Текст книги "Путь Арсения"

Автор книги: Сергей Сиротинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)

– Итак, вы отказываетесь говорить,– сказал следователь с прежней улыбкой. – Вы меня вынуждаете предъявить вам вот этот документ,– следователь быстро извлек из дела, лежавшего перед ним, фотографию и через стол показал ее Михаилу.

На фотографии был изображен студент Петербургского политехнического института Михаил Фрунзе. Михаил равнодушно взглянул на нее и так же равнодушно перевел взгляд на руку следователя. Тонкие, длинные пальцы следователя мелко дрожали. «Наркоман или алкоголик»,—

б* 67

подумал Михаил. Запомнился перстень с гравированным изображением «адамовой головы» на указательном пальце.

Видимо, довольный тем, что он сделал, следователь выпрямился и откинулся на спинку кресла.

– Теперь вы убедились, что запирательство ваше бесполезно,– сказал он. – Не лучше ли перейти к делу, господин Фрунзе. В ваших интересах говорить мне только правду, это смягчит меру наказания. Скажите, где и когда вы вступили в противоправительственную партию? И прошу иметь в виду: нам известно, что клички «Трифо-ныч», «Арсений» и фамилия Фрунзе принадлежат одному и тому же лицу.

Михаил смотрел на стену за головой следователя и молчал. Он думал о том, что теперь, когда установлено, что Фрунзе и Арсений одно и то же лицо и лицом этим является он, Михаил, то вообще молчать глупо. Выпрямившись на стуле, он сказал:

– Да, я член Российской социал-демократической рабочей партии.

При этих словах военный, стоявший у окна, повернулся к столу и посмотрел на Михаила.

– Извините, что я перебиваю вас,– сказал он. – К какой группе партии вы принадлежите – меньшевиков или большевиков?

– Большевиков,– твердо произнес Михаил.

– Продолжайте, капитан! – кивнул следователю военный и отвернулся.

– Вы обвиняетесь, во-первых, в принадлежности к незаконно существующей партии, цель которой путем вооруженного восстания свергнуть существующий строй,– что скажете на это? – спросил следователь.

– Я, как член партии, – ответил Михаил, – как большевик, ставлю перед собой именно эту задачу и считаю, что наступило время положить конец насилию и угнетению...

– Вы обвиняетесь, во-вторых, в подстрекательстве темных рабочих масс к бунту. Конкретно, в городе Иваново-Вознесенске, летом тысяча девятьсот пятого года, вы призывали рабочих к оружию с целью устроить бунт. Для этого вами была создана боевая дружина. Деятельность ее распространялась как на Иваново-Вознесенск, так и на город Шую.

– Участвуя в забастовке рабочих-текстилыциков, доведенных фабрикантами, при активной помощи властей, до полуголодного существования, я помогал рабочим организоваться, объединить силы. После расстрелов третьего июня и последовавших за ними диких издевательств со стороны войск и полиции над безоружными рабочими, их женами и детьми я призывал рабочих к вооруженному восстанию против царизма – этой крепости кровавого произвола.

– Укажите, господин Фрунзе, источники,– следователь повысил голос,– откуда вы получали оружие?

– Этот вопрос я оставляю без ответа.

– Тем самым вы ставите себя в тяжелое положение. В этом случае я бы назвал ваше положение безвыходным,– обернулся и снова нарушил свое молчание военный.

– Себя я могу поставить в любое положение, надеюсь вы с этим согласны? – иронически усмехнулся Михаил.

– Да, но вы молоды, господин Фрунзе, очень молоды,– продолжал военный. – Однако вы уже высылались из Петербурга, из Иваново-Вознесенска. Вы арестовывались, бежали из Казани, куда были высланы под надзор полиции, бежали, дав подписку о невыезде. Вспомните, у вас мать, пожалейте ее, дайте покой ее старости. Пройдут годы, молодость, и вы сами убедитесь в своих заблуждениях,– военный замолчал и испытующе посмотрел на Михаила. – Я – военный прокурор, – снова начал он. – В мои обязанности входит обвинять, но я хочу вас спасти. Вы только начинаете жизнь. В молодости человек часто поступает необдуманно. В вашей жизни многое еще изменится...

Михаил нетерпеливым движением руки остановил прокурора.

– Убеждения свои, господин прокурор, я не меняю по сезону и не продаю по сходной цене, – сказал он. – Едва ли упоминание о горе матери поможет вам толкнуть меня на предательство. С вами я согласен в одном: пройдут годы, и все изменится. Меня радует то обстоятельство, что даже вы, слуга царя, утверждаете это. Все изменится, все, но изменится в результате победы революции...

– Скажите, пожалуйста,– перебил Михаила следователь. – Принимали ли вы участие в так называемом социологическом университете на реке Талке?

– Не в социологическом, господин следователь, а в социалистическом. В этих словах есть принципиальная разница.

– В чем выражалось ваше участие?

– Я учился у рабочих тому, как надо ненавидеть самодержавие и бороться с ним. И сам учил рабочих, какими путями и какими средствами вести борьбу.

– Кто из ваших товарищей рабочих участвует в этой борьбе?

– На этот вопрос я не отвечу.

– Вы обвиняетесь также,– продолжал следователь,– в вооруженном нападении на типографию Лимонова.

– Я отрицаю это.

– Извольте,– сказал следователь. – Вот прокламация, напечатанная вами в этой типографии.

Михаил внимательно осмотрел прокламацию, прочел несколько строк. Это был призыв к шуйским рабочим, текст которого писал он сам. Пожав плечами, Михаил вернул прокламацию следователю.

– Может быть, это и настоящая листовка, а может быть, она сделана в полиции в целях провокации,– сказал он.

– Вы хотите уверить,– вмешался прокурор,– что мы сами сфабриковали эту прокламацию? Возможно ли это?

– Если вы считаете возможным расстреливать безоружных людей, то провокация для вас попросту невинное дело.

– Я вижу, что вы становитесь на опасный путь, господин Фрунзе. У вас есть еще время одуматься. Взвесьте серьезно все, что я вам говорил,– сказал прокурор. Он отошел от стола к окну, но сейчас же вернулся обратно.– Вот,– показал он рукой в окно,– там жизнь, а здесь...

– Каторга,– докончил его фразу Михаил.

– Да, каторга. Вы еще не знаете, что значит каторга. Это лишения и гражданская смерть, господин Фрунзе. Но ваше полное признание, раскаяние, раскрытие организации и ее участников избавит вас от ужасов каторги. Я обещаю вам это, выбирайте!

– Я выбрал уже,– спокойно сказал Михаил. – Подлецом и предателем я не был и не стану.

– Продолжайте допрос, капитан,– приказал прокурор следователю.

– Есть ли среди ваших друзей рабочих человек по имени Павел Гусев?

– Людей с этим именем очень много, и среди моих знакомых, вероятно, их можно насчитать с десяток.

– Очень хорошо. Перечислите всех своих знакомых с этим именем, их адреса.

– Это невозможно. Я отказываюсь отвечать.

– Фрунзе,– снова вмешался прокурор. – Вы намеренно затрудняете следствие. Это еще более ухудшает ваше положение. Между прочим, вы были членом Совета рабочих уполномоченных в Иванове в тысяча девятьсот пятом году?

Михаил не ответил.

– Мы люди одного круга,– наклонившись к Фрунзе, понизил голос прокурор. – Вы интеллигентный человек, как и мы. Дело вашей совести укрывать соучастников, но вы должны помочь нам довести следствие до конца.

– Я не понимаю вас, господин прокурор. Вы слуга царя, а я слуга народа, и между нами не может быть ничего общего,– ответил Михаил.—Мы люди разных классов.

Прокурор подошел к двери, приоткрыл ее и крикнул:

– Конвой!

В комнату вошли два надзирателя.

– Уведите его в камеру,– прокурор показал на Михаила.

В камере смертников

Мучительно проходили дни, недели, месяцы. Ничто не менялось в жизни политического заключенного Михаила Фрунзе. Все та же унылая камера с маленьким, забранным решеткой окном, до которого едва достают кончики пальцев вытянутых рук, все те же неожиданные шорохи «волчка», через который следит за заключенным тюремный надзиратель. Фрунзе давно привык ко всему этому. И когда безгласный страж реже обычного припадает к «волчку», Михаил даже сердился:

– Обленились, черти!

Прошла весна, лето; наступила осень. Минутные прогулки на тюремном дворе притупляют ощущение природы, человек теряет радостное, живое восприятие смены времен года. Терялось представление о живом мире, о людях, о деревьях.. Если бы не.книги!

Михаил читал. Сперва ему отказали в этом, но он настаивал, требовал книги по составленному им списку. В этот список вошли учебники английского и французского языка, книги о походах Суворова, Чингис-хана, Тамерлана, Кутузова, Наполеона; «Политическая экономия в связи с финансами» Ходского и «Введение в изучение права и нравственности» Петражицкого. Никакой другой литературы, кроме церковных книг, читать в тюрьме не разрешалось, но Фрунзе не унимался, даже объявил голодовку и таким образом добился получения книг по составленному им списку. Читал Михаил медленно, бережно и вдумчиво. Он как бы растягивал удовольствие. Тщательно разработал план, установил твердые часы для занятий по каждому вопросу с тем, чтобы прочитывать определенное количество страниц и ни одной строчки больше или меньше. Учебный день начинался ранним утром уроком английского языка, потом следовал урок истории. Но книг было явно недостаточно. Тогда он начал восстанавливать в памяти прочитанные им прежде труды Маркса, Энгельса, Ленина, цитировал вслух большие куски из военных наставлений Суворова, «Науку побеждать» которого он особенно любил. Теперь Фрунзе основательно продумал свой разговор с Владимиром Ильичем Лениным на Стокгольмском съезде и понял, какое глубокое значение имели коротенькие, сказанные как бы вскользь реплики вождя и основателя партии о необходимости изучения военного дела.

Читая книги по военной истории, Фрунзе не просто запоминал прочитанное, а старался уяснить себе стратегические и тактические замыслы полководцев, изучал и разбирался в практическом выполнении этих замыслов. Так, изучая тактику Кутузова в войне с Наполеоном, Фрунзе понял, какой глубокий смысл и тонкое знание военной обстановки заключались в действиях Кутузова в период отступления и последующего контрудара русской армии. Фрунзе понял, что «отступление» Кутузова равносильно победе, и оно подготовило победу.

Изучая походы Суворова, Фрунзе стремился постичь не только суворовскую тактику боя, но – что особенно отличает этого полководца – суворовскую систему воспитания войск. Как ни реакционна сущность завоевательных походов Чингис-хана и Тамерлана, Фрунзе искал и находил много полезного для себя в изучении практик ского осуществления военных замыслов этих полководцев. Значительны были его успехи и в изучении иностранных языков. Так мужество и воля вели упорную борьбу с тоскливым однообразием тюремной жизни, с отчаянием и меланхолией.

Расчет прокурора и следователя на то, что тюремная камера подорвет упорство Фрунзе, не оправдался. Правда, Михаил заметил, что здоровье его начало ухудшаться. Тогда он удвоил время, отпущенное им себе на гимнастические упражнения, стал следить за правильным дыханием. Перестукиваясь с соседями по камере, он узнавал тюремные новости, в особенности новости, касающиеся его товарищей. Иногда приходила мысль о побеге. Ее он отвергал немедленно. И не потому, что побег был невозможен, – нет, Михаил был глубоко убежден, что бежать он может,– но приближалось время суда, и Михаил опасался своим побегом ухудшить положение товарищей сопроцессников. Он считал, что его присутствие на суде поможет друзьям.

Между тем «высокое начальство» категорически требовало от тюремных властей «строгости и усиления охраны Фрунзе».

Уже 2 апреля 1907 года, через полтора месяца после ареста, владимирский губернатор направил начальнику тюрьмы совершенно секретную и спешную депешу:

«Шуйская боевая дружина, по постановлению революционного комитета и союза фабричных рабочих из Иваново-Вознесенска, Кохмы и Шуи, собирается к определенному времени прибыть в г. Владимир и нападением на исправительное арестное отделение освободить Арсения».

9 июня 1907 года беспокойство проявляет и жандармерия. Начальник владимирского жандармского управления предупреждает начальника тюрьмы: «По полученным из секретного источника указаниям, содержащийся во вверенном Вам отделении политический арестант Фрунзе намеревается совершить побег».

Как мы знаем, опасения «высокого начальства», что Фрунзе удастся вырваться на свободу, были порождены лишь страхом. Сам он тогда об этом не думал. Но вполне возможно, что партийная организация поручила боевой дружине выяснить возможность побега Фрунзе. 9 октября того же года владимирский губернатор Сазонов опять шлет секретную депешу начальнику тюрьмы: «До сведения моего дошло, что иваново-вознесенская организация РСДРП крайне заинтересована освобождением содержащегося ныне во владимирском арестном отделении районного оратора и организатора партии Арсения (он же £орис Тачапский). Означенная организация на днях будто бы собирается выехать в город Владимир для принятия каких-то решительных мер к освобождению упомянутого Арсения, и во Владимир из организации для сего уже выбыл некто Федор, по кличке «Гоголь», к какому-то студенту, по кличке «Рядовой».

Покуда Михаил находился в тюрьме, начался суд над Павлом Гусевым, арестованным вскоре после Михаила. Гусева обвиняли в покушении на убийство урядника полицейской стражи Никиты Перлова. Неожиданно, на заседании суда, Перлов, ссылаясь на якобы очевидца событий, некоего Быкова, заявил, что в покушении участвовал также и Михаил Фрунзе. Выяснение этого обстоятельства и нужно было суду и прокуратуре, чтобы закончить дело о Фрунзе и расправиться с ним.

Министр внутренних дел и военный министр договорились между собой, и дело о Фрунзе и Гусеве передали в Московский военно-окружной суд для рассмотрения его по законам военного времени. Это означало, что подсудимым грозила смертная казнь.

26 января 1909 года Михаил Фрунзе вместе с Павлом Гусевым предстали перед военным судом. Дело разбиралось с молниеносной быстротой. Председательствовавший на заседании суда генерал Милков торопился вынести смертный приговор. Адвокат, которому поручили защиту Фрунзе, не был даже извещен о дне заседания суда и не ознакомился с материалами дела. «Свидетель» Быков, выставленный Перловым, давал путаные показания. Сперва он утверждал, что стреляли именно Фрунзе и Гусев, а потом отказался от этих показаний и заявил, что ни Фрунзе, ни Гусев не принимали участия в покушении. Первое показание он объяснил тем, что Перлов завез его из Шуи во Владимир и запугал.

Михаил, категорически отвергая обвинение в покушении, отказывался давать какие бы то ни было показания, пока его не ознакомят с материалом следствия. Когда это было сделано, он заявил, что в день покушения находился в Москве, и потребовал допросить ряд свидетелей, живущих в Москве. Опрощенные свидетели – студент. Василий Михайлов, Моравицкая, Пителева – подтвердили показания Фрунзе. Они заявили, что Фрунзе в эти дни был в Москве. Из Москвы вместе с Михайловым ездил в Химки к фельдшерице Пителевой, где плохо себя почувствовал и, заболев, остался у нее в квартире при больнице. В дни болезни к Фрунзе приходил доктор Иванов, который осмотрел Михаила и прописал ему лекарства.

Все эти показания, включая и новое заявление Быкова, говорили в пользу Фрунзе. Все же вечером 26 января 1909 года военный суд приговорил:

«Подсудимых Гусева и Фрунзе, по лишении всех прав состояния, подвергнуть смертной казни через повешение».

Михаил, обняв Гусева за плечи, спокойно выслушал приговор.

Фрунзе и Гусева перевели в камеру смертников. Перед этим к ним привели тюремного кузнеца, и тот заковал их в кандалы.

Это были годы, когда царские суды работали без устали. Революционеров тысячами бросали в тюрьмы, отправляли на каторгу. Камера смертников тоже всегда была полна. Здесь осужденные на казнь проводили свои последние дни.

Ни на одну секунду чувство страха не закрадывалось в душу Михаила. Он не изменил ни одной своей привычке. Сейчас же по прибытии к смертникам он потребовал, чтобы его сфотографировали: ему хотелось послать матери, Мавре Ефимовне, свой последний снимок. Это требование было исполнено. Затем он настоял на том, чтобы ему вернули все книги, которые были у него до суда. Начальник тюрьмы, услышав эту просьбу, заявил:

– Смертнику? Зачем ему книги? Пусть богу молится,– но отказать в просьбе не посмел.

Самыми тяжелыми и кошмарными были первые дни. За осужденными палачи приходили поздно ночью. Никто из смертников не знал заранее, за кем пришли. Осужденные не спали до утра, чутко прислушиваясь к стукам, шорохам, шагам.

«Это, – вспоминал позже Михаил Фрунзе, – трагические были часы. В это время на глазах у всех уводили вешать. От спокойных товарищей услышишь слово:

– Прощай, жизнь! Свобода, прощай!..

Потом заскрипят железные двери тюрьмы, и все стихнет...

Чья же очередь завтра ночью?.. Деревянное лицо смертника, стеклянные глаза, слабая поступь – вот и все».

Не спал ночи и Михаил. Он успокаивал товарищей, доведенных пыткой ожидания до крайнего отчаяния. Огромное самообладание Михаила благотворно действовало на осужденных. В камере смертников вдруг взрывалась бодрая революционная «Варшавянка». Эту песню очень любил Фрунзе.

Вихри враждебные веют над нами,

Темные силы нас злобно гнетут.

В бой роковой мы вступили с врагами,

Нас еще судьбы безвестные ждут.

И когда камера подхватывала слова припева, казалось, что стены дрожат под дружным и мощным напором голосов:

На бой кровавый, святой и правый,

Марш, марш вперед, рабочий народ!

Пытка ожиданием тянулась бесконечно. Днем смертники иногда затихали в тяжелой дреме. Ночью бодрствовали и ждали. Михаил попрежнему усердно занимался чтением. Тюремщики удивлялись его железной выдержке и стали говорить ему «вы» вместо обычных грубых окриков «эй, ты». Товарищи по камере спрашивали:

– Михаил, что это ты о себе не подумаешь, ведь повесят.

– Зачем же мне самому голову вешать, для этого царь палачей держит,– отвечал он с обычной усмешкой. – Времени у нас много, надо его использовать разумнее... Мы, конечно, простые люди, со слабостями, но врагу нельзя показывать эту слабость.

И снова проходили недели и месяцы. Наконец, поздней ночью 6 апреля 1909 года железная дверь камеры распахнулась:

– Фрунзе, в контору!

Это был обычный прием палачей, не желавших, чтобы заключенные, узнав о предстоящей казни, устраивали демонстрацию. Михаил встал, попрощался с каждым товарищем за руку, со многими крепко поцеловался. Выйдя из камеры в коридор тюрьмы, он громко, чтобы слышали заключенные других камер, крикнул:

– Товарищи! Меня ведут вешать. Прощайте, товарищи!

Теперь, когда все кончилось, когда он вышел из камеры смертников и не придется больше переживать часов мучительного ожидания, Михаил почувствовал себя спокойно. Он шел по коридору, провожаемый дружескими возгласами из всех камер:

– Прощай, Арсений! Прощай, Михаил! Смерть палачам! Долой царизм! Кровопийцы!

Михаила ввели в тюремную контору. Он только успел подумать: «Где же это будет?» – когда навстречу ему поднялся его адвокат.

– Михаил Васильевич, приговор отменен! – сказал он радостно.

«Зачем человек обманывает меня, чего успокаивает? Я этого вовсе не хочу и нисколько этому не верю»,– подумал Фрунзе. «Только, когда стали снимать с меня кандалы, я понял, что могу еще жить»,– вспоминал он спустя много лет.

Нарушения, допущенные военными властями при ведении дела о Фрунзе, были настолько вопиющи, что бросались в глаза даже неискушенным людям. Этими нарушениями не замедлили воспользоваться товарищи, которым партия поручила вести борьбу за жизнь Фрунзе и Гусева. Адвокаты опротестовали приговор суда. Главный военный суд вынужден был признать протест законным. Приговор отменили, а председательствовавшему на заседании суда генералу Милкову был объявлен выговор. По существу его наказали за то, что он не сумел отправить Фрунзе на тот свет на «законном основании».

И опять потянулись дни ожидания – тоскливые и мучительные. На этот раз судьи, которым поручили пересмотреть дело, готовили Михаилу верную смерть, но так, чтобы комар носа не подточил.

Временно Михаила перевели из камеры смертников в общую. Он попал в среду матросов – участников знаменитого Свеаборгского восстания в 1906 году. Каждый из них был приговорен к 20 годам каторги. Сдружившись с Михаилом, они попросили его помочь им в устройстве побега. Бежать с матросами Фрунзе не собирался, но помогать им стал очень активно. Он разработал план побега в мельчайших деталях. По этому плану участникам побега приходилось спускаться по вентиляционной трубе внутри стены с пятого этажа и вести подкоп под тюремным двором. Работа была адская. Обливаясь потом, Фрунзе шутливо говорил:

– Вот это работка, прямо как на каторге!

Подкоп быстро подвигался вперед. Его успеху способствовал хороший грунт. Дело приближалось к концу, оставалось прорыть всего две – три сажени, отделявшие участников побега от воли. В этот момент по тюремному двору проехала телега с дровами. Тонкий слой земли, прикрывавший подкоп, не выдержал, и телега провалилась. Последовали жестокие репрессии.

Обаяние Фрунзе, твердость характера, прямота суждений, мужественное поведение в камере смертников сделали его любимцем всей тюрьмы. Политические заключенные единодушно избрали его своим старостой. Каждое его указание исполнялось немедленно. Ему доверяли самые сокровенные тайны.

Пока Фрунзе ждал пересмотра дела о покушении на Перлова, его привлекли к военному суду по другому обвинению: по делу об участии «в обществе, заведомо поставившем целью своей деятельности ниспровержение путем вооруженного народного восстания существующего в России, основными законами установленного образа правления и замену его демократической республикой». Наряду с этим он обвинялся в хранении оружия и нелегальной литературы. Всего этого было вполне достаточно, чтобы в условиях царившего в стране террора повесить Фрунзе. Состав суда был тщательно подобран. Председателем назначили опытнейшего палача генерала Доку.

5 февраля 1910 года началось заседание суда.

Михаил получил с воли указание партии не ограничиваться только защитой адвокатов, а перейти самому в атаку, разоблачать существующий строй, обязательно защищать себя и товарищей по скамье подсудимых.

Приняв директиву партии к исполнению, Фрунзе, неожиданно для судей, повел наступление по воем правилам политического и юридического искусства. Причем все замечания Фрунзе, все его «выпады против суда» настолько не противоречили законам, что генерал Дока не осмеливался лишать его слова. С каждым новым заседанием суда Фрунзе все резче и ярче разоблачал кровавую политику царизма, террор, провокации, судебный произвол, процветающий в стране.

Единственно, чего не делал Михаил,– он не защищал себя. Защита себя ему казалась несовместимой с решением отдать свою жизнь делу революции.

Генерал Дока получил приказ поторопиться и заткнуть Фрунзе рот. Но вынести смертный приговор не удалось – настолько было подорвано обвинение, предъявленное подсудимому.

10 февраля по этому процессу Михаил Фрунзе был осужден на четырехлетнюю каторгу.

Приближалось время нового заседания суда по делу о покушении на Перлова. В тюрьме Михаила посетили в разное время несколько защитников. Один из них сказал:

– Вы вот что, Фрунзе, отрекитесь-ка на заседании суда от своих пролетариев, скажите, что по молодости лет увлекались социализмом лишь с научной стороны.

Возмущенный до глубины души, Михаил резко ответил адвокату, что в его услугах не нуждается. После этого случая Фрунзе отказывался от защитников. С трудом его уговорили принять защиту адвоката Якулова. Михаил взял с него слово, что он не произнесет ни одного звука о «заблуждениях» и о прочей белиберде.

– Ваше дело следить за судьями, чтобы не было нарушений, а убеждения мои не трогайте,– сказал ему Михаил.

Якулов согласился с этим требованием.

Правительство тщательно готовилось к судебному процессу над Фрунзе и Гусевым. Сохранились некоторые весьма любопытные документы той эпохи. Военный прокурор генерал Домбровский в специальном рапорте главному военному прокурору просил: «Признавая необходимым... лично поддержать обвинение по делу Михаила Фрунзе... прошу ваше высокопревосходительство разрешить мне выехать в г. Владимир, где будет открыт временный военный суд для рассмотрения сего дела».

На этот рапорт последовал немедленный ответ:

«Разрешаю вашему превосходительству выехать в г. Владимир для личного проведения во временном военном суде дела о Михаиле Фрунзе. Главный военный прокурор, генерал от инфантерии, барон Остен-Сакен».

22 сентября 1910 года в 10 часов утра начался новый процесс по делу Михаила Фрунзе.