Текст книги "Генерал Власов: Русские и немцы между Гитлером и Сталиным"

Автор книги: Сергей Фрёлих

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 32 страниц)

Первая дивизия больше не существует

Власов еще находился в замке Шлиссельбург, но весь этот район должен был отойти к советчикам. Таким образом американскую демаркационную линию надо было перенести дальше на запад, и американцы должны были покинуть Шлиссельбург.

Донахью сообщил об этом Власову и предложил ему не в первый раз способ спасения. Но Власов отклонил все возможности к бегству. Он теперь особенно принадлежал своим солдатам. Положение становилось все опаснее. Советские части подошли на несколько километров, а их солдаты ходили по замку, не узнавая Власова.

Что же касается личной судьбы Власова, то ничего точно об обстоятельствах его выдачи сказать нельзя. Имеется несколько противоречивых показаний свидетелей, и они исключают друг друга: показания лейтенанта Ресслера, который вместе с Власовым попал в плен, но потом был освобожден; помимо этого, нам известны показания адъютанта Власова капитана Ростислава Антонова, который будто бы остался в Шлиссельбурге в то время, как Власова увезли. Также имеются показания начальника отдела безопасности КОНРа, полковника Николая Васильевича Тензорова. Я не хотел бы повторять эти три отчета, о них уже упоминалось в нескольких книгах. Я не могу позволить себе высказать мнение – какой вариант наиболее заслуживает доверия.

Иоахим Гоффман, директор Военно-Исторического Исследовательского Института во Фрейбурге-Брейсгау, после обширного изучения источников в своей книге «История Власовской Армии» так описывает выдачу Власова.

12 мая 1945 г. Власов должен был появиться для переговоров в Штабе армии. Около двух часов дня колонна покинула Шлиссельбург. Впереди ехал американский джип, за ним следовали две машины штаба дивизии, в первой был генерал Буняченко, потом две машины штаба Власова, Власов в передней. Колонна замыкалась одним или двумя американскими броневиками. У речки Копривницы колонну обогнала машина, в которой сидели капитан РОА Кучинский и советский капитан Якушев. Нужно предполагать, что Кучинский стал изменником, чтобы спасти свою жизнь… Эта машина остановилась поперек дороги. Из нее вышли советские солдаты с автоматами. Якушев и Буняченко обменялись несколькими словами. Буняченко утверждал, что он считает себя пленным американцев и ссылался на американский эскорт. Упомянутые при этом американские солдаты не вмешивались. Они рассматривали происходящее как чисто русское внутреннее дело. Якушев с револьвером в руках принудил Власова и присоединившегося к нему Ресслера пересесть в его машину. Антонов в этот момент круто повернул и пытался поехать обратно в замок, чтобы оповестить Тензорова и Донахью. Принимая во внимание непроницаемое поведение американцев и их полковника Мартина, можно предположить, что все это было заранее согласованной игрой.

С этого момента мы ничего больше не знаем о дальнейшем пути Власова. Он появляется вновь в Москве как главный обвиняемый в процессе, который был проведен над ним и его ближайшими сотрудниками. Донахью выполнил свое обещание, которое он дал Власову, и лично перевез в следующую ночь Тензорова, Антонова и еще несколько русских в американский тыл. То же самое он хотел сделать и с Власовым.

Тензоров и Антонов смогли спастись. Буняченко и Николаев вместе с Власовым были захвачены в плен. В то время, как Буняченко позже был в Москве повешен, о Николаеве после ничего больше не было слышно.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Американцы не знают, что они делают

После капитуляции Германии власовские солдаты разными путями попадали в американский плен, большей частью в Каплице, в Южной Богемии. Вначале они были интернированы и носили при себе оружие. Потом началось постепенное разоружение, и в конце концов власовские контингенты были объявлены военнопленными. Это отношение к ним лишь подтверждало, что для американцев снизу и вплоть до военной верхушки существование антисоветской русской армии было полным сюрпризом. Наличие таких русских частей в немецкой форме могло быть известно американской разведке, но, конечно, не офицерам на командных постах и генералам. Те, вообще, абсолютно ничего не знали. И когда они столкнулись с этим, они не знали, как поступать, с таким явлением. Они постарались как можно скорее интернировать чинов Власова, то есть вывести их из подчинения Гитлеру, чтобы ослабить так называемую Альпийскую Крепость, с созданием которой они еще считались в первые дни после капитуляции.

Последние остатки КОНРа, которые отступили из Иннсбрука в Циллерталь, были там интернированы американцами.

Так и другие военные части РОА, между ними Штаб армии, офицерская школа и Вторая дивизия, временно могли обеспечить себе безопасность в занятом американцами районе. Что же касается Первой дивизии, которая шла походом из Праги на запад, то она натолкнулась на сопротивление американцев у Пильзена и была оттеснена в первые ряды наступавших советских танковых частей.

В лагере военнопленных в Ландау

Мы, военнопленные, попали 26 мая 1945 года в сборный лагерь в Ландау на Изаре, который был расположен на большом пшеничном поле. Генералы же были направлены в особый лагерь военнопленных в Ландсхуте, из которого они были позже выданы. Первую ночь мы спали на этом поле прямо на пшенице, выросшей на 25–30 сантиметров, в тесноте, 6000–8000 человек, окруженные американскими джипами и пулеметами. Объезжали поле также и конные патрули, которые вызывали смех у русских солдат, потому что американцы не умели ездить.

Несмотря на строгую охрану, некоторые солдаты РОА ухитрились убежать. У меня, к счастью, имелся спальный мешок, легко сворачиваемый, стеганный пухом и прекрасно согревающий. Уже на следующий день наш строительный батальон был вызван и приступил к постройке забора из колючей проволоки и вышек для часовых, на расстоянии 25–30 метров одна от другой. На каждой вышке был американский пост, вооруженный двойным крупнокалиберным пулеметом, скорее всего зенитным. По ночам дополнительно американские заставы прятались в кустах за пределами лагеря. Это мы выяснили очень скоро, после того, как целиком заполненный солдатами джип выходил из лагеря и возвращался только с водителем. У каждой группы кустов выгружался один американец.

Наиболее ловкие солдаты среди военнопленных, бросая камни, намечали такие заросли, нацеливаясь на определенные кусты. Вызываемый при этом треск сучьев и шорох вызывали часовых по соседству. Они выходили из своих засад, обнаруживая себя, и мы могли наметить наш путь к бегству на следующую ночь.

Вокруг лагеря проложили дорогу и над лагерными воротами укрепили далеко видную вывеску со словом «cage» и номером, что означало «клетка». Это звучало мало ободряюще… Несмотря на это, бегство из этого лагеря было сравнительно легким. В колючей проволоке не было еще электрического тока, что мы, конечно, немедленно исследовали. Многие власовские солдаты имели случай соприкоснуться с советскими лагерями и узнали, что так называемая зона смерти вплоть до забора из колючей проволоки, по которой проходил высоковольтный ток, занимает примерно 10 метров.

Поначалу чины власовской армии продолжали еще надеяться, что американцы используют их в предстоящем и, по их мнению неизбежном, конфликте с Советским Союзом. Не только генерал Меандров, русский комендант большого сборного лагеря, высказывал следующее мнение: необходимо сохранить военную организацию, чтобы американцы могли использовать эти войска в боеспособном состоянии и в определенном месте при предстоящем походе против Советского Союза, и для этого дать им, что называется, «перезимовать». Затем повторялся довод: «Коммунизм, против которого мы боролись, также является врагом и Соединенных Штатов».

По существу эта точка зрения была правильной, но в то время совершенно неприменимой, потому что американцы рассматривали советчиков как своих союзников. Совершенно непонятным образом они смотрели еще на Сталина как на «хорошего старого Джо». Для власовских бойцов было абсолютно непонятно, как ни американское, ни английское руководство не хотело оценить их боевого потенциала.

Как мы только гораздо позже узнали, судьба этих людей была уже заранее определена соглашением в Ялте 11 февраля 1945 года. Тогда Соединенные Штаты, Англия и Франция обязались выдавать Сталину всех лиц, даже против их воли, которые на 1-ое сентября 1939 года были гражданами Советского Союза и были чинами Красной армии 22 июня 1941 года, или тех, которые доказано добровольно сотрудничали с врагом. Рузвельт по своей наивной доверчивости и незнанию дал на это свое согласие. По незнанию ли или потому, что его политический советник Алджер Хисс был советским шпионом? Хисс позже мог политически использовать свою двойную роль, так как срок давности за преступления шпионажа в Америке истекает после 10 лет…

Но всего этого тогда еще нельзя было предвидеть. Надежды все еще вытесняли опасения о выдаче, пока мы однажды не прочитали в номере американской военной газеты «Старс энд Страйпс», которую мы иногда получали, о выдаче власовских солдат, взятых в плен во Франции и перевезенных в Соединенные Штаты. В Нью-йоркском порту их должны были перегрузить на советское судно. Во всех подробностях мы узнали и свирепом сопротивлении, которое эти люди в отчаянии оказали в то утро в своих бараках – против погрузки. Они подожгли бараки в надежде погибнуть в пожаре. Но портовые пожарные потушили пожар, а американские солдаты перетаскивали пленных, в том числе и раненых и даже мертвых, на советский пароход, причем многие из пленных кончали с собой. Это были первые сведения, которые ясно рисовали перед нашими глазами ожидавшую нас судьбу.

Мы составляли петиции и письма, которые всеми придуманными способами рассылались всем ответственным лицам и политическим деятелям, в том числе и Элеоноре Рузвельт, которая, как было слышно, заступалась за беженцев и преследуемых. Но власовскими людьми она не интересовалась.

Предприятие «мебельный фургон»

Через некоторое время мы получили палатки. Я поселился с двенадцатью рядовыми, не офицерами, и думал, что это правильно. Потом начался большой голод, о котором я хочу написать подробнее в следующем разделе. После мы с Блумбергом захватили мебельный фургон, который стоял недалеко, вне лагеря. Мы получили разрешение привести его в лагерь и провели его через лагерные ворота и устроились в нем.

В этом мебельном фургоне началась моя новая большая задача. Я посвятил ей свои усилия сначала как военнопленный, а потом в качестве свободного гражданина. Она состояла в спасении возможно большего числа чинов Власова от выдачи. Не только трагическое событие в Нью-Йорке, но и поведение американцев по отношению к Первой дивизии у Пильзена заставило меня много передумать.

Наша спасательная деятельность – у меня, конечно, были сотрудники и помощники – сосредоточивалась в трех местах: лагерь Ландау, лагерь ДиПи в Мюнхене-Грюнвальде и Платтлинг. Сначала мы, в общем, не знали, как начать нашу освободительную деятельность. Сперва мы топтались в полной темноте, так как возможности для меня, который сам был пленным, были крайне ограничены. Но потом я вспомнил о том материале, с которым я прибыл в лагерь военнопленных. Это были прежде всего штемпеля некоторых полевых почтовых номеров. Я ими запасся при моем последнем походе через богемские и баварские леса, находя их в ящичках для перчаток при обследовании стоящих у дороги немецких грузовых и легковых машин. Я засовывал их в карманы в расчете, что они может быть могут мне пригодиться. Так это и получилось: эти штемпеля стали основой нашей деятельности.

Очень скоро мы с Блумбергом поняли, что эти номера полевой почты могут быть использованы как подтверждение переводов с русского языка на немецкий, и мы превратили наш небольшой мебельный фургон в настоящий центр документов, который изготовлял нужные бумаги для бегства. Бумагу тем временем мы сумели «организовать» от американцев. Таким образом мы смогли начать изготовлять нужные для бегства документы для тех, кто был готов бежать из лагеря, чтобы избежать выдачи. Конечно, при этом надо было выяснять, кому мы фабриковали такие бумаги, так как мы могли быть обмануты провокатором. Правда, этого не случилось. И американцы о нашей деятельности ничего не узнали. Среди пленных быстро распространилась весть о том, что делалось в нашем мебельном фургоне. Каждый, кто задумывал попытку побега, обращался к нам за документами, которые были нужны для жизни вне лагеря. Люди приходили к нам, мы беседовали, выясняли их личные данные и изготовляли им нужные бумаги. Как место рождения мы чаще всего упоминали Белград или Двинск, или какое-либо место в Литве или Польше. Но прежде всего мы удостоверяли каждому, что он не советский гражданин. Это было особенно важно. Лучше всего было стать старым эмигрантом, который мог бы доказать, что он, хотя и родился в России, но покинул ее еще до революции. Мы также удостоверяли принадлежность к русской этнической группе, которые вне Советского Союза существовали в Югославии, Румынии, Польше и в прибалтийских странах. Хотя мы и не видели русских подлинников, но изготовляли самые разнообразные документы, даже метрические свидетельства и удостоверения о профессиях.

Позже мы узнали, что убежавшие пленные могли с такими «документами» беспрепятственно зарегистрироваться в полиции, получали продовольственные карточки и могли обеспечить свое существование. Конечно, при этом они создавали легенду, что никогда не были военными, а только насильно перевезены в Германию.

Поскольку изготовление таких «документов» зависело от помощи извне, мы установили связь с латышским лагерем ДиПи в Мюнхене-Грюнвальде, в котором находился один из моих друзей Павел Делле, из Риги. Он был толковый парень и помогал нам, изготовляя так называемые пропуска с отпечатками пальцев. Это были первые удостоверения, которые оккупационные власти (соответственно, американские, английские и французские) стали выдавать немецкому населению. Они были снабжены подписью уполномоченного офицера военного правительства и печатью, а обычная ныне фотография заменялась отпечатками пальцев.

Делле фабриковал такие пропуска весьма удачно и в массовом порядке, а именно с печатью, подписью и свободным местом для отпечатков пальцев и для личных данных.

Образцом ему служили новые подобные удостоверения и прежние книжки зарплаты, с которых он переносил печати и подписи на свои новые экземпляры. Как он это делал? Печатей и краски для них не было. Поэтому Делле засовывал вырезанную из документа печать в сырую картофелину и переносил ее оттиск на нужный бланк. Бланки он добывал в американской комендатуре, давая взятки деньгами и сигаретами.

Сложнее дело обстояло с подписью коменданта, которая чаще всего была длинной и не умещалась в картофелине. Тут Делле прибегал к помощи крутого яйца и копировальных чернил. Яйцо покрывалось чернилами и раскатывалось по подлинной подписи, а затем сразу же и по бланку. При этом подпись получалась очень ясной. Химические чернила приставали к бумаге так хорошо, что можно было отпечатать подпись сразу на нескольких экземплярах. Заготовленные таким образом удостоверения дополнялись в нашем центре отпечатками пальцев и личными данными.

В то же время мы обзавелись двумя пишущими машинками с помощью одного земляка, который был официантом в Ландау. Они были пронесены в лагерь женами арестованных, которые приносили дополнительное продовольствие и не подвергались обыску. У меня было много средств – прежде всего 10.000 рейхсмарок, а также частью в сигаретах, которые являлись нашей валютой. Будучи напечатаны на машинке, наши удостоверения и документы приобрели действительно выдающееся качество. Я сам мог в этом убедиться, когда предпринял свое бегство и на вопрос американцев «Ваши бумаги?» мог удостоверить свою личность. Первый раз, конечно, я с дрожью по понятным соображениям предъявил их, но безразличное «окэй» американского контролера избавило меня от страха.

Между нашим лагерем и лагерем ДиПи в Мюнхене-Грюнвальде создалась подлинная служба курьеров. В Ландау образовался комитет помощи, имевший целью оказывать поддержку военнопленным. А во главе его стоял профессор С. Гречко, украинский ученый, который, невзирая на свой маленький рост, проявлял сильную волю. Он обладал ярко выраженным чувством долга и не знал страха. Гречко организовал эту службу курьеров, при этом главным образом использовал женщин, которые были под меньшей угрозой. Я еще очень хорошо помню Нину Позднякову, привлекательную жену полковника Позднякова. Она была рижанкой и в первом браке была замужем за певцом Смирновым. Эти женщины были постоянно в дороге между Ландау и Мюнхеном, пользуясь велосипедами, и привозили нам заказанные у Делле бумаги.

Многие власовские солдаты, пользуясь этой возможностью, смогли спастись. Все те, кто предпринимал попытки к бегству, по существу были подлинными пессимистами. Это были люди, которые провели много лет в советских лагерях, потом были призваны в Красную армию, попали в немецкий плен, где они опять сидели два-три года, и в конце концов оказались снова за колючей проволокой у американцев… Перспектива попасть из этих лагерей опять в советский плен и в лагеря строгого режима была для них непереносима. Конечно, они не верили в возможность быть вновь использованными в массовых формированиях, слушая рассказы об этом.

Некоторым из этих солдат удавалось бежать из лагеря, используя следующую хитрость. Они проползали ночью под проволочным заграждением, иногда даже под самыми сторожевыми вышками, пока часовые были отвлечены «деловыми» разговорами с другими пленными. Дело в том, что американцы страстно интересовались ручными часами. Им показывали их и начинали торг на сигареты. При этом часы ни в коем случае нельзя было выпускать из рук, тогда они были бы отняты. Пока же их держали в руке, можно сказать, что предложенное количество сигарет не соответствует стоимости часов, и можно было уйти. В течение этих 10–12 минут товарищи успевали скрыться в кустах, часто и навсегда. Но некоторые возвращались, приносили с собой картошку и даже кроликов, которых потом в лагере убивали. Свобода была для них столь необычна и широка.

Власов сам не пытался бежать, как и большинство его генералов этого не предприняли. И они все были выданы советчикам. Я знаю только один случай: генерал Богданов исчез в первую же ночь нашего американского интернирования в Крумау. Он был самым умным среди нас и не собирался ожидать того, что ему готовила судьба. Вместо этого он выбрал свободу. Он исчез ночью, не сказав никому ни слова, и раз навсегда. И впоследствии я больше ничего о нем не слыхал. Предполагаю, что он где-нибудь под прикрытием какой-либо легенды сумел незаметно начать новое существование.

После нашего перехода к американцам в Штабе армии находились еще два генерала: Севастьянов и Бородин. Последний доказывал, что ему, как старому эмигранту, ничего не угрожает, как это впоследствии и подтвердилось.

Для генерала Власова самым надежным убежищем, по всей вероятности, мог послужить один из католических монастырей. Монахи в то время принимали многих беженцев и преследуемых, и даже чинов СС. Но Власов не хотел покинуть свои войска во имя личного спасения.

Повседневность в лагере

Жизнь в лагере главным образом отличалась страшным голодом. В первые дни раздача пищи происходила следующим образом: американский грузовик на полном ходу, подавая громкие сигналы, вкатывался в лагерь, внезапно останавливался, сбрасывал мешки с мукой, ячменем, сушеной картошкой и сухими овощами и уезжал. Пленные набрасывались на эти мешки и разрывали их. Те, кто стоял поблизости, добывали себе немного еды, другие же оставались с пустыми руками.

Но весьма скоро внутренняя дисциплина была восстановлена. Генерал Меандров принял на себя руководство. Дежурные офицеры и часовые обеспечивали порядок. Из общей площади лагеря выделили большой квадрат и в нем устроили продовольственный центр. Его отделили бревнами, и никто из пленных не имел права входить в него. Тут стали выгружать продукты, взвешивать их на глазах пленных и справедливо распределять. Но так как пайки были очень маленькие, то в общем мало что было раздавать. Половина булки должна была быть разделена между шестью пленными.

Сначала из среды пленных выбирался самый заслуживающий доверия. Он разрезал хлеб на шесть частей. Другой пленный поворачивался спиной и называл шесть имен, в то время как уполномоченный показывал пальцем на очередной кусок. Это было самое быстрое и справедливое распределение. Но что же можно было сделать с таким кусочком хлеба? Многие делили его на несколько частей: на завтрак, обед и ужин. Я не мог так поступать. Я не мог заснуть, пока знал, что в моем мешке для хлеба еще находится хоть кусочек, и всегда я съедал все сразу. Многоопытные лагерные сидельцы, побывавшие в советских лагерях строгого режима, а потом и в немецком плену, говорили мне: «Ты правильно делаешь. Если делить хлеб весом около 100 грамм на три приема, то хотя и возбуждается весь организм, желудочный сок и пищеварение но усилие тела совсем не соответствует поступлению пищи…» Вместе с хлебом мы чаще всего получали полный котелок супа. Но назвать это супом никак было нельзя, так как на самом деле это была только горячая вода, в которой плавало немного сушеных овощей. Эти овощи прибывали в громадных мешках из какого-нибудь американского продовольственного склада и высыпались прямо в котел для варки. Часто в супе не было и соли. Как важна соль для питания, я узнал только тогда, значительно важнее, чем сахар. Недостаток соли может превратиться в настоящую муку. В России были лагеря для зека, в которых они таким образом уничтожались: им вообще не давали соли, и от этого они погибали.

Зато у нас были другие добавления к рациону: мыши которые большими семьями уже гнездились в мешках! Они попадали вместе с сушеными овощами в котлы и плавали потом сваренные в воде. Я не в пример другим был в состоянии есть этот мышиный суп. Чаще всего простые власовские солдаты из крестьян не могли поглощать такое блюдо или потом их рвало. Но мне, после того как я во Франции ел устрицы, было все равно.

Однажды одному из нашей палатки удалось украсть у американцев большую коробку с молотым перцем. Этот перец который был слегка посолен, превращал для нас воду действительно в какое-то подобие супа.

По временам наш паек состоял из столовой ложки сахара такого же количества сухого молока и чайной ложки куриного желтка. Эти три порошочка мы разводили в кашицу водой и получалась небесная пища, которая напоминала нам детский сад.

По внешнему виду пленных легко было установить – к какой части лагеря они принадлежали. Повара и заведующие имели свежие лица, а остальные существовали как живые скелеты. Все повара крали и обеспечивали себя за счет остальных. И дежурный офицер по кухне тоже крал. Наверно не было ни одного офицера, дежурившего на кухне в течение 24 часов, который бы не украл жратвы…

Когда голод становился непереносимым, приходилось заявляться больным. Я тоже делал это и симулировал больную ногу и считал это совершенно честным, так как у меня на левой ноге был костяной нарост, который впрочем мне не мешал. Американская санитарная машина скорой помощи привозила меня к зданию школы в Штаубинге, где помещался один из немецких лазаретов. При моем первом посещении я получил пересыльное назначение в другой лазарет, где должны были сделать рентгеновские снимки моей ноги. Сестра милосердия Грета, 18 лет, сопровождала меня туда и обратно, так как я отказался выходить один на улицу. Любой американский патруль, увидав меня в немецкой форме на свободе, немедленно задержал бы меня.

Всех пленных, прибывающих из лагеря в лазареты, прежде всего кормили. В столовой стоял громадный бачок с очень питательным супом. И мы не покидали стола, пока не вычерпывали его до дна, мы просто не были в состоянии встать.

С докторами больницы меня быстро связал весьма дружественный контакт. Для них я был весьма ценным гостем, который мог рассказать им многое, о чем они не знали. И о власовской армии они не имели понятия. Начальник лазарета в нарушение обычая, специалист по внутренним болезням, а не хирург, проявлял к этому большой интерес.

Чтобы самим печь хлеб, мы построили собственную пекарню с открытой печью из кирпичей. Строительный материал дали нам американцы. Тесто состояло из муки и воды. И то, и другое мы получали тоже от американцев, но соли у нас не было. Тесто раскатывалось на доске в форме сапожной подметки и потом пеклось на горячих кирпичах, без всяких жиров или растительного масла. Я написал репортаж об этой пекарне в нашей стенной газете, о которой я ниже расскажу. Ведь наша пекарня дополнительно снабжала лагерь хлебом. В награду я получал по фунту хлеба в день. Медленно снабжение питанием нормализовалось. Время от времени, чтобы нас успокоить, нам выдавали даже американский военный паек.

Уже упомянутая стенная газета была для меня своего рода морфием. На большой деревянной доске, поставленной на открытом месте в лагере, мы приклеивали картинки, которые вырезали из американских журналов и снабжали их комментариями на русском языке, причем упор был именно на эти пояснения. Журналы мы получали от американцев или от жен пленных. Тут также были и многозначительные карикатуры и заметки лагерных сидельцев. Эта стенная газета вызывала громадное стечение людей. Перед ней всегда стояла группа пленных. Кроме того, издание стенной газеты было удобным объяснением стука пишущих машинок в нашем жилом вагоне при изготовлении документов для бегства.

В лагере процветал и черный рынок. Где бы ни объединились русские, везде возникала торговля, и лагерь не был исключением. Тут можно было купить все, начиная с золотого червонца – монеты в 5 рублей царского времени, – пары сапог, штатского костюма, буханки хлеба в 2 килограмма, вплоть до бутылки водки. Все это доставлялось в лагерь, и те, у кого была жена или подруга в соседнем Ландау, оказывались в лучшем положении, чем другие.

В лагере был создан даже музыкальный оркестр с певцами, состоящий из нескольких балалаек и гитар. Он исполнял песни добровольцев антикоммунистического и антисоветского содержания. Американцы, желавшие отвлечь пленных, поддерживали такие виды деятельности. Был создан также и хор. Члены этого хора были потом выданы советчикам, а регент его даже был повешен.

В построенной нами лагерной церкви совершались церковные службы отцом Александром Киселевым. Он был выдающимся проповедником, всегда находил нужные слова для собравшихся вокруг него верующих и убеждал нас, что даже в самом безнадежном положении для каждого остается надежда на Бога. И меня он в то время утешал, сохранял мою жизненную бодрость и привел меня к христианству. Конечно, я и раньше считал себя христианином, но это сознание основывалось больше на традиции и привычке. То, что мне тогда дал отец Александр, было совсем другого порядка: нечто большое, дававшее мне надежду и ставшее мне во всей дальнейшей жизни руководством.

О. Александр охотно брал с собой письма родным и заботился о том, чтобы эти свидетельства о жизни доходили по назначению. Для нас за колючей проволокой он был не только духовником, но одновременно и другом, отцом и вместе с нами страждущим. Иногда в лагерь приезжали артисты, которые исполняли нам русские песни, и среди них была песня «Молись, кунак», которую мне потом перевела на немецкий г-жа Мария фон Холбек:

Молись, кунак, в стране чужой,

Молись, кунак, за край родной,

Молись за тех, кто сердцу мил,

Чтобы Господь их сохранил!

Пускай теперь мы лишены

Родной земли, родной страны,

Но верим мы – настанет час,

И солнца луч блеснет для нас…

Молись о том, чтобы Господь

Тебе помог все превозмочь

И, возвратясь, увидеть вновь

В краю родном мир и любовь.

Грустная песня, трогающая каждое сердце.

Пусть читатели меня простят, если я теперь перейду к теме об отхожих местах, которые в нашей повседневной жизни в лагере играли немаловажную роль.

Способы и приемы, каким образом эта проблема разрешается, дают представление о различных народных характерах. Недаром раньше на всех углах Парижа были так называемые «писуары», в которых мужчины пока они «делали свои дела», показывали прохожим свои головы и ноги. И недаром же существуют азиатские клозеты, где отметки для ступеней и дыра посредине показывают, как надо поступать. И у русских существует так называемый способ «орлом», когда надо становиться на сиденье ногами.

Все это имеет свое значение. В лагере военнопленных я мог углубить эти философские размышления… Известно, что американцы находятся во власти панического страха перед заразными болезнями, которые вызываются бактериями или недостаточной гигиеной. Их правила предвидели, если я правильно вспоминаю, выгребную яму на каждые 20–25 человек. Так как нас всех в лагере было 6000 человек, наш строительный батальон был полные две недели занят этим. Одновременно в два ряда были выкопаны ямы и над ними воздвигнуты деревянные ящики высотой в 60–65 сантиметров, с дырой посередине и крышкой сверху.

Эти бесчисленные отхожие места между палатками и проволочным ограждением нельзя было скрыть ни кустами, ни чем-нибудь другим. Их было слишком много, и они образовали непрерывный ряд. Часовые на вышках должны были следить, чтобы не применялся способ «орлом». Любой, кто собирался бы залезть с ногами на ящик, подвергался без предупреждения обстрелу с вышки. Он должен был делать свои дела, сидя по европейскому или американскому методу. И среди русских не нашлось никого, кто решился бы влезать на ящик ногами.

Лагерь Ландау на Изаре внутренне подчинялся генералу Меандрову, который предпринял в лагере дальнейшие производства, хотя всякая военная деятельность была прервана. Было несколько «счастливчиков», которые во время пленения (между маем и октябрем 1945 года) получили производство из лейтенанта в капитаны и из капитана в майоры. Таким образом Меандров даже своего денщика произвел в лейтенанты, дав ему офицерский чин, хотя он продолжал исполнять обязанности денщика.

Я хотел бы оценить это как факт упадничества, если денщик, который продолжает служить своему генералу, производится в лейтенанты. Однако я не думаю, что такого рода меры были вызваны у генерала намерением утвердить свой авторитет.

Русское понимание авторитета противоречило американским правилам, согласно которым дежурным офицерам, стоящим на страже, полагалось иметь дубинки, чтобы использовать их в случае нужды. Употребление палок в царской и в Красной армии было строжайше запрещено. Вооружение дежурного офицера дубинкой считалось у русских оскорблением. К тому же нужно знать, что военной дисциплине власовских солдат в лагере придавалось большое значение. Меандров высоко поднял строевую четкость. Выправка, «смирно» и рапорты были обязательны. Этим он заслужил доверие у американцев.