиагруппами, с системой базирования во всему миру, с высоко оплачиваемыми наемными экипажами. Причем характерно, что последняя серия из пяти таких кораблей строилась, если можно так выразиться, «в пустоту», строилась уже после распада СССР, строилась, когда стало ясно, что реального боевого применения этим авианосцам в ближайшем будущем не найдется. Строили, потому что были «лишние деньги». Строили, чтобы продемонстрировать всему миру растущую боевую мощь новой империи. И по масштабу затрат – с учетом технического и экономического прогресса – такая гонка вооружений сопоставима с известной «дредноутной гонкой» начала прошлого века. Однако «дредноутная гонка», в которой участвовало тогда большинство развитых западных стран, была обусловлена хотя бы наличием реальных противников: австро-германского блока с одной стороны и англо-французского блока – с другой. И вместе с тем, как это сейчас уже более-менее очевидно, она привела к разорению и упадку громадной Британской империи.

Кроме надводного флота американцы полностью переоснащают подводный флот, и он тоже становится сопоставимым с суммарным подводным флотом лидирующих держав. Одновременно авиация США переходит на новые типы боевых самолетов, созданных по стеллс-технологии, и уже приступает к развертыванию качественно новой системы ПРО. Резко усиливается техническое обеспечение «классических» сухопутных сил, и растут количественно и качественно «силы быстрого реагирования». Затраты же на содержание громоздких спецслужб США вообще превосходят любые мыслимые пределы. Все это требует колоссальных денег, которые изымаются из экономики страны, и, – учитывая высокий уровень жизни в Соединенных Штатах, – заметной доли оплаты труда в общем объеме расходов.

Однако только военными тратами дело не ограничивается. Соединенные Штаты также несут громадное бремя расходов по освоению космоса. Здесь и «шаттлы», каждый запуск которых обходится в 500 млн. долларов, и беспилотные аппараты для дальней разведки, и масштабное наземное обеспечение, и чрезвычайно затратная орбитальная станция «Альфа». А президент Клинтон даже говорил что-то американским трудящимся насчет планируемой экспедиции на Марс.

Кроме того, в США весьма дорогое и, если верить исследованиям ЮНЕСКО, исключительно не эффективное школьное образование. Не случайно там так высоко ценятся российские специалисты. Кто-нибудь подсчитывал доллары, проваливающиеся в эту финансовую трясину?

И, наконец, самый поразительный факт. Бензин в Америке – почти в два раза дешевле, чем в большинстве западноевропейских стран. И это при том, что привозная нефть стоит здесь примерно столько же, а переработка ее – чуть выше, поскольку сказывается все тот же чуть более высокий уровень жизни. Та же часть нефти, которую США добывают на своей территории, превосходит по ценам (и по тем же причинам) нефть привозную. Вот великая экономическая загадка: сырая нефть в США дороже, чем в других развитых странах, переработка – тоже, свое сырье не слишком рентабельно, а вот очищенный товарный бензин оказывается гораздо дешевле.

Заметим, кстати, что дешевый бензин Соединенным Штатам необходим, поскольку вся их территориальная связность основана на автомобильном транспорте. Но ведь даже страны-экспортеры нефти, как правило, разорялись, если пытались поддерживать у себя цены на топливо ниже, чем мировые. Пример СССР здесь достаточно показателен.

Сверх того, в США чрезвычайно высокие и совершенно непроизводительные расходы на медицинское обслуживание населения, на его страхование и на поддержание безбедного существования всякого рода «паразитических» страт: юристов, психоаналитиков, безработных. А если еще учесть раздутость американской администрации, дублирующей на уровне Штатов и Федерации все основные органы управления, то нельзя не признать вполне очевидный факт: непроизводительные расходы в Соединенных Штатах выше всяких разумных пределов. Такая экономика не может существовать даже в принципе, и тем не менее она существует, более того – представляет собой одну из самых мощных мировых экономик.

Вот – вторая историческая загадка, ответ на которую, вероятно, тоже многое означает для человечества.

Свободный рынок как стихийная сила, регулирующая экономику, образовался вовсе не в древности, когда великие деспотии Востока и Юга – Древний Шумер, Древний Египет, Древний Китай, Древний Вавилон и другие – самым тираническим образом регламентировали не только хозяйственную, но и бытовую деятельность человека. В этих великих цивилизациях у человека в принципе не было ничего своего: и земля, которую он обрабатывал, и результаты его труда, и его дом, и он сам принадлежали государству в лице обожествленного правителя.

Подлинно свободный рынок в глубокой древности возникнуть не мог, потому что тогда государству пришлось бы торговать самому с собой.

Подлинно свободные рыночные отношения начали по-настоящему возникать только с появлением демократии: сначала в Греции, а потом – в воспринявшей эллинизм Римской империи. Не случайно обе эти страны сразу же выделились среди других древних народов.

Однако собственно рынок – то, что мы сейчас под ним понимаем, – образовался лишь после распада Католического мира в Европе, в результате религиозных войн, вызванных движением Реформации, в результате духовного освобождения человека, названного Возрождением. Протестантское мировоззрение, которое отрицало как церковь, регламентирующую повседневную жизнь, так и цеховые структуры, регламентирующие, а в действительности уже давно сковывающие экономику, очистило поле деятельности для социальных пассионариев. Впервые в истории человечества образовалось пространство индивидуальной свободы, где человек мог почти без препятствий реализовать практически любые свои намерения. Это был колоссальный толчок прогресса, открывший дорогу Новому времени. Это был решающий мировоззренческий поворот от государственных интересов к интересам личности. С этого момента европейская цивилизация перешла к стремительному технологическому развитию и начала заметно опережать «застывшие» этнические культуры Востока и Юга.