Текст книги "Война на пороге. Гильбертова пустыня"

Автор книги: Сергей Переслегин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 40 страниц)

Ctfuu Гц4смлм* Елшл Те+сс*т*н*.

честный бой с привлечением всех сил земных и небесных. Но сначала нужно– взять под контроль этот европейский базар, эстетика которого оставляла желать лучшего. Неизвестно, сколько таких адмиралов за облаками поддерживают Россию. «Интересно, когда я уйду, узнает ли меня старый адмирал?» Мысль была лишняя и крамольная. Аналитику – ни к чему. Она растревожена. Ата не будет две недели, он в Париже, пасется в Лувре, а она здесь потеряла покой и вспоминает прошлое. Миса закрыла компьютер, переоделась и вышла в сад. В бассейне плавало несколько сухих листиков. Миса нырнула и завертелась от стенки к стенке, умножая скорость. Вода была холодная, как в осеннем море. Когда Миса вылезла, бодрая и собранная, она почувствовала на себе взгляд из-за деревьев, и в ту же минуту на нее скатилось что-то невысокое, свалило ее с борта в воду и, упав сверху, начало топить. Миса напружинила шею и, вывернувшись из цепких рук, всплыла, хватив воздуха. Сверху на нее глядели два глаза, фигурка была завернута в темное. «Дети!» Миса никогда не хотела детей. «Их двое», – поняла Миса, она нырнула и выплеснулась за бортик слева, в дальнем углу. Детишки стормозили, сверкнувший в воздухе металл не мог быть пулей. Самураи хреновы! Ата культивировал этих ниндзей уже два года. Вот, допрыгался. Девчонку она, кажется, убила: по крайней мере, та не всплыла, вторая фигурка метнулась к забору и на странном приспособлении взлетела вверх. Солдаты потом осмотрели его, напоминало смесь лодки—байдарки и металлических качелей, но эффект катапульты был. Охранники сами виноваты. Девчонка могла бы остаться живой. По виду лет двенадцать. Миса посмотрела на труп мельком. Сержант поклонилась ей и подала полотенце. Это было не ее, Мисы, дело, кто у них дежурил и кто виноват. Она ушла к себе. Дети представляли угрозу. У них в Японии было даже хуже, чем в Америке. Там дети выбирали себе более обеспеченных родителей и преследовали настоящих за их любовь. Называлось дурацким словом «харрисмент». Там просто набедокурил Фрейд, и теперь все это выплыло, а чистку огромного американского организма RandnpyiouwM элитам изнутри было сделать «слабо». Тут нужен Геракл. У японцев их первый трактат о

ги/шртш пустыня

Будущем, обязательный для ознакомления аутов, назывался «Frontier within», то есть первоочередные задачи – внутренние. Ну, боги с ними, с гегемонами. Сидят за своим геополитическим забором, который устаревает на глазах. Вот совсем как эта ограда, и защитное поле, и прочая электроника. Миса не позволила мысли о том, что девчушка – чья– то дочь, подойти на расстояние выстрела. Выстрел был внутренней жесткой перезагрузкой, она оставляла ее на час перед сеансом. Нечего разбазаривать себя. Сгущение событий превысило вчерашнюю норму, но Миса знала, что в день сеанса бывают брызги. «Она была чья-то дочь», – сказал старик у дороги. «Черт, начиналось»... и опять помимо ее юли. Хотелось симфонической музыки, записанного с небес транса богов или джаза – этой чудовищной американской обманки, на которую ихний жирный Левиафан купил весь мир, назвав его свободным. Джакузи привела ее в чувство, потом она сделала мимическую гимнастику и вернулась к компьютеру. Русский писатель Достоевский никогда не родился бы в современной Японии. Когда она прочла Достоевского, она поняла, что русские проиграют. Это было хорошо для грядущей войны. Страшно оказалось другое – никто в отделе не знал, как они сумеют утилизировать поражение. Ее начальник был этим озабочен, Миса вежливо делала вид, что не читает его мыслей. Он вежливо позволял ей молчать. Система подчинения в их подразделении была срисована с русского домена, безвременно погибшего в сибирском городе Красноярске в начале 2000-х. С тех самых лет японские аналитики изучали не изобретения русских умельцев, а российские кучки, группки, фирмачки и кружки по интересам. Это было экономно. Можно посмотреть, как развивается: нужно взять, остальное отвергнуть, – понять базовый процесс и вставить в разведгруппу именно его, а не сопли вокруг коммуникации. Из исследований по культуре тоже падала приличная добавка к методам по развитию у себя уникальных способностей. Несколько русских учились с ней в Токио. Потом один сильно просился работать на Японию, интересно, как он это себе представлял? Тыкался в официальную прессу. Его быстро убили. Он был самый дурной из группы. Две женщины не выдержали япон-

Ctpi&Z flt+имгм* Емм Гlt+илш**

ской безупречности и умотали в Европу. Миса была тогда слишком занята, чтобы прослеживать их судьбу. В Санкт– Петербург она попала по делу о «мировом кризисе». Петербург был щедр на галлюцинации, но их никто не ловил, люди отталкивались от стен потемневших дворов-колодцев и жили в культуре, расписывая старыми мыслями обветшалые стены. Но Они имели Души. Все до одного русского, которых Миса встречала, даже отбросы общества. Но они совсем не растили в себе Духа. Воинственность их заканчивалась как пшик разбитыми челюстями и слезами за случайно убитую чеченскую куколку с гранатовым поясом. «Не воспользовалась, эх-ма, все там будем!» Вице-консулом по культуре в этом городе Миса не стала, что-то случилось в управлении, и ее отозвали. Правильно. Она тогда читала по– русски довольно медленно. Положив на свой написанный текст семантический ключ, Миса подсчитала результаты, ввела их и открыла синтезатор: минимализм, размешанный с визгами рвущейся стали, – вот вам и все послание. Впрочем, ключи к расшифровке сигналов она всегда подбирала во сне. Миса приняла препарат и выключила аппаратуру. Ее день неудержимо кончался, завтра коллективным меди– умполем они завершат еще один штрих своего плана. Ей приснился мужчина с рыжей бородой и густыми косматыми волосами, он ее бил. Лицо превратилось в кашу. Управление сном рухнуло, и горбатая реальность 2008 года врезалась в ее тело, как насильник.

Кто-то сканировал ее мозги. Кто? Сон затягивало голубым шлейфом, он тянулся от дымовой шашки. Итальянский мачо стоял на краю степи и ржал, как конь. Было душно. Когда Миса проснулась, здание горело. Это было благо по сравнению с картинками из сна. Она схватила оружие и выпрыгнула в окно. Никто не суетился. В бассейне плавали горящие пятна, с периметра стреляли вовнутрь. Чертовы дети! Выиграть у русских было легко, трудно унять своих, и совсем невозможно – утилизировать. Можно открыть им дверь и выпихнуть вперед, но тогда они будут возвращаться и устраивать нам «чистки» в качестве Хеллоуина. Так считал начальник. Своего младшего сына он пристрелил в прошлом году. Старший ушел в их систему и был успешным агентом.

гишртш пустыня

Через несколько минут все было кончено. Она села в машину, нащупала флешку в кармане пиджака и помчалась в другой офис, потому что еще нужно было работать. Утилизаторы спасут ее форму и ноут, а флешки дружили между собой уже два года, и это изобретение Миса находила очень полезным. Форма держалась Меньше. Уже пять комплектов за этот год были испорчены в различных приключениях. Завтра нужно заказать еще один, съездить к короткорукой Юю, и пусть она своими толстенькими пальчиками обмерит ее, обтрогает и запишет заказ. Средневековая система, почему нельзя сшить ей десяток форм сразу? Дурацкий ритуал. Что-то от Жизни, которой становится все меньше. В машине заиграл торжественный Бах. Раньше боги посылали на землю приличную музыку созидания, а теперь какофонию спонтанных переходов. Было бы хорошо научиться летать и писать историческую летопись разбившихся крыльев и опаленных солнцем героев, а не воевать каждую минуту со своими детьми, чтобы потом слить, наконец, их пыл в войну с Россией, которая, по иронии судьбы, летать умеет, но забывает признаться в этом на саммитах большой десятки.

Глобальное потепление (1) 2006 год, август

Однажды Первый взял двухдневный отпуск и просидел в квартире матери. Думал. Двое суток – огромный срок. Наврал Маринке, что уезжает. Она не поверила, но все поняла. Она – лучшая из всех. Отключил мобильник. В среду, на второй день, его нашел Владлен. Величайший Хам. Проговорили до ночи. Прояснилась ситуация с японскими туристами, японскими театрами, японскими сушами и японскими методологами. Последние виделись изрядно заимствованными из России. Плохо лежало, стало быть. Вот и технологизировано на чужбине. Все складывалось, как направленная экспансия, бескровная «революция культур» и отстрел тех, кто против. РЭНДовцы величественно спят, как всегда. Документ, который узкоглазые называли «Фронтир внутри», потихоньку выворачивался наружу, втягивая в себя мировой ресурс развития. Первый тупо и в одиночку планировал войну. Бесполезно пугать Шефа и начальство угрозами. Они – пуганые. А вот план действий – это всем любо. Придется сверстать его и отдать даром. Вроде – за Родину, как в матушкины времена. Он твердо выучил, что коды противника нужно знать в лицо, и еще не помешает родить в застенках бывшего КГБ «хомяка, который все пожрет».

Первый считал экономику, потому что привык ее считать. План придется строить на ней, родимой. А потом придется позвать Терпандра и начать операцию. На роль Терпандра в правительстве страны у него намечалось две подходящие кандидатуры. А коды ему подскажут эти богатенькие сынки. Им тоже намазана эта Япония на волнительное место? Или чувство опасности его с ними роднит? Теперь уже неважно. Нужно успеть закрыть этот вопрос в АТР, пока сын не вырос. И прекратить эти «детские дела», эти «цветы для Эдд– жерона», рассаженные для всего мира, чтобы запутавшиеся подростки, нанюхавшись их, начали убивать отцов. Благодарю покорно за такое будущее... Нет у меня для сына «другого глобуса», «и я употреблю свою свободу, чтоб...»

Владлен был согласен. У него удивительно четкая позиция для юноши. Хотя юноше под тридцать. А ему, Первому, тридцать шесть. Это его год. Придется на неделю превратиться в Генеральный штаб бывшей Империи, хотя у него нет Генды, и шесть авианосцев все еще не стоят во Владивостокском порту.

...Шеф вызвал его к себе днем, в неурочное время, их диалог надолго впечатался в память Первому, как будто это было вчера. Потому что после этого момента «было» изменилось на «стало», и стало душно. В духоте сегодняшней Первый уже думал, что пообвыкся. Шеф орал, используя два ругательства: «скотина» и «дурак». Многократно.

– Развел себе НИИЧАВО, скотина! Думаешь, я Стругацких не читал? Мечтатель! Прикрылся западным словечком про «умный танк»! Дурак! Скотина! У нас если «танки», то не «умные», а если «умные», то едут от нас! Или на нас. Предатель! Скотина!

гильбертова пустыня

– Да, Александр Васильевич, я...

– Фантаст! Ты что же думаешь, запустил свои интеллектуальные машинки, и они у тебя радиуправляемо поедут прямо в Правительство, дурак! Дурак на мою голову! Пиарщиком заделался на чужом пиру. На людей действуют деньги и угрозы!

– Да, Александр Васильевич, а еще – аккуратно упакованные предчувствия.

– Предчувствия? Ты спятил! Ты где работаешь? Я покрывал тебя, потому что..., – он задохнулся, – за твою аналитику, лояльность и своевременность, закрывал глаза на твой бардак...

Первый не слишком волновался. Такие разговоры происходили часто и к оргвыводам не приводили. Но тут что– то схолопнулось и заклинило.

Наверное, ему не нужно было упоминать Сценарии и Ямамото. В комнате вдруг стало как-то жарко. Словно наэлектризованные нити спустились с потолка и звенели, как игрушки в японской детской: уныло и умильно одновременно. Умиляться не хотелось. Хотелось выйти. Александр Васильевич стал задыхаться. Он что-то еще произнес про Желязны, пресловутого Ямамото и веселого Роджера. И как– то обмяк. Первый подал воды, вызвал местный медцентр и скорую. Нити усугублялись. Первый уже знал, что Шефа не вытащат, потому что неверие в информационную чуму не освобождает от ответственности. А море не любит непотопляемых кораблей. На миг ему показалось, что ухмыляющийся Ямамото глядит из ниши и жует свой маринованный огурец. А Кот Бегемот как-то в булгаковскую бытность жевал гриб, так что все сходится...

Так разворачивался самый спокойный год в Российской истории – две тысячи шестой. Никем и ничем не примеченный. Россия разрешила себе реакторы и стала их строить. Скоро переименуют Федеральную Службу по безопасности в Федеральное Агентство по оной. И снизят дотации.

...На похоронах Маринка улыбалась, как мадонна, а в самый разгар церемонии шепнула ему, что они ждут дочь.

– Да ты что? – шепнул ей громко Первый.

OifnuZ Г1ц4смльн Емм flt+имьш*

– He что, а третий месяц, – авторитетно заявила она.

Невыносимый Ямамото махал им рукой с близлежащих

небес. Подлизывается. Первый понял, что он ненавидит проект «государственных детей» лютой ненавистью. Пусть их всех расформируют и даже сильно прижмут в Агентстве, тогда все нормальные мужики закажут себе еще по ребенку и баста. Страна только выиграет. И не нужно воспитывать манкуртов. Владлен подошел, поздоровался и подмигнул Марине.

– Я был виновником смерти Шефа, – радостно сообщил ему Первый.

Владлен остолбенело смотрел то на него, то на Марину. Супруги улыбались. Дурдом крепчал.

– А в Америке негров вешают, – отозвался капитан Ку– гушев, он же Владлен, спустя несколько секунд. Ну, по крайней мере, разрядил обстановку. И предложение сказал по смыслу похожее... или подходящее.

...Марина так и осталась с широко раскрытыми глазами. Потом Первый помнил только то, что прижимал к Мари– ниному лицу свой огромный носовой платок, втащил ее в подвальчик магазинчика и, закрыв за собой дверь, отключился. Газ пустили в церковь, вместо взрывов под куполом летал какой-то фосфоресцирующий салютик, тающий во мгле. Жгло глаза. Они были близко к выходу.

В магазинчик можно было не лезть. Взрывов так и не было. Жертвы были. Марина осталась в больнице на ночь. В магазинчике их даже не ограбили. Редкость, а приятно. Впрочем, Марина быстро пришла в себя. Врачи говорили, что опасности нет.

Первый погрозил Ямамото кулаком – опасность есть всегда. Мы просто ищем не там... А вот подозреваемых действительно не было. Был полный облом следствия. Газ импортный. Никто никого не видел. Никаких японцев, исламистов или наших психов не болталось у церкви. Хозяин магазинчика с Рылеева спросил у Марины: «Хоронили-то кого? Бандита какого-нибудь? Почернела наша церковь». «Нет, начальника ... отдела», – ответила она.

– Значит, такой отдел, – философски заметил хозяин. На этой фразе Первый очнулся.

ги/шртж пустыня

Погибло трое. Причем своих. Они просто знали, что делают. У всех из Ведомства нашелся повод вытащить штатских. Да и штатских-то там было... Газеты что-то путали. Намекали. Вспоминали Советы и охранку. Грязненько, как всегда, ругали государство. Потом они как-то написали про то, что «все врут про безопасность», а девочка Мотыгина из элит выступила с обличительной речью, потом все как осеклись... «Интересно, кто их осек?»

Первый опять сидел в кабинете в Сосновой Поляне. На работе медленно меняли старинные окна на стеклопакеты.

«Появились террористы двух новых типов, – писал он для своих. – Во-первых, это приколисты от нечего делать – очень важная новая группа, с которой нет способов борьбы. Кроме, как стать ими, понимать их и, возможно, уважать. Почему уважать? Потому что они из Будущего. А Будущее всегда право... Во-вторых, это композитные террористы, которые возникли из ресурсов в одном месте, возможностей в другом, а идеи взяли в третьем. Последние опасны для следствия – раскрытие системы требует анализа процессов на всем земном шаре, короче, придется привлечь так нелюбимые нами путанные международные нити. Международные нити – это скверно. Не тем, что чужие, а тем, что обязательно нарвешься на своих: хороших, торгующих тихо своими делишками,– и станешь Павликом Морозовым на ровном месте. С "композитами" плохо еще то, что они носят временный характер, пока раскроешь, уже там нет ни ресурсов, ни идей, ни исполнителей».

«Спокойный год. Похороны подряд...И вечный покой, – подумал Первый. – Интересно, как японцы справляются с такими вот "провисшими" террористическими актами? Их там должно быть больше, по насыщающей скоро пойдут. Наверное, они – фаталисты».

Из всех сюжетных смертей, о которых блажила раньше группа Игоря Горского, больше всего его не устраивала смерть Азимова. Такого он хотел начальника. Но по Базовому сценарию такого как раз ему и не полагалось. Когда– то они спорили с Маринкой, валяясь на пляже, о том, «насколько литературна наша жизнь». Первый смеялся тогда и говорил, что он знает всего два сюжета: РОД и ОГОРОД. Один – вертикальный, от него не спрячешься, он отвечает за время, а другой горизонтальный: о том, как пищу добыть и съесть ее с комфортом. Японцы, похоже, ни то, ни другое не чтят, у них вместо огорода – «сад камней», а вместо жизни – смерть. Победное шествие японской культуры, начавшееся еще под шумок трехсотлетия Санкт-Петербурга, продолжалось под улюлюканье молодежи. Появились одни отряды против других. Он вспомнил странный документ, написанный сорокалетней девочкой из ролевого движения. Все это отрыл Владлен. Помоечный лорд.

Страна сосредоточенно вспоминала, что на дворе «атомный век». Как у старика, который со скрипом переворачивает страницы воспоминаний о том, что было в юности, неповоротливые полусоветские, со слезами коммерции НИИ изображали самоотверженных кариатид экономики. «Японская мать» опережала их на десяток лет. Но десяток – это порядок, а не вечность. Это – вечная русская традиция. «Генерал? Я что – последний солдат израильской армии?»

Президент дышал короткими вдохами, но в каждом выдохе было маленькое решение, и аппарат уже не вздрагивал, а трясся за свою аппаратную судьбу. Американе подсадили в Германию девку-шпионку, и скоропостижные немцы явно отложат свою будущую «Барбароссу», и мы не будем воевать с ними в ближайшие десять лет, а там – или ишак, или эмир помрут или достигнут просветления. В соревновании постиндустриальных проектов мы вырвались во вторые вслед за Восходящим Солнцем, – заявлял Кирилл из группы Горского: тот, который провалился в Торонто, но выплыл в регионалистике собственной державы. Первый приступал к своему главному делу – вырвать у врага его. ядовитый зуб и повесить его у изголовья кровати. Ямамото был ему должен. Это были личные счеты. Ничего против Коидзуми Первый сначала не имел. Он просто хотел, чтобы «шляпник» посетил Итуруп и снял шляпу перед АЭС, построенной за три с небольшим года. Ее еще не начали даже проектировать. «Опаздываем, сэры!» Атомщики стремительно докладали, что делать будем все, что не доделали в СССР. Это была комедия. Но других атомщи– ГИЛЬБЕРТОВА ПУСТЫНЯ

ков не было, и другой истории тоже. С Итурупа Григории лаконично отозвался: ты что, дурак? Нам твой атомный кузнец не нужен. Спасибо в шапку и за «Курильскую программу», если ты в ней замешан.

Проклятый Гном играл с великовозрастными детишками из Нижнего шестидневную арабо-израильскую войну. Какого же было изумление Первого, когда Владлен бросил ему в Интернете между строк, что имеется в виду не синайская кампания. Первому категорически нужно было на Тайвань: там сидел его коллега по Токийскому университету Вовка Голуб. Никто не застрахован оттого, что его друг не работает на японцев... От Вовки не было вестей уже лет шесть. Ровно столько, сколько Первый проходил свой путь до одной большой звездочки. Вовка не тяготел к Европе, недолюбливал американ и старался редко появляться в России: если он не вудуист или не стихийный мусульманин, то явно сидит под японцами. Формоза... Нехилое место для жизни. Правда, у Голуба нет жены и сына. Это Первый почему-то знал точно.

2010 год, июнь

На Тайвань Первый попал четырьмя годами позже. В 2010-м году. Летом. Голуб встречал его в аэропорту: но не то чтобы встречал, а просто удостоверился, что Первый прилетел, помахал приветственно рукой, сел в машину и умчался. Разговора не вышло. Обмен любезностями состоялся позже, в кафе с видом на море. Первый увидел бесконечно ждущий японцев Тайвань, посмотрел на усмешливую, сытую рожу бывшего соотечественника и, улетая, почувствовал обреченность прекрасной земли. Неужели они сбросят бомбу сюда? Голуба было не жаль, а Формозу – нестерпимо. Гном утверждал, что пострадает Тайбэй. Обиженные сахалинцы канут в проем между выбором «за» и «против» японцев. Корейцы проявят героизм и, как один, умрут, хотя, видит Бог, их предков угнетали на острове и самураи, и наши. Все эти прогнозы казались Первому чем-то отвлеченным в 2006-м, а в 2010-м они сменились планом войны, в котором не было места фантазиям. Реактор на Итурупе так и не построили. Перерабатывать рыбу можно было и при свечах. В общем, Григоричу и комбинату света пока хватало.

Второй научил Первого жить взад—вперед, он же преподал ему урок Ваньки-встаньки, а сам, вот, не поднялся однажды. Первый привык отвечать за Будущее, планируя его в деталях. И оно отвечало благосклонно. Пока. Он и раньше понимал, что к 2010-му он будет знать все их просчеты и все достижения, все Сценарии и все ветвления всех траекторий. Он будет ходячей энциклопедией японского мирового Проекта, папка в голове разрастется в том длиною в жизнь. Он даже сделает для Маринки и Иринки перевод «дневника придворной дамы» и даст убийственные комментарии. И вот этот год подкрался, а несделанное громоздилось за спиной. Некоторое время внимание мировой литературной общественности – мечтал он – будет оторвано от инновационной прозы японских подростков – культурной элиты Будущего. Книгу переведут на английский. Он переведет деньги на счет строительства «Отеля у погибшего альпиниста» в горах Армении. Армяне звали их с Маринкой в гости. Выпустили именные тарелочки. Первый ставил армян выше евреев и корейцев. Его подросший сын будет говорить, что если армян смешать с англичанками, вырастет нация героев. Он перестанет руководить отделом, потому что работа информационных структур потеряла ход, и станет маргиналом. «Чего боялся – то и случилось», – скажет Маринка смеясь. Сорокалетие случится перед войной. Потом молодежь из антианимэ украдет у япошек «Вторую Сеть» и получит «Седьмую Власть». Индийцы поставят на своей территории грандиозный спектакль, известный как «История города Ташлин– ска». Гном съездит в Индию и потеряет там паспорт. «У индийцев вырос неплохой флот, джентльмены, – скажет Гном и наденет погоны. – И вообще, у них там, в Индии, "Алая аура" нашего "Протопарторга", за которой махатмы прошлым веком таскались, якобы, в Москву к Ленину, возобладает. Это будет, конечно, не отпор самураям, но кое-что. Только коровы тощие все еще будут болтаться по дорогам страны, а потом выйдут все на берег океана и поплывут...»

Всего этого не случилось. Потому что человек предполагает, что у него есть средства, а олигарх ему их дает.

Первый был пьян. Мертвецки. Он проснулся, когда самолет уже дернулся от удара шасси о землю Сахалина. Стю-

ардесса укоризненно забрала у него хитро подвернутый под ноги плед. «Наверное, будила, чтоб пристегнулся», – подумал Первый.

2006 год, ноябрь

Московские чиновники говорили ему, что связности, необходимой для элементарного отпора кому-либо, здесь, на Сахалинской земле, нет и быть не может. Того же мнения придерживались надутые методологи, которых Первый чтил за «науку побеждать» и не слишком судил за обожествление старых формул, схем и таблиц. Старые они или новые, а работали на совесть. Их сделал «красный директор» от философии, у которого не было времени ошибаться. Щедровиц– кого-старшего Первый уважал, а младшего прочил в юности вместе со Вторым в Президенты страны. Но на то она и юность, чтоб мечтать...

Второй умер, а у Первого началась зрелость, работа и структура. Методология схематизировала, а Господь располагал. Так, на грани порядка и хаоса, Первый выполнял, потихоньку, свой долг. И если удовлетворение своего любопытства за государственный счет раньше считалось прерогативой науки, то теперь все это действо плавно перешло в разведку. И его Японский отдел был молод и бодр. Сергей Николаевич хорошо знал Сахалин, хотя не воевал там в «бумажных войнах». За роман коллеги и поругали, и похвалили, Первый тогда свалил весь романтизм на Второго и остался на высоте. По временам юности он грустил. Спасали сына от его больных ног, Маринка была всегда и есть, еще будет дочка, и остается работа. Из трех пунктов стругацков– ского счастья у него были все три, но в разное время. «Умер друг у меня, вот какая беда, я не думал, не верил, не ждал никогда, что без друга придется мне жить. На квартиру пойду к нему, там его нет. Есть и улица, дом и подъезд...» Ради Второго нужно отстоять этот дурацкий Сахалин, потому что «нестерпимо родная чужая земля». В Токио он читал много русских стихов времен войны: так складывалось, да и язык не забыть лучшего способа он не видел.

В Токио со времен гибели Второго он был четыре раза пролетом и без толку. А на Сахалине теперь приходилось бывать раз в году, и год от года страна поднималась, а дальние земли в силу аккреционного баланса отставали. Плодороднейшая долина Александрова-Сахалинского – Углегорска стояла в руинах, и только ретивый Чубайс по-хозяйски брался строить там угольную станцию. И не поспоришь, людей-то нет. Пустая природа всегда будет принесена в жертву технологиям. Посетуют бабушки об утере красот, порадуются внуки рабочим местам, и утрясется баланс. Все на Сахалинской земле текло медленно. И Первый, уже с прошлого года озабоченный японской войной, чуя ее нутром разведчика, понимал, что с такими делами и такими людьми успеть ничего нельзя. То есть на «День-М» работал вариант «тех, кто западнее этой линии, еще можно спасти, а тех, кто восточнее – уже нельзя».

Мы уходим (2)

2006 год, ноябрь

Что-то случилось там, в России, с этим русским рыжим. Сейчас Миса нарушит субординацию чувств и поднимет по кодам события последней недели в Санкт-Петербурге.

У русских был принципиально иной подход к информации. Они – старьевщики, собирают все подряд. И нужное, и лишнее. Тащат наугад и развивают до небес. Теряют время, создают невероятное в тусовках во имя Ничего. Это злило, потому что Миса не умела «во имя Ничего», а шеф просил именно этого. Программисты, усмехаясь, умели, а она была боевиком-аналитиком, прямым, как палка с разовыми розовыми озарениями, такими же неудобными, как месячные. Она чувствовала себя подкормкой для мертвой рыбины, висящей в глубине небес без лица, но при мундире. «Я видел озеро, стоящее отвесно с разрезанною рыбой в колесе», – писал русский поэт, безумец. Не испросить ли отпуска, махнуть в Россию, посмотреть Питерские музеи и замусоренную зелень пригородов старых русских резиденций? Нужно ехать. Шеф поощрял такие отпуска – для работы они были часто полезнее, чем оперативки с погружением.

Куда опять полез этот ненормальный Рыжий? Или они его плохо напугали? Неужели он не понимает, что оставлен маячком, поплавком, показывающим, куда плывет стайка рыбок? А плывет она прямиком в небо, и это Мисе не нравилось. Нужно ехать в Россию. Успеть между сеансами. Или закрыть к черту этот «горный дневник» и остаться ... Стоп! Такой крамолы с ней еще не случалось. Миса стремительно поднялась в офис наверх, кивнула охране и нажала вызов Доктора.

– Трусиха, – сказал он. – Кого ты больше боишься, детей или русских? У тебя кожа превращается в броню, ты скоро пахнуть начнешь от страха. Почему-то я не встречал среди наших маленьких убийц никаких «боюсь» и «сомневаюсь». Творчество, девочка, не дружит с опасностями. Саморегуляция у тебя сломалась. А твой астральный друг приносит нам меньше пользы, чем тебе вреда. Ищи третье, пока я тебя расслабил. Между «польза» и «вред» лежит нечто иное. Отвыкли думать, вот телом и расплачиваетесь. Солдаты хреновы. Ни один медитировать не умеет, даже горы утилизировали для сеансов связи с демонами. Поубивают вас детишки, и правильно сделают, – добродушно юр– чал Доктор. Ему было все можно. Он пережил свободу, одиночество, прожевал бессмысленность существования и выплюнул смерть. Его тело излучало постоянное тепло, а руки вылепляли из твоего тела всемогущее божество, и оно так себя ощущало мгновением, перед тем как снова запихнуть в себя личность ограниченную и вместе с ней – сирую и трепетную душу, которой так надоело сидеть в тюрьме. Миса блаженно улыбалась. Все любили Доктора.

– Совещание в десять. Успеешь отдохнуть, – Доктор выплыл из комнаты, в два раза меньшей, чем в перюм офисе Осаки, но все же достаточной, чтобы создать ощущение пространства, заполненного ее привычками. Время тянулось, как перед Началом.

Потом было совещание и назавтра она вылетала в Россию. Приходил Ата, рассеянноласкал ее, у него, похоже, случились неприятности, Миса посоветовала Доктора. Ата улыбнулся, обнял ее и уснул. Самолет улетал в 11.00 из Токио.

CtftuX flt+etMbM* Елшл Пе+имгм**

Выслушав о ее полномочиях, Юка, вице-консул по культуре, прикрыла рот рукой и произнесла тихо, что-то вроде европейского: «Да, мэм!»

В первый день у Мисы и Юки была встреча с молодежью в Фонтанном доме. Собрались переводчики, знатоки и любители анимэ, какой-то обрусевший японец в военной форме на английском языке бойко трактовал «Токийскую инсталляцию», которая шла по ТВ последнюю неделю.

– Они что, смотрят наши передачи? Нет, офицер, они крадут наши передачи и тем самым пропагандируют нашу культуру. Мы смотрим на это сквозь пальцы, – улыбаясь тому, какая она умная и толерантная, произнесла Юка заученную фразу, – это записано в наших внутренних целях, офицер.

Миса отвернулась, – воистину, чем дальше о Японии, тем глупее.

В зал набилось достаточно совсем молодых русских, подростков, они шумели, мешали вести лекцию, подмигивали статусным японкам и поднимали плакаты, смысла которых Миса не понимала, хотя знала письменный русский. Это были какие-то местные намеки на местные впечатления, чего достаточно в русских текстах, поэтому их нельзя понять без обширных комментариев. Докладчик закончил и осклабился. Вопросы они задавали глупые: про смерть, жизнь, инопланетян и сказки. «Какая им разница, откуда берут свои сюжеты специалисты отдела Аут?» Миса отвечала четко и односложно. Юка, с удовольствием коверкая русские слова, составляла длинные фразы из цитат русских мастеров XIX века. Гуманитарий. Вызубрила.

Вокруг в беспорядке были развешаны картинки: выставка какая-то. Им пришлось приколоть свои плакаты и папирусы-раскладушки с иероглифами поверх изображений самоваров всех сортов и мастей. Смотрелось это внедрение Японии в русский самоварный быт чрезвычайно дико, точно так же, как сидящая тетенька у стены на высоком стуле – с седой головой, орлиным профилем и поджатыми губами – никак не соответствовала разодетой в стиле «манго» молодежи. Конечно, были вопросы про школы, учителей, дубинки, выстрелы. Миса почувствовала неприязнь к этим питерским молодым, которые, скорее, найдут понимание в