Текст книги "Генерал Власов: Русские и немцы между Гитлером и Сталиным"

Автор книги: Сергей Фрёлих

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 32 страниц)

Доклад генерала Григоренко

Самым принципиально твердо настроенным и наиболее непоколебимым из всех был генерал Трухин. Он объявлял о том, что не признает советскую власть и мужественно, храбро и логично повторял свои убеждения. Оценка генералом Петром Григоренко дополняет описание характера Трухина. Мы берем ее из книги генерала Григоренко «В подполье можно встретить только крыс».

В мемориальной литературе бывших советских военачальников нельзя не отметить этой книги, которая была издана в свободном мире. Автор ее правозащитник и диссидент. В Советском Союзе он пережил много горького. Он был помещен в психиатрическую клинику, где его насильно лечили медикаментами. Невзирая на эти пытки, Григоренко, после своей высылки из Советского Союза в 70-е годы, имел мужество продолжать борьбу с ненавидимым им советским режимом, в качестве писателя и журналиста. В своих воспоминаниях он приводит особо ценные и потрясающие свидетельские показания о подготовке показательного процесса, который должен был быть организован против Власова и его ближайших сотрудников.

В своей книге Григоренко сообщает о разговоре в 1959 году с одним из своих старых друзей, чье имя он по понятным соображениям не упоминает:

«Разговор коснулся власовцев. Я сказал:

– У меня там довольно близкие люди были.

– Кто? – поинтересовался он.

– Трухин Федор Иванович, мой руководитель группы в академии Генерального штаба.

– Трухин?! – даже с места вскочил мой собеседник. – Ну, так твоего воспитателя в последнюю дорогу провожал.

– Как это?

– А вот так. Ты же помнишь, очевидно, что когда захватили Власова, в печати было сообщение, что руководители РОА предстанут перед открытым судом. К открытому суду и готовились, но поведение власовцев все испортило. Они отказались признать себя виновными в измене Родине. Все они – главные руководители движения – заявили, что боролись против сталинского террористического режима. Хотели освободить свой народ от этого режима. И потому они не изменники, а российские патриоты. Их подвергли пыткам, но ничего не добились. Тогда придумали «подсадить» к каждому их приятелей по прежней жизни. Каждый из нас, подсаженных, не скрывал, для чего он подсажен. Я был подсажен не к Трухину. У него был другой, в прошлом очень близкий его друг. Я «работал» с моим бывшим приятелем. Нам всем «подсаженным» была предоставлена относительная свобода. Камера Трухина была недалеко от той, где «работал» я, поэтому я частенько заходил туда и довольно много говорил с Федором Ивановичем. Перед нами была поставлена только одна задача – уговорить Власова и его соратников признать свою вину в измене Родине и ничего не говорить против Сталина. За такое поведение было обещано сохранить жизнь.

Кое-кто колебался, но в большинстве, в том числе Власов и Трухин, твердо стояли на неизменной позиции: «Изменником не был и признаваться в измене не буду. Сталина ненавижу. Считаю его тираном и скажу об этом на суде». Не помогли наши обещания жизненных благ. Не помогли и наши устрашающие рассказы. Мы говорили, что если они не согласятся, то судить их не будут, а запытают до смерти. Власов на эти угрозы сказал: «Я знаю. И мне страшно. Но еще страшнее оклеветать себя. А муки наши даром не пропадут. Придет время, и народ добрым словом нас помянет». Трухин повторил то же самое.

– И открытого суда не получилось, – завершил свой рассказ мой собеседник. – Я слышал, что их долго пытали и полумертвых повесили. Как повесили, то я даже тебе об этом не скажу…

И я невольно подумал: «Прости, Федор Иванович».

Но это был уже 1959 год. Я уже многое успел передумать о власовском движении. Начал я думать о нем как только узнал. Сначала не поверил. Подумал: немецкая провокация. Лично с Власовым я знаком не был, но знал его хорошо. Запомнился 1940 год. Буквально дня не было, чтобы «Красная звезда» не писала о 99-й дивизии, которой командовал Власов. У него была образцово поставлена стрелковая подготовка. К нему ездили за опытом мастера стрелкового дела. Я разговаривал с этими людьми, и они рассказывали чудеса.

Вторично я услышал о Власове в ноябре 1941 года, когда его 20-я армия отвоевывала занятый немцами подмосковный Солнечногорск. Снова о нем говорили как о выдающемся военачальнике. Такие же отзывы приходили о нем и из-под Ленинграда, когда во главе 2-й ударной армии он начал наступление в лесисто-болотистой местности, нанося удар во фланг и тыл немецкой группировке, осадившей Ленинград.

Не вязалась эта фигура у меня с образом изменника родины. Провокация! – говорил я себе. Но… сведения подтвердились. Власов с помощью немцев создает из военнопленных Российскую Освободительную Армию (РОА). Встал мучительный вопрос: почему?! Ведь не какой-то выскочка – кадровый офицер, коммунист, чисто русский человек, выходец из трудовой крестьянской семьи. И сердце болело. Потом я узнал, что Трухин – начальник штаба РОА. Новой боли это не прибавило. Трухина я ценил не очень высоко. Его участие во власовском движении я считал закономерным: приспособленец. Но тут новый удар. Заместителем у Трухина – полковник Нерянин Андрей Георгиевич.

Нерянин – мой сокурсник по академии Генерального штаба. А Нерянина я знал по-особому. Очень серьезный, умный офицер, хорошо схватывает новое, не боится высказать свое мнение и покритиковать начальство. Его выступления на партсобраниях носили острый и деловой характер. Часто бывало так, что либо он поднимал острый, злободневный вопрос, а я выступал в поддержку, либо наоборот. Наши друзья называли нас парой бунтарей.

В тактике он был авторитет для всех его сотоварищей, политически он был одним из наиболее подготовленных. На семинарах высказывал независимые суждения. Был довольно основательно начитан в философских вопросах. И вот этот человек, которого я брал себе за образец, оказался тоже во власовском движении. Я так знал этого человека, что никто не мог бы убедить меня, что он пошел на этот шаг из нечестных мотивов. Он, может, и ошибается, думал я, но у него не может не быть убеждения – честного и, с его точки зрения, благородного. Но что же это за убеждение?

В общем, Нерянин меня заставил думать. Когда верхушку РОА казнили, мысли мои стали еще тревожнее. Если они изменники, то почему их судили закрытым судом? Ведь такие преступления выгодно судить на народе. Здесь что-то не так…»

Ответ большинства обвиняемых по всем пунктам обвинения был: «не виновен». Они не сознались в обвинениях и этим не допустили успеха запланированного показательного процесса. Но мы же знаем, что вопрос «виновен» или «не виновен» никакого значения в советском судопроизводстве не имеет. Приговор был ясен с самого начала – высшая мера наказания. Он был объявлен 1 августа 1946 года и гласил: смерть через повешение. Повешение, потому что эта казнь является унижением. Казнены были: А. А. Власов, В. Ф. Малышкин, Г. Н. Жиленков, Ф. И. Трухин, Д. Е. Закутный, И. А. Благовещенский, М. А. Меандров, В. И. Мальцев, С. К. Буняченко, Г. А. Зверев, В. Д. Корбуков и Н. С. Шатов.

Глазами Ильи Эренбурга

Весьма интересно, что о своей встрече с Власовым пишет Илья Эренбург в своей биографии «Люди. Годы. Жизнь. 1942–1965».

Как газетный корреспондент Эренбург объезжал московский участок фронта после того, как немцы были оттеснены назад. При этом он, конечно, посетил большого героя этих боев генерала Власова. Эренбург описывает его с нескрываемой симпатией. Упоминает о его внешности, его импозантную фигуру, глубокий бас, любовь его солдат, его манеру говорить, причем он употреблял то цитаты из Карла Маркса, то словечки фельдмаршала Суворова. Суворов – неоспоримо самый выдающийся военный вождь, какой был в России. Он был популярен и известен также и своими шутками и, очевидно, был для Власова прообразом и недосягаемым идеалом. Описание Эренбурга только подтверждает это.

Конечно, в своих воспоминаниях Эренбург указывает на причины, которые, по его мнению, заставили Власова совершить его «постыдный» поступок. Он пишет: «Власов – человек без чести, но с невероятным честолюбием. Он очень гордился тем, что Сталин обратил на него внимание, вызвал его на совещание и поручил ему особо важную и все решающую задачу». По мнению Эренбурга, Власов честно пытался выполнить задание, но немцы оказались сильнее. У Власова на Волхове не было успеха, его армия была уничтожена. Он сознавал, что эта неудача значила для него конец его военной карьеры и, возможно, даже стоила бы ему жизни. Поэтому он и сдался немцам. И дальше, по словам Эренбурга, он «в плену рассчитывал на то, что в случае победы Советского Союза он в лучшем случае будет разжалован и проведет остаток своей жизни где-нибудь в маленьком провинциальном городке, допустим, как начальник местного почтового отделения или чего-нибудь подобного. Вот из-за этого он делал ставку на победу Германии и делал все, чтобы ее добиться. Он рассчитывал при этом стать в новом русском правительстве, если не президентом, то, по крайней мере, военным министром…»

Нам же важно установить, что не только у власовцев, но и вообще у русских эмигрантов утвердилось следующее мнение: мы не знаем, чем кончится война, победит ли Гитлер или союзники, но ясно одно – для советского режима это будет означать конец.

Дальше Эренбург пишет: «Только честолюбие могло вызвать действия Власова. Ведь ему нечего было возражать против советского режима. В свое время он признал Октябрьскую революцию. Он с одушевлением отправился в поход против белых вместе с красной гвардией, позже с Красной армией. Благодаря своим способностям, он делал карьеру и стал генералом. Его часть в соревновании всех дивизий Красной армии заняла первое место.»

Мы же, однако, знаем, что у Власова были все основания ненавидеть советский режим. Он сам и вся его родня происходили из крестьянства, которое больше всех пострадало при советском режиме. Крестьяне вырывались из своего быта и многие умирали от голода и мученической смертью. И сейчас еще они существуют в Советском Союзе на положении крепостных и рабов. Мало кто на Западе знает, что колхозник не имеет паспорта или какого бы то ни было другого личного удостоверения, и это делает для него невозможными любые поездки по Советскому Союзу.

Принадлежащий к такой группе бесправных людей, конечно, не может чувствовать симпатию к своим мучителям… Всего этого, конечно, Эренбург написать не мог. Однако он заслуживает признания за то, что он человечно описал личность Власова.

Я хочу закончить эту главу одним заявлением генерала Трухина:

«Мы знаем, что нас ожидает. Важно, чтобы это пережила молодежь. Она понесет дальше наши идеалы. И тогда, в конечном результате, все происшедшее не окажется бесполезным.»

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Последнее слово принадлежит генералу Власову

Во многих длительных разговорах я был единственным собеседником, которому Андрей Андреевич Власов мог высказать свое отчаяние, свое разочарование, свои еще остающиеся надежды и свои планы. Эти разговоры были дружескими и сердечными. Он часто при этом переходил на доверчивое «ты». При этом моя роль не ограничивалась только пассивным слушанием. Я был тем постоянным присутствующим, возможно, настоящим другом его, а также русским патриотом, так как Власов не сомневался в моей любви к России. Но также одновременно я был и «хитрым немцем», который в любой момент мог правдиво объяснить русскому непонятное поведение западного человека в целом ряде вопросов.

Такие разговоры велись не только в рабочем кабинете Власова, но также и во время далеких прогулок. Обыкновенно он начинал с монолога, в котором критиковал поведение немецкого руководства, которое ему была так трудно понять.

При этом он часто высказывал свое отчаяние по поводу их самоубийственных решений. Весьма часто такие разговоры вызывались выслушанными сводками Вермахта и сообщениями иностранных радиостанций или политическими новостями из немецких газет, которые я ему почти каждый день читал в переводе на русский. Эти сообщения подвергались острому анализу и разделялись на пропагандную ложь и правдивые донесения. Он внимательно слушал мои доводы и усилия придать смысл непонятному и абсурдному, но не всему верил…

Не обходилось также без уничтожающей критики военных решений «величайшего полководца всех времен» Гитлера. Будущее было мрачно. Повозка застряла безнадежно. Но не только это. В ней сидели самоубийцы, и она скользила в пропасть.

Власов не был бы русским, если бы он не верил в перемену, в чудо, в удар грома из безоблачного неба. По русскому обычаю, он в отчаянии обращался к водке.

Все, что я привожу в этой главе, является мыслями Власова. Справедливым будет предоставить ему последнее слово. Он должен получить возможность появиться перед людьми, его друзьями и врагами, еще раз во всем величии, чего он был лишен во время процесса в Москве.

«Я ненавижу Сталина и презираю Гитлера»

Власов имел мужество восстать против двух величайших тиранов этого столетия, Сталина и Гитлера. Им обоим он желал гибели, так как они сделали своей жертвой русский народ. Через несколько лет в лубянской тюрьме в Москве, в руках палачей, которые хотели заставить его согнуться перед Сталиным, он выразил свою ненависть в отчаянном вопле:

«Я ненавижу Сталина. Я считаю его тираном русского народа и повторю это перед судом!»

Гитлер – «великий вождь» – был, по его мнению, маленьким, наивным самоуверенным тупицей.

«Как это могло случиться, что немецкий народ бежит за этим злым карликом! Ведь я этот народ расцениваю и почитаю и представлял его моим офицерам как образец храбрости, мужества, сознания долга и работоспособности и еще многого другого.» (1943 г.)

Сталин и Гитлер, по мнению Власова, имели много общего.

«Оба правят железной рукой; оба нуждаются в помощи опытнейших агентов разведки; оба используют слабые стороны человеческой души; оба распространяют чувство страха, которое приводит к тому, что никто не смеет высказать властелину отрицательное мнение. Оттого они окружены оппортунистическими подхалимами. На таком пути оба теряют реальное представление о происходящем. Особенно роковым это становится в военной области. Из этих двух преступников Сталин без сомнения умнее и значительно опаснее. Поэтому против него в первую очередь надо вести борьбу. Если мне удастся для этой задачи заручиться помощью другого преступника, то я уверен в успехе не только в борьбе со Сталиным, но и в последующем неизбежном конфликте с Гитлером.» (1943 г.)

Вопрос, выиграет ли Германия войну против Советского Союза и его западных союзников, был для Власова скорее тактической проблемой. Как русский он не мог одобрять немецкую политику в занятых областях. Он был точно осведомлен о судьбе «остарбейтеров» и о положении их в немецких лагерях для военнопленных. Но и западные союзники не заслуживали его симпатии. Ведь они же заключили союз с палачом русского народа, Иосифом Сталиным!

«Я уже Слышу из русских кругов упрек, что я заключил союз с Гитлером, врагом русского народа. А что же западные державы? Они же соединяются с еще худшим тираном. Когда все будет кончено, западные союзники будут оправдываться, что они должны были сделать этот шаг, чтобы победить Гитлера. Я же делаю такой же шаг из такого же расчета, так как хочу победить Сталина.» (1943 г.)

Отставные генералы в России

Власов охотно принимал гостей. К их числу принадлежали муж и жена Краузе, уроженцы С.-Петербурга. Г-жа Краузе работала как секретарша в Дабендорфе, а ее муж Федор Федорович служил в OKW. Для Власова было большим удовольствием беседовать с ними о России. Однажды Краузе спросил его: «Скажите, пожалуйста, дорогой Андрей Андреевич, что вы будете делать в России по окончании вашей военной службы, как вышедший на пенсию генерал? Будете ли вы писать ваши воспоминания, как это делает большинство наших генералов, или вы займетесь политикой?»

«– Дорогой Федор Федорович, вы представляете себе советскую действительность совершенно неправильно. Отставных генералов у нас вообще нет, так как любой генерал, окончивший службу и сохранивший друзей и связи в армии, мог бы стать опасным для режима. Там подобный работает пока он жив, или лучше сказать – он живет, пока он работает. Кончается его служба – это обычно значит и конец его жизни на земле. Концом иногда бывает болезнь, как у Фрунзе, которого оперировали от аппендицита, хотя аппендикс ему удалили уже в молодости… Или автомобильная катастрофа, или трагический случай на стрельбище, или еще что-нибудь подобное. Самое мучительное, если вас неожиданно объявляют шпионом и «врагом народа», за что вы расплачиваетесь вашей жизнью.» (1943 г.)

Власов правдиво описывал действительность в Советском Союзе. «Судьба» не только ударяла по военным, но и по высоким административным и политическим деятелям. Как пример, я хотел бы привести «Мировую выставку» в Париже в тридцатых годах, когда пришлось заменять большинство портретов и скульптур руководящих лиц советского государства, потому что они один за другим из героев превращались в ничто, в наемников капитализма, в изменников родины.

Эта система отставок закончилась в хрущевскую эру. Он оставлял своих предшественников продолжать жить и имел возможность даже после своего падения закончить жизнь естественной смертью.

«Унтерменш»

Власов не признавал теории «расового превосходства» или, с точки зрения русских, теории «унтерменша». Она казалась ему настолько абсурдной, что он часто употреблял выражение «унтерменш» как насмешку и сопровождал его язвительной усмешкой. Когда денщик уронил поднос с пустыми водочными стаканами, Власов обратился к немецкому гостю со словами:

«Прошу извинить – ведь это «унтерменш».»

Однажды, когда мы уже сидели за столом, а обязательный борщ все еще не был подан, Власов рявкнул своим громовым басом: «Унтерменш, неси наконец сюда суп!» (1943 г.) Я думаю, что такой усмешкой Власов хотел скрыть свою обиду. Русского нельзя сильнее обидеть, как дать ему почувствовать, что он представляет собой нечто худшее оттого, что он именно русский. Власов часто говорил:

«Мы, русские, – естественный народ, особенно когда нас сравнивают с западными европейцами. Не только потому, что мы можем хорошо ориентироваться в местности и чувствуем опасность, но и потому, что в разговоре мы сразу же чувствуем, честно ли собеседник относится к нам. Его слова могут быть дружественными, но мы сразу чувствуем их подлинное значение. Знание языка при этом не играет роли.»

Или он громко размышлял:

«Русского нельзя погладить по щеке или покровительственно похлопать по плечу. Прикосновение к лицу взрослых в России необычно и действует отталкивающе. Запрещена и осуждена также и порка, хотя она еще неофициально применяется. В русских школах она уже много десятилетий как отменена. Я знаю случай, когда учитель, потеряв самообладание, дал пощечину ученику. Ученик ответил тем же. Оба были изгнаны из школы, причем их лишили права поступить в какую-либо другую. Это считалось у час получением «волчьего паспорта».»

Немецкое оружие

Что немецкое оружие не было пригодно при зимнем походе в русском просторе, вообще известно. Власов приводил тому примеры. «Броня бронированных машин лопалась при температурах минус 30 или 40 градусов по Цельсию при первом попадании снаряда, потому что сталь под давлением низкой температуры сжималась, отчего возникало внутреннее непредусмотренное напряжение. Удар снаряда, который нормально не мог причинить вреда плите, был достаточен для ее уничтожения. Точно так же, как мы выяснили под Москвой, и горючее, используемое немцами, не подходило при крайне низких температурах. Оно замерзало при 25 градусах по Цельсию. Нет смысла повторять, что одежда немецкого солдата была недостаточна. В общем, нужно сказать, что конструкция немецких повозок и вооружения для похода на восток осуществлялась в подражание нашему оборудованию. При этом, однако, не учитывалось, что советские средства передвижения и вооружение были сконструированы на основании тогдашней военной доктрины для войны в чужом пространстве, то есть применительно к условиям Западной Европы.» (1943 г.)

«Тотальная война»

Когда Власов в кругу друзей услышал заявление Геббельса по радио, что война на Востоке должна будет принять форму «тотальной войны», он высказался так:

«Это означает, что война для немецкой стороны уже потеряна. Очевидно Геббельс это уже сам понял. Его заявление подчеркивает это и его изобличает.» (1943 г.)